Текст книги "Собаки Европы"

«А на кого идём сегодня, татка?» – насупившись и зевая, спросил Молчун. Шаркающим шагом он шёл по дороге рядом с отцом и никак не мог проснуться.

Отец посмотрел на него, как на дурака.

«На панду, на кого же ещё».

Молчун вздохнул. Сколько раз они на панду ходили, так ни разу и не добыли. Хотя время, конечно, самое подходящее. После Покрова холод панду из чащи гонит, ютится тот панда поближе к человеческому жилью, из леса еду себе высматривает, с деревьев слезает. Казалось бы, тут-то его и лови голыми руками. Да только хитрый зверь панда, умеет притвориться – то белкой, то пнём, то кучкой мха, а то и человеком. Учитель им рассказывал, как пошёл однажды в лес на зайца, пострелял немного, домой возвращается, а тут на поляне какой-то мужичок сидит, малину дикую щиплет. Метров за десять от учителя. Учитель с ним заговорил, осторожно так – ведь каждый знает, что, чужого завидев, не паниковать надо, а постараться его в деревню заманить и там полицаю сдать. Мужичок повернулся к охотнику и, улыбаясь, говорит: «Да не ссы, у меня документы есть, иди сюда, я тебе покажу, вот лицензия райпотребсоюза на сбор ягод, грибов и корнеплодов… А ещё чекушку имею, иди сюда, вместе дёрнем…» И что-то издалека учителю показывает, бумажку какую-то. Учитель поверил, начал к тому мужичку сквозь кусты и ветви продираться, ружьё опустил, а мужичок ему улыбается так ласково – мол, свой я, свой… Давай сюда… Чекушечка в малиннике блеснула, учитель лезет к мужичку, а тот всё как был за десять метров, так и стоит там, да малину щиплет… Долго продирался учитель через лесок, гимнастёрку порвал, щёку веткой чуть не проткнул, мобилку потерял, только к вечеру на какую-то дорогу вышел – всего и успел, что зад того мужичка разглядеть, а зад у него не человеческий, а с коротким хвостом и круглый такой, красный…

Обманул учителя тот проклятый панда. Но это летом было. К зиме панда уже не такой хитрый, голод не тётка, лезет панда к человеку, надеется что-то с поля ухватить, бродит по опушке, поздний гриб ищет, или то, что на поле осталось, подбирает…

Один только старый Космач хвастался, что ему панду удалось подстрелить. Правда, уже тогда, когда проверить невозможно было. «Где же тот панда, дядька?» – «В брюхе твоём!» – тряс кадыком Космач. «Что, вкусно было? А то!» Космач всех мясом угощал, да так щедро, словно по доброте своей, а на самом деле платили ему, каждый платил – и каждый своей услугой. Молчун как-то у младшего Космача спросил: «А правда, что отец твой панду уполевал и мы его все ели?»

«Ясно, – важно ответил младший Космач. – Мать с тёткой того панду обдирали, а я видел. Толстый панда попался, знаешь, как выглядит? Спереди – как свинья, сзади – как курица, а лапы медвежьи».

«Брешешь, Космач!»

«Ну ладно. Правду скажу, – Космач сделал серьезное лицо. – Знаешь, на кого панда похож?»

«На кого?»

«На тебя! – и Космач покатился по траве, смеясь и зажимая живот руками. – На тебя он похож, Молчунок! Вылитый ты! Панда! Да я с дуба насёр на твоего панду! Какая разница, что жрать! Главное, у нас, Космачей, мяса всегда во, хоть зажрись, а вы, голытьба, нам за это работу чёрную делаете! Вам скажи, что за мясо, – дык самим захочется в Космачи! Так вот хрен вам, мы сами решим, кого мясом кормить, а кому в поле горбатиться!»

Хорошо, что забрали того Космача в москали. Спокойнее стало, не надо мозги и нервы на него, остолопа, попусту тратить.

Так думал Молчун, шагая рядом с отцом по направлению к лесу. Взгляд у отца становился всё более цепким, внимательным, настороженным – так ему хотелось хоть на этот раз панду добыть. Отец то и дело посматривал в совсем уже близкие заросли, то ветка колыхнется, то куст закачается, но нет, не показывался панда, а если и сидел поблизости, то ничем не выдавал своего присутствия.

Они вошли в холодный лес, постояли, послушали. Приложив палец единственной руки к губам, отец повёл Молчуна по какой-то одному ему знакомой тропке. Пройдя по ней минут десять, они остановились, отец наклонился, присел в мох, принюхался, разочарованно выпрямился.

«Дальше надо идти».

Они повернули на светлую сторону леса, надо было её держаться, чтоб хоть знак «Проход запрещен» вовремя заметить, если вдруг заблудятся. Молчун смотрел на отца и понимал: всё, разуверился он, сам знает, что надёжно спрятался панда, перехитрил их. Можно до ночи здесь бродить – не вылезет зверь. Будет следить за ними своими глазами хитрющими, пока не уйдут злые люди из его царства. Знать бы, как он выглядит. В интернете про панду ничего не было. А может, и было когда-то давно, да сплыло. Интернет тоже не бездонный, так в школе учили, на занятиях по информатике. Если одно появляется, другое исчезает. Такие вот законы физики.

«Татка, – Молчун ступал за отцом след в след, – а откуда в нашем лесу панда?»

«А я тебе не рассказывал? – недоверчиво отозвался отец. – Ну, это известная история…»

«Расскажи».

«Слушай. Ну так вот. Когда-то стоял за сто километров от нашего леса такой город, Минск. Самый большой на Западной границе. Чего только в Минске том не было. И подземная железная дорога, и аэропланы, и парк Дримленд, где тыщи разных людей дремали на солнышке, в порядке релаксации. И небоскрёбы. А самая красивая улица там называлась Ротмистрова. Ещё её Проспект называли. Самый длинный на Западной границе, между прочим. А посреди того Минска стоял задопарк. Знаешь, что такое задопарк? Это такое место, куда послы со всего мира приезжали, китайские, виносуэльские, мерыканские, и даже с Антарктики между прочим, и подарки привозили. А привозили они не только ковры и украшения, а и различных удивительных животных. Самых невероятных, которые только бывают. А ещё дикарей всяких. В подарок. Чтобы минчанам тем дремлющим была потеха. А кому не хочется на диво дивное посмотреть? Всем хочется, а не всем дано. Ясно, что вся эта живность пугалась, когда её к нам в Россию привозили, засунут ту скотину в клетку – а она на людей смотреть боится. Задом повернётся и стоит, как будто её вырубили. Минчане на жопы тех животных смотрят и развлекаются. Поэтому и назвали это место: задопарк…»

Отец рассказывал так увлечённо да так серьёзно, что не поверить было невозможно. Почти невозможно. Может, если бы Любка какая рядом шла или Космач-младший, они бы и правда поверили. Но Молчун был не такой. Недаром его Молчуном называли. Не отзывалось в нём что-то такое, что в человеческом организме за легковерность отвечает. К тому же были в рассказе отца хай себе и мелкие, но нестыковки.

«А ты сам в том Минске бывал, что ли?» – спросил Молчун.

«Ну а какая тебе разница? – рассердился вдруг отец. – Чтобы что-то знать, не обязательно везде бывать. Мне бабка рассказывала твоя, моя мама, она когда молодая была, их в тот Минск возили, на Девятое мая. И в задопарк на экскурсию водили. Что же мне, матери не верить? Чего ей брехать?»

«Ну ладно, татка, рассказывай дальше».

«Ну так вот, – понемногу успокоился отец. – А потом война началась. И тот Минск немцы сожгли. Весь, дотла. А живёлки те и дикари все разбежались. Ну, те, которые уцелели в бомбёжках. А куда зверям бежать? Естественно, в лес. Так те панды у нас и поселились. Размножились здесь трохи. Попривыкли. Адаптировались, падлы. Будто тыщу лет тут обитали. Феномент! Понял? Вот поэтому и живут у нас панды. И ещё неизвестно кто…»

Где-то поблизости хрустнула ветка. Отец замер, схватил двустволку. Но это всего-то белка была – Молчун проследил, как её рыжее тело взлетело до самых птичьих гнезд, давно уже пустых.

Многое не стыковалось в той отцовской байке.

Во-первых, какие такие послы? Послы, они в столицу приезжают того государства, с которым отношения дипломатические. В Москву. Что им в Минске том делать? На Западной границе? Туда никто послам сунуться не позволит. И дураку ясно, посол – он только так называется, а на самом деле – шпионы они все и цэрэушники.

Во-вторых. Отец говорит, что Минск тот немцы сожгли. Или разбомбили. Но им же по истории рассказывали, что его разбомбили еще сто пятьдесят лет назад. Так что, его снова построили и снова разбомбили? Вот ведь не повезло тем минским. И почему немцы? Что-то напутал отец. За Западной границей не немцы заправляют, это каждому ясно. А кто? Америка конечно.

И в-третьих… Здесь Молчун чувствовал самую слабую сторону отцовской байки. Ведь каждый, у кого на мобилке интернет, мог, если не лень, прочитать, что редакция главных новостей находится не где-то там, а как раз в том самом Минске. Правда, информация эта располагалась в том месте экрана, куда нормальный человек никогда заглядывать не будет. Маленькими буковками в разделе «Магия и красота», сбоку от рубрики «Поделись секретом вечной молодости» была кнопка зелёная, на которую никто не додумывался нажимать. А Молчун вот додумался. Кликнул – и получил:

«Редакция новостей “Северо-Запад”. Минск-Хрустальный, ул. Героев-подводников, 2. Главный редактор – Добрыня Владимирович Огарёв».

Значит, не сожгли тот Минск немцы. Или сожгли, но вырос после Освобождения на месте того сожжённого Минска с его задопарком новый город, из хрусталя и царь-цемента. Просто не знает ничего отец. Время такое, такая эпоха: дети лучше родителей в мире ориентируются. Не то что двадцать лет назад… Когда не было ещё на свете никакого Молчуна, а вот Белые Росы уже были. Только вот какие?.. Что здесь такое происходило? Никто не расскажет. Про задопарк и панду отец всегда потрындеть готов. Но вот как ни пытался Молчун отца о его службе в москалях расспросить, отец как сковородку проглотивши становится.

Они дошли до берёзовой рощи, сели на траву, отец сказал Молчуну, чтобы тот осторожно разложил сеть, а то запутается, и чтоб доставал из сумки припасы. Молчун разложил на пеньке колбасу, холодную картошку, соль, луковицу. Отец приставил к берёзе двустволку и закрыл глаза.

«Чёрт, – сказал он устало. – Услышал, видно, панда, как мы говорили. Издали услышал. Вот же китаец. И клялся же я себе, что на этот раз молчать буду, чтобы не спугнуть, а сам снова разговорился… Это всё ты, малой, виноват. И чего тебя Молчуном называют? Ты ж тот ещё болботун. Всё татка да татка… Расскажи да расскажи…»

Но Молчун видел, что отец не сердится. Нравилось отцу байки свои травить. И хорошо ему было, что они вдвоём по лесу ходят, поздней осенью, вместе, хорошо, что дышат одним воздухом – вкусным, холодным. Охота для отца – лучший отдых. Чёрт с ним, с пандой. Ничего, обойдутся. На зиму кое-что припасли, проживут как-нибудь. Да и зима сейчас такая, что настоящего мороза не бывает. А говорят, году в 2012 настоящие бураны были. Брешут, видно. Какие на хрен бураны? Хорошо, если в Белых Росах до нуля термометр дойдёт. Всю зиму плюс три-пять, а в конце февраля уже цветы распускаются. У соседей… Отец-то цветник совсем забросил. Вот взял бы Сысуниху в жёнки – и у них бы рядом с домом красота была…

«Хочешь, что-то покажу? – хитро прищурился отец. – Пойдём!»

Они быстренько собрались и пошли не туда, где через стволы деревьев пробивалось солнце, а в самую что ни на есть тёмную чащу. Молчун уже запереживал – вдруг они знака не заметили, как бы проблем не возникло… Но отец уверенно шёл вперёд. Помнит, видать, дорогу. Ну а что ему сделают, если даже и поймают. Солдаты его, Молчуна, знают. Отпустят. Только за отца боязно. Ведь всыпят же плетей за нарушение режима. Эх… Остаётся надеяться, что отец мозги не пропил. Понимает, что делает.

И вдруг они вышли к озеру.

Оно блеснуло впереди, как чей-то большой глаз. Глаз посмотрел на Молчуна и заслезился.

По воде прошла рябь. Словно озеро узнало его. Будто уже где-то видело.

Совсем недалеко от озера стояла хатка. Да и не хатка уже, а совсем сгнившая халупа, чёрная, с облупившейся синей краской, которая ещё кое-где держалась.

Двери висели на одном ржавом крючке.

Хатка была мёртвая. А озеро живое. И это так взволновало Молчуна, что он взял отца за руку.

«Да не бойся, – глухо сказал отец. – Здесь уже давно не живёт никто».

И в это Молчун тоже не очень-то поверил. Но руку отца отпустил. Они подошли к озеру, отец закурил папиросу. И Молчун почему-то вспомнил о своём сокровище: чёрно-золотом окурке от «Собрания». Вот бы у того капитана, военкома, выпросить одну целую сигаретку. И прям вот теперь отца угостить. Хоть, может, и глупая это была мечта. Ведь в вонючем дымке от «Победы», стелящемся сейчас над озером, и этом чёрном лесу на другом берегу, и в складке, что опоясывала отцовский лоб, и в мёртвом силуэте заброшенной, сгнившей хаты была она – та гармония, которую Молчун давно уже старался словить, будто бабочку, но никак нигде не мог. Кроме как в курятнике, с серой своей любимой гусочкой…

Он подошёл к дому и заглянул внутрь. Темно там было и сыро, спали там растения всякие лесные, и дышало там подземное болото.

«Смотри, не лезь, рухнет на голову крыша, придётся тебя на плечах тащить, – крикнул отец. – Не лучший это выбор: или сын на плече, или дубальтовка…»

Отец подошёл, достал новую папиросу.

«Давно здесь никто не живёт, – повторил он задумчиво. – А раньше жили. Матка, как молодая была, сюда иногда наведывалась».

«А кто здесь жил?» – спросил Молчун, нюхая дом и чувствуя, как что-то тёмное, тяжёлое бередит его душу.

«Э-э… – затянулся сигаретой отец. – Здесь знахарка да повитуха жила, лет тридцать назад. Такая бабка была, что всем бабкам бабка. Людей лечила. К ней со всей Западной границы ездили, через лес пробирались, деньги большие платили, лишь бы к бабке этой попасть. Ведь бабка та могла человека от любой болезни избавить. Как она это делала, кто её знает. Только и ездили к ней, и ходили, и на коленях ползали, лишь бы полечила. А она никому не отказывала. Говорят, что даже денег не брала. Хотя в это как-то слабо верится. Не бывает так, чтобы кто-то другому за просто так, задаром помогал».

«Так, чтобы лечить от всего, тоже не бывает, – хмуро сказал Молчун. – И как она помогала? Она что, врач была? Фельдшер? Или в бога крепко верила?»

«Да не знаю я, – махнул единственной рукой отец. – Но верю! Так люди старые говорят. От всего лечила. Есть вещи, сынок, которые необъяснимы. И не нам в них сомневаться. Наука – это, конечно, хорошо, да, но человеческому уму не всё доступно. И то, что в сказках написано, может когда-нибудь оказаться реальностью. Например, ковёр-самолет. Когда-то люди только в сказках про такое слышали, а потом аэропланы построили – и на тебе, летают, бомбы сбрасывают, удобрения. Или вот на Париж наши пятнадцать лет назад бомбу сбросили – а с чего всё началось? С ковра-самолёта!»

«Если так… – Молчун закусил губу. – Если так, то, может, учёные могут и другие чудеса в жизнь воплотить. Мне вот что интересно, татка. Можно ли, хотя бы чисто теоретически, так сделать: что вот есть человек, нормального роста – а его с помощью науки… Или бабки… Ну, в общем, превратить его в малыша? Такого малыша, чтобы он на спину гус… ну, на спину свиньи поместился?»

Отец слушал его вполуха. Казалось, что после своего монолога про аэропланы и бомбы он о чём-то глубоко задумался. И Молчуна это почему-то разозлило.

«Татка?»

«А? – Отец докурил и сплюнул. – Конечно можно. Теоретически всё можно. Главное – учись хорошо, сынок. И меньше по курятникам шастай. А то что-то ты там долго бавишься… Что ты там делаешь?»

«Ничего, – покраснел Молчун. – Просто гусей люблю. За ними ж глаз да глаз нужен».

«Ну ладно. – Отец подхватил двустволку. – Пойдём уже».

«А что с той бабкой стало? – спросил Молчун, когда они снова вошли в заметно похолодевший лес. – Умерла от старости?»

«Не знаю, – бросил отец, думая о своём. – Видать, умерла. Она уже тогда такая старая была, что никто и не верил, что она когда-то на свет родилась. Говорят, её в больницу однажды забрали. А из больницы уже сыновья к себе взяли. И больше никто о той бабке не слышал. Где-то лежит на погосте. Ну, землица ей пухом. Если и была ведьма, то для людей чаровала. Только ты с попом про такое не говори. Попы таких бабок очень не любят…»

«Почему?»

«Потому что…» – И тут отец побледнел, замер на месте. А потом осторожно начал снимать двустволку с плеча.

«Что?»

«Тс-с-с», – недовольно сжал он зубы.

Они постояли немного – теперь и Молчун услышал, как где-то довольно близко трещат ветви. Что-то мелькнуло между деревьев.

«Стой здесь, – прошептал отец. – Никуда не ходи. Позвоню тебе».

И бросился, как лягушка, в заросли.

«Что там?»

«Панда!» – Только и успел Молчун услышать отцовский шёпот, и спина его исчезла за деревьями.

Молчун присел на поваленное дерево, положил на колени сеть. Проверил телефон – связи не было. Оставалось надеяться на отцовское умение ориентироваться в лесу. Отец был не местный, но тоже деревенский, сельский и лесной человек – не потеряется. Отец есть отец.

Он достал кусок хлеба, откусил. Интересная история про бабку. Интересная прежде всего тем, что Молчун представил себе, как же долго стояла на берегу озера та мёртвая хата. Неужто и правда была она когда-то живая, и людей вокруг неё хватало, и машин, и было это всё в те доисторические времена, когда…

И тут треск послышался уже совсем с другой стороны. Молчун вскинулся, осторожно поднялся, стараясь не шуметь, и спрятался за кроной поваленного дерева. Выглянул из густых ветвей – и глазам своим не поверил.

На ту небольшую полянку, где они только недавно стояли с отцом, прислушиваясь к подозрительным звукам, вышло, оглядываясь, неизвестное существо.

Хотя какое уж там неизвестное.

Девка это была. Девка. Пусть и трудно было в это поверить. Ведь в таком снаряжении её можно было за кого хочешь принять, только не за девку.

Сама она была в чёрном: узкие брюки, военные сапоги, тесная куртка, на которой поблёскивали цепочки и молнии. На голове – шапка чёрная, как у танкистов. А за спиной, смешно и неуклюже, тянулся серый светлый парашют – как шлейф от свадебного платья, такие любят разглядывать в интернете его одноклассницы, когда дурят себе головы магией и красотой.

Девка вышла на полянку, огляделась и повела тонкими красивыми ноздрями.

А затем быстро и ловко отцепила парашют и начала раздеваться. Из-под шапки высыпались волосы: длинные, светлые, пушистые, лёгкие, как озёрная вода летом. Будто зачарованный, Молчун наблюдал за её превращением: она сбросила куртку, сапоги, брюки и быстро осталась в чём мать родила. А родила её мать такой, что Молчун словно видел перед собой гусочку свою ненаглядную. Не девка это была, а само совершенство. Он не мог отвести глаз от её белой кожи, от сосков на груди, и грудь та была такой идеальной формы, что Молчун чуть не задохнулся. Ему так захотелось прикоснуться к ней, что у него аж ладони зачесались. Но чудо продолжалось недолго – девушка расстегнула рюкзак, который будто прирос к куртке, так он был плотно упакован, достала оттуда обычную одежду, в которой их бабы ходили, и начала стремительно натягивать её на своё волшебное тело. Молчуну хотелось плакать оттого, что чудо на глазах заканчивалось, гасло, и ничего он не мог поделать, чтобы заставить это мгновение остановиться.

Девушка оделась, будто кожей новой обросла, и обвела глазами чащу.

И тогда у Молчуна в кармане зазвонил телефон.

Холера на ту мобилку. То она не ловит, то у самой земли, за поваленными деревьями, вдруг работает как ни в чём не бывало.

Девка, конечно, всполошилась. Но не так, как девки пугаются. А как животное хищное: через пару секунд она уже стояла над Молчуном, глазами приказывая ему подниматься, а в лицо Молчуну смотрел самый настоящий пистолет.

«Ты кто?» – спросила она строго, но и с каким-то облегчением.

«Молчун меня звать», – сказал Молчун, совсем не чувствуя страха. Уж он-то знал, какая она на самом деле. Что-то подсказывало ему, что она не будет стрелять. В него – так точно.

«И что ты здесь делаешь?»

«Панду с таткой ловим».

Она посмотрела на него ещё более сурово, но потом невольно улыбнулась – и Молчун вместе с ней.

«А где отец?»

«Звонит вот…» – сказал Молчун, показав на телефон, который только что утих.

«Близко?»

«Да».

Девушка оглянулась, сжимая пистолет.

«А ты кто?» – спросил Молчун. Хотя и так знал. Догадался. Не маленький.

«А я Стефка», – сказала девушка. Ага. Так я и поверил, подумал Молчун. Из тебя такая же Стефка, как из меня – Добрыня Владимирович Огарёв.

Но он согласно моргнул. Мол, Стефка так Стефка. Поверим пока что на слово.

«Ты парашют хотя бы спрячь», – сказал Молчун, указывая на шлейф. Стефка бросилась закапывать его под мох и опавшие ветви, Молчун присоединился – вместе они управились быстро. А закончив, посмотрели наконец друг другу в глаза.

«Ты парашютистка, правда? Тебя враги забросили, с той стороны?»

Стефка сжала губы.

«А ты? – ответила она, отведя глаза и прислушиваясь к неясным звукам. – Давно здесь сидишь?»

Конечно, ей интересно, видел ли он её голой. Молчун не стал врать, всё равно и так ясно, что видел.

«Давно, – признался он. – Ты красивая. Почти как гусочка».

«Что? – Она тихо засмеялась. – Как кто? Я – как гусочка? Сам ты гусь. Гусёнок глупый. А твой отец – он…?»

И она наставила пистолет на деревья.

«Лучше ему ничего о тебе не знать, – сказал Молчун. – Иди вон туда, если поворачивать не будешь, увидишь озеро, а рядом хату старую, мёртвую. Там и скройся. А я никому не скажу, что тебя видел. И завтра к тебе приду, потому что надо у тебя спросить кое-что».

«А ты умный… – сказала Стефка. – У вас тут все такие?»

Но Молчун уже делал страшные глаза, показывая ей направление – куда бежать. И она, подхватив рюкзак, бросилась за деревья.

«Ты чего трубку не берёшь? – Отец вышел из кустов меньше чем через минуту после того, как девка исчезла в лесу. – Я ему звоню, звоню…»

«Так связи не было, – сказал Молчун, которого аж трясло от волнения. – Вот, смотри, ни одной палки».

Но отец не стал смотреть, сел на дерево, положил рядом двустволку.

«Не панда», – сказал он и вздохнул.

Молчун сел рядом.

«Ты с кем тут говорил? – вспомнил отец. – Я твой голос слышал».

«Сам с собой», – бросил Молчун, пытаясь угомонить хорошими мыслями свое непослушное сердце.

«Сам с собой? Вот дурень. А ещё Молчун… – Отец ткнул его в бок. – И кто тебя так назвал? Надо было тебе другую кличку дать: Словесный Фонтан. Ну что? Пойдём. Охотники…»

И они пошли туда, где за тысячами деревьев, сотнями теней, мириадами запахов и звуков и других тёмных существ, что следили за ними своими горючими глазами, лежала их деревня – лежала и ждала зимы.

4.

Такая вот вышла у них с отцом охота.

А в понедельник в школу вдруг посреди занятий полицай заявился – при параде, в повязке нарукавной с орлом, да при кобуре, – и не один заявился, а с замом по идеологии. Как раз было естествознание – не самый любимый Молчуном предмет, поэтому он даже обрадовался, когда в сенях хлопнула дверь и на пороге класса, пригнувшись, выросли фигуры их деревенской элиты – только солтыса не хватало.

Учитель удивлённо уступил им место у доски, а сам среди учеников сел. Просто рядом с Молчуном. Полицай отхаркался, проглотил слюну и важно оглядел сначала Любку, потом Молчуна, а затем уже и всех смешливых девок, которые всё никак не могли успокоиться.

«Господин учитель, успокойте класс, дело важное», – недовольно сказала замиха и нахмурила брови.

Учитель достал прут и за спиной у Молчуна быстро воцарилась тишина.

«Дело и правда важное, – сказал полицай, положив руку на кобуру. – Можно сказать, государственное. От вас требуется прежде всего сознательность. Гражданская ответственность, я бы даже сказал. Ведь вы же молодые граждане, новое поколение Белых Рос, которое… Людка! Ты, ты, Чумачонок, хватит уже серу из уха таскать, мозги вместе с ней вытянешь, так уже пальцем в ухо залезла, аж тошнит!»

Все повернулись к глуповатой десятилетней Людке.

«Прута захотела, Чумачонок? – Учитель виновато взглянул на полицая. – А ну внимание на экран! Вот же покажу тебе!»

«Да, – Полицай снова отхаркался, от него пахло чесноком и перегаром. – Значит, слушаем внимательно. Как вы все знаете, страна окружена врагами. Вчера в окрестностях наших Белых Рос замечен был самолёт-шпион. Надеюсь, все понимают, что это значит. Более того. Утром в лесу был найден парашют. А это уж не просто – ситуация, это уже чрезвычайное происшествие. Управа нашего посёлка обращается к вам, молодёжь. Чтобы вы, сукины дети, были осторожными. И внимательными. Как побачите что подозрительное – сразу звоните мне… или на номер Аркадьевны. А если занято – старосте, батюшке или этому вашему… учителю. Наша армия также надеется на ваше содействие».

Полицай вздохнул.

«Ребята? Вы понимаете, что это значит?»

Молчун украдкой оглядел класс. Туповатые, немигающие глаза. Полицай повысил голос:

«Это значит, холера на вас, что, как только увидите где кого чужого, – сразу сигнализируйте. Это ваш долг! Как говорится, при обнаружении бесхозных или подозрительных предметов сообщайте об этом машинисту или работникам метрополитена. Всем понятно?»

Зам, которая до сих пор держалась в тени, решительно вышла к доске и присоединилась к полицаю. Губы её дрожали:

«Ребята! Надеюсь, вы поняли, что разговор идёт серьёзный. Где-то в лесу притаился враг. И наша задача – сообща не дать ему нарушить общественную стабильность. Будьте внимательны! Даже малейшее подозрение может вывести нас на правильный след! Давайте устроим в Белых Росах систему гражданского самоконтроля. И вместе выведем врага на чистую воду. Девочки! И мальчики тоже. У вас глаза молодые, ноги проворные, сердца храбрые. Так что на вас вся наша надежда!»

Полицай вдруг наклонился к передней парте:

«Слышал, Молчун? Всё понял? Что смотришь, как больной?»

Молчун почувствовал, как его лицо горит. Раньше полицай с ним так не разговаривал. Да и вообще редко обращал на него, Молчуна, внимание. Хватало ему дел с Космачиком. Видно, теперь он, Молчун, Космачиково место занял. В трудные подростки его записали. Надо ж кого-то в трудные, как же иначе. Но какой же он, Молчун, трудный? Никогда с законом проблем не имел. Разве что с Законом Божьим. Но это уже другая парафия…

«Ну что, что испугался? – Полицай неожиданно подобрел. – Не ссы. Я о том, чтобы ты не молчал, если что заметишь. А рот раскрыл и рассказал как есть. А то знаю я тебя. Слово клещами не вытянуть. А тут дело такое, что реагировать надо мгновенно. Увидел – доложил. Ясно, Молчун? Что ты всё краснеешь? Ты же мужик! Мобилку при себе имеешь?»

«Мобилки им перед занятиями сдавать надо, такое распоряжение», – поспешно сказал учитель.

«Ну, если распоряжение, надо выполнять», – полицай переглянулся с замом.

«Школа, кстати, одна из самых вероятных мишеней террориста, – строго сказала замиха. – Ну что, ребята? Вопросы есть?»

«Нема!» – пропищали девки.

На этом разговор был окончен – и полицай, галантно пропустив замиху вперед, вышел из класса. Молчун старался не смотреть на учителя, но тот, кажется, был занят девками, которые развели после ухода элиты такой гвалдёж, что пришлось ему пройтись прутом по их белым рученькам. Не помогло. Занятия в школе уже были сорваны – какая наука, если такое чэпэ произошло. На перемене все только и говорили, что о парашютах и о шпионах, девкам очень уж хотелось, чтобы диверсанта того скорее поймали, и желательно в деревне – так хотелось им на него посмотреть. Молчун с презрением прислушивался к их глупым разговорам – шпион почему-то рисовался в их воображении красивым высоким парнем, который и по-русски-то не говорит, а только стоит, связанный, ресницами машет да мускулами поигрывает под верёвками: жалко его, расстреляют же, не дадут девчатам налюбоваться. Поэтому, с одной стороны, девкам из ихней школы хотелось, чтобы его поскорей поймали, а с другой, пусть бы погулял хлопец ещё по лесу, пощекотал девичьи фантазии… А потом уж и расстрелять можно.

Правда, Любка в девичьих обсуждениях участия не принимала. Подошла, села возле Молчуна, будто он ей сейчас был ближе, чем все подружки. Девки смотрели на неё искоса – но что поделаешь, Любка была старше и тоже не такая, как все… независимая слишком, себе на уме…

Села Любка возле Молчуна, прижалась коленом:

«Как думаешь, Молчунок, поймают шпиона?»

Молчун, как и положено мужику, молчал с мрачным видом.

«Ты ж хлопец, кому же как не хлопцам, защитникам нашим, в таком деле разбираться? Поймают?»

«Не знаю».

Любка кивнула, колено у неё было тёплое и опасное. Молчун всё отодвигался, а оно лезло к нему – ближе, ближе, ближе…

«А ты, Молчун, если бы шпиона увидел, рассказал бы мне?»

Молчун криво усмехнулся.

«Ясно, – Любка покачала головой, словно она была врач, а он и правда больной. – Полицаю позвонил бы…»

«А ты бы не позвонила?» – Молчун презрительно отодвинулся.

«Позвонила бы, – Любка зевнула. – Но не сразу. Понимаешь, Молчунок? Не сразу…»

«Почему ж не сразу?»

«Я бы сначала шпиону пару вопросиков задала, – Любка расправила на коленях тёплое платье. – Расспросила бы его, что и как. Там, в его Шпионии. Как там они живут. Интересно же. У них там как у нас всё – или трошечки по-другому».

Молчун задумался. Хитрая Любка. Хитрее, чем он думал. Провокация. В доверие к нему втирается. Фигу ей. Молчун – он не из тех, кто первому встречному открывать душу будет. Тем более Космачёвой бабе.

«А ты Космачу письмо уже написала?» – спросил он, чтобы переменить тему.

«Кому? Космачу? – Любка сердито фыркнула. – Да пошёл он. Я уже и забыла его давно. Всё равно он больше не вернётся. Или убьют, или казачку себе найдёт. Да и не думала я никогда про твоего Космача. Как про серьёзный вариант. Дурачок он…»

Молчун ей не верил. Хитрая девка. Как мазь в кожу втирается. Любка почувствовала, что ничего у неё не выходит, разозлилась. Ну, побесись, побесись…

«И ты тоже дурачок, – Любка с наслаждением всмотрелась в его красное лицо. – Все вы, хлопцы, дураки. А ты особенно. От тебя гусями воняет. Гусиным говном, ага. Гусятник ты, Молчун. Тебе бы на ферме яйца высиживать. В шпионы тебя не взяли бы. Ни ихние, ни наши. А ещё разумным прикидываешься. Важность на себя напускаешь. Какие мы таинственные…»

И Любка расхохоталась громко, поднялась и пошла прочь.

Во время последнего урока над деревней протарахтел вертолёт. А потом ещё раз. И ещё – уже когда Молчун гусочку свою серую обнимал и рассказывал ей шёпотом, что вчера в лесу произошло, когда они с отцом на панду ходили. Всё понимала гусочка, Молчун это по глазам её бисерным видел, всё понимала, а сказать ничего не могла – но только по-человечески не могла, по-своему-то она много говорила, и чувствовал Молчун, что ревнует она его, а к кому – ясно было как белый день. Виноват был Молчун перед гусочкой, действительно виноват, потому как не выходила у него из головы Стефка, всё прокручивал он вчерашнюю встречу с ней в голове, и выходило, что помнит он её во всех сладких и тревожных подробностях.