Текст книги "Иллюзия бога"

Часть 12. О вине и психологах

Утро не принесло ни малейшего облегчения. Ари чувствовала себя еще более уставшей и разбитой, чем была накануне. Белая муть за окном тоже мало воодушевляла: за весеннюю ночь, вопреки всем прогнозам погоды, выпал снег.

– Что насчет твоего эссе? – хмуро вопросила Афина, заметив, что она проснулась. – Можешь начать уже сейчас, чтобы мы успели его разобрать.

– Эссе? – Ари на секунду отвлеклась от созерцания трещин на побелке. – А, ты про мою «Жанровую специфику». Я вчера так устала, понимаешь…

Афина насупилась еще больше, и Ари невинно захлопала ресницами:

– У меня неприятности?

– Догадайся.

– Нет?..

– Попробуй еще раз. Из-за тебя мой график к чертям полетел!

– Прости, – протянула Ари по дороге в ванную. – Может, потратишь этот час на что-то еще, не на меня? Или на кого-то. Тебе, наверное, тоже иногда бывает скучно сидеть в четырех стенах, постоянно следовать расписанию, поставленным целям…

Афина приподняла бровь:

– Даже если я не достигну всех целей за один день, то поднимусь выше, чем смогла бы, если бы вообще не ставила их перед собой.

Белокурая голова Гестии показалась из-за спинки ее любимого дряхлого дивана:

– Афин, она намекает на то, что ты можешь завести новые знакомства. Давай тебе парня найдем!

– Не надо, мне и так очень плохо. – С тяжелым вздохом она отстранилась от экрана ноутбука. – Ладно, сгоняю в кафе. Специально надену каблуки, чтобы вы услышали мои шаги, когда я приду за вами, и успели раскаяться в грехах. Лентяйки!

– А я-то что, – проворчала Гестия, но подруги уже и след простыл. – Вот вечно она так. Знаешь, как она возмущалась вчера вечером? Препод забыл, что задавал подготовить презентацию. Так она начала стыдить его перед всей группой, он чуть сквозь землю не провалился. Все, кто не сделал презентацию, кстати, тоже. Кто же знал, что она все запоминает.

Иногда Ари казалось, что придет день, когда Афина загрузит в свою безразмерную память информацию вообще обо всех явлениях и всех живых организмах, когда-либо существовавших и существующих в этой необъятной вселенной, встанет со стула, отряхнется, спокойно скажет: «Ну, на этом моя миссия окончена» и удалится куда-то за линию горизонта.

Ари высунулась из ванны:

– Подруженька, уже семь утра, я ни разу не слышала, чтобы ты сегодня бормотала себе под нос какие-нибудь шекспировские строки, ты в порядке?

Гестия улыбнулась, откидываясь обратно на гигантский диван, на котором она казалась совсем маленькой и хрупкой девочкой.

– Последний месяц я увлечена Байроном вообще-то. Ты что, даже не заметила подмену? Ну и кто из нас двоих на филфаке?

– Дух Афины, изыди из тела моей малютки Гестии! – Поколебавшись пару секунд, Ари села рядом и крепко обняла ее. – Я рада, что ты в порядке. Почему тебя вообще так быстро выписали? Это… не опасно?

– Ай… Задушишь! Что это с тобой вдруг?

– Вообще-то я за тебя волновалась, неблагодарная ты засранка. – Ари шутливо пихнула ее плечом, ослабляя хватку, и Гестия обвила ее шею руками в ответ.

– Я ведь всего лишь ударилась головой!

– Ничего себе «всего лишь». Могло быть хуже, как… – Ари не договорила, но знала, что Гестия поняла: могло быть как с Гиацинтом, их погибшим преподавателем. Как с Аполлоном, впервые столкнувшимся с событием, которое ему не по силам.

Гестия ловко сменила тему:

– Дом, милый дом… Что тут произошло интересного? Пока меня не было.

Ари нахмурилась, не зная, как изложить всю безумную информацию, обрушившуюся на ее голову за вчерашний день, и надо ли ее вообще излагать. А перестрелка? «Черт, я успела забыть про перестрелку. Надо будет навестить Артемиду, узнать, как там ремонт ее машины…»

– Я вот еще один стих выучила. Пока в лазарете была, читать не разрешали, но одна девочка забыла книжку, когда выписывалась, представляешь? – Не обратив внимание на замешательство подруги, Гестия откашлялась и, воздев руки и подражая интонациями профессиональному чтецу, начала декламировать:

 
– Помнишь, печалясь,
Склонясь пред судьбой,
Мы расставались
Надолго с тобой.
В холоде уст твоих,
В сухости глаз
Я уж предчувствовал
Нынешний час…[13]13
  Дж. Байрон. «Расставание».


[Закрыть]
 

Ари поморщилась, утыкаясь в ладони. Ощущения от стиха были такие, будто чужие когти скребли ее изнутри, и дело здесь было не в личной неприязни к лорду Байрону. Ей пришла на ум Чистка, то, как неведомая тварь полосовала грудь Зевса – наверное, это было похоже по степени боли.

Заметив ее реакцию, Гестия вскочила на ноги:

– Прости, я не подумала! Я не хотела…

– Нет, это глупо, глупо. – Ари резко отодвинулась от нее и делано хохотнула. – Это всего лишь стих. Становлюсь сентиментальной… Наверное, еще не до конца проснулась.

– Может, проговоришь свои переживания?

Ари подняла голову, отнимая ладони от лица. Гестия склонилась над ней, почти касаясь странно подстриженными волосами: будто парикмахер не успел закончить каре и оставил часть ее светлых густых прядей длинными, нетронутыми. Глаза, напоминающие почти прозрачный голубоватый лед, смотрели обеспокоенно, и в сочетании с чуть вздернутым носиком и почти незаметными из-за белизны бровями придавали ей вид опечаленного ребенка. Гестия была самой очаровательной среди их небольшой компании: то гостеприимно зазывала к ним весь этаж, дабы пить, танцевать и наслаждаться жизнью, то слушала вечерами старые андеграундные песни и выпекала печенье, то вела альбомы с вырезками фотографий и подписями к ним, зажигала маленькие свечи в каждом углу и сетовала на отсутствие камина – да-да, это в общежитии. Словом, на ее фоне Ари с Афиной казались прожженными циничными дамами с внушительным багажом в виде травм и несбывшихся ожиданий.

– Не полноценная психотерапия, конечно, я ведь только учусь, но это может помочь.

«Нет, нет. Иногда боль лучше ни с кем не делить. Иногда лучше справляться с ней в одиночку».

– Это плохая идея.

– Ты только что сказала фразу, которая должна быть написана на двери в нашу комнату! Наш девиз по жизни. Ну же. – Маленькая рука с серебряными колечками легла на плечо Ари. – Нет нужды страдать в одиночестве, это какая-то нездоровая фигня, понимаешь? Привыкая притворяться перед другими, мы, в конце концов, начинаем притворяться перед собой.

Ари грустно улыбнулась:

– Да, ты станешь отличным психологом. Сделаешь мне скидку? А то вижу цены за один сеанс и как-то начинаю верить в психосоматику и силу самовнушения.

Она не знала, как проговорить, что после пропажи Диониса прошло не так уж много времени, а она уже вся на иголках. То, что рабочий стол становился все более беспорядочным, мысли и слова – хаотичными. То, что ей хотелось только пить и злиться, а временами еще и умереть от приступа воспоминаний. То, что неосознанно искала Диониса даже во сне, пыталась обнаружить намеки среди заметок в его любимых книгах и в каких-то дурацких смешных записках, которые он иногда подсовывал ей под дверь, а Афина, находя их на пороге, каждый раз закатывала глаза и побыстрее совала Ари. То, что до весенних каникул она явно будет жить только на тяге озлобленности, потерянности и пассивной истерики, которая все ближе подкатывала к горлу. А все весенние каникулы она убьет на хандру по тому несбывшемуся будущему, которое могло бы быть и которому никогда не бывать, на которое она даже не смела надеяться, но которое рисовало перед ней предательское воображение.

– Знаешь, это так странно. – Ее голос сорвался. – На самом деле мы ничего друг о друге не знали.

«Ощущение потери, будто… Руку отрезали. Еще и попытались затолкать мне же в задницу». Ари снедали растерянность, неопределенность. Может, он валяется после внеплановой попойки в мусорном баке на другом конце города. Может, он все-таки отправился на Сайд в поисках… В поисках чего? Возможного оживления мертвой подружки? Или прощения Семелы за косвенную вину в том, что она застряла в другом измерении? И что, Ари теперь останется жить с неизвестностью? «И с сомнениями о том, не был ли твой мальчик манипулятором со множеством секретов».

Слишком уж много вопросов для одного человека. Ари не готова была стать главным героем этой запутанной пьесы, где сцена – не просто кампус, но и другое измерение, и самой вершить собственную историю, которую, увы, не будут пересказывать, рукоплеща, путаясь в словах, восторженно подбирая меткие эпитеты. Впрочем, может, ей еще повезет. Может, не все так серьезно, и со дня на день будут новые правки от сценариста, и окажется, что ее роль – пара строчек в духе «кушать подано». И вся эта чертовщина закончится.

– А может, я просто драматизирую. В конце концов, его не было две недели… Может, он вообще по пьяни на курорт махнул? И телефон потерял.

Гестия встрепенулась, бросив на нее странный взгляд:

– Две недели?

– Да, а что?

Не отвечая, соседка бросилась на кухню, шлепая босыми пятками по полу. Ари последовала за ней.

– Вот. – Порывшись на полке, Гестия протянула бутылку, аккуратно обернутую бумагой. – Он сказал… Как же он сказал?

Ари молчала, со странной надеждой ощущая в руках тяжесть стекла. Ладони слегка задрожали.

– Дионис сказал, цитирую: «Отдай это сокровищу моего сердца через две недели ровно». И все! Больше не появлялся. In vino veritas…

– …in aqua sanitas[14]14
  «Истина – в вине, здоровье – в воде» (лат.).


[Закрыть], но сейчас нам плевать на здоровье, не так ли? – Она с неожиданной злостью разорвала обертку, провела пальцем по кремовой этикетке. – Почему, мать твою?

Гестия испуганно попятилась.

– Я не пони…

– Почему ты отдала мне его только сейчас? – крикнула Ари. – Как могла не сказать раньше? Ты же видела, я хожу тут, как гребаное привидение! Страдаю, ною, снова страдаю! И так по кругу! Так сложно было сказать, что ты общалась с ним? Жопа бы отвалилась?

– Я не подумала! Он пришел вечером, я была уже уставшая. Вы с Афиной были на первом этаже или, может, в комнате отдыха, я не помню… Он спросил, не знаю ли я, где ты сейчас. Дал бутылку, попросил спрятать и отдать через две недели. Я предложила тебя подождать, он отказался. Я думала, может, сюрприз какой-то хочет сделать… Забыла вообще, честно…

– Как? – взвыла Ари. – Я просто ходячее напоминание об этом!

– Вспомнила уже после взрыва, в палате. – В ее тихом голосе звенели слезы. – Совершенно случайно, просто мысленно прокручивала все события, чтобы отвлечься, я ведь ударилась головой и…

– Может, тебе стоит почаще это делать! – Ари осеклась, увидев лицо соседки. – Извини, я… я не это имела в виду. Просто… Скорее всего, он знал о том, что придется исчезнуть, поэтому попросил передать мне эту вещь. Это не выглядит как совпадение. Выходит, он точно исчез по своей воле? Или предчувствовал, что ему угрожает опасность. И ничего мне не объяснил? Получается, так?

Гестия не ответила. Поджала губы и отвернулась, начиная готовить свой любимый горячий тост с кусочком тающего масла и клубничным джемом.

– Мне тяжело. – Ари откашлялась. – И страшно. Знаю, это не оправдание, но, может, ты права. И мне не нужно держать все в себе.

– Конечно, я права! – Гестия, судя по лицу, слегка оттаяла и принялась крутить ручку приемника, из которого полилась тихая мелодия. «Красиво», – подметила Ари, несмотря на состояние изорванной в клочья тряпки. Эта музыка напоминала ей танцы на крыше с бутылкой теплого сидра, купленного втайне от папы, и ощущение, что весь мир вот-вот падет к твоим ногам, и он правда падает – потому что у тебя впервые получились ровные стрелки, и ты идешь по залитому солнцем городу и готова расцеловать каждого мальчишку, который попадется на пути. «Как же просто все тогда было. Когда я успела вляпаться в такую чертовщину? Может, позвонить отцу, спросить, как дела? Да нет, глупости все это, он слишком занят».

– Ари, твои проблемы не вечны. Ты проснешься однажды утром и поймешь, что тебе хочется жить. Ты снова будешь чувствовать себя в порядке, обещаю.

– Боюсь, эта история добьет меня раньше, чем все наладится… – Она обессиленно выдохнула, прикрыв глаза. – Да, если я все же умру, завещайте мое тело науке. Кроме среднего пальца. Его отдайте Дионису, если этот засранец найдется.

– Конечно, найдется! От тебя не так-то легко отделаться.

– Вот спасибо.

– И я сейчас даже не про твой кошмарный характер. Дело в том, что ты точно справишься. Внутри тебя сталь, ты можешь быть храброй и несокрушимой. И тебя сложно сбить с пути.

Ари могла только порадоваться, что кто-то был настолько хорошего мнения о ней, потому что ее мнение о себе сильно отличалось от услышанного. Да, у нее будто от природы были невидимые другим когти и клыки, и она никогда не могла удержаться от их использования, не могла подавить ту часть себя, которая вляпывалась в неприятности и тянула на темное дно все, что Ари выстраивала. И едва ли это можно было назвать силой, о которой говорила Гестия. А про путь… Что-то будто всегда гнало Ари в дорогу. Еще с детства она шаталась по всем возможным кружкам и секциям, пользуясь хорошим заработком отца, нигде не задерживаясь надолго. Она интуитивно выбрала университет и факультет, и теперь была только на втором курсе, а уже подумывала сменить специализацию. Правда, дальше пустой болтовни это стремление не заходило из понимания, что она успела сродниться с этим местом, и из желания закончить начатое. Но можно ли это назвать «сложно сбить с пути»? Ари сомневалась. Как сомневалась и в том, что так можно охарактеризовать девушку, слепо убившую многие месяцы на человека, не погнушавшегося повесить на нее всю вину в преступлении и сдать ее полиции. И еще на одного человека, про которого она, судя по всему, вообще ничего не знала.

Она провела пальцами по бутылке.

– И что мне теперь с этим делать?

– Выпить. – Гестия пожала плечами. – А что еще можно сделать с хорошим вином?

* * *

Этот же вопрос слово в слово задала вчера мама Персефоны, пока Ари с аппетитом уплетала пасту, еле удерживаясь от вылизывания тарелки. Обед оказался вовсе не так ужасен, как она опасалась: ей почти не приходилось поддерживать беседу, превратившуюся, в основном, в монолог Деметры, которому они с Персефоной время от времени поддакивали. Где-то между фразами о погоде и последних новостях геополитики женщина поинтересовалась, не налить ли им вина. Ари поспешно замотала головой – не хватало еще показать себя не только непрошеной гостьей, но и любительницей выпить. Деметра только пожала плечами в ответ на ее отказ и со смехом вспомнила, как на последней вечеринке сосед предлагал ей сварить напиток с грибами спорыньи. «Вот там действительно было от чего отказываться. Кикеон[15]15
  Кикеон – напиток на основе измельченного жареного ячменя. Выпивался участниками Элевсинских мистерий, посвященных Деметре. Ученые полагают, что эффект Элевсинских мистерий основывался на воздействии на участников психоделика.


[Закрыть], девочки. Представляете? Смех, да и только».

«Вообще-то это то, что могло бы ему пригодиться», – вдруг тихо сказала Персефона, подтолкнув Ари под столом. Ее голос звучал едва различимо, но Деметра все равно услышала и отстранила бокал.

«О ком вы, девочки?»

«Да так, о своем», – ответила Перси с нажимом.

Ари поняла ее без лишних слов, хоть и не представляла, что ей делать с этой информацией, гадая, мог ли Дионис получить успешный результат с использованием более экзотических психоделиков. Может, и правда что-то получил?

* * *

Ари одолевали сомнения. Наконец, она водрузила вино на стол и быстро отдернула ладонь:

– Нет, не буду.

– Боишься, что он тебя отравить хотел?

– А что, вполне мог. Я уже ничему не удивлюсь. Такие вот у нас высокие отношения, – мрачно пошутила она.

– Попробуй. Надо рисковать! Как говорил наш препод, ты никогда не будешь моложе, чем сейчас, так что действуй, пока есть возможность!

«Ох уж мне эти психологи».

– Если бы все было так просто… – проворчала Ари. – Оно тоже перенесет меня на Сайд? Выпить, а потом умереть? Или он все-таки нашел нормальный рецепт… Ему так сложно было приложить инструкцию?

Гестия вытаращила глаза:

– Ты о чем вообще? Это обычное красное сухое. Что может пойти не по плану?

– Все что угодно.

«Теперь-то я это знаю».

Она искренне надеялась, что Дионис хотя бы не ушел на Сайд. Как там он говорил Персефоне? Если она не соврала, конечно, и если это не окажется игрой в «испорченный телефон». С его слов, люди, попавшие на «ту сторону», приходят во снах и видениях к тем, с кем у них сильная эмоциональная связь. Это казалось глупостью, но Ари сложно было принять даже возможность того, что у Диониса с ней такой связи, получается, не было вовсе, ведь он не снился ей ни разу. Конечно, придется рассматривать и вариант его местонахождения на Сайде. И то, что он где-то в этом мире. И искать тело Семелы, ведь он искал и вход на Сайд, и ее тело, а значит, это как-то взаимосвязано… «Мне кажется, я знаю, кто ее убил», – сказал он за пару дней до исчезновения. Бросил куда-то в сторону и тут же сменил тему, и тогда Ари приняла это за пьяный бред, но теперь ей так не казалось. Что, если он слишком быстро подобрался к разгадке?

Голова пылала, и Ари не слышала, что именно удивленно говорила Гестия. Она пришла в себя только от ощущения горячей руки на плече.

– Знаешь, что я терпеть не могу? Секреты и недомолвки.

– Я тебе все-все расскажу, – пообещала Ари. – Но сначала мне нужно кое-что обдумать.

– И что же?

Да, ей опасно в это лезть. Да, на ней обвинение в убийстве. И все же…

– Мне нужен свой человек в полиции.

Часть 13. О сестрах и искусстве

Очередная ссора сиятельных близнецов принесла немало головной боли поклонницам и поклонникам Аполлона, вынужденным смиренно выслушивать его жалобы на сестру. И сам Аполлон это прекрасно понимал, но остановиться уже не мог, да и не особо хотел:

– Высокомерная и грубая тиранша!

Проходившие мимо Гипнос и Танатос[16]16
  Гипнос – персонификация сна, Танатос – персонификация смерти.


[Закрыть], абсолютно одинаковые студенты, отличающиеся только цветом волос, недоуменно оглянулись на него. Но Аполлон продолжил громко возмущаться:

– Это если приукрасить! Злая, нестабильная, ненавидящая все вокруг – это если говорить чистую правду. Она мечтает показаться особенной, независимой, эксцентричной! А потом просто открывает рот, и вуаля – вы уже готовы посулить ей любые деньги, лишь бы она снова его закрыла! Безнадежный случай!

– Стерва, – поддакнул Адмет[17]17
  Адмет – царевич из Фессалии, близкий друг Аполлона, который служил у Адмета в пастухах.


[Закрыть].

Аполлон помрачнел еще сильнее.

«Кажется, этот славный малый стал слишком много себе позволять», – решил он.

– Мой юный друг, – Адмет был младше лишь на год, но Аполлон нарочно сделал упор даже на этом различии между ними, – ты сумел подобрать крайне емкое описание, чудесный пример метонимии…

Дождавшись, пока собеседник просияет от неожиданной похвалы, Аполлон резким движением сорвал с Адмета солнцезащитные очки, в точности повторяющие его собственные, и заглянул в широко распахнувшиеся зеленые глаза.

– Есть только одно «но». Она моя сестра, и если такие слова про нее скажет кто-то, кроме меня, то у биологов в анатомическом зале появится новый экспонат, это понятно?

Все закивали.

– Да, она на редкость недалекая мизандричка. Еще и эти ее провальные проекты попыток спасти планету от загрязнения…

Услышав редкие аплодисменты за спиной, перекрывающие одобрительные возгласы его компании, он обернулся.

– Браво, это так трогательно, – издевательски процедила Артемида, засовывая руки в карманы. – Правда, не знаю, как твоим оруженосцам еще не надоело нытье психически неуравновешенного ребенка, помешанного на превосходстве над другими.

Рыжая Каллисто, вечная подпевала его сестрички, таращилась на него с демонстративным презрением. Казалось, над ним издеваются даже пучеглазые медвежата на ее кошмарных носках, выглядывающих из топ-сайдеров. Аполлон скрипнул зубами, невольно оглядываясь на ребят в поисках поддержки. Хуже нравоучений сестры, которая старше тебя на час, но ведет себя так, будто уже прожила долгую сложную жизнь, может быть только ее же желание оспаривать твой очевидный авторитет.

Артемида расслабленно постучала по полу носком туфли.

– Что же ты разбазариваешь свой талант прямо в коридоре, среди бела дня? Может, сочинишь какой-нибудь поэтический высер о злой сестре, которая, подумать только, побеспокоилась о твоем будущем? Конечно, эта тема нахрен никому не упала без твоих попыток заслужить их, – она указала подбородком на его товарищей, – одобрение. Привлечь к себе внимание. Раздуть важность своей персоны! Напомни, Каллисто, – она обернулась к подруге, – когда у него там вечер поэзии?

– Так «Оракул» взорвали. Теперь поэтический шабаш только через месяц.

– Прекрасно! Куча времени, чтобы подготовиться и уж наверняка не облажаться. Ты же не хочешь выйти из моды, да, братец? Главное, чтобы петь не начал. – Артемида театрально скривилась. – Когда он тянет, из него будто бесы выходят!

– Воет, как в последний раз, – поддакнула Каллисто под ее строгим взглядом.

– Его максимум – чудом не продуть музыкантишке Марсию[18]18
  Марсий – сатир, пастух, состязавшийся с Аполлоном за звание лучшего музыканта.


[Закрыть] на задрипанном конкурсе талантов. И то, чуть не разрыдался от того, как близко был к провалу!

Адмет не выдержал, ошарашенно заморгал:

– Да какого черта на вас нашло?

– Нет нужды, – холодно остановил его Аполлон. Заступничество, как и жалость, вызывали у него презрение. – Дадим высказаться дамам. Видишь, у них накипело.

Артемида сделала шаг вперед, и, когда она заговорила, ее голос звучал совсем иначе:

– Всего лишь порция зеркалок на твои инфантильные оскорбления. Надеюсь, видно, насколько нелепо это выглядит со стороны.

– О, снова попытки научить чему-то непутевого братишку! – Аполлон расхохотался. – Как же я сразу не догадался? Как насчет найти занятие поинтереснее? Иди дрочи на свои гринписовские сайты, или на что ты там еще способна. Как вариант, отправляйся ублажать своих подружек, с которыми ты носишься круглыми сутками!

Он снова оглянулся на ребят, но у тех, кажется, немного поубавилось энтузиазма. Кто-то переминался с ноги на ногу, явно надеясь поскорее уйти. Аполлон шумно выдохнул.

«Перегнул палку? Перегнул. Да и хрен с ней, с этой дурой. Будет знать, как лезть».

– Что ж. – Артемида пожала плечами. – Надеюсь, тебе стало чуточку легче. Все мы знаем…

– Легче? Лично я не вижу никаких сложностей, – ответил он.

Аполлон почти ненавидел ее в эту минуту за драматичный взгляд и этот сочувствующий вид. Будто она, никогда ни в кого не влюблявшаяся, кроме самой себя, могла понять, что он сейчас чувствует. Неизвестно, что бы еще он наговорил, если бы не увидел, как через толпу студентов к Артемиде пробирается его однокурсница Ариадна:

– Эй, как там твоя Лань? Оставила в автосервисе? Привет, кстати!

– Ты очень вовремя, – улыбнулась Артемида и, повернувшись, пошла ей навстречу.

Аполлон проводил взглядом ее крепкую фигуру и бросил:

– Остерегайтесь, друзья, вот так моя сестричка заманивает людей в секту поклонниц «Гринписа». Ариадне уже не помочь…

Фраза была встречена взрывом одобрительного смеха.

До общежития его провожали человек семь, среди них – хорошенькая, слегка неуклюжая первокурсница Кассандра с толстой каштановой косой и трогательными ямочками на щеках, девочка, которую Аполлон заприметил еще на дне открытых дверей, и он, конечно же, дежурно пошутил насчет ангела, упавшего с небес, отчего щеки у нее чуть порозовели. Ветер раздувал ее простое платье, и все, чего хотел Аполлон, – чтобы этот гребаный весенний ветер обернулся ураганом и снес университетские стены, нависающие над ним величественной громадой, вывернул вымощенную серым камнем дорогу, выкорчевал далекие редкие деревья с молоденькой листвой и обратил самого Аполлона в прах.

Потом парень подпирал дверь, облепленную эстетичными полароидами, вдохновляющими на учебу, вперемешку с черно-белыми фотографиями топ-моделей, долго прощался со спутниками, дожидался смазанного поцелуя в щеку и сам дарил такой же в ответ.

Потом зашел, разулся, глотнул отфильтрованной воды, повалился на кровать.

Почувствовал, как слезы катятся по щекам.

Горький ком невысказанных слов физически ощущался в горле, и Аполлон нервно приподнялся на локте, стараясь избавиться от этого мерзкого чувства. Ему захотелось выхватить лист бумаги из стопки на письменном столе и строчить, строчить собственные мысли, не редактируя, не расставляя знаки препинания. «Если бы я мог, – подумал он, чувствуя приближение приступа истерики. – Если б я только писал так, как думаю, одержимо, непрерывно, с безумной жаждой и неизбывной тоской».

До удушья.

До нервного срыва.

«Контролируй себя. Контролируй себя, черт бы тебя побрал!»

Он зажал рот руками, стараясь не взвыть. «Будь ты жив, я написал бы для тебя гораздо больше, чем скупую строчку эпитафии. Я бы прошел через это возвышенное, болезненное чувство и, скорее всего, в итоге перестал бы любить, ведь это так на меня похоже, стал бы камнем, а потом заново изваял себя самостоятельно, будто я – и Микеланджело, и кусок мрамора, и скарпель».

Он рассерженно смахнул слезы и, стараясь отвлечься, вскочил и принялся расхаживать по залитой солнцем комнате, размахивая руками. Стук сшибленной со стола толстой тетради вырвал его из пучины эмоций. Аполлон склонился над ней.

«Интегративное искусствознание». Дополнительный факультатив по средам и четвергам, с девяти до десяти.

«Напишите на тетради хотя бы название предмета, – мгновенно зазвучало в памяти. – Вы думаете, я, например, очень хотел делать титульный лист для нашего сегодняшнего материала? Гораздо больше я хотел бы купить торт и выпить чашечку эспрессо на первом этаже».

== Осень прошлого года ==

В тот день Аполлон опаздывал. В принципе, он мог вообще пропустить занятие, но ему претила мысль показать себя чуть менее прилежным студентом, чем демонстрировал созданный им образ. К тому же благодаря опозданию у него появлялся лишний шанс обратить на себя всеобщее внимание (и внимание одного конкретного человека, на которого Аполлон пытался равняться в вопросах изучения искусств). Он замер напротив аудитории, стараясь отдышаться, пригладил растрепавшиеся золотистые кудри и медленно потянул на себя дверь, прислушиваясь.

– Итак, классическая германская эстетика рассматривает искусство как целесообразную деятельность без цели. Мы же возьмем за основу мысль о важности искусства как проявления и выражения бытия «Абсолютного Духа». Этот момент понятен?

Ряды студентов загудели, соглашаясь.

– Замечательно, за пять встреч мне удалось сделать из вас секту! Теперь…

Дверь душераздирающе заскрипела, и преподаватель запнулся, а головы студентов как по команде повернулись в сторону Аполлона. Довольный произведенным эффектом, тот расправил плечи.

– Кажется, у нас в палате пополнение! – воскликнул Гиацинт, быстро заморгав, будто выходя из транса. – Заходите и прикрывайте двери плотнее: все мы, конечно, безмерно уважаем декана, но сейчас ему здесь не место…

– Прошу извинить, – начал было Аполлон, но Гиацинт лишь махнул рукой, приглашая его пройти в зал, и больше не удостоил ни единым взглядом, продолжив речь.

Хмурясь, Аполлон уселся на место, почти не слушая лекцию. Излишне бодрый голос Гиацинта странным образом действовал на нервы. Иногда преподаватель прерывался и вертел ручку проигрывателя, и тогда на экране сменялись яркие кадры какого-то старого фильма – сущий кошмар эпилептика, от которого даже у Аполлона разболелась голова.

– И вот мы слышим закадровый голос, объясняющий явление. Выражаясь более поэтично, это грозная могучая молния, разверзающая покров бытия, озаряющая холодный темный свод существования. Она либо бьет мимо вас, либо ударяет прямо в сердце. На первый взгляд данный пассаж не несет в себе никакого дискомфорта…

Зато ты несешь, рассеянно подумал Аполлон. Он опустил голову на руки, прижимаясь щекой к серой ткани водолазки. Стало чуточку легче. «Да что за чертовщина со мной творится?»

– Аполлон, – шепнула Дафна, оборачиваясь. Язык казался ему слишком непослушным, чтобы ответить, и тогда острый ноготок девушки, покрытый красным лаком, коснулся его голого запястья.

– М-м?

– Все в порядке?

– Господа и дамы, – окликнул их Гиацинт. – Возможно, если ваше дело важнее, чем это занятие, вы могли бы обсудить его в коридоре? В противном случае, потерпите до перерыва, пожалуйста. Осталось десять минут.

– Кажется, Аполлон плохо себя чувствует, – обеспокоенно сказал Адмет.

Язык все еще отказывался подчиняться, но Аполлон все же смог возразить, что он более чем в порядке. Он откинул влажные волосы со лба и рывком поднял голову со стола, о чем, впрочем, тут же пожалел: в ушах зазвенело. Но все тут же с заметным облегчением вернулись к лекции, и Аполлон, поразмыслив, решил, что этот случай ему только на руку: кожа на запястье все еще хранила отпечаток ноготка взволнованной Дафны. Кажется, эта девушка преисполнилась сочувствия к болезному товарищу по группе… Он удовлетворенно покивал в такт своим мыслям и, едва Гиацинт поставил фильм на паузу и попрощался, хотел сорваться с места и мило поблагодарить Дафну за заботу, прощупать почву, но услышал просьбу преподавателя ненадолго задержаться. Аполлон подошел к нему, слегка склонив голову, чтобы лучше слышать Гиацинта с высоты своего внушительного роста.

– Аполлон. – У него был дружелюбный, заинтересованный взгляд зеленых глаз с золотыми искорками ближе к зрачку.

Хотелось назвать его по имени в ответ. На кончике языка жгло легкое, весеннее слово – название цветка. Ничего удивительного: за легкий характер, приятельское, непокровительственное отношение к студентам и почти юношеское, несмотря на щетину, лицо все называли Гиацинта по имени, но Аполлон не хотел излишне фамильярничать – во всяком случае, с преподавателем лично. «Ты вчера потратил целый вечер, чтобы произвести на него впечатление своими познаниями, – насмешливо напомнил он себе. – Фамильярничать он не хочет, ага».

– Почему вы опоздали на занятие? Раньше такого за вами не наблюдалось.

За доли секунды Аполлон выбрал подходящую ситуации стратегию поведения и попытался быть обезоруживающе искренним.

– Прошу прощения! – выпалил он. – Я вышел поутру на улицу, и там было так холодно и солнечно, и внезапно меня охватила такая ностальгия по прошлому, яркая и сбивающая с ног, что мне захотелось присесть и понаблюдать за пробужденным миром.

Даже в их прогрессивном, богемном университете, где ценилась творческая индивидуальность, многие преподаватели только посмеялись бы над нелепостью его вычурных слов. Многие, но не Гиацинт.

– Понимаю, о чем вы. Созерцание тоже имеет значение. – На лице по-прежнему вежливая полуулыбка, но интерес в его глазах погас, сменившись чуть ли не… скукой? Разочарованием? Этого Аполлон допустить никак не мог.

– Но, конечно, с моей стороны не вполне верно были определены приоритеты, – заторопился он. – Изнурительная, колдовская тяга к знаниям влечет нас по пути, которому нет конца. И он важнее созерцания.

С острым любопытством он всматривался в лицо Гиацинта, стараясь не таращиться совсем открыто, не выглядеть странно и глупо. Его усилия были вознаграждены (или, может, ему хотелось думать, чтобы это было так), во всяком случае, глаза преподавателя снова заблестели.