Текст книги "Египетский дом"

Девушка, реклама, интернет

В этот раз мне досталось место у окна, из которого видны угол 14–й улицы и Восьмой авеню, реклама банка, спины автобусов, помеченные метровыми номерами, юркие желтые пятна городских такси. Время от времени оттуда доносится сирена полицейской или пожарной машины. Идет дождь. Я слежу за струйками, стекающими по стеклу. Еще мне виден светофор. На красный свет поток машин останавливается, уступая дорогу пешеходам под зонтиками. Дети, на что похож раскрытый зонтик? Детям всего мира раскрытый зонтик напоминает гриб. Сегодня первое сентября. День знаний на родине. Кто–то из русских друзей в фейсбуке уже написал: «Просвещение или смерть!» Но здесь, рядом, нет ни одного человека с сантиментами по этому поводу. Все распаковывают коробки, устанавливают мониторы, деловито подключаются. И так каждые полгода. Где–то за неделю до переезда появляется девица с планом этажа в руках. К ней подскакивают менеджеры. Что–то там сверяют. Волнуются только неопытные. Они едва успели расставить книжки по программированию, пригреться на новом месте, как нужно снова паковаться и перемещаться. Через пару переездов всем уже наплевать. Некоторые даже коробки не разбирают. Никто на себе, конечно, столы не таскает. Для этого нанимают здоровенных мужиков–грузчиков. Я уж и не помню, сколько их тут перебывало за восемь лет. Почему–то все на одно лицо и в одинаковых футболках. Понятия не имею, как их отличают друг от друга, особенно когда они выстраиваются в очередь за бифштексами в нашем кафетерии. У меня всегда такое ощущение, что они пытаются съесть побольше халявного мяса, ну там, на день вперед. Кто бы мне сказал, во сколько обходятся такие переезды с места на место? Ребята, которые копаются рядом, конечно, не знают. Они вообще контрактники из Индии. Откуда им знать. Нас и так осталось четыре человека, не считая менеджера. Он тоже индус, кстати. Опаздывает, как всегда, вернее, преднамеренно не торопится. Не могу смотреть, как они ему стол собирают и сервер Linux подключают при том, что он забыл, когда кодировал в последний раз. Есть в этом что–то подобострастное, если я правильное слово вспомнила. За американцами такого не наблюдается. Помочь – пожалуйста, но чтобы вот так – нет. Я вообще люблю сама все делать. Не знаю почему. Из чувства независимости, наверное. Кое–кто говорит, что гипертрофированного. Возможно. Зато я никому ничего не должна. А вот и первый звонок на новом месте. Мама. Не отвлекай, пожалуйста, у меня много работы, говорю. Это ложь. Абсолютная. Работы никакой. Вообще. А ведь когда–то все было совсем не так. Впрочем, если ударяться в воспоминания, то надо решить, откуда начинать playback11
  Здесь: открутить назад.


[Закрыть].

Начну, пожалуй, с себя. А что тут такого? К тридцати годам я поняла, что люди говорят только о себе. Это единственная волнующая их тема. Бывают, правда, варианты. Попадаются редкие исключения, которые все же спрашивают, как живешь, как твои дела, но только для того, чтобы незамедлительно переключиться на пересказ дел своих. Другой вариант – тебя вообще не спрашивают. Вопросительная интонация таким людям в принципе не свойственна. В этой группе пока побеждает мамина приятельница из Бруклина, которая умудряется любую тему – от невинного прогноза погоды до ядерных испытаний в Северной Корее – подчинить работе своего кишечника. Мне почему–то всегда неловко говорить о себе, но что–то все–таки сказать придется. Мы с мамой живем в Бронксе. Был с нами и папа. Был, да умер. Переезд из Питера в Бронкс дался ему с трудом. Наверное, его эстетическим чувствам был нанесен непоправимый ущерб, который он так и не смог восполнить. Кто бывал в Бронксе, поймет, о чем я говорю. Они с мамой тридцать лет выступали в Ленинградской областной филармонии. Мама исполняла романсы, папа аккомпанировал на фортепьяно. Она и теперь нет–нет да и запоет: «Летит, летит по небу клин усталый» или «Отцвели уж давно хризантемы в саду», но тут же начинают стучать соседи сверху, и мама смущенно замолкает. Иногда ее приглашают спеть в доме для престарелых. Выступать там она не любит, хотя всегда возвращается с роскошным букетом. Видимо, в ряду слушателей ей видится «промежуток малый», как «будущее место» для нее. Про себя могу только сказать, что школу я заканчивала тоже здесь, в Бронксе. Не вдаваясь в подробности, замечу, что было это не так уж и страшно. С кое–какими ребятами я дружу до сих пор. Все стремятся отсюда уехать, а я не могу, не оставлять же маму. Здесь хоть кто–то говорит по–русски. Переехать в Бруклин она категорически отказывается. Помню, кто–то из моих наивных друзей–американцев радостно сообщил ей, что ездил в «Маленькую Рашу» на Брайтоне и увидел настоящих русских. У мамы вытянулось лицо, когда я ей это перевела. «Да я сама таких русских не видела, когда в Петербурге жила. Откуда они только понаехали?» – с каким–то несвойственным ей вызовом передернула плечами мама, но попросила перевести что–нибудь вежливое. Короче, мы так и живем в Бронксе. Здесь же я закончила муниципальный колледж. Это что–то наподобие техникума, то есть для совсем неперспективных. Скажем так. Пытаюсь вспомнить, чему я там научилась. Быстро печатать, кажется. Это все. Перед самым окончанием мисс Отиз стала нас готовить к интервью. «Забудьте о джинсах, – первым делом сказала она, похлопывая накладными ресницами. Густые ресницы такой длины носят только в Бронксе. Настоящие нагуталиненные зубные щетки. – Мальчикам – белая рубашка, галстук. Девочкам – тонкие колготки под юбки. Всем – пиджаки». Ну и еще пара таких же деловых советов. И все же я обязана кое–чем этой мисс Отиз. Она позвонила мне уже после окончания колледжа и предложила зайти к ней поболтать по старой дружбе. Дружбы не было никакой, но такими предложениями не разбрасываются. Мы начали с ритуальных взаимных комплиментов, от которых перешли к вопросам, вернее, спрашивала мисс Отиз, пока я пыталась представить ее лицо без этих ужасных ресниц. Возможно, оно бы мне нравилось больше. Выведав, что я работаю кассиром два часа в день в супермаркете, мисс Отиз перешла к делу:

– Не хочешь попытаться найти настоящую работу, скажем, в банке? Ты умная девочка, у тебя должно получиться.

Что тут сказать? Я кивнула. Тогда мисс Отиз приоткрыла тайну нашей встречи. В Ситибанке есть несколько мест data entry22
  Клерк для введения информации в систему.


[Закрыть] для выпускников колледжей без опыта работы.

– Ты же быстро печатаешь, да? Это все, что им нужно.

Благодарность подразумевалась сама собой. Получив несколько положенных наставлений и телефон агента по найму, я удалилась.

У агента оказался приятный голос. Он даже обрадовался, узнав, кто дал мне его номер. «Ты про Ситибанк что–нибудь знаешь?» – спрашивает. «Откуда? – думаю. – У меня там даже счета нет», – но сама молчу. «Ладно, – говорит. – С тебя спрос маленький. Выпускница без опыта работы. Веди себя скромно, но уверенно. Обязательно надень пиджак». И еще что–то такое, уже не помню что. Вызов на интервью пришел на следующий день. Я страшно занервничала, даже в библиотеку сбегала, хотела там найти что–нибудь про этот банк. Не нашла. Википедии тогда еще не было и никакой особой информации в интернете тоже. «Главное – хорошо выглядеть», – сказала мама. Мне кажется, слово «интервью» вводило ее в заблуждение. Как бы там ни было, наглаженная и прилизанная, я пришла на интервью в назначенный час. Меня проводили к даме не только с накладными ресницами, но и с наклеенными ногтями. Дама взглянула мельком на мое резюме и говорит: «Так ты в Бруклине живешь?» Почему–то они все думают, что раз ты русская, так в Бруклине должна жить. Насколько я помню, это был единственный заданный мне вопрос. Потом дама стала говорить о том, какая это честь и радость, но в то же время и большая ответственность – работать в Ситибанке. Я кивала. Так прошло полчаса. Видимо, именно столько времени было отведено на нашу беседу, вернее, монолог дамы. На прощанье она протянула руку, слегка царапнув мою ладонь длинными ногтями. Через два дня я получила по почте большой желтый конверт с договором. «Это начало твоей профессиональной карьеры», – торжественно изрекла мама. Кажется, она потом потихоньку всплакнула.

Уже через неделю, цокая новыми туфельками, я шла по Уолл–стрит мимо Нью–Йоркской фондовой биржи и Федерал–холла к дому сто одиннадцать, занимаемому Ситибанком. Впереди поблескивала Ист–Ривер, позади высился готический шпиль церкви Троицы. Живя в Бронксе, я отвыкла от таких величественных красот. Сердце колотилось в предчувствии чего–то важного. После оформления всевозможных бумажек и знакомства с правилами работы меня отвели на десятый этаж. Гримасу разочарования при виде закутка, где мне предстояло работать, заметила сопровождающая. «Ну, – сказала она, – там в конце коридора есть холл с окнами. Можешь наслаждаться видами во время ланча, а пока почитай инструкции, компьютера у тебя все равно еще нет». Тоска, словом. Телефон только внутренний. Знала бы, книжку принесла почитать или журнальчик. Хорошо, через полчаса еще двух девчонок привели. У кореянки Джун Вонг и то лицо вытянулось, когда она свое рабочее место увидела. Зато Кейла Родригес попалась веселая, и с ней мы так расхохотались, что к нам пришел знакомиться Стас Беликофф из соседнего кубикла. Мужчина еще молодой, но уже представительный, с редеющим чубом и намечающимся под пиджаком животиком. «Веселитесь, девчонки, – говорит, – пока у вас работы нет». «У нас и телефонов нет, – говорю, – а мне позвонить надо». Уж очень мне хотелось позвонить мисс Отиз. «Так звони с моего», – предложил Стас. Вот что значит коммуникейшн скиллс33
  Умение общаться с людьми (англ.).


[Закрыть]. И я позвонила. Мисс Отиз обрадовалась несказанно, даже стало как–то удивительно, что я приношу людям столько позитивных эмоций. «Конечно, обрадовалась, – совсем не удивилась Кейла. Она была гораздо опытней нас с Джун. – Ей куска два агент отвалил за тебя, а уж сколько ему перепало от банка, сказать не могу».

Ну, а потом начались будни, или, как говорят на Брайтоне, пошли «вырванные годы». Это означает, что весь день перед глазами у меня мелькали зеленые цифры на черном экране монитора. Где–то в далеком Чикаго жил стареющий господин мэйнфрейм44
  Большой универсальный сервер со значительными ресурсами ввода–вывода.


[Закрыть], который, отдуваясь и пыхтя, проделывал загадочные операции с этими самыми цифрами, сбивая их в огромные файлы. Файлы летели обратно к нам на Уолл–стрит, в кубикл Стаса. Что он там в них видел, я и по сей день не знаю. Иногда он заходил в наш закуток и говорил: «А ну, девчонки, кто из вас напортачил?» И мы долго ковырялись в длиннющих бумажных лентах, пытаясь понять, какая цифра не попала на экран или встала на место другой. Называлось это введением информации.

И не было на свете ничего скучнее.

Довольно скоро мне надоело ходить на ланч в кафетерий Ситибанка, и я присмотрела «Старбакс» за углом. В теплую погоду служащие всех окрестных офисов выходили на набережную Ист–Ривер со стаканчиками кофе и бутербродами. Отсюда можно было любоваться круизными кораблями у причала, силуэтом Бруклинского моста в отдалении или просто безмятежно болтать. Ближе к зиме подули холодные ветры, набережная опустела. К тому же стало рано темнеть. Теперь я быстренько выбегала на ланч в соседнюю кафешку и вставала в очередь за оживленными девушками в шубках и кроссовках с белыми носочками поверх черных колготок. Прислушиваясь к их болтовне, я думала о том, что, несмотря на все ожидания, жизнь моя почти не изменилась. Среди тысячи окружавших меня людей я чувствовала себя завалившимся зернышком, так и не проросшим в мощное корпоративное тело. Мне было скучно. Иногда, устав от мелькания цифр на экране, я подходила к окну в холле на десятом этаже и подолгу смотрела вниз на бесконечную ленту машин с зажженными фарами, текущую по хайвею вдоль реки.

– Ну все! Мне надоели ваши мрачные физиономии!

Кейла решительно настроилась бороться с моей хандрой и втягивала в эту борьбу Джун, которой, в общем–то, было на все наплевать.

– А что ты предлагаешь? – вяло поинтересовалась я.

И Кейла потащила нас на аэробику, благо за это не надо было платить. Теперь два раза в неделю после работы мы переодевались в трико и кроссовки и спускались в просторную комнату на восьмом этаже, где под самбу повторяли за инструктором замысловатые движения перед зеркалом. Тогда, глядя на непроницаемое лицо Джун, с которым она проделывала несвойственные ее худенькому тельцу вращения тазом, и Кейлу, состоящую из вогнутостей, органично переливающихся в выпуклости, я, наверное, поняла, что такое мультикультурализм.

Заметное оживление стало наблюдаться и вокруг нашего закутка. Время от времени этаж почти пустел: сотрудники собирались на таинственные совещания, откуда возвращались, что–то оживленно обсуждая.

– Большие дела задуманы, большие дела, – сказал как–то Стас, склонясь надо мною и следя за мельканием цифр на мониторе. – Детка, ты работаешь в разбухшей корпорации, которая все больше разбухает и разбухает… Знаешь, чем это все однажды кончится…

До меня донесся запах алкоголя. Он все чаще стал приезжать во второй половине дня, ссылаясь на всевозможные причины. Прошел то ли месяц, то ли два. Не помню. Наконец волнение моря серо–синих пиджаков докатилось и до нас: по имейлу пришло письмо о слиянии Ситибанка со страховой корпорацией «Трэвэлерс». С этого дня мы стали работать в самой крупной финансовой компании мира. Нам раздали красные зонтики, бренд «Трэвэлерс». Кто–то придумал подрисовать красную дугу над буквой «т» в логотипе Ситибанка. Получилось красиво. Потом последовал праздничный банкет с шампанским. Все возбужденно говорили о взлете наших акций на фондовом рынке. Кейла мечтала о домике в Апстейте, Джун загадочно улыбалась, а я решила под шумок сбежать домой. В полумраке закутка без пиджака и галстука сидел Стас. Судя по всему, он пил не только шампанское. Я остановилась в нерешительности.

– А–а–а, это ты, девочка…

В его руке булькнула плоская фляжка.

– Ты даже не представляешь, что они сделали… Они разбили наконец это чертово стекло55
  От англ. glass – стекло.


[Закрыть].

– Какое стекло? Ты что, напился? – не поняла я.

– Да ты совсем необразованная. Про Великую депрессию слышала когда–нибудь?

Я обиделась.

– Так вот, тогда закон приняли, Гласса – Стиголла называется. В тридцать третьем году, когда нас с тобой еще не было. И закон этот по сей день запрещает слияние коммерческих банков со страховыми компаниями. Во избежание еще одной такой депрессии. Строгий, так сказать, регулятор. Не представляю, сколько они текилы выпили перед тем, как решились его нарушить.

Стас закинул голову, прижав фляжку к губам. Надо было поскорее убираться.

– И что теперь будет? – уже на ходу спросила я.

– А? – лицо Стаса скривилось в гримасе. – Да ничего не будет. Официального запрета можно дожидаться пару лет. Время–то у них есть. А вдруг им возьмут и разрешат эту сделку, а Гласс – Стиголл и вовсе отменят, представляешь?

Мне было все равно.

Нет, какие–то изменения накатились. Первой сбежала Джун. Оказалось, она давно мечтала заниматься страховым бизнесом и после некоторой суеты перевелась в другой офис. Потом Кейла разузнала о наборе в новую группу SWIFT66
  Система международных переводов.


[Закрыть] и тоже сбежала. В закутке осталась одна я. Забытый галстук Стаса валялся под его стулом, но самого Стаса не было, хотя табличка «Беликофф» еще висела. Наверное, от одиночества и скуки я лепила много ошибок, исправлять которые должен был он. Не помню, как долго это все продолжалось, но однажды ко мне наведалась секретарша из приемной. Ты, говорит, в Бруклине живешь? Опять! Нет, говорю, а что? Не могла бы ты съездить к мистеру Беликофф и узнать, что с ним происходит? Мы его потеряли. И я поехала. Сначала на метро до Шипшидбэя, потом пешком, зажав в руке бумажку с адресом. Дошла до приличного домика с ухоженным участком и звоню в дверь. Хозяйка русская. Глаза большие делает:

– Неужели вы туда к ним пойдете?

– Куда???

– За угол и две ступеньки вниз. Я уж и не знаю, как их оттуда выселить.

У меня и раньше предчувствие было тяжелое, а теперь и вовсе пришлось собраться с духом. Между тем изрядно потемнело. Спустившись по ступенькам, принимаюсь колотить в дверь, которую долго никто не открывает. Сейчас я пытаюсь понять, почему я тогда не ушла, а продолжала стучать. Не знаю. Дверь открылась–таки. Какая–то особа, выступившая из темноты, дала мне пройти. Под ногами что–то каталось и хрустело.

– Вы свет–то включите! – не выдержала я.

Особа стала на ощупь искать выключатель на стене. Тусклая лампочка осветила пол, покрытый пустыми бутылками и банками из–под пива.

– А собрать бутылки в мешки и вынести на помойку – слабо?

Почему–то я начала говорить командно–покровительственным тоном, который сама не переносила. Особа восприняла это как должное и равнодушно ответила:

– Мешков больше нет.

Ну ладно. Прошли в какую–то комнату, тоже темную. Тут уж я сама выключатель нашла. Под такой же тусклой лампочкой на длинном шнуре высветились объедки на столе. Я в Америке таких лампочек, засиженных мухами, никогда не видела. Про объедки вообще молчу.

– А где же Стас?

Особа пальцем показала на какую–то перегородку. Захожу, откатывая пустые бутылки ногами. На топчане лежит кто–то в куртке на голое тело. Господи, весь в говне. Волна тяжелой вони накрыла меня, вызвав потуги рвоты. Отступать было поздно. Разбуженный Стас совсем не удивился, увидев человека из другой жизни. Он покорно поплелся в ванную, обдавшую меня запахом то ли мочи, то ли грязных полотенец. Да, я как могла обмыла это худое вонючее тело и завернула в какие–то подвернувшиеся тряпки. У Стаса начался озноб. «Я выхожу, я уже выхожу…» – заладил он, стуча зубами, и направился к своему топчану.

– К–у–у–да! – завопила я. – Нельзя! Туда нельзя!

– Стасик, хочешь пива? – подала голос особа.

Стасик отшатнулся к столу. Собрав загаженные простыни в узел, я рванула в ближайшую прачечную–автомат. Несколько человек, стиравших там белье, молча отошли в дальний угол, пока я возилась с вонючим тряпьем. До сих пор не знаю, как люди выходят из запоя. Что нужно делать? Ну, купила какой–то китайской еды по дороге назад. Мечась по комнате, он к ней не притронулся. Зато особа все уплела с большим удовольствием. «Стасик, ляжь!» – время от времени взывала она. И совершенно некстати добавляла: «А я голову помыла», – кокетливо встряхивая редкими волосами. Тут я вспомнила слова, которым научила когда–то свою американскую школьную подругу: «Хо–чу бе–жать отсюда!»

Домой я добралась во втором часу ночи. Потом до трех рассказывала перепуганной маме о парочке из Шипшидбэя, а утром с трудом поднялась на работу. Секретарша с поджатыми губами выслушала о том, что Беликофф болен, но ему уже лучше. Может, ее терзали некоторые подозрения, которыми она если и делилась, то не со мной. В соседнем кубикле никто не появлялся, но однажды там стал отчаянно трезвонить телефон. Обычно у нас не отвечают на чужие звонки, но эти были уж слишком тревожные. Была в них какая–то пьяная настойчивость. И я сняла трубку. Голос особы – ей, видимо, был известен только этот номер – сообщил, что Стас повесился… В похоронный дом на Кони–Айленде пришли несколько человек. Я была благодарна маме за то, что она потащилась со мной в такую даль. Да, а похороны оплатил Ситибанк, где Стас проработал девять лет.

Если некоторые люди любят рассказывать о том, как им плохо, то я говорить об этом не умею. Скажу только, что по утрам мне хотелось проехать свою станцию метро, чтобы не вливаться в поток вечно спешащих по Уолл–стрит деловых людей со стаканчиками кофе в руках. Дома я все больше лежала на диване с закрытыми глазами под тихое поскрипывание половиц. Это мама осторожно кружила вокруг меня, как будто я была больна или что–то в этом роде. Наконец она не выдержала и сказала: «Белый свет не сошелся клином на этом проклятом Ситибанке». Кажется, эта выстраданная фраза как–то перекликалась с ее прежним репертуаром. В конце концов, она была права. «Так что же тебя держит в этом проклятом банке?» – изо дня на день спрашивала я себя. Один и тот же ответ приходил в голову: ничего. «Так почему же ты ничего не делаешь?» – продолжался допрос. «Вот сейчас буду что–то делать. А что делать–то?» – «Встань со стула, встань с дивана и позвони тому самому агенту, которому звонила два года назад». – «Вот сейчас встану. Сейчас», – и не двигалась. Не помню, сколько времени продолжалась эта неподвижность. Зато помню, как однажды утром, выходя из метро, наткнулась на Кейлу. Пока мы шли к набережной Ист–Ривер, я рассказала ей про Стаса. Кейла работала в новом офисе в Квинсе, мы давно не перезванивались. «Так ты что, одна там сидишь?» – она выпучила на меня черные глазища. Я только кивнула. «Ну, это никуда не годится. Надо немедленно валить оттуда», – и она затараторила о своей работе и о том, как ей там все ужасно нравится. Распрощавшись с ней, я уже точно знала, что нужно делать: валить немедленно!

– Тестировать можешь? – сходу спросил меня агент.

– Ну, я же… это… ввожу информацию для мэйнфрейма…

В моем голосе было скорее смущение, чем уверенность в собственных силах. Это именно то, что презирают агенты по найму рабочей силы.

– Забудь. Что–нибудь знаешь, кроме этого?

Не то чтобы знала, но слышала про Cobol и DB277
  Cobol – язык программирования, DB2 – система управления базой данных.


[Закрыть].

– Это сейчас тоже никому не нужно.

Стало понятно, что меня некуда пристроить. Услышав, как мое смущение перешло в отчаяние, он решил меня подбодрить:

– Осмотрись вокруг, детка. Сейчас всем нужен интернет и все, что с ним связано. Попробуй быстренько переучиться. Тогда посмотрим. Удачи.

Тут самое время перестать говорить о себе, потому что то, что происходило вокруг, было гораздо интересней. Постепенно жизнь начала перемещаться в другое пространство. Почтальоны стали приносить меньше писем: переписку поглотила электронная почта. По утрам все меньше людей спешили купить газеты с последними новостями: новости мгновенно долетали из интернета. Отпала необходимость мотаться по магазинам в поисках нужных товаров: открылись интернет–магазины. Больше не нужно было рыться в библиотечных справочниках: возникли поисковые системы и википроекты. Начали исчезать бумажные книги и кинотеатры. Зато появились службы знакомств, социальные сети и компьютерные игры. Каждый, даже самый скромный бизнес силился заявить о себе в интернете. Здесь было все, начиная с невинной продажи пиццы и стрижки собак и кончая сексуальными услугами. Нашлось кое–что подходящее и для меня: дистанционное обучение. Школа программирования онлайн. Первая программа, написанная на С++ за пятнадцать минут, была обманчиво проста. «Привет, мир!» – возвестила я о себе одним воскресным утром, сидя за компьютером в нашей гостиной в Бронксе. Если бы мне хватило воображения представить количество приветов, посланных миру в эту минуту на всех языках программирования со всего земного шара, наверное, я бы не рискнула отправить свой. Но воображения не хватило, и теперь по воскресеньям, как примерная студентка, я генерировала случайные числа и разбиралась с перегруженными функциями. К дефициту воображения добавился дефицит времени и сна. Мама хотела только одного: чтобы я вышла замуж и «перестала мучиться». Институт брака казался ей важнее всех курсов по программированию. Пока в этом направлении успешно продвигалась только Кейла, объявившая о предстоящей помолвке с менеджером по продажам из Чейса. Была еще, правда, беременная школьная подружка, но отец ее ребенка упорно оставался за кадром, что случается в Бронксе довольно часто.

На вечеринку по случаю прощания с девичеством Кейла позвала и меня с Джун. Все уже изрядно набрались шампанского, когда Джун подкатила к ресторану. Что–то не ладилось в страховом бизнесе. Похоже, слияние с банком никому не пошло на пользу. Какие–то разговоры доходили и до моего закутка. Джун примчалась прямо с работы в тридцатиградусную жару в темно–синем костюме и колготках на кривоватых ножках. Ее личико показалось мне осунувшимся и несчастным. Для начала пришлось подсесть к ней с большим бокалом шампанского. Помогло. Легкий румянец выступил на ее высоких скулах, она разговорилась, вернее, просто защебетала о том, как ей надоел вечно придирающийся менеджер и как ее беспокоит падение курса воны. Я и не знала, что семья ее осталась в Сеуле и что она практически содержит престарелых родителей. После второго бокала Джун сняла пиджак и расстегнула рубашку почти до пупка. Потом настал черед колготок. Задрав подол юбки, она скинула туфли и стянула колготки. За столом оценили этот порыв свободы. Кто–то стал раздеваться. Полуголую девушку увели. Джун перешла к личной драме, послав подальше своего молодого человека. «Из Кореи?» – только и успела спросить я. «Какой, на хрен, Кореи, – нагрубила Джун. – Из России». Мне стало неловко за соотечественника. Пришлось налить ей еще один бокал шампанского, хотя я отчетливо понимала, что это уже через край. «Ну, а ты что? Все принца поджидаешь на белом коне или уже согласна на упрощенный вариант?» Вопрос оказался настолько бестактным, что слезы сами собой брызнули у меня глаз. Слава богу, отвечать не пришлось, пьяненькая Кейла плюхнулась на стул рядом с Джун, и они заговорили о ценах на недвижимость. О чем же еще могут говорить две поддатые девушки из банка?

А ведь и правда, принца не было, как не было и упрощенного варианта. Кто знает, может, поэтому мне и осточертело сидеть в закутке. Каждый день одно и то же: солидные люди в пиджаках и затянутых галстуках, разговоры о кредитах и фондах, фотографии счастливых семейств в рамочках, ожидание бонусов. Но, может, не только это, может, мне хотелось доказать себе, что я гожусь на что–то большее, ведь закончила же я курс программирования и нашла в конце концов новую работу. Конечно, не обошлось и без везения. Мир ответил на посланное приветствие: в интернете появился нескончаемый список вакансий. Это называлось бумом в информационных технологиях.

Кто хоть раз заваливал рабочее интервью, тот помнит трепетное ожидание в приемной, влажные ладони, сжимающие папку с резюме, легкую дрожь в коленях, заискивающую улыбку. У меня было все как у всех: учащенное сердцебиение, разочарование и досада. После второй неудачи я поняла, что нужно научиться нравиться людям. «Блин, да будь же ты обаятельной, уверенной, перспективной молодой особой, – заклинала я, поглядывая на себя в зеркало. – Да, еще это… знающей… ну хоть что–нибудь. Ты же проработала два года в банке. Нет, не так. Ты проработала два года в самой крупной финансовой компании мира. Вот! Уже лучше. Теперь рукопожатие. Крепкое. Энергичное. Походка тоже. Как ты ходишь? Ну как ты ходишь?» Трюмо в прихожей являло худосочную девицу с тонкими ногами. Еще и плоскостопие. «Мам, – не выдержала я, – ну почему ты в детстве не купила мне стельки от плоскостопия? На кого я похожа с такими ногами?» Вынырнувшая мама совсем не чувствовала себя виноватой. «Знаешь, – сказала она, – главное не то, какие у тебя ноги, а то, с каким видом ты их переставляешь». И царственно удалилась на кухню.

Как бы там ни было, мне казалось, я лечу на свое главное, последнее интервью. День выдался прекрасный. Теплое солнце ранней осени отражалось в зеркальных окнах небоскребов. Мидтаун выглядел не таким парадно застывшим, как Уолл–стрит. Из распахнутых дверей Пенн–стейшн вытекла река деловых людей и понесла меня к переходу на Восьмой авеню. «Если светофор будет зеленым – повезет. Красным – нет», – загадала я. Полицейский на перекрестке остановил движение машин взмахом полосатой палочки. Все. Везение гарантировано.

На интервью со мной переговорили, вернее, весело проболтали, пять человек. Сначала поодиночке, потом все вместе. Никаких пиджаков и накладных ресниц. Джинсы и футболки. Один вообще запоздал и вкатился в шортах. По–моему, так для голых коленок было уже холодновато, но, видимо, парень попался закаленный. Как я поняла, все они были менеджерами, подбирающими людей в свои команды. Последней со мной беседовала будущая начальница с длинным, растрепанным по плечам конским хвостом. Оказалось, она тоже работала в свое время в Ситибанке и тоже оттуда сбежала. Мое резюме трепыхнулось жалобным листочком в ее руках. Почему–то мне не стало страшно.

– Так, ты у нас знаешь С++. Отлично. То что надо. – Вроде без иронии. – Слушай, а как ты будешь тестировать программу, если к ней нет никакой документации с пояснениями, что и как должно работать? Вообще ничего нет.

– Ну–у–у, поиграю с этой программой, пока она не завалится, – радостно сообщила я.

Как выяснилось позже, это был единственно верный вариант действий в подобной ситуации, а именно в такой ситуации оказались люди, которых пачками нанимала на работу компания со смешным названием «ДаблКлик»88
  От англ. double click – двойной щелчок мышки.


[Закрыть].

Через пару дней я сидела в просторном зале среди сотни таких же счастливчиков. Предстояла неделя обучения. Постепенно картина прояснилась: «ДаблКлик» занимался рекламой в интернете. Тут мне понадобится маленькое отступление. Назову его «комментарий на полях».

Допустим: вы включаете телевизор. Пусть там показывают детектив, футбол, спектакль, последние известия или вечернее шоу. Без разницы. В любом случае через десять минут вам предложат новые марки автомобилей, средства для похудения, лекарство от поноса, женские прокладки и массу других совершенно ненужных вам вещей. Или вы включаете радио. Просто так. Вам нравится голос диктора, рассказывающего о благоустройстве вашего района. И что? Правильно. Через те же десять минут вас начнут зазывать в итальянский ресторан на другом конце города или посоветуют обратиться к врачу, лечащему импотенцию. Или вы отвечаете на телефонный звонок с неизвестного номера. Задушевный голос в трубке тут же зажурчит о дешевом сервисе похоронного дома в другом штате. Вы еще рассчитываете немного пожить, но это никого не интересует. Молодые девушки и юноши с безупречными улыбками стараются привлечь ваше внимание на улице, в хайвее, в автобусе, метро, поезде и самолете. Они приветствуют вас из вашего почтового ящика или с обертки рулона туалетной бумаги. Поначалу это раздражает, вызывает негодование и прочие неприятные эмоции, но в конце концов вы привыкаете к рекламе настолько, что перестаете ее замечать. И тут происходит неожиданный феномен: оказывается, она на вас воздействует! Вы никогда не купите первый попавшийся под руку тюбик зубной пасты, будете выбирать стиральную машину из десятка других и долго присматривать мебель для кухни. И если когда–нибудь вам придет в голову задуматься над тем, что же легло в основу вашего выбора, то где–нибудь обязательно отыщется след этой самой ненавистной и всем надоевшей рекламы. Двигатель прогресса? Ну да. На этом комментарий на полях можно было бы закончить, но придется кое–что добавить, потому что, когда и моя жизнь стала потихоньку перемещаться в интернет, я заметила там присутствие каких–то мигающих прямоугольничков и квадратиков. По привычке игнорировать все, что сверкало и зазывало, я их просто не замечала, не подозревая о том, как надолго свяжет нас судьба, – а если снизить пафос и сказать проще, то мне пришлось работать именно над тем, чтобы эти прямоугольнички и квадратики, а вернее баннеры, сверкали и зазывали не просто так, а в нужном месте и в нужное время на браузере ничего не подозревающего пользователя. У этой работы было свое название – таргетинг99
  Рекламный механизм, позволяющий выделить из всей имеющейся аудитории только ту часть, которая удовлетворяет заданным критериям, и показать рекламу именно ей.


[Закрыть].