Текст книги "Запретные дали. Том 1"

Эпизод 4. Гемофилия

Кое-как доделав веленую работу, совершенно обессилев от физического труда и от болтовни со своим безмолвным рыжим собеседником, Мартин поспешно засобирался домой, но тут появилась внезапная проблема, а именно, он никак не мог погрузить на телегу плуг, который никоим образом не желал покидать поля.

Кляня по чем свет стоит «треклятый кусок железа» за его упрямство, Мартин принялся сетовать на свою проблему проницательной Ласточке, не забывая практиковать ее в латыни, как вдруг краем глаза увидел знакомую маленькую женскую фигуру. Резко замолчав, он принялся внимательно следить.

С беспечным видом Матильда шла напевала простую народную песенку. В одной руке у нее была короткая мотыжка, в другой – корзина сорного разнотравья. Завидев возле поля высокий статный силуэт на пару с Ласточкой, она радостно ахнула и поменяла свой прежний маршрут.

Стоило ей оказаться в двух шагах, Мартин предостерегающе поднял вверх левую руку.

– Я не Артур! – заявил он, – Ваш Артур где-то там прохлаждается, а я вот заместо него… вот с этим!.. Будь он неладен!..

С глубоким остервенением пнув плуг, Мартин принялся заново материться на «треклятый кусок железа», Ласточка тотчас задорно подхватила и принялась громко ржать, помахивая косматой гривой.

Наблюдая за этой парочкой, Матильда звонко расхохоталась, а вскоре бесцеремонно залезла в телегу и помогла погрузить плуг.

– Наконец-то Карди тебя нормально одели, – съехидничала она и молвила строгим тоном, – никогда, слышишь, никогда больше не надевай тот «похоронный костюм», а еще лучше, сожги его!..

– Тебя спросить забыл… – сердито пробурчал Мартин и тут же наградил Матильду кротким учтивым кивком, – премного благодарствую за помощь!..

– Что, Патрик к работе приучает? – никак не унималась Матильда, – Правильно делает, потому как без Артура им ой-как тяжко приходится…

Далее вниманию Мартина была представлена оживленная речь о том, как семейству Карди «тяжко приходиться» без старшего сына, затем пошла еще более оживленная речь, касаемая уже самого Мартина, с появлением которого семейство Карди обрело хорошего помощника.

Слушая это, Мартин невольно подумал, что если продолжит заниматься подобного рода трудовой деятельностью, то в скором времени напрочь сорвет себе спину, потеряет былую гибкость пальцев и вконец отупеет от разговоров с Ласточкой.

Рассуждая про себя в подобном духе, Мартин невольно подумал, что столь разительные перемены, приведут к тому, что от безвыходности он полюбит самогон, бросит врачебную деятельность, и в довершении всего этого, жениться на Матильде.

Он стал внимательно приглядывать к «маленькому созданию», как вдруг неожиданно понял, что за исключением пары-тройки неприглядных деталей, Матильда очень даже ничего.

– А на Артура ты и вправду похож, – меж тем звонко тараторила Матильда, – только волосы у него были цвета спелой пшеницы… кудрявые-кудрявые, а у тебя темные и завиток совсем другой…

Она дотянулась до торчащего из-под картуза непослушного локона и попыталась было накрутить на свой грубый палец, но Мартин резко отстранился. С вороватым видом он принялся прикрывать длинной челкой синяк, который к тому времени уже расползся до внушительных размеров.

– За что огреб-то? – удивленно спросила Матильда и ехидно улыбнулась.

Заливаясь бледно-розовым румянцем, Мартин пробурчал, что, дескать, по вине всяких бестолочей истерических у него крайне опасная профессия.

– У Себастьяна тяжелая рука и тугой норов, – произнесла Матильда, – не давай ему спуска, а то наплачешься еще.

Мартин зарделся еще гуще. С пеной у рта принялся он объяснять, что данные следы побоев на самом деле являются результатом весьма комичного случая, а после приступил к повествованию про то, как однажды дождливым днем одной «бестолочи истерической» приспичило оттяпать себе топором руку.

– У тебя кровь дурная, – перебила Матильда, – оттого и частые помутнения рассудка…

Устремив вверх жилистую руку, она дотронулась кончиками пальцев до пульсирующего синюшного виска Мартина. Прервав свой научно-фантастический рассказ, Мартин испуганно отпрянул от телеги.

– Мне под силу это заговорить, – сказала Матильда, поманив к себе пальцем, – быстро заживет…

Мартин посмотрел на нее с большим недоверием, но к телеге подошел. Громко сглотнув, он послушно замер, крепко зажмурившись.

Матильда принялась что-то настойчиво шептать, водя кончиками пальцев по синюшному виску и распухшей скуле. От этих безобидных манипуляций Мартин нервно застучал ногой и принялся визгливо постанывать, но, все-таки, геройски выстоял до самого конца.

– И что я должен Вам, несравненнейшая, за эту садистскую пытку, конечный итог которой вылился в наисильнейшую головную боль? – поинтересовался он, крепко сжимая голову ладонями.

– Ничего ты мне не должен, – парировала Матильда и спрыгнула с телеги.

Подхватив свою корзину, она кротко распрощалась и засеменила восвояси, но тут же была остановлена резкой командой.

– Давай хоть до дома подвезу, – с миловидным видом предложил Мартин и захлопал длинными изогнутыми ресницами.

Стоило Матильде подойти к телеге, как Мартин галантно протянул ей руку. Матильда робко приняла его помощь и принялась размешаться на узком облучке телеги. Однако телега не тронулась даже после того, как Матильда пристроила свою корзину и удобно расположилась, тесно прижавшись к Мартину, который пребывал сейчас, как видно, где-то далеко и, если судить по озадаченному выражению лица и испуганному блеску ярко-синих глаз, он там явно заблудился.

– Нам налево, – сказала Матильда, забирая себе вожжи и давая ходу Ласточке, а после принялась подтрунивать над Мартином, утверждая, что в Плаклях легко и просто ориентироваться.

Напоследок она назвала его «чудным», за что тотчас же была одарена пронзительно-синим взором.

– А ты не чудная?! – обиженно воскликнул Мартин, – Вот, будь добренька, скажи-ка мне на милость, зачем ты сорняки-то собираешь?

– Да потому что они живучие, – заявила Матильда и гордо добавила, – ими все можно вылечить!

– Все, да не все! – парировал Мартин, – Amor non est medicabilis herbis (лат. Любовь травами не лечится)…

Он нарочито-тяжко вздохнул, немного поморгал длинными изогнутыми ресницами и было заблистал знаниями о целебных свойствах некоторых из трав, но тут же осекся на полуслове.

– А Остролист Превеликий случайно не растет в здешних краях? – с жаром спросил он, устремляя небесно-синий взор, преисполненный всевопрошающим сиреневым блеском лучезарной надежды.

Однако Матильда лишь озадаченно посмотрела и растерянно пожала плечами.

– У него такие остроконечные листья, а ягоды ярко-красные! – с все тем же жаром принялся разъяснять Мартин, – Круглый год Остролист Превеликий остается в своем неизменном вечнозеленом облике! Хоть он и считается крайне ядовитым растением, однако у него много полезнейших свойств. Ну же, растет у вас такой?..

Он посмотрел на Матильду глазами преданной голубоглазой собаки и выжидательно заулыбался.

– Нет, – категорично парировала та, – я таких в нашем лесу отродясь не встречала.

– Жаль, – тяжко вздохнул Мартин, – очень жаль…

– Никакие остролисты тебя не исцелят, – заявила Матильда скептичным тоном, – у тебя кровь точно вода… Женщины из твоего рода прокляты тем, что передают дурную кровь своим сыновьям…

Мартин поперхнулся и вытаращился на Матильду как на нечто сверхъестественное.

– Ты знаешь о гемофилии?! – удивленно воскликнул он.

– Я знаю, как заговаривать кровь, – просто парировала Матильда, смотря куда-то вдаль.

– Поразительно… Это… Это… – зашептал Мартин сбивчиво-заикающимся тоном и громогласно добавил, – Это просто поразительно!

На протяжении всего последующего пути Матильде пришлось быть невольной свидетельницей припадка престранного ликования, подкрепленного умозаключениями бредового характера, в которых Мартин воспевал «самородок из глубинки» и благодарил судьбу за столь щедрый подарок.

– Как вылечить гемофилию знаешь? – вдруг спросил он, смотря на Матильду с неописуемым интересом.

В ответ та лишь пожала плечами и загадочно заулыбалась, отводя в сторону колдовской каре-зеленый взор, однако подобного рода ответ не удовлетворил любопытство Мартина. Властно схватил Матильду на руку, с силой сжав запястье, он вперился прямо в широко распахнутые глаза и принялся усиливать хватку.

Стиснув зубы, Матильда продолжала упрямо молчать, удивленно таращась на Мартина, в этот момент Ласточка дошла до развилки и послушно остановилась, оглашая громогласным ржанием нужную остановку.

От неожиданности Мартин потерял визуальный контакт. Воспользовавшись этим, Матильда одернула руку, поспешно спрыгнула с телеги и пошла своей дорогой.

Некоторое время Мартин пребывая в полном оцепенении, с отрешенным видом провожал остекленевшим синим взглядом маленькую женскую фигурку.

– Она не просто умеет, а ведает… – придя в себя, обратился он к Ласточке, – Хотя не исключено, что она просто insanus mulier (лат. сумасшедшая женщина)… Ну что ж… Tempus consilium dabet (лат. Время покажет)… Tempus consilium dabet (лат. Время покажет)…

Ласточка одобрительно зафыркала и замотала косматой гривой, а Мартин принялся с остервенением тереть свой синюшный висок, ругаясь на него за то, что он теперь нестерпимо чешется.

Эпизод 5. Суточная доза

По возвращению домой, Мартина ждал очередной сюрприз от Патрика, который, как видно, не в шутку возомнил себя истинным начальником над ним. Стоило только «Черту эдакому» появиться в калитке, как Патрик забрал у него Ласточку и отправил в огород помогать Стефаниде с Лючией, которые занимались поливом грядок.

Мысленно прокляв все на свете, Мартин нехотя отправился оказывать помощь отчаянно нуждающимся в нем особам.

От вида весьма обширной плантации грядок, он громко присвистнул и тотчас схватился за поясницу.

– Мама, – радостно воскликнула Лючия, – Мартин нам помогать будет!

Стефанида оторвалась от поливаемой капусты и удивленно посмотрела на высокий черный силуэт.

– Бог помочь! – поприветствовала она.

Мартин кротко кивнул и принялся заботливо растирать себе поясницу.

Всучив ему лейку, Стефанида со вздохом нескрываемого облегчения отправилась собирать поспевшие овощи.

С добрый час, под заливистый смех путающейся под ногами Лючии, Мартин проклинал почем свет стоит тот самый «треклятый огород», а вместе с ним и «треклятые бочки» с водой для полива, которые, как нарочно, стояли «запредельно далеко» от того самого огорода.

Вконец вымотавшись и исчерпав запас нормальных слов, он переключился на язык чертей, вызвав тем самым бурное ликование у Лючии.

Закончив с поливом, под бурные аплодисменты восторженной Лючии, Мартин раскланялся в артистичной манере и, отложив лейку в сторону, понесся было к дому, но вдруг почувствовал очередной прострел в пояснице. Громко заохав, он приложил руку к больному месту и резко замедлил ход.

Хромая мимо Патрика, своим плачевным видом «Черт эдакий» вызвал бурный смех со стороны последнего, однако сдержал в себе возмущение, как видно, строго почитал старших.

Когда же Мартин на ватных ногах и с больной поясницей, наконец-то, приковылял в комнату, то был встречен испуганным аханьем Себастьяна.

– Я не Артур… – не поднимая темной вихрастой головы, безразличным тоном произнес Мартин, с трудом приподнимая правую руку в знаке молчать, – Ваш Артур давно умер и я, кажется, скоро последую его примеру, если так дело и дальше пойдет…

Некоторое время Себастьян с большим интересом разглядывал «падшую врачебную интеллигенцию под прикрытием ныне покойного Артура», а потом разразился в громком хохоте.

– Тебе вино с шоколадом совсем, что ли, в голову дало? – смерил его синим взглядом Мартин, – Что ж, могу в легкую заменить их на волшебные чудо-укольчики, от которых ты не то, что сидеть, лежать нормально с месяц не сможешь!..

Себастьян нервно поперхнулся и застыл, пряча глаза в пол и заливаясь густой краской стыда.

Со словами «То-то же!» «строгая врачебная интеллигенция» достала из шкафа полотенце, небрежным движением накинула его на плечо и, болезненно поморщившись, произнесла вслух какое-то бесовское ругательство. В этот момент Себастьян старательно скрывал предательскую усмешку под пристыженной головой.

Доковыляв до письменного стола, Мартин бережно снял с высокой спинки стула свой «похоронный костюм», достал из шкафа остальную одежду, поднял с пола лаковые туфли. С трогательной любовью прижав эти вещи к груди, он пошел отмываться от тяжелого трудового дня.

Спустя короткое время Мартин вновь появился в комнате, уже приняв свой привычный потрепанный облик. На бледном лице сияла довольная ухмылка, в нечеловеческом взоре горела ослепительная синева, правда походка, по всей видимости, надолго лишилась бывалой легкости.

На секунду Мартин задержался возле трехстворчатого зеркала, убирая за ухо влажную прядь длинной челки, и с нескрываемым удивлением вытаращился на свое отражение. Долгое время он пристально вглядывался в заметно подживший висок и со словами «Erat miris (лат. Это поразительно)!», оставил зеркало в покое, затем с нескрываемой злостью бросил грязные рабочие вещи в дальний угол комнаты и тотчас с громким оханьем схватился за поясницу, вызвал тем самым бурный смех со стороны Себастьяна.

– Это с непривычки, – заверительным тоном парировал Себастьян, и снова взорвался заливистым смехом, – не удивляйся, если завтра ты не сможешь встать с кровати!.. Подушку под поясницу на ночь подложи!.. Особо не переживай – через пару недель тебе заметно полегчает потому, что спину ты совсем перестанешь чувствовать!.. Рук тоже!.. Пальцы с трудом разгибаться будут!.. Еще ноги начнут опухать и нестерпимо ныть!..

Пронзительно-синие глаза заблестели сиреневыми отблесками. С видом внимательной совы Мартин медленно склонил голову на правый бок, лукавая усмешка злорадно растянулась на бледном лице.

– Милейший Себастьян, – жеманно-презрительным тоном начал он, хитро сощуривая правый глаз, – я совершенно не понимаю причины твоего нелепого веселья… Ежели ты находишь смешным факт моего теперешнего возмутительного положения, и при этом тебя забавляют весьма плачевные последствия моего физического состояния, то смею напомнить, что через девять дней вот этим самым пальцам предстоит снимать тебе швы, а без их былой гибкости и ловкости данная процедура окажется весьма долгой и нестерпимо мучительной…

Напоминание о неизбежности предстоящей пытки моментально стерло следы былого веселья с лица Себастьяна. Резко замолчав, он принялся нервно теребить узенькую полоску незамысловатого подвеса, на котором покоилась несчастная рука.

– И только попробуй мне айкнуть тогда, – продолжал нагонять страху Мартин, – немедля познакомишься с морфием… А известно ли тебе, дружочек, как происходит совокупление иголочки с веной?..

Себастьян испуганно сглотнул и виновато опустил глаза, тем самым, вконец распалив бурную фантазию «строгой врачебной интеллигенции» в виде несуразно-устрашающего рассказа садомазохистской направленности о том, как между иголочкой и веной происходит какой-то многократный «coitus interruptus (лат. прерванный половой)».

– Впрочем, – продолжал глаголить Мартин, – раза с пятого возможно мне и удастся вогнать как следует иглу в вену… Нукась!..

Он тотчас схватил правую руку Себастьяна и, властно оголив ее по локоть, чуть ли не носом вперился в локтевой изгиб, а после с видом ищейки принялся что-то там увлеченно вынюхивать, скорее всего, ту самую вену.

– Вены никуда не годные! – вдруг вынес свой строгий врачебный вердикт Мартин, с отвращением отшвыривая от себя изучаемую руку – Не иначе, как с десятой попытки лишь попаду и, скорее всего, порву все это дело напрочь… Да-а, неприятненько тебе придется, ведь, в отличие от моих милых дам, ты явно не мазохист, но! В таком случае, тряпочка нам в помощь! А чтобы прошло без «вытекающих последствий», сутки поголодаешь у меня и жаждой помаешься, а уже в своей «Скромной обители» я подготовлю тебя должным образом к свиданию с тряпочкой. За часик, думаю, управимся. Три литра водички в тебя вбухаю – сразу смирнехоньким будешь и уважать меня должным образом сразу начнешь! Ну, и как тебе такая перспективка, дружочек?.. Будем знакомиться с иголочкой и водичкой?..

– Я посижу, – только и смог пискнуть перепуганный Себастьян, – я потерплю! Не надо иголочки с водичкой!..

– Уже посидел, – заявил Мартин, вперив в Себастьяна пронзительно-синие нечеловеческие глаза, – уже потерпел! И меня заодно огрел! Нет уж, хватит!..

– Я нечаянно!.. – пискнул Себастьян, опуская виноватый взор, и смущенно затеребил подвяз.

Брезгливо хмыкнув, Мартин отвернулся к зеркалу и принялся остервенело чесать подживший висок, подкрепляя свою бурную деятельность сердитым постукиванием мыска туфли.

Тут Себастьян начал сердечно заявлять, что никогда в жизни больше не будет насмехаться над плачевным положением серьезных вещей. Вскоре окончательно пав духом перед отстраненной бесчувственностью «безжалостно-хладной врачебной интеллигенцией», он принялся чуть ли не на коленях умолять обойтись без «иголочки и водички», заслужив тем самым кивок одобрения на пару с лукавой ухмылкой и кошачьим синим прищуром.

– То-то же! – с самодовольным видом произнес Мартин и громогласно объявил своему отражению, – Ego sum potestas (лат. Я есть власть)!..

С властным видом он повернулся к Себастьяну, испепеляя того искрящимся антрацитовым взором и пугая зеркальностью неимоверно расширенных зрачков.

– Усек, бестолочь истерическая? – вдруг спросил Мартин, стремительно преображаясь в прежнюю «строгую врачебную интеллигенцию» и получив заместо внятного ответа все то же смущенное пожимание плеч в паре с устремленным в пол виноватым взором, ехидно усмехнулся и участливо поинтересовался, – Всем моим врачебным указаниям сегодня следовал?

Себастьян вновь смущенно пожал плечами, но для разнообразия все-таки осмелился поднять виноватый взор и чуть не заплакал, ведь с самого раннего утра и вплоть до обеда они на пару с мамой честно вникали в сакральный смысл причудливых каракулей, именуемых «строгими врачебными предписаниями», однако так и не смогли разобраться в витиеватом размашистом почерке, а сбивчивые словесные объяснения запомнили довольно смутно, поэтому решили действовать наотмашь.

– Творог со сметаной ел? – принялся уточнять Мартин со строгим видом.

– Ел, – пискнул Себастьян извиняющимся тоном, – только не доел и сметаны еще полгоршка осталось…

Мартин смерил его сапфировым искрящимся взглядом и со скептическим видом покачал закрученной в спиральные локоны головой.

– Non dosus pro dosi (лат. Не суточная доза)!.. – заверезжал он, принимаясь растрепывать тугие завитки подсохших темных волос, – Dosus pro die (лат. Разовая доза)!..

Себастьян вновь смущенно пожал плечами и виновато улыбнулся, в изумрудно-зеленых глазах читалось абсолютное непонимание. Хлопнув себя по лбу, Мартин с видом мученика закатил ярко-синие глаза.

– Это не суточная доза, а разовая! – принялся объяснять он на родном языке, – Слышишь?.. Ра-зо-вая! Предписанный килограмм тебе не за день, а за раз съедать надобно! Я же объяснял вчера, что ты пребываешь на усиленном питании для ускоренного излечения, бестолочь моя истерическая, а посему, за сутки ты должен съедать, как минимум, три килограмма творога и выдувать три литра сметаны, усек теперича?..

– Ладно, – тихо молвил Себастьян, невольно испугавшись такого количества потребляемой пищи.

– Побелку с печки слизываешь? – продолжил допрос Мартин.

– Ага, – заулыбался Себастьян и смущенно добавил, – правда, тотчас же Лючия ко мне присоединилась, а еще тем самым мы сильно напугали маму…

– А чего пугаться-то? – пожал плечами Мартин, – Значит и Лючие для косточек чего-то не хватает, тем более, что она сейчас интенсивно растет. Пусть лижет себе на здоровье! Ей полезненько!..

Себастьян улыбнулся, невольно вспомнив, с каким восторгом сестренка припала к печке, заодно от души набелив щечки себе и кукле.

– Что с яичной скорлупой? – уставшим тоном продолжил Мартин.

– А вот тут извини, – сконфузился Себастьян и поспешил оправдаться, – я даже с хлебом не могу глотать это стекло…

– А нусь, покажи-ка, – потребовал Мартин, – как ее твоя заботливая маменька истолкла.

Себастьян услужливо подал ему глиняную чашку, в которой лежали крупные осколки небрежно размятой яичной скорлупы.

– Как она вообще умудрилась дорастить вас до таких лет?! – воскликнул Мартин, брезгливо рассматривая содержимое чашки, – Вообще-то деткам сызмальства дают яичную скорлупу, перетертую в порошок, чтобы косточки крепкие были! Однако ж тут, судя по всему, про то вообще не слыхивали…

С этими словами он умчался вместе с чашкой на кухню, видимо, изготавливать тот самый «правильный порошок», а вскоре вернулся, ставя на прикроватный стул поднос с так, называемым, усиленным питанием.

Себастьян испуганно покосился на предложенные яства, представлявшие собой огромную кастрюлю творога, смешанного со сметаной; тарелку с огромным куском вареной свинины, обильно посыпанным жареным луком, миску толченой картошки с не менее огромным куском сливочного масла, две бутылки красного вина и огромную плитку горького шоколада. При скромном раскладе, этой еды Себастьяну хватило бы на три дня.

Закончив с сервировкой, Мартин с видом кормящей матери принялся упорно толочь яичную скорлупу.

– Попробуй-ка, дружочек, – закончив дело до конца, протянул он столовую ложку с получившимся порошком Себастьяну, но тот с видом маленького привередливого ребенка, крепко сомкнул губы и отрицательно замотал головой.

Прорычав что-то нечленораздельное, Мартин взял и попросту рассыпал полученный порошок во все предложенные блюда, включая вино и шоколад. Себастьян с хмурым видом взялся за ложку и принялся впихивать в себя горячее, чувствуя при этом неприятных хруст яичной скорлупы.

– Скорлупа перепелиных яиц для подобных целей намного лучше, – сказал Мартин, – к тому же, она в сто раз мягче и полезнее. Я пока в гипсе ходил, как орешки перепелиные яички щелкал, ну, естественно, когда не визжал. Сколько в меня тогда морфия вбухивали, чтобы я только заткнулся!..

Он ехидно захихикал, а подняв указательный палец вверх, заявил, что нужно обязательно купить перепелок и помчался вон из комнаты, очевидно, выпрашивать у Патрика выходной.

Пока Мартин отсутствовал, Себастьян старательно впихивал в себя неимоверный кусок свинины, заедая его кислой творожной массой вприкуску с ржаным хлебом и запивая все это противным вином.

Через некоторое время вернулся отчего-то сильно удрученный Мартин. Чуть ли не со слезами на синих глазах, сжимал он в руках сахарницу.

– Так оно вкуснее будет, – молвил Мартин, обильно сладя творожную массу, – можно по желанию варенье добавлять или мед…

Себастьян поблагодарил его кратким кивком за столь щедрую услугу.

– А перепелки отменяются, – с тихой грустью сказал Мартин, вертя в узких ладонях свою ложку, – жуй пока что стеклышки, посля тебе костной муки раздобуду…

От заслышанной муке из костей, Себастьяна чуть не стошнило на месте. Всеми силами он попытался взять себя в руки.

– Себастьян, – вдруг обратился к нему дипломатичным тоном Мартин, – а тебе жалование как насчитывается? А то из громогласных разъяснений твоего строго родителя я так ничего и не понял.

На секунду Себастьян задумался, а потом с ликующим видом пододвинул поближе к Мартину уже порядком опротивевшую кастрюлю с творожной массой.

– Вот, – заявил он, – считай, что это твое жалованье за сегодняшний день!

Мартина передернуло. Тяжко вздохнув, принялся он отстранение поглощать свою, так называемую, плату за трудодень, и очнулся только тогда, когда умял все до самого донца.

– Я тебе излечение в разы ускорю! – решительным тоном заявил Мартин, со звоном кидая ложку в опустевшую кастрюлю, – Martinus non asinus stultussimus (лат. Мартин не тупой осел)!..

С этими словами он поспешил отнести опустевший поднос и долго не возвращался, очевидно, курил, попутно продумывая план «ускоренного излечения», а может быть, от непривычной физической нагрузки потерял способность к былой скорости. Во всяком случае, вернулась «строгая врачебная интеллигенция» в крайне подавленном настроении, держась рукой за поясницу и из всех сил стараясь восстановить былую статность.

От увиденного зрелища, Себастьян поспешно отвернулся носом к стенке, силясь подавить в себе приступ смеха, но как не старался, ничего поделать с собой не смог и разразился громким заливистым хохотом.

– Преотличненько!.. – послышался лукавый голосок, – Именно так лежим и не двигаемся…

Почуяв неладное, Себастьян затих и принялся жадно прислушиваться. Вскоре раздался характерный щелчок отворяемого медицинского саквояжа, а потом звон каких-то склянок, вперемешку с мелодичным посвистыванием. Судя по всему, «строгая врачебная интеллигенция» все-таки придумала, чем ускорить излечения несчастной руки.

Несмотря на строгий врачебный запрет, Себастьян повернулся и увидел просто ужасающую для себя картину. Мартин держал на весу стеклянный шприц с длиннющей иглой, и стремительно наполнял его какой-то жидкостью из пузырька.

– Эй-эй!.. Ты это потише, Мартин!.. – принялся отнекиваться Себастьян, сменив злорадство на трусливую панику, – Клянусь, что больше не буду насмехаться над тобой!

– А я и не со зла это, – отстраненным тоном парировал тот, не сводя темно-синих глаз с наполняемого шприца, – просто сейчас сердечко поддержим, а там и анемия моментиком на нет сойдет…

В эту секунду в голове у Себастьяна неизвестно откуда появилась догадка, что та самая анемия является болезнью от большой кровопотери, а выражается в головокружении, тошноте и сильной слабости.

– Да нет у меня уже никакой анемии! – выпалил Себастьян, – Твое усиленное питание творит чудеса!..

В подтверждении своих слов, он соскочил с кровати, демонстративно вытянулся в полный рост и, от греха подальше, поспешил умываться и чистить зубы.

Когда же Себастьян вернулся, то увидел, что «строгая врачебная интеллигенция» всесторонне разглядывает наполненный шприц. Чуть поодаль на письменном столе стоял наполовину опустошенный пузырек с лекарством.

Дабы не мешать этому важному занятию, Себастьян тихонько прошел мимо и лег в постель на спину, силясь примостить поудобнее свою несчастную руку.

– И чегося вы так быстро выздоравливаете?.. – задумчиво молвил Мартин, опуская шприц, – Maximum donum… Maximum donum (лат. Величайший дар… Величайший дар)…

– Ага, – поспешил заверить его Себастьян, боязливо косясь на стеклянный шприц, и посильнее вжался спиной в постель.

Отложив страшный шприц, «задумчивая врачебная интеллигенция» прошествовала к Себастьяну. Достав из кармана серебряные часы, Мартин взял его запястье и нащупав жилку пульса, принялся подсчитывать сбивчивый сердечный ритм, отбивая такт мыском туфли.

– Жить будешь, – поспешил обрадовать он Себастьяна, брезгливо отбрасывая руку в сторону.

С неимоверным облегчением Себастьян наблюдал, как Мартин с грустным видом устремил лекарство обратно в пузырек, замкнул пустой шприц в футляр, и отправив оные в саквояж, нарочито громко щелкнул застежкой.