Текст книги "Оскорбленные чувства"

Алиса Ганиева
Оскорбленные чувства

Бесспорно, теперь уже нет того священного и трепетного отношения к доносу, какое было раньше.

Александр Зиновьев. «Гомо советикус»

Глазастые такие.

Федор Сологуб. «Мелкий бес»

Художник Владимир Мачинский

Фото автора на переплете Георгий Кривошеев

1

Под моросящим дождем неуклюже бежал мужчина. «Пьяный, – подумал Николай, притормаживая на красный, – вона как его шатает». Улица уже плавала в сумерках, неверно помаргивая фонарями на алюминиевых столбах. В городских лампах, судя по всему, заканчивалась ртуть. Иван Грозный, – вдруг вспомнилось Николаю, – отравился ртутной мазью, которой лечился от сифилиса. Он втирал ее в ноги. Или ему втирали? На речке, на речке, на том бережочке, мыла Марусенька белые ножки, с кем ты, Маруська, всю ночку гуляла, с кем ты, Ма…

В мокрое боковое окно плашмя ударила большая ладонь. Николай опустил стекло: тот самый бегун. Дорогая куртка, золотое кольцо на пальце, отчего-то взбудораженная, но весьма солидная физиономия. Пьяный, но не забулдыга.

– Подвези, приятель! – неожиданным басом взмолился мужчина, нервно потирая мокрое от дождя лицо.

Я что, на таксиста похож? – обиженно хмыкнул Николай.

Надо, брат, очень надо! Я заплачу!

Ясно ж сказано, я тебе не извозчик!

Светофор вспыхнул зеленым, и сзади нетерпеливо загудели. Но странный мужчина навалился на автомобиль всем тюленьим весом, мешая ходу.

Слушай, топай отсюда! – взбрыкнул Николай, однако неизвестный вывернул перед самым его носом кошелек – тугой, пахнущий молодой телячьей кожей, и вдруг начал швырять пятисотки в салон автомобиля. Купюры посыпались Николаю на плечи, на обозначившийся мячиком живот, полетели куда-то под кресло. Сзади, на дороге, продолжали злобно сигналить.

Да ты совсем того, что ли? – бормотнул растерявшийся Николай и, секунду поколебавшись, разблокировал заднюю дверь. Мужчина, тяжело дыша, залез внутрь и плюхнулся на сиденье. Дверь захлопнулась, машина, ухнув, тронулась с места.

Николай поправил зеркало заднего вида, всполошенно закачались прицепленные к зеркалу четки. «В руках четки, в голове тетки…» – некстати мелькнуло в голове у Николая. Отражение пассажира взволнованно всматривалось в залитое моросью автомобильное окно.

Тебе вообще куда? – строго поинтересовался Николай.

А тебе? – встрепенулся мужчина.

Мне на Центральную.

И мне. Только давай в обход, покружим маленько.

Убегаешь, что ли, от кого?

Мужчина смолчал, продолжая шумно и часто дышать. Спиртным от него не воняло, и это было удивительно. Николай задумчиво уставился на мокрую дорогу. Он читал где-то, что каждую минуту семь процентов человечества находится в опьянении. Это сколько же получается? Николай поморщился, прикидывая. Пятьдесят миллионов?.. Если этот сопящий батька действительно вдрабадан, от него должно порядком нести. Возможно, запах заглушал кисет с травами, подвешенный женой у лобового стекла. Эфирные масла. Аромасаше своими руками. Неровная вышивка.

Жена сказала, машина подержанная и поэтому отравлена энергией прежних хозяев. Нужен обряд очищения. Держишь над капотом свечку, подожженную бумажной денежкой, да хоть сторублевкой, главное, чтобы та полностью прогорела, и выкрикиваешь: «За успех уплачено!» Обходишь машину двенадцать раз по часовой стрелке, задуваешь пламя, выкидываешь огарок на пустыре, и дело сделано.

Николай втянул ноздрями лавандовый воздух.

Вы слыхали? – обратился он к пассажиру, переходя внезапно на «вы». – Недавно коллега рассказывал, муравьи, они, это, общаются по запаху, знаете?

Что-что? – зашевелился на заднем сидении мужчина.

Муравьи, говорю. У них феромоны. И вот если один муравей умрет, то на нем еще эти их феромоны остаются, и вся остальная братва с ним неделю балакает, прикиньте. Пока биохимия не выветрится. Думают, что живой. И наоборот, побрызгаешь на живого муравья запахом гнилья, как будто он уже разлагается, и все, конец ему. Несут на кладбище, – Николай засмеялся. – Он, бедняга, сопротивляется, убегает назад, в муравейник, а его снова хвать – и тащат хоронить. Ну вообще, да? Дают!

Пассажир, кажется, сообразивший, о чем речь, согласно закивал. Он продолжал сопеть, и рука его нервно сжимала модную куртку в районе груди.

Я не знал, что у муравьев есть кладбища.

Да у них, наверное, и тачки есть свои, я не удивлюсь, – хохотнул Николай. Он вдруг развеселился оттого, что без всякой мысли, вот так, с кондачка поймал пассажира. – А чего «убер»-то не взяли?

Мужчина помрачнел.

Убер-бубер… Чтобы меня выследили, куда я, откуда? Нет, с меня хватит.

Да кто за вами следит?

Но попутчик снова замкнулся и замолчал.

У каждого свои страхи, – задумался Николай вслух. – Некоторые боятся телефон дома забыть. У меня дочка такая. Даже название у этого есть. Забыл. Какая-то там фобия. Микробов боятся. Постареть. Кротов, самолетов, золота, слепоты. Заболеть раком, наступить на дерьмо. Жениться. Влюбиться. Пернуть на людях. Оказаться на сцене перед толпой. Врачей, тещу, собственного отражения в зеркале. Вшивости, радиации, СПИДа, террористов. Заснуть и не проснуться, обнаружить волос в тарелке с ужином. Клоунов, компьютеров, сквозняков. Неприятного запаха изо рта. Пустых залов. Тоннелей, высоты, воды, денег, лекарств. Нечистой силы…

Вы кем работаете? – неожиданно прервал его пассажир.

Я? В строительной фирме. А вы?

В строительной? – оживился мужчина. – В какой?

И вы, что ли? – Николай снова поправил зеркало, пытаясь поймать в нем лицо собеседника.

Но вместо ответа мужчина снова вглядывался в мокрую темень.

Это мы где?

Как вы просили. Сейчас здесь по обходной проедем, а там – на Центральную.

Мужчина, кажется, стал успокаиваться. Он отвлекся от окна и произнес доверительно:

А насчет страхов… Я тоже телефона в последнее время бояться стал. Всюду глаза, понимаете?

Николай, кажется, понимал. Помутнение рассудка. Бред преследования. Эта, как ее, параноидальная шизофрения. Она прокрадывалась в город постепенно и теперь, кажется, душила каждого встречного-поперечного. Знакомые Николая все чаще во время беседы садились на свои мобильные, подложив их под теплые ягодицы, заклеивали видеоглазки ноутбуков изоляционной лентой, входили в Сеть на цыпочках, через анонимайзеры…

В уме у Николая воскресали смешные старые плакаты. «Не болтай у телефона, болтун – находка для шпиона». «Враг хитер, в нем зверина злоба – смотри в оба»… Теща прибежала из поликлиники возбужденная. Вскрылось, что склянки с мочой и калом пациентов отправлялись в коммерческую медлабораторию. И оттуда – якобы прямиком зарубежным агентам для какой-то чудовищной диверсии. Какой именно, никто не мог вразумительно объяснить, но лабораторию уже прочесывали люди из органов. А вся шумиха из-за одного случайного заявления куда следует. Бдительный гражданин. «Где бдительность есть, там врагу не пролезть»…

Николай еще раз прокрутил в голове по-птичьи растревоженные жесты тещи… Хорошо, ему далеко до пенсии. Гиблое дело. Гречка и черный хлеб. Вспомнился анекдот, услышанный вчера от Степана, коллеги по генподряду:

«– Справочная слушает.

– Алло, внученька, дай мне телефончик, ну, где пенсию платят.

– Извините, международные переговоры не заказываем…»

Николай ржал, мымра Беляева косилась на них неодобрительно. Это, мол, на что вы такое намекаете.

С работой, кстати, Николаю повезло, устроился через друга. Отдел снабжения, крупные заказы от мэрии и правительства. Недавно сдавали ледовую арену для спортивного праздника. Мелькали камеры, колыхались красные ленточки, журчали пышные речи. Потом у арены потекла стена: не успели правильно залатать стыки. Все шишки – на субподрядчика… «Надо было, – шутил Степан, – делать как китайцы, когда они свою великую стену строили. Добавлять в цемент вареного риса».

Риса Николай не любил, а часть заказанной на арену металлочерепицы, говорят, обнаружилась на новенькой крыше хозяйкиного загородного коттеджа. Марина Семенова – генеральный директор. Молодая кровь, холеные руки. Николай видел ее живьем лишь однажды, на новогодней пьянке. Зато масляный ее портрет висел в приемной для посетителей. Кисть модного художника Эрнеста Погодина. Соболиная шуба, дерзкий прищур. Легкие мазки, глазурь или лессировка. Золотая неподъемная рама. Постоянным клиентам скидки.

Машина пошла толчками, черная дырявая дорога щерилась ямами, колеса шлепали по лужам. Николай выругался. Асфальт лежал прошлогодний, заливали прямо в снегопад, вперемешку с грязью, лишь бы успеть к отчету. И вот, пожалуйста, хлябь и овраги.

Скоро? – захрипел пассажир.

Да вы ж меня сюда и загнали, что урчите теперь. Сейчас вылезем, – кинул Николай через плечо.

Дождь участился и лил густо и жадно, шлепая по кузову нахраписто, как будто мужская ладонь по мясистым женским бокам. Дворники отбивали беспокойный тахикардический ритм. По сторонам уже не видно было деревянных жилых бараков и пошел сплошной бетонный забор. Плита ограды ПО-2. Выпуклые ромбики. Надписей в наступившей темноте не разглядеть, но парочка самых крупных держалась годами, Николай их помнил. Разлапистое объявление «Тамада-баянист» с номером телефона и скособоченное, полустершееся восклицание «Россия для грустных!»

Ну что, сейчас за угол и свернем. Вы там как? – окликнул Николай болтавшегося сзади пассажира, но тот, кажется, начинал клевать носом и только прохрипел что-то неразборчивое.

«Еще не хватало, чтобы его там стошнило», – подумал Николай. Под колесами стало совсем рыхло, автомобиль заревел, взбалтывая лужу в грязную пену.

Буксуем! – закричал Николай, давя на педаль до упора. Еще и еще. Шина зацарапала сломанный край асфальта, тяжелый перед приподнялся, машина задрожала со стоном, но, не выдержав, скатилась назад, в водное месиво. Тяги не хватало совсем капельку. Вот если бы пассажир на секунду вылез из машины…

Николай обернулся. Мужчина полулежал, прильнул к боковой двери и, кажется, совсем вырубился.

Эй, дядя! – позвал его Николай. – Застряли! Вылезай.

Молчание. Никакой реакции.

Йогурт-маракуйя, – процедил Николай раздраженно, задрал ворот плаща и стал аккуратно выбираться наружу, в бурлящее и мокрое нечто.

Нога его сразу провалилась по колено в холодную воду. Николай ругнулся еще сильнее и начал осторожно, стараясь наступать в самые мелкие места, огибать утонувший багажник машины. «Этот гусь там, сзади, совсем в зюзю, он меня не подтолкнет. Ничего, сам не вырулю, кто-нибудь тормознет, поможет», – подумал Николай, ежась от зябкой дрожи. На дороге, правда, стало совсем безлюдно, только прогромыхал, обдавая его издали серой волной, неказистый большегруз.

Добравшись до задней двери, Николай пару раз стукнул костяшками пальцев по стеклу, но попутчик его даже не шевельнулся в ответ. Нос его, прижатый к стеклу, белел бесформенной блямбой.

Давай же, – промычал Николай, дернул за ручку, распахнул дверь настежь.

В тот же момент мужчина вдруг вывалился из салона и, как подкошенный, рухнул Николаю под ноги. Лоб его ударился о кривой, торчащий из лужи бордюр, руки неестественно смялись под тяжестью туловища. Короткие ноги в изящных лакированных полусапожках скрылись под черной водой. Мужчина не двигался.

Слушайте! – лихорадочно глотнув, закричал Николай не своим, а каким-то чужим, визгливым голосом. – Вы что, играетесь тут?

Присел на корточки и затряс мужчину за плечо. Тело его было совсем бесчувственно, а по лбу бежала тонкая кровавая струйка, которую тотчас смывало дождем. Один глаз замороженно пялился на пляшущую от капель дорогу. Второй прятался в землю. Мелко постукивая зубами, Николай положил подушечки пальцев мужчине на кадык и соскользнул в сторону, до мягкого углубления в шее. Замер, подождал. Пульс не прощупывался. Тогда его осенило: в мобильном должен быть фонарик; главное, не привлекать внимания проезжающих. Впрочем, машин на дороге так и не было. Выходной, нежилая окраина. Ни освещения, ни живой души.

Он включил фонарик и направил пучок света в обращенный наружу глаз. Зрачок не реагировал. По груди Николая, несмотря на пронзительный холод, покатились капельки пота. Надо было действовать. Звонить в полицию? На него, конечно, сразу повесят убийство. Нет, ни за что. Порыться в куртке мужчины, поискать паспорт, сотовый? В кошельке покойного должны быть кредитные карточки… Нет, нельзя – отпечатки.

Бежать, оставалось только бежать! Николай схватил мужчину за ворот кожаной куртки и потащил наверх, на подобие тротуара, прямо к забору. Мокрая куртка, ставшая совсем гладкой и как будто жидкой, как деготь, выскальзывала из скрюченных от натуги рук, сердце глухо бахало в своей костяной клетке. «Скорее, скорее», – долдонил Николай про себя. Оттащив труп, ударил по карманам плаща – всё на месте, ничего не выронил в лужу. Побежал к водительскому сиденью. Запрыгнул, закрылся, положил ладони на руль, выдохнул. Тронулся.

Он почему-то подумал, что купюры, брошенные погибшим в салон, сейчас мокли у него под креслом, под капающим плащом. «Зачем, зачем я впустил в машину этого чудилу!» – крутилось в голове Николая шарманкой. Он выехал на освещенную улицу и помчался сам не зная куда сквозь ливень. Валявшийся под дождем несчастный его попутчик вцепился клешнями в память. Прямо сейчас его тело лежит у бетонного забора, лицом вниз, ноздрями в грязи. Новопреставленный… Если и был по случайности жив, то теперь уж точно задохнулся. Загривок приподнят, мокрый кожаный ворот задран. Николай подумал о том, что мертвые могут двигаться и после смерти. Электрохимия. Движение сократительных мышц. Дергание конечностей, сцепление пальцев рук. Шальной поворот головы под давлением внутренних газов. Внезапный стон от игры воздуха по голосовым связкам… Может, и этот сейчас выгнулся кошкой, вздыбился колесом.

Где-то в бардачке трезвонил медленным колокольным перезвоном телефон. Разыскивала жена. Николай должен был давно вернуться домой от бывшего однокурсника. Тот зазвал Николая к себе в гости, в частный домик, которых много попадалось в городе. Хотел по дружбе заказать натяжной потолок в гостиную по оптовой цене.

Бензопила «Дружба» – неожиданно вспомнил Николай и ужаснулся, что думает о какой-то беспросветной чуши, но чушь цепко клеилась к сознанию. «Дружба». Одноцилиндровый карбюраторный двигатель. Мощность – четыре лошадиные силы. Названа в честь трехсотлетия воссоединения Украины с Россией в 1954 году. Гетманщина и Русское царство. Пятьдесят четвертый, это значит, через шесть десятков лет… Сначала восстановление дружбы, потом восстановление исторической справедливости, потом… Восстановление влажного гипсокартона… «Черт, черт, что это прет мне в голову?» – простонал он вслух.

Перезвон настойчиво повторялся. Нет, сейчас Николай не мог ни с кем говорить… «С какого колокола начинается мелодия? – вдруг встревожился он. – С малого или большого? Если с малого, то перебор похоронный. Так, кажется. Или не так?» Николай навострил ухо, как будто от порядка колокольных нот зависело его будущее. Но мелодия внезапно оборвалась.

Он в который раз обогнул облупившийся бывший Дворец пионеров и понял, что кружит вокруг одного и того же квартала, по одним и тем же перекресткам. А что если его приметили дорожные веб-камеры? Впрочем, потоп, наверное, выбил их из строя. Николай притормозил у ближайшей обочины, заглушил двигатель и тупо уставился на пузырящееся лобовое стекло. У его матери была аллергия на дождь. Когда с неба лило, у нее краснели глаза, сип голос, вскакивали прыщи. Она боялась дождя, запирала окна, уходила в дальнюю комнату. Боялась… Тот мужчина сказал, что он боится.

Николай снова и снова прокручивал в памяти, как неизвестный вываливается из его автомобиля. Лбом о бордюр. О бордюр. Вибропрессованный бортовый камень… Рука Николая дернулась с дужки руля и судорожно нажала на клаксон. Какие-то размытые силуэты, бегущие мимо, по тротуару, замерли посмотреть, откуда гудок, и тут же юркнули в дом, складывая зонты. Это была кофейня.

Уже через несколько минут Николай тоже сидел внутри. Он услышал, как его собственный голос совершенно независимо от него и довольно бойко обратился к официантке и потребовал чашку кофе.

И молоко не забудьте.

Молоко закончилось, – ответила официантка. – Могу предложить американо.

Николай согласно кивнул. Официантка была юной, наверное, ровесницей его дочери. Волосы, заплетенные в косу. Бордовый фартук. Легкое косолапие. Она скрылась за столиками, где, сдвинув макушки, жужжала веселая молодежь. Кафе оказалось людным. Мужская компания громко гаганила в углу. Широко обнажали десны, блестели золотыми зубными коронками. Николай почему-то вспомнил подругу жены, которая подцепила гепатит в городской стоматологии. Зубная паста Colgate. Якобы в переводе с испанского это означает «иди и повесься». Иди и…

Николай схватился за гудящую голову, не в силах избавиться от крутящейся в ней ерунды. Думать о чем угодно, лишь бы не вспоминать пустой и влажный взгляд того, кто расстилался сейчас ничком под дождем, в темноте. Николай пощупал свои штаны – мокрые насквозь, недолго и простудиться, оледенеть. Снова промелькнул в голове никчемный вопрос: почему горячая вода превращается в лед быстрее холодной?.. Если ночью ударят заморозки и лед скует лужи, что станет с его покойным попутчиком? Его, небось, уже совсем затопило.

Официантка звякнула перед Николаем кофейной чашечкой. Черное донышко, белая каемка. Отвернулась, пошла на зов смеющейся компании. Вот самый громкий, с золотыми коронками, рассказывает что-то шутливое, она смущается, вертит косой. Над ними, на плоском экране, подвешенном на стену, беззвучно идут местные новости, кадр за кадром. Осмотр поврежденных электропроводов, старушка в байковом халате, с коричневыми руками жалуется на отсутствие света, гладко причесанная ведущая в студии беспорядочно двигает ртом.

Николай пригубил кофе и зажмурился от горечи. Снова поднял взгляд на экран. Показывали какого-то чиновника на фоне городского пейзажа. Знакомое, но при этом незапоминающееся лицо, овальная фигура, лихо расстегнутая модная куртка…

Неужели! Вдруг Николая пронзила острая, буравящая догадка. Он вперился в лицо говорящего. Как же он его не узнал? С экрана прямо на Николая глядел и вещал его недавний попутчик. Верно ли, правда ли? Николай зажмурился и вновь распахнул глаза. Да, это был тот самый мужчина. Тот самый, оставшийся валяться на дороге. Сомнений быть не могло. Николай от волнения сделал огромный глоток, обжегся, спешно выплюнул кофе на блюдце, вытянул губы трубочкой, всасывая воздух. На экране продолжал энергично покачивать подбородком Андрей Иванович Лямзин, не кто иной, как областной министр экономического развития. Ныне покойный, о чем пока никто, кроме Николая, не догадывался.

Его затошнило, и мучительно захотелось в туалет. Он встал и пошагал в уборную быстрой, но заторможенной походкой.

2

– Стойте, совсем ничего не украли? – изумилась секретарша Анечка.

– Официально никаких комментариев, но журналист из «Сирены», как его, Катушкин, пишет, что у покойного при себе нашли кошелек и телефон. Только плата промокла, – кивнул Степан.

– То, что сочиняет ваш Катушкин, надо делить надвое. Вот передадут в нормальных новостях, тогда и узнаем, – раздраженно окоротила его Беляева и начала с шумом заправлять степлер.

Николай сидел в углу кабинета отдела снабжения и подавленно чинил карандаш. Коллеги с утра обсуждали кошмарную новость, перемалывая одно и то же на разные лады. Начальство побежало куда-то наверх совещаться. Внезапная смерть министра Лямзина угрожала большим строительным проектам фирмы. Информационная лента волновалась. Интернет стоял на ушах.

– Странно, как он оказался на обходной один, – в который раз произнесла Анечка.

– Странно, что его вообще нашли, – с охотой откликнулся Степан. – Туда «Водоканал» никогда не доходит. Они даже на главной площади лужу третий год не могут выкачать. А тут вдруг решили проехаться по городу, осмотреть последствия ливня. Слышь, Коля? Опомнились. А не то министр до сих пор бы на обочине валялся. Его бы уже собаки ели.

Николай мыкнул нечленораздельно. Беляева яростно защелкала степлером. Все в отделе откуда-то знали, что у нее алопеция. Очаговая потеря волос. Беляева тщательно скрывала проплешину шиньоном. «Шиньоны и парики, покупаем волосы дорого» – такое объявление висело у Николая в лифте. Дочь вчера за завтраком рассказывала, раньше при дворах по утрам носили черные парики, днем коричневые, а вечером белые. Принцип контраста. Вчера за завтраком – еще до катастрофы… Деревянные юбочки с красной каймой падали из-под точилки, карандашный грифель матово поблескивал.

А сколько он там пролежал? – спросила Анечка.

Елкин пень, мы ж вместе сводку читали. Не больше двенадцати часов. Ничего другого пока не сообщают, – отозвался Степан, вышагивая по комнате. – Ты, Коль, как думаешь, сам умер или кокнули?

– Мог и сам… – промямлил Николай.

Слыхали анекдот? – гоготнул Степан и, как всегда, не дожидаясь ответа, продолжил: – Спорят банан и сигарета, у кого смерть страшнее. Банан говорит: «Моя смерть ужасна. С меня снимают кожу и съедают живьем». А сигарета ему такая: «Это еще ничего. Вот мне поджигают голову, а потом еще сосут через задницу, чтобы голова не гасла».

Степан сипло заржал. Анечка покраснела. Беляева поджала губы и возмущенно загромыхала ящиками стола.

А такой знаете? – воодушевился Степан, не обращая на нее внимания и продолжая ходить из угла в угол. – Появилось у мужика черное пятно на потолке, а через день он умер от инфаркта. Потом в другой квартире – то же самое, жилец заметил черное пятно на потолке. И тоже на следующий день умер от инфаркта. И тогда пятно возникло в квартире у Иванова…

Надоели эти анекдоты, – шумно вздохнула Анечка.

Пятно, значит, у Иванова, – повысил голос Степан. – Тот звонит в ЖЭК. «Але, – говорит, – у меня тут черное пятно на потолке. Можно отремонтировать? Хорошо. А сколько это будет стоить?» Ему на том конце что-то ответили. «Сколько?» – переспросил Иванов – и умер от инфаркта.

Степан снова захрюкал.

Когда вы умрете, Степан, я тоже посмеюсь, – отрезала Беляева, встала и вышла из комнаты. В коридор хлынули оживленные голоса; мимо их кабинета, в облаке мужского гомона, простучали женские каблуки. Анечка подскочила к двери, выпорхнула следом, потом просунула голову внутрь, оповестила страшным шепотом: «Семенова приехала!» – и снова скрылась.

Ну, гендиректорша здесь, значит, дело горячее, – заключил Степан и подсел к Николаю. Тот кончил крутить карандаш и теперь тупо хлопал глазами, глядя на лежавший перед ним настольный календарь, на котором снизу стояли числа месяца, а сверху, под надписью «России верные сыны», на фоне золотых куполов скакали куда-то в закат конные богатыри.

Степан посмотрел на Николая, вздохнул и спросил еле слышно:

– Знаешь ведь, что Семенову нашу на допрос вызывали?

Николай встрепенулся:

Зачем?

Как зачем? Лямзин ведь ее хахаль был. А ты не в теме, что ли?

До Николая все время долетали какие-то смутные намеки и слухи, но за всю прошлую бессонную ночь он почему-то ни разу о них не вспомнил.

И что? – уставился он на Степана.

А то, что вчера она вроде как ждала его к себе. Лямзин шофера отпустил, поехал к ней на такси. И вроде как доехал. Но к ней не поднялся. Семенова так его и не дождалась. Якобы. Может, звездит. Теперь, небось, прибежала документы жечь.

Какие документы?

Коля, не тупи, – Степан затараторил быстрее, скатившись в скороговорку, – ты думаешь, почему мы самые крупные тендеры брали? Лямзин все чужие заявки отклонял, придумывал поводы. Сроки, мол, не те или оформили криво. А мы в дамках. Ледовая арена – у нас, новая поликлиника – у нас, реконструкция вокзала, на которой мы три года сидели, пилили, – тоже у нас. А это, помнишь, транспортный мост…

Помню, как же. Там неожиданно оказалось, земля не городская. Пришлось выкупать у левой конторы.

Правильно, а контора чья? – хитро прищурился Степан.

Хрен его знает.

Семеновой! Только на мужа сестры оформлена. Так что ей из бюджета аж дважды отстегнули. И за землю, и за подряд. А Лямзин помогал. Ну и себя не забывал. Баловал откатиком.

И как его не раскусили до сих пор? – удивился Николай, стряхивая с себя оцепенение.

Видать, все-таки раскусили. Лямзин в последнее время ходил по лезвию. Мне ж наш управляющий сегодня выдал, что, по слухам, покойника травили этими, как их, анонимками. Типа, всё знаем, всё расскажем кому надо. Доложим губернатору. Ну или что-то в этом духе. Вот он и мандражировал.

– Значит, доносчик его и убил? – выпалил Николай.

Степан зацыкал, махнул на него рукой:

Это только слухи, и ты лучше помалкивай.

В коридоре снова раздались отдаленные звуки, гул шагов, чьи-то неразборчивые восклицания. Степан встал, приоткрыл дверь, выглянул наружу, пожал плечами, потом метнулся на свое рабочее место и заерзал мышкой компьютера в поисках новых известий. Николай тоже уставился на экран, на страницу городского форума. Обсуждали убийство министра. Но взгляд его плавал, и он не мог сосредоточиться. «Возрастной жир боится, как огня, обычной дешевой…» – завлекала его яркая пульсирующая картинка сбоку. «Чтобы в 65 лет выглядеть на 43, возьмите в привычку за 10 минут до сна…» – не договаривала вторая. Отовсюду моргали висящие бока, розовые бородавки, раздувающиеся до третьего размера женские грудки.

Степ, у нас же перерыв вроде. Я с дочкой обещал пообедать, – произнес наконец Николай, отрываясь от экрана. – Через час вернусь.

Давай, – отозвался Степан не глядя.

Николай спешно оделся и вышел на улицу. Было ветрено, зябко, промозгло. Иногда в лицо ударяла заблудшая капля. Небо как будто распарывалось по швам на серые, клочковатые лоскуты. Николай вспоминал потерянный взгляд Лямзина. Выходит, за ним и вправду следили. Это не паранойя, а ровно наоборот. Или ровно наоборот – это тоже диагноз? Кажется, прония. Когда веришь в заговорщиков, которые пытаются тебя не погубить, а спасти. В памяти всплыла некстати история учителя музыки из Хорватии, пережившего одно крушение поезда, одно авиапроисшествие, три автоаварии. Два раза горел, один раз тонул в ледяной воде. Падал в пропасть – зацепился за дерево. Невидимое спасение.

Путь Николаю преградил одноногий молодой мужчина в военной форме, на старых деревянных костылях. Резиновые рубчатые наконечники костылей ввинчены в мокрую грязь, на грудном кармане куртки – бант из георгиевской ленточки, на загорелом лбу – гармошка морщин.

Не будет сигаретки ветерану Донбасса? – вежливо поинтересовался безногий.

Не курю, – ответил Николай и, аккуратно обогнув ветерана справа, двинулся дальше, к своей машине.

Слушай, ты, борзый, – застучал ветеран костылями следом, – пока ты грел свою задницу в тылу, я нашу общую родину защищал, понял?

Понял, – покорно ответил Николай, роясь в кармане в поисках ключей.

Я за таких же русских, как ты, ноги лишился.

Я вас не просил, – ответил Николай.

Дай на протезы, добрый человек. На лекарства дай, а! Нас, ветеранов, чинуши кинули! Поматросили и бросили! Пожертвуй пару тысяч, слышишь! – голос попрошайки вдруг резко стал добрым, масленым.

Николай молча полез в машину, а ветеран кричал все громче и громче, пока не раззадорил сам себя до ругани.

Да ты не лучше фашистов, унитаз обдолбанный. Я, гондурас вареный, твои номера запомнил, понял? Я не один, нас много! Мы тебе, педрила, капот расцарапаем…

Дальнейшие угрозы потерялись в реве заводящегося мотора. Николай медленно развернулся. «Фашист! Фашист!» – снова послышался ор разгневанного ветерана, и машина стала осторожно выезжать со двора, еще залитого глубокими лужами после вчерашнего ливня. В зеркале заднего вида дрожало отражение одноногого. «Еще десять лет, – подумалось Николаю, – и людям начнут выращивать конечности искусственно, только плати». Нужна только чья-нибудь мертвая нога. Каркас. Потом добавляешь туда мышечные клетки нового хозяина, кладешь в инкубатор, подключаешь кислород… Можно ли было оживить Лямзина? Искусственное дыхание. Николай даже не попробовал. Возможно, тот был еще жив. Как определить? Заявление о смерти – статья 66…

После бессонной ночи голова его работала вполсилы. Дома жена допрашивала, где он так промок. Соврал, что не мог завести машину, толкал сзади. Придавал импульс. Импульс – масса, умноженная на скорость? Кажется, так. Скорость семяизвержения – пятьдесят километров в час… Николай посмотрел на качающуюся стрелку спидометра, потом выше, на лобовое стекло – и вдруг заметил, что под дворником к стеклу прижата сложенная бумажка. Он затормозил, выскочил из машины, выковырял пальцами… Плотный лист для принтера, черные порошковые чернила. Крупными буквами горизонтально отпечатано: «Убийца». Всего одно слово. Николай одеревенел. Кто? Кто подложил бумажку? Он оглянулся воровато. На выезде со двора – никого. Только усталая мамаша тащила за собою мальчика с ранцем и угрюмо чесал куда-то мужчина с пакетом. Ветеран, неужели ветеран?

Николай вернулся в машину смятенный и газанул. Руки на баранке дрожали, и несколько минут в мозгу его копошилась одна тяжелая чернота. Потом из обрывков начали складываться мысли. Положим, записку подсунул одноногий, но кто его нанял? Наняли или сам? И зачем, и зачем Николай не дал ему денег? Ведь можно же было отстегнуть. А если не калека, то кто? Выходит, за ним следили.

Брошенная записка тряслась на соседнем сидении. «Убийца!»… Николай соображал, как вычислить автора. Говорят, раньше по шрифту можно было выйти на печатную машинку. Легко ли по чернилам узнать номер принтера? И если да, то справится ли сам, без криминалистов? Но подумав о криминалистах, Николай совсем расквасился. Вот если бы чернила были цветными. Он слышал, что цветные принтеры кодируют свой автограф на каждом листе бумаги. Маленькими, еле видимыми желтыми точками.

Впереди остановился троллейбус. В мутном заднем стекле колыхались размытые лица пассажиров. Показавшийся снаружи водитель в оранжевой жилетке полез на заднюю лесенку присобачивать троллейбусу отцепившиеся рога. Троллейбус… В Мурманске самый северный в мире, а самая длинная линия где? В Крыму? Водитель кончил возиться с проводами и бодро спускался вниз. Водитель – это ведь от слова «предводитель», начальник? Или от чего? А шофер по-французски «кочегар», дочь говорила. Почему кочегар? Видать, потому, что первый транспорт топили углем. Поезд возник раньше автомобиля… Троллейбус медленно тронулся, и Николай почему-то – за ним, не объезжая.

Ему захотелось выбросить треклятую записку. Но как? В окно? Он дотянулся до соседнего кресла правой рукой, развернул бумажку, покосился на нее. «Убийца!» Да еще и с восклицательным знаком. Может, кто-то из коллег? Беляева, озлобившись, улепетнула куда-то. Николай представил, как она, ссутулившись, запихивает бумажку под дворник. Но откуда она узнала? Нет, это все бред, это ему снится. Снится. Николай схватил листок, смял что есть силы и не глядя вышвырнул в спущенное стекло, под мокрые колеса. И тут же услышал, как громко, требовательно заурчал его живот. Но остановиться, отдышаться, зайти в кафе поесть он был не в состоянии, пальцы все еще не желали уняться от дрожи. «Кто, кто, кто», – бормотал Николай, но уже автоматически, тупо, как заводской станок, как пулемет. Одно и то же, одно и то же.