Текст книги "Запретные дали. Том 1"

От этого жуткого зрелища Себастьяна передернуло. Прекрасно понимая, что данная чудовищная выставка предназначается исключительно для него одного, он крепко зажмурился и стиснул до боли зубы, силясь предотвратить новый порыв тошноты.

– Не боись, – послышался лукавый голосок, – я быстро зашиваю… От жгута рука немелая… Больненько не будет…

Хотя надобно бы сделать тебе пребольненько, чтоб неповадно было!.. Это надо ж додуматься-то!..

Пропуская мимо ушей ворчливое недовольство «строгой врачебной интеллигенции», Себастьян попробовал пошевелить пальцами. Едва почувствовав оные, он с замиранием сердца уставился на свою онемевшую руку.

Лукаво усмехнувшись, Мартин прибавил, для пущего устрашения, пару пузырьков с какими-то лекарствами и рулон бинта, после чего властно притянул к себе задеревенелую руку и с видом голодного хищника принялся поаппетитнее укладывать ее на белоснежной материи. В этот момент Себастьян почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

– Эй-эй, сознания не теряем! – послышался сквозь туманную пелену визгливо-озабоченный голос, подкрепленный довольно увесистой пощечиной, – Не теряем сознания мне тут!.. Слышишь? Я не собираюсь перетаскивать все это в смотровую!.. Можно стонать, можно разговаривать, можно петь, молиться, но только не вздумай потерять сознания!.. И визжать не смей, усек?

Себастьян недовольно хмыкнул, однако Мартин никак не среагировал, потому что уже приступил в бурной деятельности. Высунув от усердия кончик языка, он лихо промакивал несчастную руку, держа туго скрученный кусочек ваты теми самыми причудливыми ножницами, далее в ход пошли миниатюрные грабли, безжалостно раздвинувшие края раны, после к ним присоединились лопаточки.

Отстраненно наблюдая за действиями «строгой врачебной интеллигенции», Себастьян подумал, что Мартин пытается найти в глубине раны какое-то сокровище, до того отчаянно он там что-то раздвигал и расковыривал, обильно орошая резиновой грушей рану до самых краев и снова промакивая ватой.

В скором времени Себастьян понял, что значит выражение «перемывать кости», а еще он узнал, что те самые кости умеют все прекрасно чувствовать. Почувствовав резкую боль, Себастьян громко ойкнул и подскочил на стуле.

– Где вы там чегося оприходуете? – поинтересовался Мартин, не отрываясь от своей бурно-поисковой деятельности.

– В Дальнем лесу лапник скотине рубим, – ответил Себастьян, морщась от невыносимо сильного давления тугого жгута и не менее невыносимого кладоискательства «строгой врачебной интеллигенции».

– А сколько примерно занимает путь от Дальнего леса до больницы? – продолжал свой неуместный расспрос Мартин.

Тут Себастьян вспомнил, что «строгая врачебная интеллигенция» помимо всего прочего, обладает удивительным даром, а именно довольно скверно ориентируется в местных окрестностях, как Мартин находил Город, до сих пор оставалось загадкой.

– Мне показалось, что я иду целую вечность, – ответил Себастьян, низко опустив кружащуюся голову, и сорвался на протестующий крик, – Туго! Туго!!!

Однако Мартин никак не отреагировал на этот крик о помощи, разве, что погрузился в отстраненное молчание, как видно, силясь понять, где именно заходится Дальний лес.

Прикинув что-то в уме, «строгая врачебная интеллигенция» тяжко вздохнула и, наконец-то, отложила свои безуспешные попытки кладоискательства.

Зажав толстенную изогнутую иглу в несуразно изогнутых ножницах, Мартин принялся совершать близорукие манипуляции по вдеванию баночной бечевки в игольное ушко. Превозмогая невыносимое давление жгута, Себастьян принялся ерзать на шатком стуле.

– Так ты, что же, еще и пешком сюда притопал?! – вдруг воскликнул Мартин и разом вдел непокорную бечевку в иглу.

– Ну да, – надрывно молвил Себастьян, – отец сказал, что не велика птица…

– Так это ж, сколько ты крови потерял, дружочек? – прошептал Мартин, да так и застыл со своей бечевкой, озадаченно похлопывая длинными изогнутыми ресницами, по всей видимости, принимаясь подсчитывать объем данной кровопотери.

Смущенно пожав плечами, Себастьян повторно закричал свое «Туго! Туго!!!», «бесчувственная врачебная интеллигенция» снова не обратила на то никакого внимания.

Поглощенный математическими расчётами, Мартин, по всей видимости, ушел далеко в свои мысли, потому как теперь отрешенно крутил перед собой причудливые ножницы с заправленной в кривую иглу мокрой бечевкой.

– И где я тебе тут донора сейчас достану? – возмущенно заявил он, устремляя на Себастьяна ярко-синие глаза.

Прекратив расшатывать стул, Себастьян посмотрел на «бесчувственную врачебную интеллигенцию» так, словно видел впервые.

Закончив, наконец-то, изучать свой шовный инструмент, Мартин принялся с двойным усердием что-то упорно промакивать в раздвинутой ране, но, как видно, заметив на себе изумрудно-зеленый взор, резко отбросил причудливые ножницы с окровавленной ватой в железный лоток.

– Non, non, non (лат. Нет, нет, нет)!.. – истошно завизжал он и категорично замахал руками, – Я для этих целей не гожусь!.. Слышишь? Не гожусь я!..

После нависла непродолжительная пауза, во время которой каждый думал о своем.

– Ладно, – раздражённым тоном произнес Мартин, – вечером предъявлю твоему строгому родителю наистрожайший выговор, по поводу сего… возмутительного… инцидентика!.. Вот чем он думал?.. Хотя, если он тебе ребра на пустом месте ломает… Меня лично воспитывали в трепетной заботе… Хотя лучше бы ребра ломали… Впрочем… Я все-таки поговорю с Патриком… Совсем беспредел творит!.. А если бы ты не дошел?!

Тут Себастьян вздрогнул, разом забыв и о недоставаемом доноре, и о потерянной крови, и о насмерть перебитых костях, и обо всем остальном, что давеча так упорно перечисляла ему «строгая врачебная интеллигенция». Теперь все его мысли были заняты только одним, а именно, предстоящей перепалкой между самоуверенным и, судя по всему, совершенно бесстрашным Мартином и очень сильным, довольно буйным отцом. Как ни крути, но «строгая врачебная интеллигенция» явно проигрывала тут по всем критериям.

С этими мыслями Себастьян, хорошенько присмотрелся к худосочному Мартину и попытался трезво оценить будущую степень тяжести повреждений. Громко ахнув, он принялся нервно соображать, сколько ведер целебного отвара придется влить Матильде в такое высоченное, и кому из жителей деревни будет по силам вправить все эти напрочь переломанные длинные кости.

На всякий случай, Себастьян решил подумать к кому еще можно будет обратиться за помощью по восстановлению «переломанной врачебной интеллигенции». Увлеченный столь важными размышлениями, он снова заерзал на стуле, так как тугой жгут по-прежнему доставлял невыносимый дискомфорт.

Пока что Себастьян думал и расшатывал стул, Мартин с невозмутимым спокойствием занимался своими врачебными делами, даже не подозревая о смертельной угрозе.

– Потуже нужно было затянуть, – с насмешливым ехидством произнес Мартин, в который промакивая что-то в глубине, растопыренной раны.

– «Куда уж туже?!», – мысленно воскликнул Себастьян, не находя себе места покалывающего ощущения и принялся расшевеливать отсыхающую руку.

– Себастьян, – холодно-надменным тоном произнес Мартин, возвращая несчастную руку в прежнее неудобное положение, – не мешай мне… Работа сложная… Требующая сосредоточения.

Тут он бесцеремонно воткнул в несчастную руку причудливые ножницы и звонко защелкнул, что-то там глубоко пережимая, да так и оставил, приведя Себастьяна в неописуемый ужас, затем снова повторил подобную манипуляцию, защелкнув ножницы уже с другой стороны раны. В скором времени Себастьян с ужасом созерцал свою несчастную руку, со всех сторон утыканную ножницами.

– Так-то лучше, – самодовольно заявил Мартин и снова взялся за иглодержательные ножницы с иглой, на конце которой длинным дохлым глистом болталась мокрая нить льняной бечевки.

Эта ехидная фраза, эти беспощадные действия, эта самодовольная физиономия, все это вконец возмутило Себастьяна, к тому же терпеть чудовищное давление жгута уже просто не было сил.

Пока льняная нить щекотала по кости, в Себастьяне вскипела обида за то, что этот наглый, самодовольный тип сидит себе, командует, чем-то тыкает, защепляет, а в это время другим приходится переживать за его легкомысленную выходку, ломая голову над плачевными последствиями трагического финала.

Наряду со стремительно вскипающим негодованием, так же стремительно росло и давление жгута, от чего рука принялась в разы быстрее отсыхать, а Мартин продолжал преспокойненько сидеть, как ни в чем не бывало, да к тому же замурлыкал под нос какую-то бредовую песенку о лесорубах. Тут-то Себастьян вконец разозлился.

Будучи самым младшим работником в бригаде, Себастьян слыл тихоней и разве что, огребал тумаки да подзатыльники от старших сослуживцев, безропотно принимая все как должное, а вот в школьные годы, он запросто мог за себя постоять.

Перепалок с одноклассниками было предостаточно, но Себастьян никого не боялся и до последнего отстаивал свою честь, порой даже не думая о последствиях. Обладая своенравным характером, он частенько получал строгие выговоры от учителя, в связи с чем школьное поведение его частенько хромало, но, тем не менее, Себастьян слыл прилежным учеником, да и окончил школу с похвальной грамотой.

Именно сейчас на Себастьяна снизошел тот давно забытый бунтарский запал, и проявился истинный характер.

В то время «строгая врачебная интеллигенция» с видом искусной портнихи, зашивала иссушенную плоть и, видимо забыв о поговорке про безденежье в доме, вовсю насвистывала себе под нос незамысловатый мотив песенки о лесорубах. Мартин даже не подозревал, что Себастьян решил положить конец этому возмутительному кружку кройки и шитья.

Присмиревший к тому времени Себастьян, вдруг резко вскочил на ноги и тотчас предпринял попытку одернуть руку, но встретил невозмутимую преграду в виде властного упорства Мартина, который, не поднимая глаз, властно прижал несчастную руку к столу, и как ни в чем небывало, продолжил свое невозмутимое рукоделие.

Как никогда Себастьян был вне себя от праведного гнева. Несмотря на то, что у «самодовольно врачебной интеллигенции» имелся целый арсенал смертных орудий, добрая часть которого была воткнута вусмерть онемевшую несчастную руку у Себастьяна был все-таки припрятан тайный козырь в виде целой правой руки, о чем Мартин, даже не догадывался.

Забыв обо всем на свете, Себастьян замахнулся и наотмашь зарядил со всей силы прямиком по самодовольной физиономии, а после преисполненный чувством гордости предпринял попытку к бегству. Однако возле самой двери он вдруг понял, что сейчас совершил нечто неподобающе-страшное, и крепко прижимая к себе несчастную руку, резко замер, испуганно вытаращив изумрудно-зеленые глаза.

– Omnino inrepidus (лат. Совсем бесстрашный)?! – оглушительно заверезжал Мартин, – Ты что натворил?!!

Далее в адрес «бестолочи истерической» по имени Себастьян был обрушен целый поток высокоэмоциональной брани, озвученной одновременно на двух языках, после чего «подбитая врачебная интеллигенция» яростно замельтешила взад-вперед по «Кабинету», нарочито громко цокая и усердно растирая покрасневшую скулу.

Вконец растеряв бунтарский запал, Себастьян решил не переступать границы дозволенного и поспешно схоронился в дальнем углу «Кабинета». Там он заботливо прижал к себе несчастную руку и, на всякий случай, крепко зажмурился, тем самым обезопасив себя от разгневанной не на шутку «строгой врачебной интеллигенции», и тут неожиданно вспомнил о предстоящей вечерней перепалке двух неравных сторон.

Тотчас Себастьян пришел к выводу, что если «слабая сторона» будет точно также истошно орать на отца, то услуги костоправов и целебные отвары вряд ли понадобятся. Зачем они покойнику? Придя к данной мысли, Себастьяну пришлось забыть о своей проблеме и начать усиленно думать о будущих похоронах. Пока что он прикидывал размеры длиннющего гроба, ничего не подозревающий Мартин подошел к висевшему на стене надтреснутому зеркалу в округлой раме и, убрав за ухо длинную челку, принялся внимательно всматриваться в собственное отражение, а вскоре что-то тихонько заворковал на языке чертей. Закончив жалиться собственному отражению, он повернул взъерошенную голову в тот самый угол, где с удрученным видом сидел Себастьян, который до глубины души успел проникнуться воображаемыми похоронами и теперь отчаянно жалел новопреставленного раба Божьего Мартина.

– Ну вот, – вдруг заверезжал Мартин, резко отпрянув от зеркала, – теперича синяк будет! И почти новую иголку из-за тебя потерял, бестолочь истерическая!.. Spurius (лат. Сукин сын)!.. Damnati anima (лат. Проклятая душа)!.. Hystericus (лат. Истеричка)!..

Наоравшись вдоволь, Мартин встревоженно посмотрел на карманные часы, тактично хмыкнул и направился прямиком к Себастьяну.

Завидев прямо подле себя мыски лаковых туфель, Себастьян нервно сглотнул, мигом возвращаясь к реальности, а подняв виноватые глаза на «будущего покойника», так и застыл от ужаса. Мысль о будущих похоронах резко отошла на задний план, а одубевшая вусмерть рука, в которой каким-то чудом все еще держались ножницы, казалась сущим пустяком, потому что теперь перед Себастьяном предстала просто нереальная картина в виде огромного иссиня-черного синяка, который жирной чернильной кляксой стремительно расползался по левой стороне бледного лика, властно окрашивая пространство от виска и стремительно оплывая ярко-синий глаз.

– Это бодягой надо… – озвучил вслух собственные мысли Себастьян, не в силах оторваться от фантастического зрелища.

– Я в курсе, – кивнул Мартин.

Одаривая Себастьяна антрацитовым искрящимся взглядом, он властно-услужливо протянул руку. Громко сглотнув, Себастьян боязливо принял хладную ладонь и неуклюже поднялся на ноги.

С ветерком протащив его по «Кабинету» и с силой швырнув на стул, Мартин принялся мельтешить взад-вперед.

– Нужно было препроводить тебя, бестолочь истерическую, прямиком на стол, – то ли запугивал, то ли просто рассуждал, то ли винил сам себя за приключившийся казус Мартин, – привязать покрепче и обколоть до беспамятства, а перед всем этим водой залить снизу и по самые гланды, чтобы вздохнуть лишний раз боялся!.. Но кто же знал, что ты еще и буйный!.. Spurius (лат. Сукин сын)!.. Sed conscientia mea non patitur me (лат. Ни стыда, ни совести)!..

Себастьян крепко стиснул зубы и принялся умирать от от чрезмерного давления резинового жгута, от страха перед торчащими ножницами, а заодно и со стыда за все происшествия разом.

– Ну вот… – забубнил Мартин, бесцеремонно подрезав торчавший клок иссушенной плоти, – Теперь точно шрам останется, а я так старался!.. Всю работу мне запорол!.. Cacator (лат. Засранец)!.. Non est conscientia, non honorem (лат. Ни совести, ни чести)!..

Выместив весь свой гнев в ярком бесовском громогласии, закончив тянуть грубую бечевку в глубине раны, Мартин объявил, что с мышечной тканью он закончил и теперь начинает шить кожу и принялся изображать из себя искусную швею-мастерицу.

Себастьян краем глаза наблюдал, как Мартин стягивает раскромсанную кожу лоснящейся нитью, ловко захватывая иглодержательные ножницы кривую иглу то справа, то слева, потом обрезает, и проделывает все заново, создавая тем самый ровный рядок полосок одинаковой длины, расположенных на одинаковом расстоянии друг от друга.

Тем временем Себастьян невольно вспомнил, что мама обычно шила беспрерывно, пока нить не закончится. Порешив, что «строгой врачебной интеллигенции» было бы неплохо взять у мамы пару уроков шитья, он принялся с двойным усердием изображать из себя умирающего.

– Когда мне было двенадцать, – вдарился в воспоминания Мартин, видимо, вконец, устав от этих душераздирающих стонов, – я упал с лошади и умудрился сломать руку одновременно в двух местах. Как итог, открытый перелом со смещением плюс сильно раздробленные кости и большая кровопотеря…

Себастьян прекратил умирать и с нескрываемой детской любознательностью вытаращился на «строгую врачебную интеллигенцию», давая понять, что жаждет продолжения данной истории.

Лукаво усмехнувшись, Мартин начал строчить свои аккуратные швы в более спокойном темпе.

– Стояла глубокая осень, – продолжил он, – дорога до больницы казалась вечностью. Тряска в экипаже была настолько сильной, что я чувствовал как торчащие кости трутся о рукав моей жокейской курточки, а горячая кровь, несмотря на туго затянутый жгут, обильным потоком вырывается наружу, унося за собой последние жизненные силы. Несмотря на это я не потерял сознания, а всю дорогу лишь тихонечко поскуливал, да вздрагивал при каждом толчке экипажа… Ты же и пяти минут высидеть спокойно не можешь, так еще и драться лезешь, бестолочь истерическая! Non respetu (лат. Никакого уважения)!..

Темно-синие глаза запылали сиреневой злостью. От греха подальше Себастьян поспешил отвернуться.

– По приезду в больницу, – вернулся к прерванному рассказу Мартин, – до меня дошел смысл происходящего, и вот тогда я принялся истошно визжать, приводя в ужас все хирургическое отделение. Неудобненько, жестенько, еще и это… Как давай голову кружить! Ой-ей-ей-ей!.. Вот я визжал! Отключить меня было невозможно… И пока что мне на живую собирали руку, я настойчиво сводил с ума сиих гениев хирургии своей истошной визготней. А что? Пусть знают, с кем связались!.. От моего непревзойдённого упорства сотряслись стены, а гении хирургии напрочь оглохли. Вскоре их сменили другие гении хирургии, затем третьи, четвертые… Все они отчаянно крестились и вопрошали небеса и все такое прочее, лишь об одном, а именно, чтобы этот бешенный чертенок скорей бы заткнулся, и все настойчивее вбухивали в меня противный наркоз, тем самым сильнее распаляя на голосистые подвиги… Во время переливания крови я все ж таки решил вести себя чуток потише, потому как, во-первых, мои голосовые связки малясь поисточались, а во-вторых, я как-никак умирал от обильной кровопотери… Придя в себя и завидев жуткие спицы, торчащие прямиком из гипса, я тотчас же смекнул откуда именно они произрастают и по новой принялся вопить, силясь выдернуть из руки эти… растреклятые… Никто и ничто не было в силах меня угомонить… Тогда доблестные светили медицины, во главе с главврачом, придумали гениальный выход из трагической для себя ситуации и немедля препроводили меня восвояси… Никогда такого не было, чтобы из больницы отвозили прямиком домой! А меня отвезли… с ветерком! Вот так-то!.. Я, конечно, всю дорогу визжал, потому как в довершении ко всему довольно сильно проголодался… Только по приезду домой я кое-как угомонился и лишь временами тихонечко поскуливал, боясь ненароком испугать и без того перепуганную вусмерть горячо любимую маменьку… С месяц я проходил в гипсе, временами занимаясь с самим собой лютой садамазой, одновременно проявляя самую изощренную фантазию и колоссальную болеустойчивость в способах извлечения треклятых спиц, которые просто выбешивали меня своим жутчайшим видом, да к тому же сильно пугали мою горячо любимую маменьку своим торчащим видом… Когда же меня, наконец-то, избавили от этой растреклятой напасти, то я сразу взялся за скрипку, рассеивая все беспочвенные страхи и опасения моей горячо любимой маменьки, касаемые утраты навыка моей виртуозной скрипичной игры. Вот как-то так оно и было.

Слушая все это, Себастьян украдкой похихикивая, а сделав для себя вывод, что Мартин еще с детства был тот еще тип, заливисто рассмеялся.

– Смотри сюда, – меж тем молвил Мартин с нескрываемым возмущением, – и это делали, так называемые, опытные хирурги! Hoc est terribilis (лат. Это ужасно)!.. Да руки им пообрубать мало за это возмутительное безобразие!

Отложив шовные инструменты в сторону, он скинул с себя черный фрак, расстегнул сапфировую запонку и, быстро засучил рукав белоснежной рубашки, продемонстрировал Себастьяну тонкую, длинную правую руку с синеватыми полосками вен, на которой вплоть от кисти до самого локтя проступала плотная кривая борозда безобразного шрама.

Себастьян перевел удивленные глаза со шрама на бледное лицо со все еще стремительно оплывающим глазом, нервно хихикнул и воздержался от комментариев.

– А спицы мне вообще уморительно вытаскивали! – оживленно заявил Мартин, поправляя рукав и застегивая запонку обратно, – Впрочем, это уже совсем другая история! Итак, зашивать я закончил…

В этот момент Себастьян люто осерчал на Мартина за то, что тот так быстро закончил зашивать. Меж тем «строгая врачебная интеллигенция» мгновенно сняла убийственный жгут и устремила ярко-синие глаза на проделанную работу.

Пока Мартин, высунув от усердия кончик языка, увлеченно созерцал, только ему одному известное невесть что, Себастьян вновь почувствовал подзабытое головокружение и с трудом удержался на стуле. Сквозь белесую пелену он увидел, склонившегося над собой Мартина, который настойчиво тыкал ему в нос комком вонючей ваты.

– Убери!!! – заверезжал во все горло Себастьян и отчаянно замотал головой.

– Это просто нашатырь! – доходчиво пояснил Мартин и воскликнул заверительно-рассерженным тоном, – Слышишь? На-ша-тырь!.. Им бестолочей истерических в чувства приводят!.. Или ты помимо тряпочки еще и ватку боишься?!

С этими словами он сделал большие выразительные глаза и, скептически покачав взъерошенной головой, посмотрел на Себастьяна как на душевнобольного.

Убедившись, что «бестолочь истерическая» в относительно полном порядке, «строгая врачебная интеллигенция» принялась стремительно наматывать круги по «Кабинету», а потом и вовсе убежала в никуда, где громко гремела какими-то кастрюлями.

Вернулся Мартин держа на вытянутых руках сложенный в несколько раз отрез мокрой марли. Приложив неприятный отрез к несчастной руке, он принялся туго прибинтовывать его нескончаемым количеством слоев бинта, тем самым лишая кисть всякой подвижности, а в довершении всего этого взгромоздил на Себастьяна несуразные бусы из того же самого бинта и подвесил на них обездвиженную руку.

– В гипсе проходишь десять дней, – холодно-надменной интонацией сказал Мартин, – потом швы тебе снимем.

Себастьян никак не ожидал подобного поворота событий и озадаченно вытаращился на «обнаглевшую врачебную интеллигенцию».

– Я что десять дней ходить так должен?! – закричал он, почувствав невыносимое свербение забинтованной ладони и непреодолимую тягу пошевелить запястьем.

– Десять дней то лишь начало, – заехидничал Мартин, – будем надеяться, что заражения все ж таки не приключиться или столбняка…

Себастьян еще больше распахнул удивленные глаза, силясь переварить эту ужасающую информацию.

– Но на этот случай у меня есть прекраснейшие чудо-укольчики, – поспешил успокоить его Мартин, – так что волноваться не об чем! Да и рану я тебе более чем промыл…

С оценивающим видом он посмотрел на Себастьяна и принялся таращиться своим нечеловеческим искрящимся взором, как видно, снова осуществлял свою общедушевную проверку на прочность.

Проверив более чем, «строгая врачебная интеллигенция» аккуратно подняла полуослепшего Себастьяна со стула и участливо поинтересовалась, не хочет ли тот в туалет, а получив весьма доходчивый ответ, повела в «Смотровую».

– Какой же ты все-таки бледный, – вскоре озадаченно воскликнул Мартин и озабоченно поинтересовался, – голова сильно кружится?

– Нет, – встрепенулся Себастьян, преодолевая стремительную тошноту с невыносимым головокружением, – совершенно не кружится, будь спокоен!

Сейчас Себастьян был готов отрицать все, что угодно, лишь бы этот дотошный тип уберег его от своего превеликого врачебного мастерства.

– Heros (лат. Герой)!.. – ехидно прогромогласил Мартин и, по-кошачьи сощурив синие глаза, добавил лукавым голоском, – Куда деваться… куда деваться…

Категорично покачав взъерошенной головой и звонко пощелкав язычком «строгая врачебная интеллигенция» усадила Себастьяна на узкую лавочку и с видом прислужника принялась стягивать с того грязные сапоги, а после и штаны.

Вконец ошарашенный подобного рода обращением, Себастьян сердито поперхнулся и принялся отбрыкиваться от этой пугающей заботы.

– Именно так, дружочек!.. Именно так… – горько усмехнулся Мартин на миг подняв пронзительно синие искрящиеся глаза, – Что-что, а теперича придется привыкать к некоторым неудобствам и безоговорочно принимать помощь посторонних… А еще не поленись положить на видное место линейку подлиннее… Она тебе в скором времени ой как пригодится!..

– Да что это такое?! – закричал Себастьян и нервно затряс уже ненавистно свербящей ладонью, – Ни разуться, ни одеться!

– А как ты хотел? – возмущенно парировал Мартин, вставая во весь свой стремительный рост, – Радуйся, что без смещения обошлось! Может быть за две недельки даже и срастется… Лично я так вот цельный месяц мыкался, а еще и учился!.. Знаешь, каково с правой руки на левую переучиваться?.. А еще скрипка стыла!.. Горячо любимая маменька то и дело истерила!..

С этими словами Мартин склонился над разобидевшимся Себастьяном и принялся проворно расстегивать тому верхние пуговицы рубашки, затем мягко поднял с лавочки и, как видно, в наказание, взгромоздил на «страшный стол» с уже вовсю поджидающей подушкой. Велев отдыхать, он суетливо выскочил из «Смотровой», но вскоре вернулся, держа в одной руке бутылку красного вина и железную кружку, а в другой большую плитку шоколада.

Сквозь пелену неукротимой дремоты Себастьян безучастно наблюдал, как «строгая врачебная интеллигенция», ворча себе под нос, шуршит оберткой, разламывая шоколадку.

– Накась, внезапно послышался сверху заботливый голос с лукавой интонацией, – жуй!..

С этими словами Мартин бесцеремонно запихнул Себастьяну в рот добрую четверть шоколадной плитки, от которой того едва ли не вывернуло.

Разумеется, шоколад присутствовал в семье Карди, правда, исключительно по особым праздникам, которые Себастьян с Лючией ждали как манну небесную. Однако сейчас столь редкое лакомство было не в радость, потому что на вкус шоколад оказался совсем не таким, который продавался в базарные дни, он оказался терпко-горьким и с противным маслянистым послевкусием, явно на редкостного любителя.

Пока Себастьян пытался заставить себя проглотит невкусное угощение, тот самый «редкостный любитель» наполнил кружку до краев красным вином и с наслаждением вдохнул терпкий аромат своего любимого напитка.

– Пей, – нехотя протянул Мартин кружку Себастьяну.

Никогда в жизни Себастьян не пил такой редкостной отравы, даже ненавистная касторка была по сравнению с этим божественным нектаром. В который раз поражаясь несуразным предпочтениям «строгой врачебной интеллигенции», Себастьян с отвращением отпрянул от кружки и нарочито-громко поперхнулся.

– Поверь мне, дружочек, – произнес Мартин лукавым голоском, – это есть самые приятнейшие из лекарств, которое придумало человечество для устранения малокровия!

На этом неоспоримом факте «строгая врачебная интеллигенция» влила в Себастьяна практически целую бутылку тошнотворного вина и скормила большую часть противного шоколада. На протяжении всей этой продовольственной пытки Себастьян мечтал о стакане простой воды, но даже не смел заикнуться об этом и лишь молил Всемилостивого Господа даровать ему скорейшее спасение от «синеглазого черта».

К счастью, его молитвы были услышаны, и вскоре «синеглазый черт» закончил свое бесовское измывательство и предоставил Себастьяну долгожданный отдых, более того, он вдруг предоставил стакан живительной воды.

Несказанно обрадованный всем этим Себастьян принялся утолять жажду, а заодно и прополаскивать рот от маслянисто-терпкого вкуса с примесью винного перегара. Да так и заснул на полделе, резко захмелевший и вконец изможденный противным свербением глубоко ненавистной руки.

– Ну вот, – заслышался над головой лукавый голосок, – сейчас выспишься, ужинать домой пойдем, а там продолжим лечение…

– Да иди ты со своим лечением-мучением!.. – в сердцах воскликнул Себастьян и запустил стаканом в «синеглазого черта».

Поймав на лету стакан, Мартин ехидно захихикал и поспешно ретировался вон из «Смотровой», хлопнув за собой ветхой дверью. Выждав некоторое время и заслышав далеко за дверью настойчивый стук и голоса людей за окном, Себастьян облегченно выдохнул, возрадуясь неожиданным «пациентикам» и, схоронившись с головой под легкой простынкой, провалился в хмельную дремоту. Иногда он все же просыпался от очередного стука в смежную дверь «Кабинета», но больше от повышено-визгливой интонации. Мартин принимал больных.