Текст книги "Демон спускается с гор"

– Вам обеим не повезло, но мне болото показало суженого. – Она закатила глаза и сейчас слово в слово повторила надуманное, боясь упустить хоть одну каплю дивной лжи: – Кудри черные вьются вокруг лба, плечи подобны могучей скале, движения быстры. – Она громко вздохнула. – Ах, как он красив, высок и статен!

– И рост, и стать ты поняла по лицу? – тихо спросила Айсэт. – А масти его жеребца вода тебе не открыла?

Зарна не успела подавить смешок, Дахэ одарила подругу надменным взглядом. Тогда никто не смел смеяться над ней. Девочки слушали разинув рты и почти не моргали.

– По лицу можно увидеть, благороден ли человек, – Дахэ никогда не уступала, – или же жизнь сразу отвернулась от него, едва бедняжка появился на свет.

На этот раз ее подруги не скрывали ухмылок. Пусть знает меченая, на кого поднимает голос.

– И что дальше, Дахэ, рассказывай, – попросила Нану, переполненная детским любопытством. Она тоже глядела в Безымянное в тот день, и ее рассказы об увиденном все время менялись: то она видела солнечные блики, то красные ягоды на зеленых листах, то медовые соты, то рыжий мех. «Но вовсе не лицо, – жаловалась Нану, – я видела губы алые, как кровь, но больше ничего».

– А я смотрела в глаза, золотые, как кольца, что привозит мне отец. На белый цый и расписной бешмет, – Дахэ вскинула голову, – и с тех пор мне не нужно было гадать, я точно знала, кого уготовила судьба. Ведь золотые глаза у одного лишь горного духа. А что же рассмотрела наша Айсэт? – Дахэ сделала вид, что задумалась. – Ах, точно, Кочаса! Кочаса разглядела ведьма! Болото пообещало ей дурачка, – захохотала она, уперев руки в бока. – Так что все решено. Каждый на своем месте: Нану с куклами, Зарна в одиночестве, Кутас со стариком, ты с Кочасом, а мне быть спасительницей деревни, невестой золотоглазого духа.

«Давай же, – подгоняла Дахэ ведьму, – убеги, как тогда убежала», – она растревожила лес смехом и не собиралась лишать себя удовольствия.

Но Айсэт не ушла, спросила, не отрывая взгляда от кувшина:

– А как же Тугуз?

Меченая подняла голову и посмотрела прямо на Дахэ, застывшую от вопроса. Хохот еще не схлынул с Дахэ, но губы задрожали.

– Или он не у дел?

Метка Айсэт из бледно-розовой становилась алой, наполнялась кровью. Дахэ почти ощутила, как жар перекинулся на нее, дохнул в лицо.

– Не понимаю, о чем ты. – Она схватила свой кувшин, набрала воды, окинула взглядом Кутас и Зарну, не смеются ли.

– Отчего же, – Айсэт больше не опускала глаз, – позволь, я повторю твои слова. Нану – куклы, Кутас, сколько ни умывайся, старик, мне – Кочас, тебе – дух. А Тугуз? Ты уйдешь, оставишь его, не увидишь слез, которые он станет проливать. Если вся твоя красота достанется горному духу, какую красавицу сравнит с тобой Тугуз?

Дахэ кинулась бы на мерзавку, разорвала ее уродливое лицо, но осталась на месте, скованная злобой.

– Кому ты позволишь заменить себя?

Кувшин разбился у ног Дахэ. Вода плеснула на подол, намочила новое платье. В мыслях Дахэ задыхалась, пот побежал по шее, а косы ожили и зашипели вместе с ответом:

– Да кому угодно, – усмехнулась она. Нахмурила брови, отряхнула платье и встала неподвижно. – Что мне до Тугуза? Куда интереснее, что будет с тобой. По мне, так лучше смерть, неважно, у духа или хоть здесь и сейчас, в водах ручья, чем Кочас. На тебя ведь никто другой не глянет, меченая. – Дахэ жалела о разбитом кувшине, говорившем правду красноречивей любых слов, о губах, дергающихся под мелодию ее гнева. – Моя судьба яснее этого дня. Я войду в пещеру с гордо поднятой головой. Ты же вечно будешь опускать взгляд, и никакие снадобья не принесут тебе уважения.

Кутас дотронулась до ее руки, но Дахэ отступила и заговорила быстрее:

– Да обернись ты змеей, все равно в пещеру не проберешься! Не нужна духу уродина! Никому не нужна! На тебя и Кочас не позарится, его родители в спину подталкивают. Мол, другой не найти.

Айсэт не шевелилась. Она не плакала, но Дахэ видела: слова бьют в цель. Дахэ выкрикивала то, что Айсэт знала сама и точно вертела в лохматой голове: ее судьба предрешена так же, как и судьба самой прекрасной девушки деревни. Одиночество – вот удел ведьмы.

Нану не подошла к Айсэт. Хватило ума осознать, что гнев может пасть на нее и оставить на круглом личике красные метки, подобные той, что носила Айсэт, но длинные и свежие.

– Если бы небеса сжалились, – Дахэ вскинула руку к чистому майскому небу, браслеты зазвенели, – он бы выбрал тебя. И в этом году ни одной семье не пришлось бы страдать.

Ведьма прижала свой кувшин к груди. О, она отлично понимала, насколько Дахэ права! Даже отец и мать Айсэт недолго мучились бы от потери. «Убирайся, меченая, – мысленно приказала ей Дахэ, – с тебя достаточно».

Но Айсэт снова не ушла. Поставила кувшин на плечо и выпалила:

– Если дух выберет тебя, я поменяюсь с тобой местами!

Дахэ осеклась, схватилась обеими руками за живот, отшатнулась. И захохотала громче прежнего. Губы кривились, слезы текли по щекам.

– Ты уже как-то поменялась со мной местами, – проговорила она сквозь смех и слезы.

Айсэт смотрела, как Дахэ извивается от смеха, которым прикрывала скрытую боль, и вспоминала день, когда девочки гадали над Безымянным. Ее память, ее правда шли совсем другим путем. Но по этому пути не захотела бы последовать ни одна из подруг Дахэ. Потому что все они глядели в рот самой красивой девушке аула.

Айсэт не висела с остальными девчонками на ветках граба, торопилась за Гумзагом. Учитель то и дело наклонялся, показывал, как сорвать или срезать траву, извлечь из земли коренья. Он делился с маленькой ученицей лесными тайнами: «Огненный корень от боли в почках, бессмертник от обилия желчи и для питья в родах. От бадьяна у женщин молоко прибывает, но его подсекай ножом и тут же заворачивай в ткань. Марена для сердца хороша, самому настойка не помешала бы, а ближе к Кабаньему подойдем, наберем сабельника и мертвой травы. Когда ничто не помогает, на них надежды возлагаем». Айсэт шагала за ним, старательно обходя деревья, которые тогда наводили на нее страх и тоску, и перемешивая названия трав в густой отвар, туманом наполняющий голову. Голубое око Безымянного блеснуло в просвете между стволами, знакомые голоса позвали: «Мы с тобой». Айсэт пошла на блеск. Старый Гумзаг не заметил, что ученица отстала, продолжал наставлять: «Если не проявишь уважения к лесу, то духи его все на охоту выйдут. От них не убежать. Ты в дом от них, а они по твоему следу, по приглашению. Иль ночью не уснешь, иль утром не проснешься».

Айсэт уважала лес, но тогда еще не любила его. Еще не умела дружить с его величественным спокойствием. А над омутом Безымянного шептались вовсе не лисицы, что умели оборачиваться женщинами и заманивать путников в непроходимую чащу, не водяные девы, не злые духи, а девчонки. Айсэт спряталась за деревом, прижалась вечно горячей щекой к заросшему мхом стволу и обратилась в слух. Девочки просили болото показать им суженых.

Урок Гумзага затих, Айсэт забыла обо всем.

Девчонки долго всматривались в тихую воду. Или время застыло для Айсэт, которая переступала с ноги на ногу. «Разойдутся, и я попробую», – ей не терпелось, она разобрала слова гадания, а время ползло. Дурман болота поднимался, окутывал ветви и гадающих, уговаривал Айсэт показаться из-за дерева и войти в воды. Но она отмахивалась и ждала, что вот-вот сорвутся с губ девочек радостные возгласы.

– Увидела! – закричала Дахэ, и, если крик и вспугнул лесных духов, они не рассмотрели в нем неуважения. Дахэ светилась от восторга, отчего ее красота расцвела, и она как будто стала старше. – О мать-вода, спасибо тебе!

– Какой он? Какой? – затрещали девчонки.

«Она тогда ничего не сказала. – Айсэт вспоминала, как ловко Дахэ слезла с дерева и прошла по неровному берегу. – Придумывала что получше».

Подруги поспешили за ней. Малышка Нану верещала что-то про губы. Кутас заревела, уговаривая болота показать ей прекрасного воина, а не старика. Зарна таращилась на воду и фыркала носом, словно лиса, принюхивающаяся к потерянному следу. Они уходили от Безымянного.

Быстрее белки Айсэт вскарабкалась на ветку, легла на нее, опустив руки и ноги вниз, протараторила положенное обращение к воде. Болото ответило ей. Почти сразу. Поверх дрожащего отражения показало Айсэт волчью морду, скалящую клыки. Золотистые глаза пристально смотрели на Айсэт, проникали за страх и любопытство, отыскивали тайны, о которых Айсэт не догадывалась. Айсэт потянуло к поверхности болота, в голове привычно зашептались «утонешь». Волчьи глаза манили, в их золоте таилось другое отражение, и Айсэт почти соскальзывала с ветки, чтобы разглядеть черты юноши, охотника, который, должно быть, стоял напротив волка. Этот охотник и станет ее судьбой! Но над головой раздался хруст, гладь Безымянного дернулась, спугнула волка, и вместо всезнающих глаз на Айсэт уставилось лицо с широченной улыбкой и торчащими ушами. Айсэт вскрикнула, вцепилась в ветку и расплакалась от обиды. Болото показывало ей Кочаса. Его уши Айсэт узнала бы, притворись он хоть белкой, хоть рысью, хоть карликом. Потому что ни карлик, ни белка не сумели бы отрастить такие, как бы ни пытались.

– Нашел. Кочас нашел Айсэт, – прогремело в кроне дерева. Ветка дрогнула, застонала, и Айсэт, ухватившаяся за нее еще сильнее, перестала плакать. Босоногий Кочас смеялся над ней!

– Ты спугнул его! – закричала Айсэт и замахнулась на злого карлика, сорвавшись с ветки и чудом не угодив в болото. – Он охотился на волка, и я почти увидела его. Но ты спугнул моего жениха!

– О нет, – раздалось из-за деревьев, и Кочас испуганно икнул, когда к Безымянному вышла Дахэ.

Голубоватый пар взметнулся, ударил по глазам и вытеснил образ, который Айсэт успела разглядеть прежде, чем физиономия Кочаса накрыла предсказание вод.

– Что бы ты там ни рассмотрела, оно испугалось не Кочаса, а тебя.

Кочас раскачивал ногами, Айсэт вжималась в дерево, Дахэ говорила:

– Суженый выглянул на поверхность, а там ты с красной лягушкой на лице. Он тут же и утонул. Вот что ты с людьми делаешь, меченая.

– Неправда. – Отлепиться от ствола не выходило. Айсэт искала поддержку у коры граба, но деревья вокруг болот давно растеряли силу. – Я видела золотые глаза, – она произнесла единственное, что осталось в памяти.

Зачем она призналась? Ей следовало молчать, оберегать то, что принадлежало одной ей.

– Все знают, что золотые глаза у горного духа, – важно рассудила Дахэ, – а он выбирает красавиц. Ты врешь, Айсэт, но это ничего. Я понимаю тебя.

– Честно? – с надеждой спросила Айсэт.

Зачем она говорила? Зачем пыталась отыскать в прищуре черных глаз хотя бы жалость? Дахэ пожалела ее, как умела:

– Разумеется. Легко понять желание некрасивой женщины. Ты мечтаешь о добром муже, что закроет глаза на метку на твоей щеке, на ложь в устах, на зависть в сердце. И, знаешь, Айсэт, я обрадую тебя. Я уже нашла тебе доброго жениха.

Айсэт поломала ногти о кору. И убежала, залившись слезами.

Долго отчитывал ее Гумзаг, который сделал большой крюк, чтобы найти заблудшую овцу. Но дольше гремело в голове торжество Дахэ:

– Само болото открыло его тебе. Быть Кочасу твоим любящим мужем!

А вечером весь аул узнал про Кочаса на ветке. Красавице Дахэ супругом посулили горного духа, чьи глаза разглядела она в пучине Безымянного, а меченой – деревенского дурачка, заику и карлика. Вот так Дахэ одарила Айсэт мужем, а вскоре отняла и единственного друга.

Как легко дружат маленькие дети! Они не обращают внимания, что у Кочаса все время текут сопли. Что Нану всего боится. Что Дахэ пихает и щиплет других. Что Тугуз делает все, что она скажет. Что у Айсэт на лице «лягушка расползлась». Об этом подсказывают родители. Но даже с подсказкой дети играют весело и самозабвенно, не разделяя друг друга на правильных и неправильных. Легко обижаются, легко прощают. Дети похожи на ручьи, быстрые, чистые, звонкие. И Дахэ плетет для Айсэт венок, а Айсэт тайком таскает груши с любимого дерева отца. Тугуз гуськом ведет вереницу детей к испыуну смотреть, как его отец пробуждает магию огня старой кузни – и пламя дышит, льется расплавленная руда, пахнет жаром, и потом, и силой гор – и крепких рук человека. Но дружба сменяется косыми взглядами, смешками, а венки – толчками в грудь. Дахэ обзаводится верными подругами, у Кочаса нет никого, кто поддержал бы его игру в камушки, а у Айсэт все еще есть Тугуз в соседнем дворе. Иногда они выбираются к каменному дому, где кузнец Гуч трудится над новым посохом для Гумзага. И слушают сказку, что рассказывала Айсэт мать. О кузнеце, который пожелал жениться на одной девушке и отправил к ней сватов, не зная, что она его сестра. Девушка отказала кузнецу и бросилась бежать, а он помчался следом. Так бежали они много дней и ночей, бежали до тех пор, пока оба не погибли и боги, сжалившись, не обратили их в звезды. Об их судьбе поведал людям старинный танец, Дзыхан скользила по дому, показывая, как убегала от брата-жениха девушка. И порой отец присоединялся к ней, крыльями орла расправлял плечи, стремясь поймать беглянку. Тугуз делился с Айсэт другой сказкой. О девушке, похороненной в испыуне так давно, что тело ее истлело и в брюхе каменного дома остался браслет.

– Вот какой, – ловко достал он из-за пояса бронзовый браслет, украшенный зеленым самоцветом и волнистым узором, пересекающим четыре ромба.

– Твой отец сделал? – восхитилась Айсэт. – Или ты? – ахнула она.

– Говорю же, это браслет погибшей девы. Она искала запретной любви, но жених обманул ее. И она умерла с горя, как и положено девушке.

– Буду знать, что так положено!

– Не веришь, – надулся Тугуз. – Смотри сюда.

Он провел рукой по линиям на стенках испыуна. Великаны или люди, что возвели его, искусно вырезали знаки воды и солнца на ровной поверхности камня. Тугуз отколупал мох, покрывший стенку снизу, и показал спрятанный под ним рисунок.

– Как тебе? Небось старый жрец подобного не показывал?

– Это близнецы, – хмыкнула Айсэт. – Учитель говорил, что два воина долго сражались близ каменного стола и приняли смерть от кинжалов друг друга.

– Но вот же, здесь, третья фигура, видишь? – Тугуз оторвал еще кусок зеленого ковра.

Третья фигура, палочка с головой, ручками и ножками, лежала под фигурками-близнецами.

– Они убили и девушку, – важно произнес Тугуз.

– Ты сказал, что она погибла из-за запретной любви!

– Какая разница, – отмахнулся Тугуз, – главное, что от нее остался браслет. А кого она любила, не важно.

– Мне кажется, ты что-то напутал, – осторожно сказала Айсэт. – К тому же в каменном доме жили испы, и если и были у них девы, то браслет этот носили разве что на голове.

Тугуз смеялся до тех пор, пока отец не прогнал их, замахнувшись кулаком, достойным иныжа – строителя каменного дома.

В тот год Гуч отправил сына на воспитание к кузнецу в соседнее селение, чтобы он и дальше овладевал почетным искусством бога Тлепша. Что могло воспитать мужчину лучше огня и железа? Шестнадцатилетним Тугуз вернулся. Сильным и ловким, с рыжей порослью на щеках, что обещала стать густой бородой. Тугуз надел браслет несчастной девушки-фигурки на руку Дахэ, навсегда отказавшись от дружбы с меченой Айсэт.

Не только Айсэт делала вид, что не замечает влюбленности Тугуза и Дахэ. Весь аул был свидетелем того, как ручей их дружбы обернулся водопадом, а они стояли на краю, готовясь прыгнуть вниз в любой момент. Но Дахэ упомянула золотые глаза духа; и взрослые решили, что судьба распорядится лучше. Они твердили в один голос: «Нет у нас девушки краше!» – с гордостью и печалью. Дахэ берегли, не поручали никаких тяжелых заданий, запрещали играть в резвые игры и далеко ходить. Мать Дахэ, тетушка Зугра, частенько не разрешала ей принимать участие в ритуале вызова дождя, который проводили женщины. А если позволяла, то Дахэ гордо шла чуть в стороне от общей шумной толкотни и вскидывала голову, ведь кто-нибудь обязательно ласково шептал: «И орлица с нами летит». Дахэ умела делать вид, что рада оставаться в стороне, что уже не так глупа и мала, чтобы бежать вместе с остальными девчонками. Ни июльская трескучая жара, от которой разламывались болью головы, ни крутой спуск к обмелевшему ручью не сбивали ее шага и надменного выражения лица:

 
Мы идем – и плывут облака,
И земля станет словно река;
Шаг ускорим – они побегут,
Влагу танцем своим принесут,
Оросят наши земли дождем.
Просо взрастим, виноград соберем.
 

Женщины несли наряженную лопату, вырезанную из цельного куска дерева. Древко обматывали соломой и старым платьем, украшали белыми шерстяными нитями и сухими цветами, на широком полотне рисовали глаза и рот, а под ним завязывали узел платка. С этой наряженной девой подходили женщины к домам, и на них выливали ведра драгоценной воды. Дахэ обычно стояла у шелковицы посредине деревни и смеялась от всей души, но не вместе со всеми, а над той, которая вымокла больше других. Спустившись к узкой ленте ручья, что ушел глубоко в расщелину каменистых берегов, женщины бросали лопату на другой берег, так, чтобы она встала на древко, как положено человеку. Когда Дахэ подросла и набралась сил, эту важную миссию переложили на ее плечи. И Дахэ не подводила. Дождь начинался через три дня и приносил облегчение людям и земле.

Но иногда простая женская хитрость не срабатывала, и засуха продолжала терзать Гнилые земли, выпаривая еще сильнее болотные миазмы и наполняя ими раскаленный воздух. Тогда за дело принимался жрец. Он выбирал достойного юношу и отправлял его к вершинам гор пройти по перевалу до далекого озера, зажатого в кольце леса и лугов. Озеро, идеально круглое, хранило свои воды от жара, и, когда выбранный юноша, преодолев долгий обратный путь, приносил кувшин, полный озерной влаги, она оставалась холодной. Жрец принимал кувшин из рук гонца и выливал воду в ручей. Дождь утолял жажду земли уже к вечеру.

В тот год Гумзаг выбрал Тугуза. И Дахэ, красавица и умница Дахэ, пошла вместе с ним, не сказав ни слова матери и отцу.

– Помоги мне, – Дахэ схватила за руку Айсэт, которая шла мимо ее дома вместе с Гумзагом учиться вырывать зуб. – Я знаю, у тебя доброе сердце.

– У тебя что-то болит? – спросила Айсэт.

Она говорила с Дахэ с неохотой, но в то же время в глубине души обрадовалась. Быть может, девичья память, что быстрее воды утекает сквозь пальцы, отпустила воспоминания о гаданиях над Безымянным и Дахэ пришла просить прощения, предложить дружбу.

– Сердце, – ответила Дахэ.

Боль своего сердца она открыла Айсэт, спрятавшись за стволом шелковицы, под которой детьми они так любили играть, трясли ветки и поедали гусенички черных ягод, а после выбирали, у кого руки и рот запачкались сильнее и причудливее.

– Вылечи меня, Айсэт. Ты же сумеешь все сохранить в тайне?

Айсэт выслушала ее и согласилась.

Три дня Дахэ не было в деревне, но ни тетушка Зугра, ни Керендук не искали дочь, по деревне не разнеслись кривые шепотки, потому что Айсэт пришла в дом Дахэ и сказала, что та сильно больна и надобно ей три дня лежать под присмотром. Коль скоро девушке негоже пребывать в доме Гумзага, всю заботу возьмет на себя его ученица.

Дождь пошел, земля напилась, честь осталась незапятнанной. Айсэт никому не сказала, что на самом деле приключилось с Дахэ. Трижды спрашивал Гумзаг, отчего она не сопровождала его по обыкновению, когда он шел за травами ранним утром, пока первая роса еще лежала на них. Все три дня допытывалась Дзыхан, почему дочь не выходит во двор. По вечерам появлялась у дома тетушка Зугра и выспрашивала через окно про здоровье Дахэ, но ни разу не мелькнула у Айсэт мысль проговориться.

Айсэт стояла под дождем в ожидании Дахэ и ее благодарности, но так и не дождалась. Промокли волосы, облепило ноги платье, выцвели темные тучи, а Дахэ не пришла, не пришел и Тугуз. Через день женщины повели разговоры о том, что теперь уж точно один путь – в пещеру к горному духу, еще через день Айсэт угораздило поменяться с Дахэ местами.

Забывая, что возраст приближал Ночь Свадеб, юноши и девушки все еще затевали детские игры. «Давайте красть орехи!» – предложила Дахэ, когда они сбились в кучу у забора на краю деревни. «Я буду считать!» – тут же вызвалась Зарна, которая во всем поддерживала подругу. Легкими прикосновениями она перебирала участников игры. Никому не хотелось хотелось быть сторожем орехов – нагучицей с палкой. Но украсть мешочек с припасами из-под носа ведьмы, которая заготовила их для своего вечно голодного волосатого ребеночка, значило проявить ловкость и смелость.

– Один – это единица, – певуче считала Зарна, – два – это двойка, три – это тройка, четыре – это четверка, пять – это пятерка, шесть – это пальчики, семь – это затылок, восемь – это козел, девять – будем расходиться, десять – продолжать, кого ведьма поймает, тому несдобровать.

Последний счет указал на Айсэт.

– Я не хочу быть нагучицей, посчитайте еще раз, – быстро произнесла она.

Пусть считала Зарна, идея поиграть в «Красть орехи» принадлежала Дахэ. Айсэт смотрела ей в глаза, ожидая решения.

– Но ты ведь и так ведьма, тебе не привыкать, – рассмеялась Дахэ, и дети поддержали ее веселье, – просто будь собой.

Она протянула Айсэт палку и мешочек.

– Зарна, посчитай снова, – попросила Айсэт.

Палка указывала на нее широким концом. Дахэ притащила орудие и сокровище ведьмы с собой, будто и не собиралась играть в другую игру. Зарна вопросительно взглянула на Дахэ. Та покачала головой:

– Мы потратим время.

– Давайте я буду сторожить орехи, – подал голос Тугуз. Он выступил из своры парней и потянулся к палке.

Дахэ тут же опустила руку. Глаза ее сверкнули.

– Нет, – видно было, что ей пришла в голову идея, – раз я уже держу ее, мне и быть ведьмой.

Айсэт с облегчением расправила спину. И перебралась с остальными ближе к лесу. Дахэ, наоборот, отошла к домам, уселась на колени, оперлась на палку, мешочек положила перед собой. По правилам игры она закрыла глаза: нагучица уснула.

Подкрадывались, кто как хотел. Подбегали, прыгали как зайцы, перескакивали с ноги на ногу. Главное было дойти до ведьмы. Хоть кувырком по траве катись, но доберись до заветного мешочка. А там шуми, кричи, чтобы ведьма растерялась, и хватай мешочек с радостным визгом: «Мое! Мое!» В этот момент ведьма распахивала глаза – просыпалась – и палкой колотила по спинам и плечам обманувших ее детей, стараясь добраться до вора.

Только когда палка выбрала ее из всей визжащей толпы, Айсэт поняла, почему Дахэ передумала. Зарна схватила мешочек, дети принялись вырывать орехи из ее рук. Дахэ открыла глаза, заворчала, завизжала, завертелась на месте, как настоящая старуха-людоедка. Подняла палку и опустила ее на плечо Зарны, потом Нану, после Тугуза, принялась бить по визжащим ребятам. Те убегали от ведьмы и в то же время подставляли бока под палку, Дахэ била не в полную силу, шутя, приговаривая:

– Получи от ведьмы на орехи. И тебя полюблю, все бока отобью.

И обрушила палку на Айсэт, смеющуюся вместе со всеми. Она била с размахом, удар за ударом и Айсэт слишком поздно сообразила, что Дахэ больше не играет, упала ей под ноги, закрыла голову руками.

– Чего тебе прятаться, – не знала устали Дахэ. – Я тебе отсыплю побольше, и на другой щеке оставлю знак, чтобы ты уже никогда не сомневалась, кто у нас тут ведьма. Тебе ли бояться уродства?

Палка трещала, и кости Айсэт тоже откликались треском. Дахэ размахнулась, Айсэт услышала свист воздуха и приготовилась к очередному удару, но его не последовало. Вместо грохота палки о ее руки Айсэт расслышала возню и тихое рычание. Она приподняла голову. Тугуз отнял палку у Дахэ, держал орудие людоедки за спиной, а свободной рукой обнимал Дахэ за плечи, не давая приблизиться к Айсэт. Остальные стояли полукругом и наблюдали за попытками Дахэ вновь обернуться нагучицей и наказать воровку ее орехов.

– Пусть знает, – шипела Дахэ, – что надо держать язык за зубами и не забывать свое место. Дай мне наказать ее, Тугуз, не держи. Пусть знает, каково это – нарушать данное слово.

«Я его не нарушала, – хотела прошептать Айсэт, но не сумела. Шея, руки и спина болели от ударов ореховой палки. – Я никому не сказала, я бы никогда не выдала тебя».

Айсэт не нужны были объяснения, и если другие округлили глаза, пытаясь понять, отчего Дахэ злится, то она уткнулась лбом в траву. «Я ведь помогла тебе, – жалобно стонало сердце. – Зачем же мне было выдавать твою тайну?»