Текст книги "Запретные дали. Том 1"

Эпизод 7. Перепелки

Ближе к вечеру Мартин зашел во двор с двумя клетками, напрочь забитыми маленькими пестрыми птичками. Промчавшись мимо хлопочущей в огороде Стефаниды, он устремился в курятник, но вскоре с теми же полными клетками пулей выскочил оттуда и в нерешительности застыл перед Стефанидой, переминаясь с ноги на ногу.

– Достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида, – наконец-то молвил он сильно заикающимся голосом, – а где тут можно моих целебных пташечек поселить, а то там большие их обижают…

Озадаченно посмотрев на жалобно пищащих невольников, Стефанида одарила Мартина строгим светло-серым взором, но не в силах устоять перед большими всевопрошающими ярко-синими глазами, умиленно заулыбалась и поманила за собой.

– Пускай пока в крольчатнике поживут, – молвила она ласковым материнским тоном, – а к холодам что-нибудь придумаем. Крольчат по весне мало народилось. Три клетки свободны. Уживутся эти твои с кроликами?

– Конечно-конечно уживутся! обрадованно закивал Мартин, – Кролики вполне себе мирные зверушки! Премного благодарствую, достопочтенная и премногоуважаемая госпожа Стефанида! Три клетки более чем достаточно!..

После краткой лекции о содержании загадочных «coturnix» (лат. перепелка) он принялся обустраивать жилплощадь для десятерых пестрых квартирантов, то и дело дергая Стефаниду просьбами предоставить ему то-то да се-то.

Когда обустройство было, наконец-то, закончено, заселение произведено, а праздничный ужин в честь новоселья засыпан в кормушки, Стефанида со вздохом облегчения отправилась было хлопотать дальше по своим делам, как вдруг внимание ее привлекли престранные свистящие трели довольно громкого звучания.

С настороженным видом заглянула она обратно в крольчатник и увидела престранную картину. С вожделенным видом Мартин склонился у клеток и издавал довольно странные звуки в виде двусложного спокойного и через короткую паузу «ва-ва», затем громкое и четкое «выть-повыть» и «подь-полоть». Самым страшным в том было, что птицы резко оживившись, принялись вторить ему своим тихим щебетанием в виде причитающего «тю-рю… тю-рю…».

Завидев эту чертовщину, Стефанида отпрянула прочь и приникнув спиной к внешней стене крольчатника со словами: «Господи, спаси и помилуй!» осенила себя размашистым крестным знаменем и поспешила в дом, где своим крайне испуганным видом вызвала интерес у Себастьяна с Лючией, которые заслышав о престранном чудачестве, помчались со всех ног посмотреть на то как Мартин разговаривает по-птичьи, а вскоре на звонкие трели подошел и вернувшийся с покоса Патрик.

– Ва-ва, – меж тем увлеченно заливался Мартин, – ва-ва… Выть-повыть!.. Подь-полоть!..

– Тю-рю… Тю-рю, – причитали в ответ птички, – Тю-рю… Тю-рю… Тю-рю…

– Трели самца слышат и заинтересованность проявляют, – принялся объяснять между делом Мартин, – охотники обычно к подобной хитрости прибегают, чтобы приманить перепелов…

Далее «щебечущая врачебная интеллигенция» пояснила, что в данном случае самочки стремительно отходят от испуга и, стало быть, уже завтра начнут нестись, причем «весьма активненько». На этой оптимистичной ноте Мартин, потеряв явный интерес к своей любопытной публике, возобновил свое общение по полной программе, защебетав во всю силу легких.

– Во, артист!.. – удивленно произнес Патрик, качая седой головой и усмехаясь в светлые усы, – Ну, артист!.. Может ты еще курам прокукарекаешь, чтобы и они активненько нестись стали за компанию с твоей хилой мелюзгой?

– Никак нет, – категорично парировал Мартин, оторвавшись от еле тюрюкающих клеток, – к весьма преогромнейшему сожалению, давеча с курочками у нас произошел неизгладимый конфликтик, и посему данная просьба считается абсолютно невыполнимой… Сердечно прошу меня простить, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик.

Он тактично кивнул влажными кручеными локонами и стремительно убрав длинную челку от глаз, продолжил прерванное занятие, но тотчас был отвлечен подбежавшей Лючией.

– Мартин, – принялась дотошничать она, бесцеремонно дергая за длинные фалды фрака, – Мартин!.. А ты языки всех птиц знаешь?

– Лишь тех, которых слышал, – лаконично парировал тот, силясь спихнуть цепкие детские ручки.

– А со зверями разговаривать можешь? – продолжала Лючия, дергая в более усиленном темпе.

– Разумеется могу, – возмущенно ответил Мартин, одаривая из-за плеча Лючию искрящимся сапфировым взором, – звери есть братья наши меньшие!..

Отняв у Лючии вконец задерганные фрачные фалды, Мартин выпрямился во весь рост и предусмотрительно зажав их в кулаках, лукаво заулыбался, по-кошачьи сощуривая синие нечеловеческие глаза.

– А ну прекращай свои бесовские свиристели, Черт эдакий, а не то пойдешь сено жевать к своим рогатым старшим сестрам!.. – взревел Патрик и из расстройства в превеликой разнице в росте, мешающей отвесить хороший подзатыльник, сердито топнул ногой, – Расчирикался он, видите ли!.. Ужинать пошли!

За столом же он смерил Мартина с Себастьяном строгим оценивающим взглядом, однако по поводу вверенной им утром работы сильно браниться не стал, лишь ограничился краткими упреками за «халтурную пахоту», вызвав виноватый испуг у Себастьяна и немой укор у Мартина, после чего преспокойно приступил к ужину.

Стоило Мартину благодарственно откланяться перед Стефанидой, как к нему подлетела Лючия с все теми же расспросами, касательно его разговоров с птицами и зверями.

– Ну, Мартин, – верезжала она, настойчиво канюча, – ну, расскажи, как ты с ними разговариваешь!..

Мартин уперто отнекивался, однако лишь до тех пор, пока Лючия не применила ранее опробованное верное средство. Наигранно застонав, Мартин возвел трясущиеся руки к небесам, а после, схватившись за взъерошенную голову, устремился в дальнюю комнату, нарочито звонко чеканя каждый шаг. Следом за ним помчалась ликующая Лючия, так и не отпускающая длинные фрачные фалды, замыкал шествие Себастьян, который был крайне заинтересован парадоксальной способностью «синеглазых чертей». Наряду с этим он был движим ранее намеченной целью и решил послушать парочку фантастических рассказов, чтобы потом, втихаря от любопытный синих глаз, начать записывать.

Этим вечером на сон грядущий Лючия слушала сказку про то, как некогда давным-давно «миленький Мартин» имел честь познакомиться с двумя весьма игривыми и крайне общительными крысами, с которыми на протяжении довольно долгого времени держал крепкую дружбу.

Закончив свое артистичное повествование Мартин, поспешно откланялся и устремился было на выход, но так просто уйти ему было не суждено, потому что в следующий миг на его взъерошенную голову обрушилась нескончаемая череда пояснительных вопросов, на которые Лючия явно не скупилась.

С детской беспощадностью настойчиво требовала она конкретный ответов вместо размытых фраз и многозначительных жестов, однако Мартин продолжал упорно увиливать, и, как видно, успел сто раз пожалеть о недавно рассказанном. Тем временем Себастьян отстраненно сидел в сторонке и старательно переваривал полученную информацию, попутно анализируя поведенческие реакции на задаваемые вопросы. Смешав все воедино, он пришел к выводу о том, что некогда Мартин обитал в каком-то подвале, соседствуя с крысами, которые являлись для него единственным источником живого общения, и если судить по «потрепанной элегантности», то он относительно недавно покинул их общество.

Пока что Себастьян всматривался во внешний облик «строгой врачебной интеллигенции», силясь найти хоть какую-то логику в услышанном, Мартин, окончательно устав от дотошности Лючии, применил тактику переключения, а именно принялся блистать умением подражать звукам птиц.

– Вот так селезень утицу подзывает, – молвил он и стремительно «заговорил» по-утиному приведя тем самым Лючию в бурный восторг.

– А как соловей можешь? – спросил Себастьян, хитро посматривая на «синеглазого черта».

– Могу, – улыбнулся Мартин и залился звонкой заливистой трелью.

Прощебетав, таким образом, с добрую четверть часа и добившись того, что Лючия в полном изнеможении рухнула на подушку, прикидываясь крепко спящей, Мартин лукаво усмехнулся и с видом полного отмщения, гордо прошествовал в комнату, где с угрюмым видом сразу же уткнулся носом в книгу, отстраненно протягивая руку за стоящей на полу винной бутылкой.

Себастьян решил не отвлекать «самую что ни на есть строгую врачебную интеллигенцию» от важного занятия, дабы не накликать на себя беду в виде очередной мозгодробильной соловьиной трели и, ограничившись едва слышимой молитвой на сон грядущий, тотчас же последовал примеру Лючии.

Поутру же Стефанида принесла со двора увесистую корзину, в которой помимо гусиных и куриных яиц лежало ровно десять крошечных пестрых яичек. На протяжении довольно долгого времени крутила она в руках эти миниатюры, пытаясь понять, сколько десятков подобного продукта нужно, чтобы накормить хотя бы одного человека.

Пока Стефанида предавалась сложным математическим вычислениям, из комнаты вынырнула высокая темная тень и проскочила к умывальнику.

– О, нестись начали!.. – промямлил Мартин с зубной щеткой во рту, устремив восхищенный синий взор в сторону все еще озадаченной Стефаниды и, громогласно добавил, подходя к столу – Naturae vis medicatrix (лат. Целительная сила природы)!..

Заглотив целиком пару пестрых творений гастрономического минимализма, он принялся внушать Стефаниде о колоссальной пользе перепелиных яиц, и как видно, чтобы доказать поразительную питательность данного продукта, заявил, что завтракать не будет, а немедленно убегает к себе в «отчаянно нуждающуюся больницу», где у него накопилось «преогромнейшее количество крайне важных дел».

С усталым вздохом, Стефанида бросила приготовления горячего завтрака и принялась поспешно собирать ему узелок с обедом, заполучив который, Мартин стрелой вылетел из дому, на ходу прикуривая тоненькую папироску.

Проводив из окна стремительный высокий силуэт, Стефанида покачала светлой головой и со словами: «Вот чудак!..», продолжила хлопотать у печки.

Эпизод 8. Картошка

Очутившись под спасительными сводами своей «Скромной обители», Мартин, облегченно выдохнув, вошел в кабинет, сел за письменный стол, предусмотрительно подложив под взвывающую спину подушку, а после по-кошачьи сощурил синие глаза и, глядя сквозь оконное стекло, занялся своими «крайне неотложными делами».

Прикрыв глаза, он принялся работать в усиленном темпе, нервно вздрагивая от каждого звука и снова засыпая. Этот весьма трудоемкий рабочий процесс был прерван громким фырканьем лошади, с хорошо различимым созвучием латыни. Мгновенно проснувшись, Мартин озадаченно уставился в окно, а вскоре распахнул настежь ветхие рамы.

– Эй, Себастьян, – ехидно крикнул он, высовываясь наружу, – чегось тама с тобой опять приключилось?..

– Со мной все в полном порядке, – парировал тот с добродушной улыбкой, – просто работу тебе привез…

В телеге находилась огромная гора картошки, от вида которой широко распахнутые ярко-синие глаза потемнели, а на бледном лице отразилось полное негодование.

– Это что?! – воскликнул Мартин, выбегая на улицу, – Я спрашиваю, что это такое?! Я сейчас занят весьма важной и крайне неотложной работой!..

Себастьян лишь пожал плечами и кивнул в сторону своего груза.

– Вот, – пояснил он, – отец велел перебрать, протереть, рассортировать и разложить по мешкам.

– А без меня этого никак нельзя сделать? – раздраженно спросил Мартин и принялся возмущенно заикаться, – Может… может… Может у меня операция намечается… Плановая! Сложная! До самого вечера, ась?..

В ответ на это Себастьян вновь пожал плечами и тяжко вздохнул, пристыженно опустив светлую кудрявую голову, тем временем «строгая врачебная интеллигенция» принялась нервно мельтешить взад-вперед у телеги, изо всех сил стараясь выбить звонкое цоканье о мягкую землю.

– Так, – вдруг спросил Мартин возмущенно-сердитым тоном, – где сейчас пребывает твой строгий родитель?

– На Картофельном поле, – ответил Себастьян и сразу спохватился, завидев на бледном лике нервно ходящие желваки, – оно по левую сторону Витиеватой дороги…

Пробубнив череду проклятий в адрес Витиеватой дороги и помянув добрым словом «бестолочь истерическую» за ее умение доходчиво объяснять, Мартин на всех парах помчал непонятно куда. С тоской посмотрев на оседающие клубы придорожной пыли, Себастьян, горько вздохнув, принялся обреченно распрягать Ласточку.

Как ни удивительно, но к Картофельному полю Мартин примчал довольно быстро, причем, даже ни разу не заплутав. Сомнений в правильности искомого поля не было, потому как на этой весьма обширной территории вовсю шуровали люди. Все от мала до велика делали они одно всеобщее дело, а именно, копали картошку.

Большей частью данная работа происходила посредствам тягловой силы лошадей, впряженных в нехитрые копалки, но встречались и приспешники исключительно ручного труда. Следом за бороздами копалок и лопат, согнувшись в три погибели, шли женщины, старики и дети, собирая в ведра урожай и подкрепляя свои действия громким распеванием песен.

От данного зрелища, лицо Мартина удивленно перекосилось. Долго стоял он, наблюдая вытаращенными ярко-синими глазами за «всеобщим делом», и все криво усмехался, а завидев среди кучи народа низкорослую широкоплечую фигуру в темно-сером картузе и с густыми пшеничными усами, ломанул со всех ног в самый эпицентр событий.

– О, племянничек пожаловал! – наигранно-улыбчивым тоном воскликнул Патрик, завидев высокий черный силуэт, и оперся на свою лопату, – Ты чего прибежал-то? Мешки, что ли, уже закончились?

Заслышав это, «племянничек» визгливо рявкнул про то, на каком именно месте он вертел данные мешки и стремительно продолжил.

– Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – заявил он запыхающейся интонацией, – потрудитесь-ка объяснить, что это еще за возмутительный беспредел, из-за которого я давеча был оторван своей от крайне важной работы?!

Патрик осадил его сердитым пришиком, озираясь по сторонам.

– Так то не беспредел, – в наигранно-улыбчивой манере парировал он, – а братик твой, Себастьян!.. Опять запамятовал?..

– Возмутительно! – заверезжал Мартин, сердито топая ногой, – Это просто возмутительно!..

Патрик смерил его хмурым каре-зеленым взором и наигранно-печально покачав покрытой головой, продолжил свои раскопки.

– Слушай, внимательно, Черт эдакий, – чуть слышно зашептал он сердитым тоном, – я планировал, чтобы ты сегодня убирал вместе со всеми картошку, а ты по утру удрал, даже не спросив у меня разрешения… На первый раз я тебя прощаю, но впредь за самовольничество буду наказывать по всей строгости. Ты меня понял?.. Племянничек!

Патрик смерил Мартина таким яростным взглядом, что тот нервно сглотнув, так и замер с вытаращенными ярко-синими глазами, изредка похлопывая длинным изогнутыми ресницами, но вдруг принялся сбивчиво заикаться про какие-то неотложные больничные дела.

– Сегодня же я проявил большое снисхождение, – продолжил Патрик сердито-неспешным тоном, – отправив телегу картошки прямо в твою чертову больницу, чтобы ты мог заниматься настоящей работой, не отвлекаясь от своих «неотложных дел» и даже Себастьяна в помощь дал! Перебирайте и не вякайте, а то у одного рука, у второго дела, а пожрать, ни один не отказывается!

– Но позвольте, достопочтенный и премного уважаемый господин Патрик, – никак не унимался Мартин, – Я, кажется, плачу Вам за проживание вместе с питанием…

Тяжело вздохнув, Патрик поглубже воткнул лопату в землю и отошел подальше, чтобы сберечь «племянничка» от нечаянного удара оной по голове, вкрадчиво пришикнув, воровато огляделся по сторонам.

– А ну заткнулся! – сердито рявкнул он, – Ты обещал помогать нам по хозяйству, но заместо обещанного винишко хлебаешь, книжечки почитываешь и над нами посмеиваешься! Мне это вконец опротивело! Будь добр, или работать наравне со всеми, или сейчас же проваливай туда, откуда пришел! Я не потерплю бездельников в своем доме!

Мартин прижал уши, испуганно вытаращился на Патрика и захлопал длинными изогнутыми ресницами.

Тем временем любопытные, заслышав интересное, побросали лопаты с ведрами, и принялись бесцеремонно наблюдать за тем, как Патрик сурово воспитывает нерадивого племянничка.

– Запомнил?! – продолжал орать Патрик, – Можешь даже записать, раз память дырявая!.. В трех соснах он блуждает, дорогу домой запомнить никак не может!

Заслышав это, Мартин вконец опешил. С полным непониманием смотрел он на Патрика, но заметив поток любопытных, стремительно стекающихся со всех сторон, участливо кивнул и лукаво заулыбался.

– Премногоуважаемый и горячо любимый дядюшка Патрик, – заговорил он в артистичной манере, – искренне прошу простить меня за эту возмутительную выходку! Право, совсем запамятовал! И Вы несказанно правы, что со мной порой приключаются подобного рода пренеприятнейшие инцидентики, а посему я немедля приму к сведению Ваш добрый совет. Что по поводу вверенной мне… надомной работы, то я бы с радостью, да вот только в связи со сложившимися обстоятельствами, именуемыми «срочными неотложными врачебными делами», я пренепременно должен…

– Отправиться в свою больницу, – ехидным тоном перебил его Патрик, – и перебрать телегу картошки вместе со вторым таким же лодырем и лентяем, и пока не закончите, домой не возвращайтесь, хоть до утра там сидите! Ты меня понял?.. Племянничек!

– Я Вас прекрасно понял, премногоуважаемый и горячо любимый дядюшка Патрик, – заявил Мартин, – сегодня же мы с моим горячо любимым братиком пренепременно все сделаем!.. Будьте покойны!.. В лучшем виде все сделаем!..

С этими словами он поспешно откланялся и даже не раздумывая умчался сразу в правильном направлении.

– Возмутительно, – сердито ворчал Мартин, то и дело, отряхивая от пыли свой черный фрак и брезгливо посматривая на все никак не убывающую гору картошки, – это крайне возмутительно!..

– А картошку есть для тебя не возмутительно? – съязвил Себастьян, – Только так наяриваешь за обе щеки!

– В еде я совершенно не прихотлив, – парировал Мартин.

– Ты молока не пьешь, – молвил Себастьян.

– К молоку у меня весьма предвзятое отношение из-за одного крайне возмутительного случая, – заявил Мартин.

– «А глистов из тебя все-таки вытравливали!» – подумал Себастьян и хихикнул.

– Можешь думать, что хочешь, – обиженно сказал Мартин, – а я совершенно не горю желанием рассказывать про тот возмутительный случай!..

Поджав губы, он принялся усердно работать, однако надолго его усердия не хватило, и вскоре «треклятая» картошка полетела в сторону Себастьяна.

– И вообще, – воскликнул Мартин, – куда вам столько картошки?!

– Так это лишь ранний сорт! – усмехнулся Себастьян, – Основной урожай в сентябре копать будем.

– В три горла вы ее жрете что ли? – возмутился Мартин.

– Так ты один ведро за день съедаешь! – парировал Себастьян и стремительно добавил строгим тоном, – Сортируй внимательнее! Снова не в то ведро бросаешь!

– Да какая разница, – заявил Мартин, бросая в первое попавшееся ведро, – мелкая она или крупная, чистая или грязная? В кастрюле все едино! Да и землица в процессике варочки сама прекрасненько на дно оседает!

Подумав какой все-таки несусветной отравой, кормил его в свое время Мартин, Себастьян брезгливо поморщился.

– Нет, не едино, – заявил Себастьян, полностью сосредотачиваясь на сортировке, – помимо тебя у нас есть еще и прочая скотина…

Тут он невольно поднял глаза и, завидев как стремительно вытянулось лицо у «строгой врачебной интеллигенции», вдруг понял, что сказал явно не то, и испуганно ойкнув, опустил глаза обратно.

– Я скотина, а скотина существо домашнее! – нараспев выпалил Мартин и поспешно добавил, – И посему, нечего мне на улице торчать!..

Спрыгнув с телеги, он тщательно отряхнулся и гордо зацокал к входной двери больницы, вызвав тем самым у Себастьяна целый шквал рассеянных чувств и смешанных эмоций.

– Пошли-ка, дружочек, обедать! – заботливым тоном окликнул его Мартин, – Никуда твоя картошка от нас не денется!..

От души немного отлегло, и Себастьян на радостях последовал было примеру «строгой врачебной интеллигенции», однако посмотрев на гору все еще не перебранной картошки, с грустью подумал, что такими темпами они и до утра не закончат. Тяжко вздохнув, поплелся он вслед за высоким черным силуэтом, стремительно исчезнувшем за скрипучей дверью.

Зайдя в «кабинет», Себастьян мгновенно оробел и, осторожно присев на шаткий стул сбоку письменного стола, принялся наблюдать, за тем, как Мартин, развязав узелок, с видом щепетильной хозяйки проворно раскладывает на белом полотне незамысловатую снедь.

Бросив взгляд на большое надтреснутое зеркало в округлой раме, Себастьян криво усмехнулся своему отражению и продолжил наблюдать за действиями «строгой врачебной интеллигенции».

К тому времени Мартин, закончив с расстановкой блюд, занырнул вниз и вскоре вытащил из недр письменного стола уже до боли знакомую коробку синего бархата с инициалами «М. С.». Властно распахнув ее, он достал самый длинный нож и в одно касание распополамил краюху хлеба, после чего принялся шинковать сало, сыр и прочую снедь.

– Ты чегось это? – вдруг поинтересовался он, поднимая ярко-синие глаза, – Ешь, не стесняйся!

Себастьян опасливо взял хлеб и нервно сглотнув, попробовал заставить себя откусить, тем временем «строгая врачебная интеллигенция», покончив с шинковкой, небрежно отбросила страшный нож в сторону и, заняв главенствующее место за столом, задумчиво уставилась в окно.

– А ножи-то малясь подзатупились посля тебя, дружочек… – произнес Мартин отрешенным тоном, – Кому-то может крупно не повезти…

Резко спохватившись, он снова взял в руки страшный нож и заботливо отерев, уставился в зеркальный блеск жуткой стали.

– Себастьян, – произнес Мартин, кровожадно любуясь собственным отражением, – у вас кто-нибудь ножи точит?

– Мама сама ножи о брусок точит, – машинально ответил тот, но заметив брезгливо-надменное выражение бледного лика, поспешно добавил, пожимая плечами, – а так, можно в кузнеце попросить, там наточат.

– Остро-преостро?.. – лукаво спросил Мартин, по-кошачьи сощуривая синие глаза и хитро улыбаясь.

– Нормально-нормально, – подыграл Себастьян, заслужив тем самым кивок одобрения у «строгой врачебной интеллигенции».

– О! Гляди-ка, идут, легки на помине! – воскликнул Мартин, вытаращившись в окно, – Где вот раньше были, спрашивается!

Минутой позже дверь настойчиво постучали. Нервно усмехнувшись, Мартин выразительно закатил синие глаза.

– Поел миленький Мартин, называется… пробурчал он недовольным тоном и радушно объявил, – Ожидаем, милейшие!

Поспешно убрав страшный нож обратно в коробку, Мартин зачем-то замкнул ее на ключ, затем принялся нервно жамкать растрёпанные волосы и отряхиваться, не забывая хорошенечко проклясть «треклятую пыльную картошку».

– А может этих припахать! – вдруг воскликнул он с сияющим видом, – А что? Пусть сидят и перебирают! Преотличненький способ избавления от артрита! И им полезненько, и нам хорошо!.. Так, сейчас артритик выявлять будем, а посля устроим представленьице!..

Кровожадно потирая руки, Мартин задорно подмигнул Себастьяну и шкодливо захихикал, а после, накинув на себя холодно-надменный вид «строгой врачебной интеллигенции», поспешил устраивать запланированное «представленьице».

– Я приму в смотровой! – бросил он на ходу удивленному Себастьяну – Обедай себе преспокойненько, а посля поржем!..

Заговорщически подмигнув, Мартин одернул потрепанный воротник пыльного фрака и, сурово хмыкнув, решительно зацокал в коридор.

Раззадоренный неожиданным шаловством, Себастьян, беспечно похихикивая, принялся жевать хлеб с сыром, вприкуску с овощами, салом и сваренными вкрутую яйцами. Временами он силился расслышать «врачебный прием», во время которого «строгая врачебная интеллигенция» сердито спрашивала, расспрашивала, отдавала приказания, заставляла ахать-охать, а напоследок что-то визгливо доказывала, не скупясь на экспрессию в речах.

Слушая все это, Себастьян невольно подумал о том, как же все-таки хорошо быть доктором, вот так вот задавать любые вопросы, давать бредовые указания, разговаривать, не жалея красного словца, и никто слова поперек тебе не скажет, наоборот, все только извиняются и благодарят.

От этих размышлений Себастьяну вдруг сделалось нестерпимо обидно, чуть ли до слез. Тяжко вздохнув, он решил не терять времени и отправился в одиночку перебирать картошку и, как оказалось, не зря, потому что Мартин принимал больных бесконечно долго. За это время Себастьян, сто раз успел проклясть свою постылую работу, а заодно и свою никчемную жизнь. Из расстроенных чувств он приноровился прицельно кидать картошку прямо в раскрытые мешки. Только постылая работа начала увлекать, как на горизонте во всей своей растрепанной красе появилась «строгая врачебная интеллигенция».

Поймав на себе ожидающе-выжидающий изумрудно-зелёный взор, Мартин артистично развел руки в стороны и удрученно присвистнул, дескать, обещанного представленьица не будет. Почему-то Себастьян мало тому удивился.

Заняв свое место в телеге, «посланная куда подальше врачебная интеллигенция» принялась словесно выражать свое недовольство, убив тем самым в Себастьяне последний настрой на какую-либо радость.

– Ну что за глупые люди? – ворчал Мартин, крутя в руках пыльную картошку – Всякий раз делают по-своему а посля приходят и начинают сызнова жалиться! Для чего, в конце концов, я тут вообще все объясняю, разъясняю, прописываю, расписываю?.. Прочесть моих врачебных предписаний они, видите ли, не могут!.. Не надобно мне тут!.. Почерк у меня весьма разборчивый!.. Так я им даже на порошочках и лекарствочках нужную дозировочку теперича пишу! Все-все подписываю!.. Нет, все равно свое придумывают и еще удивляются, почему не помогает!.. Действительно, почему?..

Тут он артистично округлил синие глаза на Себастьяна, который представив себе этот «весьма разборчивый почерк» в виде размашистой витиеватой галиматьи совершенно нечитаемого характера, принялся хихикать.

– А может мне начать лично каждому в рот тыкать должную пропорцию? – продолжал возмущаться Мартин, – Хорошо, буду тыкать, раз бестолковые такие! Но только пусть сами ко мне приходят! Я не собираюсь савраской по всей деревне круги наматывать!.. Мне за то, знаете ли, не доплачивается! Еще и картошка эта! То вата, то картошка!..

Далее пошло переключение на какие-то горы ваты с последующим упоминанием о загадочной «Третьей городской», в которой, как оказалось, с «пациентиками» вообще никто не сюсюкался, следом пошла бранная лексика по поводу той самой треклятой «Третьей городской» и резкое переключение на бесовское громогласие.

– «Интересно, а он с больными тоже на языке чертей разговаривает?» – невольно озадачился Себастьян и тотчас прыснул со смеха, представив себе реакцию местных на бесовское громогласие, за что получил укор в виде просвистевшей у самого уха картошки.

– Напомни-ка мне дружочек, – молвил Мартин, кровожадно улыбаясь, – когда мы швы-то тебе снимаем?..

– Через восемь дней, – испуганно пискнул Себастьян, внезапно вспомнив о встрече с «иголочкой и водичкой», и было принялся извиняться за свой смех, однако «строгая врачебная интеллигенция», по всей видимости, пребывала в каких-то своих реалиях.

– Через восемь дней значить… – задумчиво произнес Мартин и истошно заверещал, хватаясь за сердце, – Какие еще восемь дней?! Кто… Кто так решил?! Я спрашиваю, кто вообще придумал такое?!

– Вообще-то ты сам, – парировал Себастьян, невозмутимо пожимая плечами.

«Строгая врачебная интеллигенция» разом заткнулась и как-то странно посмотрела, потом тяжело вздохнув, прилежно склонила пыльную растрепанную голову над картошкой и больше ни проронила ни единого слова.