Текст книги "Бездна. Девушка. Мост из паутины. Книга первая"

– Я и сам думал предложить. Работник из тебя сейчас…

– Она хотела остаться в Ханое, не хотела возвращаться… – неожиданно произнес он, – зачем я остановил ее?

– Дан, – постарался успокоить его начальник, – все еще может нормально закончиться.

***

После этого разговора Ротман признал: симпатия к подчиненному эмоционально вовлекала его в это дело, и поспешил взять себя в руки, отметив, что необходимо быть жестче, дабы не терять здравомыслия. Проанализировав реакцию Дана и его слова о «непосредственности и искренности» Веры, он укрепился в мысли, что полагаться на них было бы неосмотрительно. Дан был умным парнем, но эта девушка умудрилась в столь короткий срок задеть его за живое. Он испытывал к ней вполне понятную слабость, неизбежно отразившуюся на его восприятии.

Последним участником истории, посетившим его кабинет, был Ноам. Он был взволнован, удручен и выглядел очень уставшим. «Еще один неравнодушный», – подумал было Ротман, но, присмотревшись внимательнее, понял, что в данном случае женские чары Веры не могли оказать привычного влияния: парень был явно нетрадиционной ориентации.

– Ее подставили, – не успев войти, выпалил он, – бесчеловечно подставили.

– Давай по порядку, – вздохнул Ротман. – Как давно ты знаком с Верой?

– Мы познакомились во время полета, но это не столь важно…

– Неужели?

– Первое впечатление, как правило, самое верное, потому что ничто не влияет на нас в эти минуты, – убежденно сказал он, и Ротман не мог не отметить про себя, что что-то в этом есть.

– И какое она произвела на тебя впечатление?

– Не знаю, часто ли вам рассказывают о Вере как о коллеге, мне это кажется важным: с ней очень приятно работать. Она не увиливает, выполняет свою часть работы, не пытаясь, в отличие от некоторых, переложить ее на остальных. Кстати, с ней этот трюк не проходит – она незамедлительно ставит на место. Понимаете, в определенные рабочие моменты становится очевидным, с кем имеешь дело: Вера не мелочится, если надо – помогает, причем совершенно непринужденно, ее не надо просить. Очень вежлива, отзывчива, легкий в общении человек. Когда находишься много часов в таком замкнутом пространстве, очень важно, чтобы с человеком было комфортно.

«Странно, – отметил Ротман, – о ее профессиональных качествах почти никто не упоминал», – и, вспомнив многочисленные отзывы о холодности и высокомерии, в очередной раз мысленно сказал себе: создается впечатление, будто речь идет о разных людях. А между тем, этот парень, Ноам, казался неглупым, искренним и, в отличие от многих других, прекрасно обосновывал свое мнение.

– Скажи, Вера с остальными членами экипажа так же взаимодействовала?

– Абсолютно. Она, в отличие от некоторых особ, разделяет профессиональное и личное. Да у нее никакой антипатии к ним не было, она их в первый раз видела и относилась как к временному явлению. Они ее явно невзлюбили и не очень-то пытались это скрыть.

– Кто они? И в чем, по-твоему, причина?

– Лия, Моран, ну Таль еще. Причина… Вера это другое… во всем: внешне, поведение, отношение, которое она вызывает. Для них она как инородное тело, вот и пытаются укусить, опустить, прогнать.

– Ты упомянул, что она ставит на место, когда на нее пытаются переложить работу. Каким образом?

– Это надо видеть… нет, голос не повышает, скорее говорит еще тише. Может холодно посмотреть и, отвернувшись, отойти. Например, Моран вместо того, чтобы разносить чай, сплетничала, а Шели не могла из-за этого уйти на перерыв, Вера нашла ее в кухне бизнес-класса, с улыбкой вручила чайник и поднос со стаканами, развернулась и вышла, а Шели увела с собой.

– Почему ты убежден, что ее подставили?

– Потому, что у нее не тот характер. Она не в силах провернуть подобное: слишком прямолинейная и очень эмоциональная. Она бы как-то выдала себя.

– Эмоциональная? – уточнил он. – Скрытая, контролирует эмоции – вот привычная характеристика.

– Потому и контролирует, что эмоциональная, – Ноам улыбнулся. – Вы видите, какое отношение она вызывает? Тут хочешь не хочешь, дабы не заклевали, прогнешься и станешь, как все, или научишься защищаться. Ее отстраненность – маска, не более того. У нее неслабый характер, но поверьте, она по – детски непосредственна и при всей своей женственности очень трогательна.

– Перед тобой, я так понимаю, она сбросила маску.

– Да она за нее не очень держится, когда видит искреннее отношение. Я же говорю, она эмоциональна, непосредственна. У нее все эмоции отражаются в глазах, когда она расслабляется.

Ротман снова закурил. Второй человек говорил о ее искренности, но если к словам Дана стоило отнестись с изрядной долей скептицизма, Ноама заподозрить в неадекватном к Вере отношении было непросто. Его мнение было ценно хотя бы потому, что он был одним из тех, кто не воспринимал девушку в качестве конкурентки, она была не в силах задеть его самолюбия или пробудить банальное влечение. И он был явно неглуп.

– И еще, – продолжил Ноам, – Вера умна. Она не стала бы так рисковать.

– За одну такую перевозку платят тысячи долларов.

– Дело не в этом, – Ноам покачал головой. – Даже если вы сомневаетесь в ее моральных качествах, поверьте, она умная, здравомыслящая девушка. С такими данными у нее были все шансы удачно выйти замуж, если уж вы напираете на материальный интерес. С тем же Даном у нее все было бы серьезно…

– Это не аргумент. Они только познакомились, серьезно или нет, говорить рано.

– У Веры не может быть несерьезно. Она, как снайпер: долго присматривается, прицеливается и попадает в цель. В общем, не стала бы она рисковать жизнью ради нескольких тысяч.

– А кто, по-твоему, мог это сделать?

– Те, для кого норма подставлять. Лия, Моран, Таль, возможно, Ирит… – Неожиданно он сказал упавшим голосом: – Я все время думаю, как она там… Вера, которая на другой конец света везет за собой арсенал кремов, – в грязной тюрьме, в окружении преступников. Если вы можете хоть как-то помочь, сделайте это…

Для Ротмана этот разговор стал своего рода недостающим фрагментом пазла. С какой целью Ноам, не будь он полностью убежден в ее невиновности, принялся бы столь рьяно защищать почти незнакомую девушку? Он говорил о Вере, рисуя яркий психологический портрет. Надевает маску, чтобы защищаться… становится непосредственной, почувствовав доверие… Это звучало убедительно и отчасти объясняло столь противоречивые мнения: вполне возможно, многие видели ту Веру, которой она была с чужими, с посторонними. Может, поэтому слова хорошо знакомых или тонко чувствующих ее людей полностью совпадали?

***

И вот прошли две недели. Произошедшее обсуждалось теперь не только в стенах компании, но и за ее пределами. История получила широкую огласку в прессе, и если в первых статьях имя стюардессы не упоминалось, то в последние дни оно стало достоянием общественности. Коллеги Веры, анонимно комментируя личность подозреваемой, считали личным долгом подчеркнуть ее амбиции, а шопинг в Нью-Йорке, обсуждаемый в деталях и претерпевший пугающие метаморфозы, упоминался так часто и в таких вариациях, что создавалось впечатление, будто Вера работала как бы между прочим, в перерывах между посещением бутиков на Пятой Авеню. Скандал набирал обороты, и один из политиков высказался крайне жестко: в случае доказательства ее вины обвиняемая, которая не могла не понимать, чем рискует, должна быть наказана по закону страны, в которой совершила преступление. Не стоит защищать ее на государственном уровне, ибо что общего может быть у правового государства с наркопреступницей? – вопрошал он. К счастью, подобное мнение утонуло в других, более человечных: даже если она виновна, утверждали дипломаты и политические деятели, необходимо сделать все возможное, чтобы в отношении девушки не применили высшую меру наказания – смертную казнь.

В дверь постучали.

– Дан, – Ротман обернулся, – я тебя ждал.

– Нулевой результат, да? – тихо произнес Дан, поймав взгляд начальника.

– К сожалению. У меня в полиции хорошие контакты, проверяли тщательно. Чисто.

– Не удивительно, – помолчав, сказал Дан. – В авиакомпанию не попадешь с заведенным делом. Скорее всего, на него или на нее вышли уже во время работы.

– Темное дело, – начальник вздохнул. – Я почти уверен, что ее подставили. Только какая от этого польза? Хуже всего то, что наркокурьер, испугавшись, будет еще долго сидеть тихо или вообще прекратит свою деятельность. Тогда ее непричастность не доказать.

– Надо действовать с другой стороны, – задумавшись, отметил Дан.

– Если понадобится помощь, дай знать. Запиши телефон моего друга в полиции, поговори с ним. Мало ли…

– Спасибо, – он кивнул. – Еще вот что: я увольняюсь.

– Я думал, ты останешься до декабря.

– Я тоже так думал, но вся эта история… Ты читал заявление гендиректора? Я понимаю, бизнес есть бизнес, но речь идет о жизни человека. Могли занять нейтральную позицию, а поспешили от нее отделаться, как от ненужной пешки, и пальцем не пошевелили, чтобы не допустить клеветы со стороны сотрудников в прессе. Представь, что переживает ее семья.

– Позвонить им что ли, поддержать? – неуверенно предложил Ротман.

– Я им передам. Спасибо тебе.

– Что планируешь делать?

– Помочь ей.

Ротман улыбнулся. В очередной раз молодой человек не разочаровал его. Откинувшись на спинку кресла, начальник службы безопасности закурил последнюю сигарету. Он думал о Вере и спрашивал себя, хватит ли у нее сил пережить кошмарную неизвестность и ужасы тюрьмы, и о Дане, о том, в какой неподходящий, чудовищный момент судьба приготовила ему встречу с этой необычной девушкой. Она, вероятней всего, возлагает надежды на тех, кто поспешит забыть о ее существовании, она пока не догадывается, что осталась почти одна, и в проведенные в Ханое фатальные дни встретила человека, готового бороться за нее, человека, на которого сможет опереться в чудовищной битве за жизнь. Чтобы вытащить ее из этой передряги, ему понадобится чудо. В чудеса полковник давно не верил, но в этот момент он искренне пожелал, чтобы в этой истории с помощью неравнодушия, сострадания и силы духа свершилось одно большое человеческое чудо – справедливость.

Глава 4. Элена

Бывают люди – растения,

люди – звери, люди – боги.

Жан Поль (Иоганн Пауль Фридрих Рихтер)

Каждый день Вера отмечала в календарике, который мысленно рисовала на бетонной стене, число, а рядом день своего пребывания в тюрьме. Календарик становился все более видимым, ее воображение даже создавало ему фоновые картинки. Каждый день новые. Сегодня, отмечала она, 25 августа, восьмой день тюрьмы, пятнадцатый со дня ареста. У этого дня новая картинка: летнее море, каким она запомнила его в начале августа, сидя с Олей в любимом кафе на берегу. Синее, удивительно спокойное, утопающее в лучах солнца. Повсюду играла музыка, раздавался смех, пляжная жизнь кипела. Оля решила в очередной раз сесть на диету, и Вера, из солидарности отказавшись от молочного торта с ягодами, ела арбуз. «Когда я вернусь домой, первым делом пойду в наше кафе и закажу целый торт на двоих, на этот раз Оля составит мне компанию! – улыбнулась Вера. – Этот торт станет заставкой моего календарика завтра», – решила она. В последние дни Вера часто вспоминала такие, казалось бы, несущественные моменты, не переставая удивляться, насколько обыденными и непоколебимыми казались они ей. А сейчас странно было представлять, что в том кафе также играет музыка, девушки отказываются от сладкого, решив срочно похудеть на три килограмма, ни капли не сомневаясь, что этот десерт останется таким же досягаемым и через день, и через неделю, и через месяц, раздается смех, кто-то с кем-то знакомится, на песке толпы загорающих, жизнь идет своим чередом. Только ее в этой жизни уже нет. «Ничего, – сказала себе Вера, – скоро это снова станет моей реальностью».

После последнего допроса произошли изменения, причиной которых, вероятнее всего, послужило ее состояние. Следователь, как бы он не пытался продемонстрировать обратное, не хуже ее понимал: последствия ее «булимии» – лишь вопрос времени, долго она не протянет, а учитывая тот факт, что подозреваемую нежелательно доводить до крайне плачевного состояния прежде чем будет вынесен приговор, он, не улучшая условий, нашел своеобразный выход из ситуации: в последние два дня, сразу после завтрака, Веру уводили на тюремные работы, которые продолжались почти до вечера. Так как причиной ее вынужденной «булимии» стал зловонный воздух нового местожительства, после завтрака, покидая камеру, она начинала дышать нормальным воздухом – еда усваивалась, обедала она в рабочей тюремной комнате, порог камеры переступала несколько часов спустя. Таким образом, Вера начинала физически возвращаться в более-менее человеческое состояние, оставив обмороки позади.

Грязная тяжелая работа оказалась несравнимо предпочтительнее бесконечных дней в темной камере, пробуждавшей в Вере смесь ненависти и отвращения. Едва оказавшись в плену этого ненавистного замкнутого пространства, Вера почувствовала: любой выход за его порог станет праздником, а чтобы увидеть дневной свет, она готова была выполнять любую работу. Страшнее темноты, обреченности и смрада ее конуры для нее переставало что-либо существовать. Мир с пугающей быстротой сжимался до рамок этого бетонного квадрата. Соседки по камере также производили на нее угнетающее впечатление: молчаливые, сгорбленные, казавшиеся обреченными, уже не люди, а почти тени. Они говорили тихо, словно пугаясь собственных голосов, двигались с трудом, сжимались от приближающихся голосов и криков. Веру предпочитали сторониться, а единственная понимавшая английский девушка – Нгует, внешне походила на раненую птичку, чья искалеченная душа отражалась в полном слез взгляде. Она часто дрожала, целыми днями плакала, скрючившись на своей подстилке, и почти каждую ночь кричала во сне, за что получала неизменные пинки от сокамерниц. Вере было жаль девушку, и, глядя на нее, она не переставала гадать, кто, почему, за что и, главное, как довел ее до подобного состояния? Так, день за днем, Вера начала осознавать, что царившая в камере атмосфера обреченности и даже легкого безумия отравляет не меньше, чем зловонный воздух и отсутствие нормальной пищи. Она заставляла себя абстрагироваться от происходящего, не уставая повторять, что окружающее для нее – явление временное, еще немного и она покинет этот жуткий сон. Причислять себя к этим несчастным ей и в голову не приходило, и она ждала… каждый день, не забываясь ни на секунду, она ждала новостей, а ночью убеждала себя, что завтра к ней наконец придут представители консульства или компании, и она наконец узнает, как обстоят дела. Но неизвестность тянулась, расползалась и начинала давить со страшной силой.

Вчера вечером Вера с радостью обнаружила, что в тюрьме, помимо нее, есть как минимум одна иностранка: канадка Лиен. Сидя на деревянной скамье, Вера одевалась, когда ее окликнул голос, произнесший на совершенном английском.

– Как тебя зовут? Откуда ты?

От неожиданности она резко обернулась и увидела невысокую темноволосую женщину, лицо которой являлось причудливой смесью азиатских и европейских черт. Лиен была наполовину вьетнамкой, наполовину француженкой.

– Из Израиля, – ответила она. – Меня зовут Вера. А тебя?

– Лиен, я из Канады. За что ты сюда угодила? – шепотом поинтересовалась женщина.

– За перевоз наркотиков. – Лиен прищурилась, и Вера поспешила разъяснить: – Меня подставили.

– Тебя в аэропорту взяли?

Вера кивнула.

– Что за наркотик?

– Героин.

– Сколько?

– 960 граммов.

– Черт! Ну ты влипла! – забыв про осторожность, выпалила новая знакомая.

– Знаю, – Веры вздохнула, – но я невиновна, и очень скоро это будет доказано.

– Надеюсь, в противном случае тебе придется встретиться с праотцами раньше срока… Тащить такой «пакет» из Вьетнама?! Надо быть сумасшедшей…

– Я же говорю, меня подставили.

– Как долго ты в стране?

– Приехала по работе на два дня. Я стюардесса. А ты давно тут?

– Почти полгода. Тоже наркотики, но не героин – экстази, несмертельная доза.

– Лиен, – неожиданно сменила тему Вера, – тут всегда такое мыло? Со временем разрешают пользоваться своим?

– Всегда, – Лиен усмехнулась. – Меня бы на твоем месте не это беспокоило.

– А другие предметы гигиены? – интересовалась Вера. – Мне смогут их передать?

– Какие предметы? – удивилась Лиен.

– Кремы, шампуни… Вещи первой необходимости.

– Тебе бы голову на плечах сохранить и мозги в ней, – резко оборвала ее Лиен, – если они у тебя, конечно, имеются, в чем я начинаю сомневаться.

Веру неприятно поразила эта фраза, на которой, к счастью, разговор прервался по объективной причине – время истекло, о чем оповестил крик за спиной и вцепившаяся в нее рука, грубо толкнувшая ее к входной двери. Пора было возвращаться в ненавистную «катакомбу». Лиен осталась на месте, а несколько минут спустя к скамейкам подошла высокая женщина с иссиня – черными волосами.

– Эта новенькая, ну помнишь, та, которая мыло требовала…

Женщина кивнула.

– Я ее только что встретила. Израильская стюардесса, взяли с героином прямо в аэропорту. 960 грамм.

– Нехило, – женщина задумалась. – Смертная казнь или пожизненное. Интересно, сама или…?

– Говорит, что подставили, а что ей остается? Она похоже конченая идиотка, тут любой вариант проходит. Могла решить заработать, не рассчитав степень риска, могли подставить… я б ей тоже подсунула…

– Неужели? – едва заметная улыбка приподняла уголки губ.

– Знаешь, что ее волнует? – с издевкой произнесла Лиен. – Смогут ли ей передать косметику! Я ей про смертную казнь, она мне про шампуни… Вот и все что усваивается в ее голове.

– Забавное в нашем зверинце пополнение, – брюнетка усмехнулась. – Может, она, как Мария-Антуанетта, желает выглядеть достойно на собственной казни. Готовится. Это очень важное событие в жизни.

Лиен покосилась на собеседницу, гадая: следует засмеяться или просто согласиться? Эту женщину она определенно не понимала. Брюнетка погрузилась в свои мысли, и Лиен с облегчением вздохнула: она успела усвоить, что в такие моменты нужно просто молчать.

***

Ежедневно каждому заключенному полагалась отмеренная доза воды, ни капли больше. Изнывая от жары, Вера огляделась – нестерпимо хотелось пить, но в такие моменты – это тоже стало неизменной частью новой реальности – вода всегда была недоступна. Знала она и то, что, когда, наконец, кружка, наполненная теплой омерзительной жидкостью, окажется у нее в руках, придется заставлять себя пить. Пить, чтобы жить. О том, чтобы утолить жажду, не могло быть и речи. В серых застенках стакан холодной воды превратился в недосягаемую роскошь. В эти дни стояла высокая влажность, что делало пребывание в душных катакомбах особенно непереносимым. 27 августа, десятый день в этом проклятом месте. По-прежнему никаких новостей, тотальная отрезанность от внешнего мира. Последние два дня ее опять не выпускали из камеры: «чередуют кнут и пряник» – усмехнулась Вера, хотя правильным ли было считать грязную физическую работу пряником? И опять повторился кошмар первых дней – полное неприятие пищи. Скорее всего об этом доложили, так как сегодня утром, через пять минут после того, как был «подан» завтрак, за ней и еще двумя заключенными пришли.

В последнюю неделю Вера с удивлением обнаружила, что помимо охранниц за заключенными присматривают охранники мужского пола. В рабочих комнатах они часто заменяли напарниц, ведя себя еще более гнусно: нередко повышали голос, запугивали, позволяли себе недвусмысленно оглядывать заключенных и даже дотрагиваться до них. Иногда женщины исчезали на какое-то время из рабочего помещения, затем возвращались и продолжали работу. Вера, наблюдая происходящее, невольно вспомнила разговор с тем мужчиной в день прибытия: его покровительственный тон и прозрачный намек на то, что ей следует быть благодарной. «Я преувеличиваю, – попыталась успокоить она себя, – наверняка, их уводят в другое помещение для выполнения работ».

Комната погрузилась в дикую жару. Она на секунду выпустила из рук тряпку и устало вытерла лоб рукой. Жажда становилась невыносимой.

– Пить? – наглый голос охранника вывел ее из оцепенения. – Хочешь пить?

Обернувшись, Вера едва не столкнулась с наклонившимся к ней мужчиной неопределенного возраста с птичьими мелкими чертами лица и змеиными глазами. Хитрый, злобный, диковатый взгляд. Этого человека она успела выделить среди его коллег. Наглость и вседозволенность скользили в каждом его жесте и взгляде, перемешиваясь с чувством собственного превосходства. «Каким должен быть мужчина, чтобы испытывать удовольствие, утверждаясь на несчастных, почти лишенных прав женщинах?» – с отвращением думала она, глядя на него и ему подобных. Но этот зверек, определенно заигравшись, переходил границы. Не считая нужным отодвинуться, он, напротив, нависал над сидящей на полу Верой, наклоняясь все ближе. Его рука легла на ее плечо и скользнула ниже, к локтю. В эту минуту она испытала неконтролируемую животную злость, неведомую ей прежде. Ее реакция была столь внезапной, что зверек не успел отскочить: со всей силы она ударила его по лицу, а когда тот на секунду потерял равновесие, изогнувшись, толкнула ногой в живот. Вера два года занималась кикбоксингом и сейчас с удовлетворением отметила, что уроки не прошли даром. Выплеснув на него всю накопившуюся ненависть к этому месту, к этим людям с дубинками, она мгновенно ощутила удовлетворение. Он упал, а Вера, вскочив на ноги, швырнула в него грязную тряпку, которой минуту назад мыла кастрюлю. Мужчина скривился, и ей показалось, что он удивительно похож на таракана, противного и жалкого. Презрение столь явно читалось на ее лице, что даже одноклеточному существу, коим он без сомнения являлся, сложно было не прочесть столь очевидного послания. Когда он встал на ноги с перекошенным от ненависти лицом и вынул дубинку, Вера, отбежав на несколько шагов и схватив кастрюлю, наполненную грязной водой, громко и четко произнесла:

– Не смей ко мне приближаться, скотина! Я не намерена терпеть твои грязные домогательства и позабочусь, чтобы о тебе узнал консул моей страны. Я тебя прославлю в прессе, урод!

На его крик прибежали еще двое охранников. Вера выплеснула на приближающихся людей воду из кастрюли, весьма метко облив одного из них грязной жидкостью, и, осознавая, что пришел и ее черед познакомиться поближе с черной дубинкой, холодно проговорила:

– Имейте в виду – ваш начальник может не похвалить вас за подобные действия.

Она увидела испуганные лица других заключенных, оставивших в эти минуты свою работу, а через секунду почувствовала резкий удар в плечо и спину, и еще один – по бедру. Упав на колени, Вера ощутила, как острая, ноющая боль разливается по всему телу и, закусив губу, едва успела сдержать стон. На нее обрушился третий удар, и она инстинктивно прильнула к полу. Дикая боль, пронзив плечо, принявшее удар во второй раз, расползалась по спине. Все ее существо в эти секунды превратилось в боль и унижение. Лицо надсмотрщика навсегда врежется в ее память: удовлетворенно улыбаясь, он смотрел на нее сверху вниз, вертя дубинку в руках, и вдруг резко замахнулся в очередной раз. Вера поспешно опустила голову, зажмурилась… удара не последовало, до нее донесся негромкий смех. Она неожиданно приподнялась и, перехватив его взгляд, с насмешкой произнесла:

– Как тебя зовут, слабак?

– Тхуан, запомни это имя, – со злобой бросил он.

– А меня Вера. – Она смотрела на него с нескрываемым презрением. – И я тебе клянусь, что моего имени ты не забудешь.

– В камеру, – прокричал он, жестом приказывая ей встать.

– И не подумаю, – холодно ответила Вера. – И тебе советую не приближаться ко мне. Завтра я встречаюсь со следователем и на этой неделе с консулом своей страны. Благодаря тебе, мне будет, что им показать.

Он попытался схватить ее за руку, но подоспевший охранник, один из тех двух, что-то поспешно сказал, и, поразмыслив минуту, зверек отошел. Вера осталась сидеть на своем месте. Тело болело, в висках начинало стрелять. Она подошла к стене и, опустившись, облокотилась об нее, закрыв глаза.

***

Стоя в коридоре, женщина с иссиня-черными волосами с интересом наблюдала за происходящим, а едва охранники покинули комнату, выждав немного, вошла и, оглядевшись, села напротив Веры. Девушка с закрытыми глазами, казалось, не дышала, застыв в странно-неестественной, немного картинной позе: она сидела идеально прямо, согнутые колени опущены набок, руки крест-накрест, сложенные на талии, обхватывая, прижимали к телу локти, плечи расслаблены, голова слегка поднята вверх. «Это надо умудриться сидеть, как на картине, будучи избитой во вьетнамской тюрьме, – тихо засмеялась брюнетка. – Нет, это определенно забавное создание». Наконец тело, увиденное ею полторы недели назад, обрело лицо, которое она с интересом рассматривала: бледно-восковое, с четко очерченными скулами, высокими дугами черных бровей… бледность оживляли губы: очень красивой формы, чувственные, яркого природного цвета, они моментально приковывали взгляд и казались единственным признаком жизни на этом застывшем лице. Под глазами, отметила женщина, залегла синева, а запястья стали еще тоньше, чем десять дней назад. Это забавное создание ждет судьба каждой красивой вещи – неизбежное увядание, но, увы, в ее случае этому суждено произойти гораздо раньше срока. На долю секунды ей стало немного жаль этот неизрасходованный потенциал, эту на корню истребляемую красоту и женственность. Девушка, словно почувствовав пристальный взгляд, медленно открыла глаза и взглянула на сидящую напротив женщину. «Вот это глазища», – невольно отметила та. Огромные, темно-карие, обрамленные длинными, густыми, смоляными ресницами, беззащитные глаза олененка Бэмби. «Слишком осмысленный взгляд для круглой дуры», – незамедлительно констатировала она.

Вера, не отрываясь, смотрела на незнакомку, лицо которой моментально вывело ее из оцепенения: она не могла не признать, что перед ней самое необычное, интересное из всех когда-либо виденных ею лиц. «Невежливо так явно рассматривать человека», – напомнила себе Вера, но была не в силах отвести взгляд.

– Стюардесса, – прервал ее мысли негромкий, чуть насмешливый голос, – героин, 960 грамм?

– Вера, – тихо отозвалась она, покоробленная таким приветствием.

– Вера… – чуть лениво повторила женщина, словно пытаясь запомнить. – Вижу, ты начинаешь знакомиться с правилами этого зверинца.

– Ошибаешься. Совсем скоро я выйду отсюда.

– Назовем это вынужденным знакомством. Как ты, – как бы между прочим поинтересовалась новая знакомая, и Вера замешкалась, гадая интересен ли собеседнице ответ, – больно?

– Не очень, – подчеркнуто вежливо ответила она, принимая правила игры. – Я думала, будет больнее.

– Больнее будет, не волнуйся, – в голосе зазвучал странный сплав металла и игривости, – готовься. В этом зверинце ты о себе узнаешь много нового, боюсь чересчур много.

– Ты очень добра, – холодно отозвалась Вера.

– Я и доброта – сестры! – наигранно ласково произнесла брюнетка. – Ты здесь по вине «доброго» человека, или все-таки тебе следует благодарить собственную глупость?

– По вине «доброго» человека, – с грустью признала Вера. – Я не настолько глупа, чтобы перевозить наркотики в стране, где за это светит смертная казнь.

– Значит, расплатишься за то, что кто-то оказался значительно умнее тебя.

– Хитрее, беспринципнее, бесчеловечнее, – резко произнесла Вера.

– Умнее, – лениво подытожила женщина. – Работал он, а рисковала ты. Он на свободе, а ты в клетке.

– Ты мне открываешь вселенскую тайну! – усмехнулась Вера. – Может пойдешь дальше и назовешь имя моего «злого гения», Кассандра?

– О нет! Это я оставлю вьетнамскому правосудию, острому, как кинжал, быстрому, как землетрясение, безжалостному, как огонь! – она говорила нарочито растягивая слова, не считая нужным замаскировать издевку, насмешливо, с интересом наблюдая за реакцией Веры.

– Как тебя зовут? Как давно ты тут? – помолчав, глядя в глаза собеседнице, неожиданно спросила Вера.

– Элена, – отстраненно ответила женщина. – Почти два месяца.

– Откуда ты?

– Из Перу.

– Перу! Никогда не была в Перу, – оживилась Вера, – а испанский язык…

– Меня это не интересует, – безапелляционно отрезала Элена. – Не вздумай щеголять парой слов, фраз или ломаным испанским.

– Я просто пытаюсь быть вежливой.

– Избавь меня от своих представлений о вежливости, – металл в голосе вытеснил остальные его оттенки, и Вере показалось, что в этот момент он звучал наиболее привычно для обладательницы.

Если бы Элена не оборвала ее столь грубо, она бы узнала о том, что Вера, будучи на четверть испанкой, – ее дедушка, отец мамы, в возрасте 6 лет был привезен из Испании в бывший СССР – свободно говорила на родном для перуанки языке. Она бы с удовольствием продолжила общение, перейдя на испанский, – ей было любопытно понаблюдать языковые различия в испаноязычных странах и выучить перуанский сленг. «Хоть какая-то нашлась бы польза от моего пребывания здесь». Реакция Элены неприятно поразила ее, и она отметила: эта женщина явно привыкла устанавливать собственные правила даже в ни к чему не обязывающих беседах. «Ладно, – подумала Вера, – про испанский ты от меня слова не услышишь. Практикуй английский, тебе это нужнее».

– За что ты здесь? – наконец поинтересовалась Вера.

– За то же, что и ты, – отозвалась Элена. – Героин, но в отличие от тебя, не в таком количестве… – она говорила таким безучастным тоном, будто речь шла о незнакомом человеке. – Мне светит лет 10—15.

– Ты оказалась здесь… тебя подставили или…? – с интересом уточнила Вера.

– Я оказалась здесь по вине собственной глупости, – ответила Элена почти живым голосом, в смысле человечным.

– Ты сознательно провозила наркотики? – Вера с удивлением смотрела на нее.

– Да, – новая знакомая засмеялась. – Ты разговариваешь с настоящим наркокурьером. Поторопись пересесть, это заразно!

– Небольшую партию? – Вера не сводила с нее глаз… что-то определенно не складывалось в этой картинке. – Ты?

– В смысле? – женщина внезапно впилась в нее немигающим ледяным взглядом. – За большую я бы не взялась, я ж не самоубийца.

– И ты решила рискнуть 10—15 годами жизни? – изумленно проговорила Вера.

– Мне срочно нужны были деньги, – Элена вздохнула, ее голос неожиданно смягчился, – это была моя вторая перевозка. Первая прошла без помех, я получила жирную сумму. А со второй загремела сюда…

– Ясно, – Вера задумалась.

– Слишком долго мы болтаем, – спохватилась новая знакомая, – мне пора работать. Сегодня у нас выходная только ты. Я принесла тебе воды, – она протянула ей стоящий рядом стакан, отвернулась и направилась к выходу.