Текст книги "Бездна. Девушка. Мост из паутины. Книга первая"

Элена… в последние дни перуанке, ставшей неожиданным открытием в этих застенках, удалось, потеснив воспоминания и переживания Веры, занять место в ее мыслях. Люди редко производили на нее неизгладимое впечатление, Элене же с первой секунды знакомства удалось заставить ее ненадолго забыть боль и унижение, пробудив интерес и любопытство, растущие с каждым днем… Не раз Вера вспоминала, как, открыв глаза, впервые увидела женщину с волосами цвета воронова крыла, едва достигающими длины плеч, оливковой кожей и ярким, выразительным лицом, черты которого она моментально разделила на широкие, тонкие и удивительные: широкими были скулы и черные брови, тонкими – нос с едва заметной горбинкой и красиво очерченные губы, а удивительными были глаза – чуть раскосые изумруды, оттененные густыми черными ресницами. Разглядывая ее, Вера с удивлением отметила: на лице женщины отразилось нечто, чему трудно было найти определение – не то прошлое, не то настоящее и даже будущее сплелись воедино. Это открытие поразило ее не меньше самобытных черт… одного взгляда ей оказалось достаточно, чтобы понять: перед ней личность неординарная.

Всматриваясь в лицо перуанки в надежде приоткрыть ее историю, Вера пыталась представить, каким было оно пятнадцать-двадцать лет назад, и на несколько секунд перед ее глазами отчетливо промелькнуло прелестное, открытое, чарующее лицо девушки с глазами не то русалки, не то феи. Наверняка эти глаза оставили след в памяти многих мужчин… И вот прошли годы… на Веру смотрели глаза злой колдуньи, ведьмы, моментами превращающиеся в глаза хищного зверя. Неизменным остался лишь необыкновенный изумрудный цвет, взгляд же, холодный, глубокий, проницательный, горел на красивом, но давно утратившим былую нежность лице. Как у большинства умных, сильных женщин, подлинные черты характера Элены начали проступать с особой четкостью, едва ослабли черты юности. В женщине, которую встретила в серых стенах Вера, безошибочно угадывались острый ум, сила, властность, хитрость, проницательность и, увы, жестокость. Чем больше времени она проводила с Эленой, тем сильнее разгоралось ее любопытство. Изучать интересные персонажи было одним из самых любимых занятий Веры с раннего детства, чаще всего они встречались в литературных произведениях и, к сожалению, гораздо реже в окружающей ее действительности, сейчас же, осознав, что жизнь столкнула ее с человеком необычным, она принялась исследовать новую знакомую с растущим интересом и азартом. Моментами ей казалось, что та занимается тем же. «Возможно, мы нашли одинаковое развлечение», – отметила она.

Вера была неприятно удивлена явным желанием Элены ранить ее в том первом вечернем разговоре, а то, с каким интересом и увлеченностью женщина наблюдала за реакцией услышавшей болезненные доводы собеседницы, вызвало у нее дискомфорт и даже страх, после чего она ощутила необходимость дозировать общение, соблюдая золотую середину: знакомясь, не подпускать слишком близко, подчеркнуто сохраняя дистанцию. Позавчера они были вместе распределены на тюремные работы, выполнение которых давалось избитой Вере с таким трудом, что на разговоры сил не осталось, а последние сутки провели, не покидая камеры, и Вера, сославшись на неважное самочувствие, общалась с перуанкой крайне мало. Та в свою очередь, не получив желаемого общения по первому требованию, была явно недовольна. Вера же, замыкаясь в себе, демонстрировала, что отказывается превращаться в марионетку и тем более позволять обращаться с собой бесцеремонно. Но помимо этого, ей хотелось, оказавшись с Эленой в тесном, замкнутом пространстве, понаблюдать за ней – ее мимикой, привычками и отношениями с другими заключенными. В первые же часы Вера отметила, что отношения хозяин-слуга являлись нормой для этой женщины. В роли хозяйки она чувствовала себя настолько комфортно и органично, что невольно закрадывалось подозрение: подобная модель отношений была не просто знакома, но и близка ей вне этого места. В Элене не было ни капли стремления к выстраиванию равных, уважительных отношений, каждого нового знакомого властная женщина, проверяя на прочность, всячески пыталась подавить. Вера не сомневалась, что перуанка планирует присоединить ее к своей свите, полностью подчинив себе, как сделала с Лиен и двумя другими заключенными – вьетнамками Хонг и Куен. Что ж, нехотя отметила она, и с Эленой придется столкнуться, отстаивая свои границы, но Элена не Лиен, с ней идти на конфликт несравнимо сложнее и опаснее. Перуанка была хладнокровна, непроницаема и непредсказуема. Выражение ее лица оставалось бесстрастным или насмешливым, а интонации нередко менялись несколько раз в течение минуты: мягкий, мурлыкающий голос, коим она начинала фразу, неожиданно переходил в насмешливый, а затем грубый тон. Предугадать ее реакцию было крайне сложно, и совсем невероятным казалось заглянуть в ее мысли. Вера понимала: не имея ни малейшего представления о том, кто эта женщина, о чем она думает, как поведет себя через день или даже час, не только увлекательным, но и весьма полезным может оказаться изучение нечетких, едва уловимых сигналов, проскальзывающих в те мгновения, когда Элена сбрасывала маску, и призрачных фактов, на которые указывали ее неконтролируемые привычки.

Будучи неплохим психологом Вера улавливала эмоциональные энергетические посылы и обладала развитой интуицией, которая с момента первой встречи подсказывала ей: Элена далеко не та, за кого столь старательно себя выдает… вернее пытается это сделать. И сейчас это чувство обострялось с каждым часом. Перуанка, несомненно, ведет какую-то игру. Зачем? Оказывается, и в тюрьме можно встретить увлекательную загадку. Наблюдая за новой знакомой, Вере все чаще казалось, что перед ее глазами мелькает персонаж авантюрного романа: сложный, загадочный, неоднозначный.

В этой женщине все было необычно, а главное, не соответствовало ее рассказам о себе и своей жизни. С каждым разом, выслушивая очередную порцию подробностей, Верой все сильнее овладевало недоумение, граничащее с недоверием: Элена была владелицей небольшого магазина одежды. Дела в последнее время шли из ряда вон плохо, и в попытке избежать разорения она влезла в долги. Словно этого было недостаточно, на голову «бедной» женщины свалилось несчастье: тяжело заболела мать. В надежде оплатить дорогостоящее лечение отчаявшаяся дочь приняла предложение так во время оказавшихся под рукой преступников и стала наркокурьером. Вообще-то, следовало поинтересоваться здоровьем матушки и выразить соболезнования, но в те моменты, сидя напротив Элены и погружаясь в этот душещипательный рассказ, поведанный неожиданно живым голосом, чересчур живым, не преминула заметить Вера, ей показалось, что она присутствует при каком-то пошлом фарсе. Все было чересчур: бизнес на грани разорения, ссуды, взятые под огромный процент, смертельно больная мать, в нужный момент, как рояль в кустах, оказавшаяся под боком наркомафия и апофеоз драмы – доведенная до отчаяния дочь, жертвующая собой, спасая умирающую родительницу. Непроизвольно поморщившись, Вера подумала, что в эту сцену отлично вписались бы тетушки с платочками и взлетающие в небо голуби. Будучи убежденной, что в жизни имеют место быть любые сюжеты, даже подчеркнуто-мелодраматичные, Вера отнеслась бы к истории иначе, впишись та в образ рассказчика, в случае же Элены возникала невыносимая дисгармония: беззащитность, жертвенность, а главное – беспомощность, были антиподами этой женщины… вся она, от корней волос до кончиков ногтей, будучи властной, безжалостной, готовой превратить в жертву любого недостаточно сильного человека, несла противоположный выведенному в ее рассказе персонажу посыл. В разыгранном же фарсе на глазах изумленной публики банальная жажда наживы уступала место благородному порыву любящей дочери, преображая образ Элены. Жутко безвкусная театральщина… Вера боролась с неудержимым желанием рассмеяться. Едва сдержавшись, она сказала себе, что все-таки существует крошечная вероятность достоверности этой мелодрамы… в подобном случае ее реакция будет неуместной и жестокой. Услышанное она, тем не менее, не прокомментировала никак и впервые уловила легкое удивление, промелькнувшее на долю секунды в глазах Элены.

Проанализировав увиденное, Вера, доверившись собственной интуиции, готова была поклясться: Элена исполняет отрепетированную до мелочей роль. Будучи закрытым человеком, контролирующим каждое слово, она становилась на удивление откровенной, когда речь заходила о толкнувших ее на преступление мотивах. Подобно старательной студентке театрального института, она играла полученную роль с тем усердием, которое убивает жизнь в еще не успевшем родиться персонаже. А еще обладая умением не просто смотреть, а видеть, Вера с изумлением наблюдала, как несущественные, на первый взгляд, штрихи искусственным светом ложились на тщательно загримированную суть, высвечивая узкую дорожку в закулисье… За три дня Вера не могла не отметить очевидного: несколько месяцев жизни в жестких тюремных условиях были не в силах стереть наведенный годами лоск, редкую ухоженность этой женщины. В первую очередь ее внимание привлекли руки новой знакомой – столкнувшиеся в последнее время с грязной, тяжелой работой, они оставались удивительно молодыми, как впрочем, и лицо: Элена выглядела лет на 35, но Вера интуитивно догадывалась, что она старше, а в этом возрасте заморозилась не без помощи последних достижений косметологии. В тюремных застенках кожа подавляющего большинства заключенных, в особенности не юных девушек, портилась за считанные недели, в то время как кожа Элены, в прежней жизни доверенная опытному косметологу, умудрялась сохранять достойный вид, держась на запасах тщательнейшего аппаратного ухода. А вчера днем, когда Элена переодевалась, Вера краем глаза успела заметить идеально сделанную грудь… Над внешностью этой женщины неопределенного возраста трудились неплохие профессионалы, подытожила Вера, что никак не сочеталось с ее скромным материальным достатком.

Но увлекательнее всего было наблюдать за поведением и манерами «любящей дочери»: в ней не было ни тени подавленности или страха, она полностью контролировала свою жизнь даже в этих застенках. От Веры не укрылось нетипичное отношение охранниц к перуанке: они не кричали на нее, не замахивались, не толкали и даже не подгоняли. Элена держалась необыкновенно уверенно, а вела себя настолько независимо и гордо, что, казалось, ее поведение неминуемо должно провоцировать тюремщиц, но все было с точностью наоборот: они, выделяя ее, не относились к ней, как к скотине, разумеется, они не выказывали ей уважения, а скорее старались игнорировать. Она с легкостью подавляла людей, мастерски находя больные места и по-садистки ковыряясь в них до тех пор, пока ей окончательно и бесповоротно не повиновались, но и тогда изредка устраивала «порку», утверждаясь в своей власти. Странные качества для владелицы маленького магазина, усмехалась Вера, не сомневаясь: подобные навыки, отточенные до высшей степени мастерства, не приобретаются за несколько месяцев тюрьмы – и нет, они не были вынужденной мерой, а точнее частью ее натуры, ее жизни и, возможно, мира, в котором она жила. А еще был голос, голос, которым она отдавала приказы… Подобное Вера наблюдала впервые в жизни: Элена никогда не просила, но и не приказывала в общепринятом смысле этого слова. Она говорила спокойно и безучастно, но в ее тоне не было и тени сомнения в том, что приказ будет исполнен незамедлительно. Сознательно или подсознательно это ощущали те, кто с ней сталкивался, и слишком многие, не найдя в себе сил противостоять ей, сдаваясь, повиновались. «Сколько лет, – рассуждала Вера, – должно пройти в бесконечном выполнении твоих просьб, дабы выработалась непоколебимая уверенность в том, что по-другому и быть не может, и отразилась, а ведь она сама этого не замечает, в голосе?» Она привыкла к слугам, к беспрекословному подчинению и послушанию… Кем могла командовать хозяйка маленького магазина одежды в столь агрессивной форме? Откуда взялись в ней подобная властность и избалованность? Похоже, Элена настолько свыклась со своей прежней жизнью, что играя столь чуждую роль, не отдавала отчета в том, что ее интонации и жесты – те самые неконтролируемые, ставшие механическими жесты, которыми она часто сопровождала приказы – контрастировали с «новой» правдой и приоткрывали реальность, весьма отличимую от той, в которую она старалась окунуть окружающих. Менее всего сильная, жестокая, избалованная всеобщим повиновением женщина походила на слабую пешку в чужой игре.

Перуанка в свою очередь исследовала Веру, но делала это в свойственной ей манере: как только та шла на контакт, безжалостно провоцировала на проявление эмоций и принималась изучать ее реакции. Элена знала: стоит выбить почву из-под ног, и потерявший самообладание человек покажет себя во всей красе. Вера, отдавая себе отчет в том, что ее болевые точки обнажены, старалась увернуться от возможных ударов, но перуанка, словно хищный зверь, притаившись в засаде, поджидала неосторожную жертву. Вчера утром, после того, как, пожаловавшись на головную боль, Вера отвернулась к стене, Элена, приказав Куен, немного понимающей английский, заняться с ней вьетнамским, принялась учить новые слова. Прислушиваясь, Вера отметила, что Элена обладает не только живым умом, но и прекрасной памятью. Когда урок наскучил ей, она, повернувшись, лениво проговорила:

– Бэмби, иди позанимайся вьетнамским. Он тебе пригодится, необходимо знать язык своей новой страны.

– Ты так любезна, – прозвучал в ответ вежливый голос. – Как-нибудь в другой раз.

– Другого раза может и не быть, – нарочито огорченно произнесла Элена, – тебя вот-вот переведут.

– Кстати, – оживилась Вера, – а как вы с Лиен получили эту «свиту»?

– За заслуги, разумеется, – засмеялась Элена. – Мы, как раскаявшиеся грешницы, в отличие от тебя, сотрудничаем со следствием.

– Естественно, – беспечно отозвалась Вера. – Вы можете сотрудничать, вам, в отличие от меня, есть в чем каяться и о чем рассказывать.

– А еще, – театральный вздох и игривые нотки в голосе, – не нас взяли с 960 граммами героина… со смертельной партией светит только та жуткая черная дыра.

– А как вы сотрудничаете со следствием? – с любопытством поинтересовалась Вера, пропустив мимо ушей очередной укол. – Кроме того, что каетесь, разумеется.

– Разумеется, – женщина явно развеселилась. – Ты не относись так пренебрежительно к раскаянию, это важнейший шаг к возвращению преступника на путь истинный! Ну и, конечно, необходимо подтвердить раскаяние поступками, вернее информацией.

– Элена, – Вера с усмешкой смотрела в зеленые глаза, – это называется стукачеством.

– Неужели? – холодно процедила Элена, оценивающе глядя на нее. – Я думала, это называется сотрудничеством с правоохранительными органами.

– Тебе лучше знать, как это называется, – Вера улыбнулась, – я с этим миром не знакома.

– О! – игриво воскликнула Элена. – Это коварный мир, пожирающий хороших девочек и отправляющий их в лучшем случае… эээ… умолчу куда, а в худшем – на смертную казнь в страшной республике Вьетнам или на пожизненное заключение, не знаю, что предпочтительнее…

– Не представляю, что с тобой будет через пару лет в этой клетке, – бесстрастно ответила Вера. – Ты уже с ума сходишь! Бросаешься на людей, как крокодил во время засухи.

– Крокодилы на людей бросаются знатно, – констатировал отстраненный голос. – Это очень милый комплимент! А как бессильна перед крокодилом трепетная лань! – снова смех. Юный, почти беспечный.

– А как бессилен крокодил перед человеком, решившим пустить его на сумку, – с сарказмом возразила Вера. – Мораль сей басни: лучше быть человеком, чем крокодилом.

– Лучше быть человеком с крокодильей хваткой, – усмехнулась Элена. – Развивай хватку, лань!

– Зачем? – с удивлением поинтересовалась Вера. – Развивай, не развивай, а зубы лани до твоих, крокодилица, не вырастут.

– Значит такова твоя судьба – быть съеденной.

– Моя судьба – выйти отсюда, – Вера посмотрела ей в глаза, – как бы тебе не хотелось убедить меня в обратном. Обещаю попрощаться с тобой перед уходом.

– Ты в детстве долго в Санта Клауса верила, святых разных, чудеса? – неожиданно Элена искренне улыбнулась, голос смягчился. – Такие девочки, вырастая, продолжают верить в сказки.

– Сказки, Элена, случаются с теми, кто в них верит, – по-детски непосредственно выпалила Вера.

Элена ничего не ответила, а Вера, вернувшись на подстилку, отвернулась к стене и принялась обдумывать разговор: Элена улучшила свои тюремные условия, сотрудничая со следствием, значит, ей никакое улучшение не светит. Они намеренно поместили ее в самую жуткую камеру, пытаясь таким образом выбить нужную информацию, а так как ей нечего поведать, придется смириться с пребыванием в этой жуткой «катакомбе» до освобождения. А Элена сотрудничает, то есть стучит… еще одна несостыковка: она не похожа на стукача, а еще меньше – на человека, понимающего смысл слова «раскаяние».

До Веры донеслись крики, громкие шаги и удары дубинок о стены… Заключенные возвращались в камеры после выполнения работ. Не желая ни с кем общаться, она поспешно легла на подстилку и притворилась спящей. Через несколько минут на соседнюю подстилку опустилась Элена и объявила сокамерницам, что желает отдохнуть. Наступила тишина.

***

Свет в крошечном тюремном окошке утратил яркость. Совсем скоро камера утонет в сумерках, а затем ее полностью поглотит темнота. За дверью снова раздались шаги и крики охранниц, на этот раз Вера обрадовалась этим мерзким звукам, так как они предвещали вечерний поход в «комнату для мытья скота», как окрестила сие место Элена. Для Веры же эти несколько минут под струей холодной воды стали единственной отдушиной бесконечных дней. Вода, убеждена была она, очищает, лечит, уносит боль и негативную энергию…

Присев на скамейку и закутавшись в тряпку под лестным названием полотенце, Вера ждала своей очереди. Привыкнуть к разлитому в воздухе отвратительному запаху мыла и грязных тел оказалось выше ее сил, и каждый раз, переступая порог этого помещения, как и в первый день, она боролась с подкатывающей тошнотой. Резкие, визжащие голоса подгоняющих заключенных тюремщиц, их замечания в адрес женщин и мерзкий смех пробуждали неудержимое желание бежать отсюда, что есть мочи. Только вот бежать некуда, напомнила себе Вера и с грустью отмечала, что даже за воду в этом диком месте приходилось платить: дискомфортом, отсутствием личного пространства, беззащитностью перед собачонками с дубинками и полной зависимостью от их капризов, но другого выхода не было.

Надсмотрщица, та самая, что в первый вечер недоумевающе смотрела на едва прибывшую заключенную, просившую поменять мыло, остановившись возле Веры, с интересом разглядывала истерзанное плечо девушки и, стянув полотенце со спины дубинкой, рассматривала ушибы. Взгляд ее сначала был изучающим и на глазах сделался веселым, ликующим. Она сказала что-то своей напарнице и та громко засмеялась. Вера испуганно отшатнулась потрясенная этой аномальной женской жестокостью и поспешно закуталась в свою тряпку.

Когда к скамейкам вернулись Элена и Лиен, на освободившиеся места провели других заключенных, Вера же продолжила покорно ждать. Элена принялась одеваться, и Вера с интересом отметила, что перуанка обладает женственным, но в то же время очень сильным, спортивным телом, с идеально натренированными мышцами – не тонкими, длинными, характерными для танцовщиц или любительниц пилатеса, а теми, что достигаются напряженными силовыми и кардиотренеровками. «А грудь ей сделал гениальный хирург», – констатировала Вера.

– Ничего себе, – довольный голос Лиен вывел ее из задумчивости. – Сильно они тебя!

– Это выглядит страшнее, чем есть на самом деле, – бесстрастно отозвалась Вера, не желая демонстрировать слабость перед этим мелочным существом.

– Ты доиграешься, – поучительным голосом продолжила та. – С Тхуаном шутки плохи и с остальными также лучше не портить отношений, чем ты успешно занимаешься с первого дня.

– Я никогда не начинаю первая, – Вера пристально посмотрела в глаза Лиен, – но когда не остается выбора, защищаюсь.

– Смотри сама, память у них хорошая, – безапелляционно произнесла Лиен. – Как только тебя приговорят, несладко тебе придется. Я бы на твоем месте так явно не нарывалась.

– У меня память тоже хорошая, – усмехнулась Вера. – И пойми, наконец, я не боюсь их.

– А стоит бояться, особенно в твоем случае, – усмехнулась Лиен. – До тебя дойдет, когда поздно будет.

Вера окинула Лиен ледяным взглядом и отвернулась. Элена молча рассматривала стену с отсутствующим видом, явно не считая происходящее достойным своего внимания.

Вернувшись в камеру, опустившись на подстилку, Вера всматривалась в крошечное окно. Темнело. Элена повторяла с Куен выученные слова, напоследок как бы между прочим поблагодарив ее и пожелав приятного аппетита. Куен отреагировала, как получивший грамоту первоклассник. Усмешка Элены не укрылась от глаз Веры и ей стало жаль девушку, той снисходительной, унизительной жалостью, которую она не любила испытывать и надеялась никогда не пробуждать и намека на нее у окружающих. Оказавшуюся перед ней ненавистную щепотку риса Вера пыталась представить рыбой, креветкой, сыром и даже пирожком с капустой, но сила мысли, осознала она, весьма ограничена, и рис продолжал оставаться рисом, плохо сваренным и чудовищно безвкусным. Все замолкли, не сомневаясь, что как только Элена захочет общения, она его потребует, стремясь утолить свой каприз без спроса, ни капли не считаясь с желаниями сокамерниц. Ужин проходил в тишине. Вера казалась на удивление отстраненной, и наконец, Элена произнесла веселым, непосредственным голосом:

– Все, что окружает заключенных в этом месте: камеры, еда, работа, тюремщики с их криками и дубинками… – она говорила так, будто это не имело к ней ни малейшего отношения. – Моментами я смотрю вокруг и мне становится ужасно смешно… это какое-то комичное, жутко нелепое зло.

– Разве зло бывает комичным? – Вера с интересом повернулась к ней.

– Конечно, бывает! – кивнула Элена. – Это зло, срисованное с картинки, выполняемое по инструкции, очень старательное и оттого чрезмерное. Оно комично своими потугами, искусственностью. И люди, играющие в него, низкие, слабые и подлые, а не по-настоящему злые.

– Если оно чрезмерное, то каким образом становится комичным? – Вера силилась уловить ход ее мыслей. – И почему низкий и слабый не может быть по-настоящему злым?

– Все чрезмерное неестественно и оттого нелепо и смешно… – Элена задумалась, а затем продолжила отстраненным голосом, в котором все отчетливее звучали металлические нотки: – Настоящее зло – удел сильных личностей. Чаще всего оно неоднозначно, и в нем, ты удивишься, порой мелькает человечность. Ничтожество не способно на поступок по определению, жестокость для него не более чем возможность, утвердившись, испытать иллюзию силы. У этой категории зло носит карикатурный характер, полностью лишенный человечности.

– Выходит, они опасны своей слабостью и низостью, потому как утверждаться за счет бесправных превращается в потребность, – Веру поразила меткая зарисовка Элены. – Это как наркотик, стоит не получить необходимую дозу, начинается ломка… и таким образом, с каждым разом переходя границы, они теряют человеческий облик. Ты это подразумевала?

– Именно, – улыбнулась Элена. – Они испытывают неконтролируемую потребность побыстрее сломать того, кто видит их такими, какие они есть. Поэтому тот зверек, которого ты ударила, желание тебя подавить превратит в обсессию. Пока он этого не добьется, его будет съедать неуверенность, приглушённая вседозволенностью, которую он обрел здесь, и вновь пробудившаяся с твоей помощью.

– Он этого не добьется! – уверенно отрезала Вера и, подумав, добавила: – Но, по сути, для пострадавшего нет разницы, что руководит преступником – зло, комплексы или психические отклонения…

– Это легко читается в масштабе и характере преступления, – голос Элены, резкий, холодный, словно разрезал полумрак камеры. – Никто не считает преступным путь хищника, ведь, убивая и подчиняя, он гармоничен в своей природе. Убивает нередко безжалостно, утверждаясь перед стаей, но делает это не удовольствия ради, а во имя достижения конкретной цели. Так устроен мир: одни охотятся на тех, кто для них не больше, чем еда, другие питаются падалью… Перверсия случается в таких местах, как это, где те, чей удел – падаль, начинают примерять роль хищников.

– Продолжая оставаться шакалами и гиенами, – подчеркнула Вера и с любопытством спросила: – А какое оно, настоящее зло, если с ним столкнуться?

– Сильное, – ее голос снова звучал бесстрастно. – Страшное… Но в нем нет плоскости, оно не может быть однозначным, как впрочем и добро.

– В детстве я прочла определение, которое запомнила на всю жизнь: добро и зло есть лишь вечные начала природы и борьба между ними – источник жизни… – Вера, опасаясь спугнуть Элену, с осторожностью и растущим любопытством формулировала вопросы, ответы на которые помогали приоткрыть личность собеседницы. – А почему, по-твоему, добро и зло не бывают абсолютными?

– Не бывают. – Элена вздохнула и жестко проговорила: – Закрываем эту тему. У меня нет ни малейшего желания вступать в философские дискуссии относительно природы добра и зла. Ты еще, поди, церковь вспомнишь, страшилки судного дня и прочую ахинею… Меня это вгоняет в тоску.

– Я и не думала с тобой спорить, – поспешила прояснить Вера, – мне действительно интересна твоя жизненная философия… она у тебя, прямо скажем, очень необычная.

– А ты, – насмешливо произнесла Элена, – точно знаешь, что можно, а что нельзя?

– Мне кажется, что базовые вещи, да, знаю… Вообще-то законы и те же заповеди…

– «Не убивай»… – Элена пристально смотрела в глаза Веры. – Убийца – это страшно, да?

– Если идет война, то в целях самообороны…

– Война, – резко перебила женщина, – есть узаконенное массовое убийство, но убийство вынужденное и потому оправданное, и даже окрашенное в героический ореол, потому как выгодно зачинщикам этой мясорубки, которых история зачастую величает великими людьми…

– Элена, это несколько другое. Это вынужденная мера, это инстинкт самосохранения.

– И тем не менее, на войне убийство ближнего поощряется, и с количеством трупов растет количество наград солдата, ведь он убивает врагов, не так ли? А между тем, каждого убитого дома ждут родные, для которых его смерть – трагедия, а солдат-герой – убийца. Как видишь, все дело лишь в формулировке.

– Война – страшная реальность, отнимающая выбор! – Вера чувствовала, что ей не хватает слов. – Это убийство лишено личных мотивов, оно механическое…

– А самосуд? А месть? – изумрудные глаза пронизывали Веру. – Тебе еще никого не хочется убить?

– Не отрицаю, что подобное желание появится в ближайшем будущем, – с грустью призналась она.

– А как же заповеди? – в голосе скользила насмешка. – Выходит убийство – грех, но иногда и согрешить можно?

– Если совершается преступление, – осторожно подбирала слова Вера, – а закон не в силах наказать преступника, тогда да, необходимо защищать себя самостоятельно, но это самозащита!

– Или самосуд? – засмеялась Элена. – Как удобно лицемерно скрывать элементарное: человек, пусть развитое, но животное… войны, убийства есть не более чем часть природы человеческой.

– Именно, чтобы контролировать человеческие порывы, необходимы законы.

– Человек всегда подчинялся законам, – уверенно возразила Элена, – законам сильного, установившего правила. Только рамки, так называемые законы, менялись в зависимости от эпохи, места, а главное выгоды и желания правителя. Законы и мораль далеко не абсолютная величина.

– Я понимаю, но если следовать твоей логике, где проходят границы допустимого? – Вера жалела, что полумрак скрывал от нее лицо собеседницы. – Что считаешь преступлением ты?

– Предательство, – металл в ее голосе снова вытеснил любые другие его оттенки. – Предательство есть преступление. Убийство ребенка. Педофилия. Сексуальное насилие.

– Но ведь здесь, – тихо произнесла Вера, – изнасилования случаются, но ты считаешь это зло комичным.

– Это закон природы, – Элена устало вздохнула, – ты наверняка видела это в передачах о животном мире… Унижение, подавление, самоутверждение. Комичное в своей жестокости, оттого не менее страшное. Прекращаем этот разговор, ты все равно не поймешь, о чем речь.

Вера молчала. Она думала о неприкрытом высокомерии, скользившем в словах Элены, в делении зла на настоящее – удел сильных, и недозло, или точнее зло, подвластное слабым. Ничтожные слабые люди были явно презираемы ею. Сарказм, который она не считала нужным скрыть, упоминая законы, нормы и заповеди, не оставлял сомнений в ее к ним отношении… к кому же тогда относит она себя? Неужели к злу, в ее устах получившему довольно неоднозначное, но очеловеченное определение? Но какое отношение к «пути хищника» имеет доведенная до отчаяния и идущая на риск ради умирающей матери женщина?

– Элена, – мягкий голос Веры струился, подобно ручейку, – давай лучше поговорим о более возвышенных проявлениях человеческой натуры, например, о любви и самопожертвовании… тебе ведь и об этом есть что рассказать.

– Так сложились обстоятельства, – в голосе скользила едва уловимая грусть, – но эту тему мы развивать не станем.

– Как хочешь, – улыбнулась Вера. – Но позволь заметить напоследок: твой поступок очень благороден.

– Ты преувеличиваешь… – опять этот ничего не выражающий, неживой тон.

Вера задумалась: проглотила Элена наживку, уверившись, что и она поверила в ее нелепый фарс?

Элена опустилась на подстилку и закрыла глаза. Обитательницы камеры мгновенно последовали ее примеру, Вера же напротив, усевшись поудобнее, всматривалась в окно, за которым воцарилась темнота. Навязанная тишина злила и пробуждала острое желание грубо нарушить ее. Она почти решилась напеть песенку, но одернула себя в последний момент, отметив, что с ее стороны было бы наглостью нарушать покой других людей. Спать не хотелось, и в наступившей тишине Вера снова и снова слышала задумчивый голос: «Настоящее зло неоднозначно и в нем мелькает человечность». Это утверждение принесло из глубин памяти другое, литературное, ставшее эпиграфом гениального романа: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Интересно, читала ли Элена «Фауста» Гете и «Мастер и Маргариту» Булгакова? А несколько часов спустя, словно ощутив обращенные к ней мысли, привстав и увидев сидящую девушку, Элена, которой явно не спалось, неожиданно поинтересовалась: