Текст книги "Алтарь Отечества. Альманах. Том 4"

 
И от пуль невредим и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня.
Видно, мать непомерным страданьем своим
Откупила от смерти меня.
 

А. Сурнов

О героических сражениях на острове Эзель вспоминает бывший командир батальона 79-го стрелкового полка 3-й стрелковой бригады капитан Андрей Трофимович Захарченко:

«Прошло много лет после жарких сражений на острове Эзель, но в памяти сохранились боевые подвиги защитников, о которых я расскажу.

Командир пулемётного батальона

79-го стрелкового полка

Андрей Трофимович Захарченко. 1941 г.

Командиром 3-й стрелковой бригады был полковник П.М.Гаврилов, командиром 79-го стрелкового полка был майор Ладеев. Формировалась 3-я стрелковая бригада в городе Кингисеппе Ленинградской области. Двадцатого августа 1940 года прибыли в город Курессааре на острове Эзель. Местом дислокации был мыс Малево в 11-ти километрах от Курессааре.

Командир бригады дал распоряжение своим батальонам выбрать место расположения и доложить свои соображения.

Выполняя распоряжение, я с командирами рот вышел на местность. Штаб батальона предположили разместить в доме бывшей помещицы Лепихе. Приступили к строительству помещений для всего личного состава и к выполнению программы учебно-боевой подготовки. Седьмого мая 1941 года, несмотря на плохую погоду с дождём и сильным ветром, мы приступили к строительству укреплений Балтийского района на восточном побережье Ирбенского пролива.

Надо было построить укрепления для 33-х пулемётных точек и 4-х артиллерийских установок. Работали по две смены. Жили в палатке в лесу. Двадцать первого июня вечером смотрели кинофильм «Богдан Хмельницкий» и не успели сделать отбой ко сну, как услышали сигнал боевой тревоги. Из штаба поступила команда перейти на боеготовность № 1. По тревоге батальоны заняли оборону в районе бухты Тагалахт. Мой батальон разместился в роще, восточнее города Курессааре. Это было началом боевых действий. Мы начали строить укрепления по восточной окружности города Курессааре, вдоль побережья залива до реки Насва.

Начали пробную пристрелку по Рижскому заливу, окапывались и тщательно маскировались. В ходе подготовки каждая пулемётная точка знала свой сектор обстрела и боевую задачу. В батальоне три пулемётные роты, в каждой роте 12 становых пулемётов. При умелом действии – это огромная сила. Командиром первой роты моего батальона был лейтенант Окунев, политруком – Погребной, второй роты – Шварцбург, политруком – Иванов. Командиром третьей роты был лейтенант Федченко, политруком – Поляков. Во всех подразделениях чувствовалась слаженность и взаимовыручка. Год упорной подготовки положительно сказался на выучке личного состава, который мог отлично выполнить любую задачу. Как ни пытался противник овладеть островом со стороны моря, это ему не удалось. Радовались победам катерников и успехам дальнобойной 315-й батареи, они за одни сутки уничтожили четырнадцать транспортных средств противника. Фашисты поняли, что со стороны моря им не удастся овладеть островом, и стали вести бои со стороны материка.

Это было 16-го августа. Обстановка изменилась. Я получил приказ занять оборону в районе Сальме. Там сапёры вырыли противотанковый ров, установили проволочное заграждение в два кола, вырыли траншеи и заминировали некоторые места. К вечеру батальон был переброшен и расположился в следующем порядке: вторая рота – справа, первая – посередине и третья – на левом фланге. Усовершенствовали траншеи и пулемётные площадки, произвели тщательную маскировку. Каждой пулемётной точке был определён сектор наблюдения. Через шесть дней приехал генерал Б.А.Елисеев. Его провели по переднему краю участка, он одобрил и, пожав руку, сказал:

– Товарищ Захарченко, здесь вы будете стоять насмерть. Отходить некуда, дальше вода. Все отступающие одиночки и группы будут поступать в Ваше распоряжение. Тяжелораненых отправлять в тыл.

В ходе жарких сражений стали поступать одиночки и группы бойцов, многие были ранены. Пришлось строить оборону в два эшелона. В моём подчинении оказалось 670 своих бойцов, 36 станковых пулемётов своих и 11 поступивших от 46-го стрелкового полка, винтовок было с избытком. Образовался такой укрепрайон, что вселяло уверенность в победе. Прибыла группа моряков с потопленного катера. Лейтенант Сорокин доложил:

– Поступаю в Ваше распоряжение, и со мной одиннадцать моряков. Вскоре они приняли бой. Из одиннадцати осталось трое. Сорокину оторвало миной руку.

Бои были жаркие. Атаки следовали одна за другой. Наши ряды таяли. Впереди нашей обороны был кустарник, где накапливался противник для следующей атаки. Мы были замаскированы, и противник не знал о нас. Когда фашисты подползли к нам на 50 метров, мы встретили их шквальным огнём. Когда они стали отползать снова в рощу, это уже были одиночки.

Нас стали бомбить «юнкерсы», потом снова полезли фашисты. В этот день мы отбили четыре атаки. Враги усеяли трупами поле боя. Мы потеряли три расчётные точки вместе с расчётами.

Уважаемый Яков Михайлович!

Я дошёл до такого места, что дальше писать не могу. Вот на столько у меня хватило сил. В следующем письме возможно закончу».

Долго не было писем от Андрея Трофимовича, и, наконец, он прислал продолжение своего рассказа:

«Прошу прощения за такой длительный перекур. На второй день после того, как я отправил вам письмо, пришёл доктор и выписал направление в стационар. Я отказался идти туда, стал лечиться выписанными им таблетками. Итак, продолжаю свой рассказ.

Вам уже известно, что немецкие войска ночью не наступали. В это время мы приводили в порядок подразделения и восстанавливали маскировку. Но вот однажды ночью со стороны Финского залива они высадили десант и зашли в тыл первой и второй роты. Пришлось организовать из резервов ударную группу и ликвидировать этот десант, затем восстанавливать оборонительный рубеж. В этих боях и мы имели потери. В ночном бою погиб командир второй роты Шварцбург, командир первой роты Окунев и политрук первой роты Погребной, политрук третьей роты Поляков и младший лейтенант первой роты Штыков, много погибло рядового состава. Наши ряды поредели, но без приказа мы не отходили. Утром получили приказ отойти на запасной рубеж в районе Каймри. Пришла санитарная машина за ранеными, в машине находился начальник санитарной службы нашего 79-го полка доктор Зыков. В это время разорвалась мина, и осколком снаряда ранила в живот рядового Левченко. Погрузили раненых.

– Садитесь в машину, – сказал мне доктор Зыков, – я довезу вас до нового оборонительного рубежа.

– Нет! – сказал я, – я буду отходить только с боями и только со своими людьми, которые верили и верят в меня.

Мы отходили с боями. Станки Соколова отсоединили, тяжеловато было их тянуть, приспосабливались нести на сучках и багорках. Люди были очень усталые, но вели огонь по противнику, который преследовал нас. Осталось одиннадцать пулемётов. Дал бойцам немного отдохнуть, усилив наблюдение и безопасность с флангов и установив фланговые пулемётные точки. Я сел, прислонившись к сосне, меня окружили бойцы, курить ни у кого не было. У меня остался один связной, второй погиб. Над нами просвистела мина, разорвалась и убила одного бойца по национальности узбек.

– Кончай курорт, – скомандовал я, – пошли дальше.

Стали подходить к оборонительной линии. Это была большая поляна. Была видна дорога, по которой ушла машина с ранеными и с начмедом Зыковым. Увидели машину, она лежала опрокинутой в кювете, прямым попаданием были убиты все раненые и начмед. Волею судьбы, я отказался тогда поехать в ней и остался жив.

Мы подошли к оборонительной линии, прошли по обозначенному проходу, вся поляна была заминирована. В наспех построенных дзотах приняли оборону. Меня вызвали на командный пункт. За себя я оставил начальника штаба батальона Макарова. По дороге меня встретил командир полка Ладеев. Он не находился на одном месте, его всё время перебрасывали на разные участки.

– Ты куда, Захарченко? – спросил он.

– Меня на командный пункт вызывают, – ответил я.

– Скажи там, чтобы меня освободили, – просил Ладеев.

Оказалось, что он руководил этой обороной до нашего прихода.

Пришёл я на командный пункт, там был батальонный комиссар Шатров.

– Ладеев просил его освободить, – сказал я.

– Ничего, – ответил Шатров, – пусть побудет там, а ты будешь на командном пункте формировать резервы ему на пополнение.

– Мне как– то неудобно, – сказал я.

– Так надо, – ответил Шатров, – тебе надо отдохнуть и привести себя в порядок. Ты оброс щетиной, тебя не узнать.

– Разрешите забрать начальника штаба Макарова?

– Разрешаю, – ответил Шатров.

Два дня мы собирали с Макаровым резервы. Это были бойцы хозяйственных подразделений. Обучали их стрельбе из винтовок, бросать гранаты. Макаров был чем-то озадачен, ему было не по себе. Он сказал:

– Комбат, давайте уйдём к своим бойцам, они скучают без нас, а мы без них.

– Я тоже бы хотел этого, поговорю с Шатровым.

Разговор состоялся.

– Вы здесь больше нужны, – ответил Шатров.

Мы стали настоятельно просить его, и после долгих колебаний он сказал:

– Идите крошить фашистов, вы это доказали своими делами.

Мы ушли. Ряды наши убывали с каждым днём и часом. Командный пункт переместился с Кайми к Ирбенскому проливу. Фашисты наступали, разбомбили все наши дзоты, и нам пришлось отойти. Там уже не было запасных позиций. У нас всё было на исходе, люди и боеприпасы. Враг был уверен в разгроме наших сил, смело преследовал малочисленные подразделения. Мы собрались в единый кулак, поклялись драться до последнего патрона, до последней капли крови.

На рассвете третьего октября сформировали около роты в 150–200 бойцов и пошли в наступление. Нас встретили фашисты сильным заградительным огнём. Мы залегли. Мне пришлось дать команду:

– Отойти на исходный рубеж!

Мы ползли 600 метров по полю, усаженному картофелем, а проклятые «мессера» преследовали нас до самой опушки леса. В спасительном лесу я сосчитал живых. Снял шинель, отряхнул пыль и обнаружил в ней четыре пулевых пробоины.

– Наверно, сама судьба меня хранит, – подумал я тогда. Жалко было планшет, который незаметно оборвался и был потерян. Там была карта и семейная фотография, жена и две дочурки, они были всегда при мне.

– Теперь их нет возле меня, может быть и судьба мне изменит, – подумал я с грустью.

Посмотрел на своих бойцов. Говорят, на войне страшно, в их лицах я не видел страха, и это меня отрезвило, придало больше сил и ненависти к врагу. Мы опять пошли в наступление. С криками «Ура!» мы гнали фашистов без передыха два километра. Они бежали и оставляли всё своё снаряжение. Нас остановил их заградительный огонь. Мы залегли. Рядом со мной лежал политрук второй роты 3-й отдельной бригады Иванов.

Слышу выстрел… лежавший рядом со мной Иванов захрипел. Я тронул его, он не проронил слово. Пуля попала в голову. Горько стало на душе.

– Наверно, судьба меня хранит для грядущих битв, – подумал я.

Стали собирать раненых, среди них лежали убитые фашисты, из них два офицера. Один был одет в наше обмундирование командного состава. Я приказал снять с него наше обмундирование. Подобрали их оружие, ещё оказалось четыре длинных фургона, доверху набитых. Награбленное имущество мы направили в тыл. Они не ожидали нашего наступления, их пугало наше громкое «Ура!» по всему фронту. Мы не ожидали подкреплений и дрались отчаянно. Я был горд тем, что на всём протяжении боёв не терялся боевой дух. Чтобы экономить патроны, мы шли врукопашную. В одной из штыковых атак мне штыком пропороли левую руку. В другой атаке поцарапали грудь. Спасибо ребятам, которые шли рядом со мной, перевязали, помогли, им я благодарен до конца своей жизни. И здесь я остался жив.

С боями и контратаками пятого октября мы вышли к Ирбенскому проливу. Нас осталось одиннадцать человек, вооружённых тремя станковыми пулемётами без боеприпасов. Эти трудяги-пулемёты мы разобрали и по частям сбросили в воду. Мы оказались одинокими и безоружными. Мои подчинённые смотрели на меня и ждали моих решений. С ними расставаться было очень тяжело. Мы с грустью смотрели на материк через Ирбенский пролив, там было наше спасение. А как туда проникнуть? Решили сообща пробиваться мелкими партиями, так будет легче пройти незамеченными. Я остался с воентехником нашего полка Паниным. Он был тоже ранен, в ногу. Мы решили пройти камышами. Измотанные до предела, изнемогли от усталости и уснули. Утром при прочёске леса нас обнаружили фашисты и схватили. У Панина оставался один патрон в пистолете для себя, но он не успел выстрелить. Нас избили и забрали в лагерь, находившийся в Валге, в Эстонии. Панин умер от ран и голода.

В этом лагере нас, командиров Советской Армии, оказалось пятьдесят человек из Моонзунда. Нас направили в Германию на станцию Вюльниц на шпалопропиточный завод. Переводчиком у нас был Леонид Фёдорович Андрианов, который наладил связь с подпольщиками немцами. Через него мы знали о действиях фашистов, знали, что 22 июня 1944 года готовилось покушение на Гитлера, имелась связь и с другими лагерями. В день покушения узники должны были восстать, разоружить фашистскую охрану и завладеть складами с оружием и боеприпасами. Был разработан план действия, о нём знали только Леонид Фёдорович и я. В неволе мы продолжали вести борьбу с фашизмом. Каждый пленный на своей подпольной работе имел задание и строго его выполнял. Мы часто выводили из строя кабель высокого напряжения. Неправильно привёртывали пластинки к шпалам, в буксы колёс вагонов насыпали песок, собирали пайки хлеба и готовили к побегу наших товарищей. К сожалению, бежать было очень трудно, всех ловили и возвращали обратно в лагерь, сажали в карцер и сильно избивали. Из всех, кто совершил побег, только один не вернулся, вернее сказать, его не вернули в лагерь. Это Анатолий Рогов, его судьба осталась неизвестной и поныне.

Когда линия фронта приближалась, нас стали перегонять подальше. Привели к реке Эльбе. Там стояло много железнодорожных транспортов, не успевших переехать на ту сторону Эльбы. Мост был разрушен, нас переправили на маленьком понтонном мостике и погнали дальше. Пригнали в какой-то город, разместили в домах, где жили американские и французские военнопленные. Союзные войска освободили этот город, и мы оказались на территории, занятой американцами. Голодные русские пленные успели побывать на продовольственном складе, прихватили питания и курева. Узнав об этом, американцам не понравились такие самовольства. Нам с Леонидом Фёдоровичем пришлось отвечать. Среди военнопленных я был старшим, а Леонид Фёдорович – переводчиком. Меня с Леонидом Фёдоровичем вызвали к американцам. Мы зашли в кабинет и увидели четырёх американских офицеров. Они сидели за столом, около каждого стояла бутылка виски и маленькая рюмка на тонкой ножке. Стол был заставлен всякой закуской. К нам они отнеслись дружелюбно, пригласили за стол. На столе лежали сигареты и пепельницы. Судя по тому, что американцы разговаривали с нами на английском языке и жестами, я понял, что они не знают нашего русского языка. Я сказал Леониду Фёдоровичу:

– Попробовать бы виски, сроду не пил.

Они поинтересовались у Леонида Фёдоровича, что я говорю. Он им перевёл, тогда они налили нам по рюмочке.

– Нам бы по гранёному, – сказал я Леониду Фёдоровичу.

Когда они услышали перевод этих слов, громко рассмеялись, один позвонил, и им принесли гранёные стаканы. Себе они налили по рюмочке, а нам по гранёному стакану. Выпили, закусили. Хоть мы были слабыми, но хмельное нас не брало, мы чувствовали ответственность, не могли ударить в грязь лицом. Русские всегда прикидываются простачками, но дело знают. Им казалось, что такая порция крепостью в сорок градусов нас моментально сшибёт с ног, но мы держались достойно и продолжали беседу. После такого радушного приёма мы поблагодарили за гостеприимство и ушли к своим.

Нас было много, теперь мы оказались главнее немцев. Они бежали, а мы преследовали и вооружались их оружием. Здесь на реке Эльбе мы встретились с нашими регулярными частями Красной Армии. Это были самые счастливые минуты в моей жизни. Сдали оружие. Нас собрали, распределили по железнодорожным эшелонам и направили в распоряжение Смоленского военного округа. Пятого декабря 1945 года я был уволен в запас.

Уехал в Орехово-Зуево к своей семье. О встрече писать не буду, она была трогательной. Началась мирная гражданская жизнь. Побывав в аду, посмотрев смерти в глаза, только тогда сможешь оценить эту жизнь, величие, красоту души русского человека и его добродушие, которые остаются загадкой для иноземцев.

Долго работал на предприятиях Народного хозяйства, был Ударником коммунистического труда, членом профкома. Вместе со мной по трудным дорогам и ухабам жизни шла моя верная жена Мария Васильевна. В 1941 году она эвакуировалась с острова Сааремаа с двумя маленькими дочками, Галочке было четыре года, Ниночке одиннадцать месяцев. Никаких сумок и чемоданов на пароход не принимали, под обстрелом и бомбёжками они семнадцать суток ехали до Гусь-Хрустального, голодные и грязные. Все пережитые ужасы не описать и не рассказать без слёз. В Гусь-Хрустальном она не остановилась, поехала в Орехово-Зуево к своим родителям. На вокзале их встретила сестра Василиса Васильевна. Началась борьба за спасение детей. Врачи сказали, что девочки в безнадёжном состоянии. У родителей была своя корова, бабушка стала отпаивать внучек парным молочком. Великая сила выживания победила – в родном доме и стены помогают, а тем более, когда рядом близкие и добрые родители и сестра.

Девочки выжили, стали прилежно учиться, вышли в люди. Галочка сейчас преподаёт английский язык в Яхромском техникуме, а Ниночка – историю и политэкономию в Дулёвском техникуме. После войны у нас появился сынок Леонид. Работает шофёром. Жизнь стала прекрасной, только мучают болезни. Мне дали инвалидность. Мария Васильевна до сих пор видит во сне, как с детьми спасается от бомбёжки, над головой воет мотор, по щекам бьют стебли кукурузы, на руках Ниночка, к ногам жмётся Галочка, и нет спасения. Просыпается в холодном поту, принимает лекарство, до утра не заснуть. Перенесла четыре операции.

Большую радость нам приносят внуки. Их у нас пятеро, четыре внучки и один внук. Им продолжать наш род, строить прекрасное будущее».

А.Т.Захарченко.

Примечание автора: Мария Васильевна Захарченко умерла в 1988 году.

Красноармеец Константин Михайлович Мороз 1941 г.

Константин Михайлович Мороз начал так свои воспоминания:

«Шёл второй месяц Великой Отечественной войны. Я служил в первом отделении первого взвода 34-го отдельного инженерного батальона береговой обороны Балтийского района БОБРа. Мы находились на эстонской пристани Виртсу, занимались переправой груза и людей. К нам прибыл железнодорожный эшелон из Таллина. Он был последним, шли бои под Таллином. Никто из нас не знал, где находится противник. Командир взвода лейтенант В.Богомолов поставил нас троих на охрану пристани, а сам с сорока бойцами пошёл на разведку по направлению к Таллину. Была полная тишина, гражданское население переправлялось через залив и возвращалось с острова Муху, а мы проверяли документы. Над нами пролетел наш советский самолёт, снизился, и лётчик стал махать рукой. Мы решили, что он нас приветствует, и отвечали тем же.

Через некоторое время послышались одиночные винтовочные выстрелы. Это наш взвод встретился с противником и с боями отступал к пристани. Противник был вооружён танками, мотоциклами, мотопехотой. Наш взвод прошёл с боями десять километров и потерял двадцать пять человек. Прибыло на пристань Виртсу шестнадцать человек, из них пять раненых. В их числе был командир взвода. Мне было приказано просмотреть прибывший груз. Он оказался не военным, и было приказано взорвать вагоны. Мы подложили тол и зажгли бикфордов шнур. Меня, не успевшего далеко отойти от вагона, сбросило в воду, двоих ранило. На пристани стоял пароход, которому следовало идти на остров Муху. Остатки взвода, в их числе и мы, подрывники, сели на этот пароход и направились в открытое море. Противник к пристани не подходил, там рвались вагоны. Нас обстреляли из танков, но стоявшие наши малые военные катера взяли огонь на себя, маневрируя возле пристани, дали возможность отойти пароходу. Он несколько раз загорался, но пожар тушили. Израненные и контуженные, мы дошли до острова Муху. Остатки нашего взвода передали второму взводу, которым командовал лейтенант В.Попов. Так закончилось наше первое боевое крещение. Нам стало ясно, почему наш лётчик кружился над нами и махал рукой. Он предупреждал нас о движении немцев в нашу сторону.

С острова Муху нас перебросили на полуостров Кубассаар, где находилась 43-я батарея под командованием Букоткина. Наша рота вступила в бой с большой силой наступавшего противника, высадившегося воздушным десантом. После кровопролитных боёв с десантами мы потеряли половину бойцов. Выданные обоймы патронов были израсходованы, бойцы стали вооружаться трофейными автоматами. На плавсредствах подходили фашистские десантники, батарейцы топили их. Кровопролитные бои продолжались более трёх суток. Израненные подразделения теснились к дамбе, а потом ночью её прошли и оказались на Эзеле. Здесь на полуострове Церель сражались днём и ночью. На второе октября от роты осталось около взвода, затем около сорока человек. Пятого октября мы приняли оборону в лесу около 315-й батареи. Она уже молчала. Ночевали в блиндаже, рано утром прилетел самолёт, обнаружил наш блиндаж и сбросил бомбы. Одна попала в блиндаж и весь разворотила. Много бойцов было убито. Это было шестого октября в 7 часов 20 минут. В 11 часов ночи бойцы кавалерийского взвода откопали блиндаж, высвободили оставшихся в живых и ушли в лес. Я не приходил в сознание. Пришли немцы, пленили живых, раненых расстреляли на месте. Меня бойцы спасли от расстрела.

В плену моя контузия стала понемногу отходить, и я стал разговаривать. Меня заботливо окружали трое бойцов, которые стались в живых из общего количества бывших в блиндаже. Нас привезли в лагерь Валги, который находился на границе Эстонии и Латвии. В этом же лагере находился капитан А.М.Стебель. Нас мучили голодом, холодом, очень много умирало. В мае 1942 года некоторых из нас стали раздавать крупным земельным крестьянам – кулакам. Я угодил к очень богатому хозяину – латышу. Он был богат и жесток, над пленными издевался. Кормили плохо и много заставляли работать. Его сын был полицаем.

С одним узником по имени Алексей мы договорились сбежать. Заготовили немного продуктов, табаку и ночью сбежали. Бежать не было силы, пользуясь темнотой, добрались до леса. Не зная дорог, вскоре мы напоролись на немцев, нас схватили, отправили в Рижскую тюрьму. Мы сказали, что сбежали из вагонов по перевозке пленных. Нас пятьдесят дней держали в тюрьме, затем направили конвоем в лагерь Саласгрива. Это в семидесяти километрах от Рижского залива. В этом лагере нас с Алексеем Зинченко держали до ноября 1943 года, потом отправили в австрийский лагерь Вайден.[2]2
  Фашистских концлагерей было много. В годы второй мировой войны фашистская Германия поставила задачу политического и экономического закабаления Европы и всего мира, физического уничтожения целых народов, в первую очередь славянских, а так же тотального истребления евреев и цыган. Об этом чётко изложил Гитлер в своей книге «Майн кампф», об этом говорят стенограммы совещаний у Гитлера и соответствующие приказы. По данным органов СС, которые вели управление и охрану концлагерей, к апрелю 1942 года насчитывалось 15 основных концлагерей и 100 филиалов, к апрелю 1944 года 20 основных и 1000 филиалов, к концу войны примерно 1650 наименований. Концлагеря были двух типов, исправительно-трудовые и «лагеря смерти», оснащенные лабораториями для «медицинских экспериментов», газовыми камерами и крематориями, позволявшими проводить невиданное по масштабам массовое уничтожение людей. Освенцим, Треблинка, Майданек, Бухенвальд, Собибор, и другие «фабрики смерти», в которых люди проводили несколько часов. Ликвидация узников шла непрерывным, ускоренным темпом по несколько тысяч человек в сутки. Из 18 миллионов граждан СССР, Польши, Франции, Чехословакии, Румынии, Венгрии, Югославии, Бельгии, Нидерландов погибло 11 миллионов человек (по данным Б.С.Э.)


[Закрыть] Австрийский концлагерь был огромный. Там были собраны пленные всех национальностей, русские, поляки, французы, евреи, чехи, болгары и многие другие.

Ввиду переполненности нас отправили в Польшу в концлагерь «Верхняя Силезия». Этот концлагерь был в десяти километрах от города Катовицы. Было нас не менее 500 человек.

Утром меня направили в угольную шахту, которая называлась шахтой Бис. Голодных и истощённых, нас опускали в подземелье, мы еле держались на ногах от головокружения. По разговору в шахте я определил национальность шахтёров. Это были поляки, немцы, шлёнские поляки, фольдюги. Фольдюгами назывались шахтёры, у которых отец был еврей, а мать немка, или наоборот. Меня завели в лаву, где были два немца и один поляк. Я рухнул на грунт от бессилия. Тогда они набросились на меня и начали избивать. Затем, окровавленного бросили в вагонетку, присыпали углём и отправили вагонетку к стволу. Мой стон услышал гиленский поляк по имени Роман. Он вытащил меня из угля, отряхнул, обтёр кровь на лице, посадил возле себя, дал кусочек хлеба и налил из фляги чаю. Он спросил меня о случившемся, я рассказал. Появился начальник участка шахты. Он пристально посмотрел на меня, но ни о чём не стал спрашивать. Было видно, что немцы, которые меня избивали, сказали ему, что я не захотел работать, и они меня проучили. Роман отвёл начальника в сторону, и они долго о чём-то разговаривали. Начальник ушёл, Роман подошёл ко мне и сказал:

– Будешь работать со мной, вместе будем отправлять до ствола вагонетки с углём и подавать пустые.

Так мы работали, я подменял Романа. Но это было редко, он сам всё делал. У нас был сменщик, фольдюг, звали его Оскаром. Он вёл себя надменно, на польском языке не разговаривал, к пленным относился пренебрежительно, всегда был чем-то недоволен. На вид был тощий, злой. Он всё передавал начальству, и мы его постоянно остерегались. Много я от него натерпелся. Как-то он закурил и бросил недокуренную папиросу, и когда я за ней потянулся, он наступил мне на руку.

Пленных опускали в шахту первыми и поднимали последними.

Шёл август 1944 года. Погода стояла прекрасная, природа щедро дарила радость людям, в саду зрели румяные яблоки, головки подсолнухов гнулись от тяжести. Нам это было недоступно, мы находились в шахте по 10 – 12 часов. Потом под конвоем приходили в грязный, вонючий барак. И так каждый день.

Однажды утром нас привели на работу. Я ожидал Романа, чтобы с ним спуститься в шахту. Он пришёл, и мы начали спускаться. Опустились на 800 метров, затем 40 метров прошли по лестнице. Время было достаточно, чтобы поговорить. Роман мне доверял, рассказал о событиях на фронте, какие города освобождены, где находятся русские войска. Русские войска находятся в Катовицах, и скоро будут здесь, сказал Роман. Потом я узнал, что Роман был польским коммунистом. На наши головы падал ливень воды, и Роман дал сигнал. Пришла вагонетка гружённая, затем пустая. Когда Роман ушёл, ко мне подошёл Оскар. Он стал разговаривать со мной на польском языке, что никогда не делал до этого. Он стал заискивающе добрым, угощал хлебом и чаем, меня это удивило и насторожило. Неожиданно он задал вопрос:

– Что сделают со мной русские, когда придут?

– Лично я бы тебя повесил, – ответил я спокойно.

Он никак не отреагировал на мои слова, старался войти ко мне в доверие.

– Русские недалеко, есть приказ немцев и поляков поднять из шахты, а военнопленных оставить и затопить, – сказал он мне на ухо, понизив голос.

Наш разговор прервался с появлением Романа. Зазвенел телефон, Роман взял трубку.

– Слушайте приказ, – кричал в трубку фашист, – немцам и полякам подойти к главному стволу, пленным оставаться на месте.

Роман положил трубку, я спустил его на сорокаметровую. На пульте остался Оскар. Всех немцев и поляков он переправлял к главному стволу, затем попросил меня спустить его к стволу. Пришла с углём вагонетка, он встал на уголь, и я опустил эту вагонетку в ствол. Когда вагонетка дошла до половины, я дал полный, и вагонетка рухнула, обратно пришёл оборванный конец семидесятиметрового троса. Так Оскар ответил за всё.

Когда все немцы и поляки подошли к главному стволу, они с Романом уже были осведомлены о плане затопления военнопленных. Ни один немец и поляк не захотели подниматься до тех пор, пока не поднимут всех пленных. Они не хотели отвечать вместе с фашистами за это злодеяние. Всех военнопленных подняли из шахты и повели в барак.

Там разрезали хлеб, одну буханку на десять человек, разделили, построили всех в колонну и погнали в Карпаты. Фашисты не хотели, чтобы военнопленные попали к русским войскам.

Огромная колонна из двадцати тысяч человек двигалась в сторону Чехословакии. По пути многих расстреливали за подозрение к побегу. Днём эта колонна двигалась, а ночью всех загоняли в воду. Мы стояли в воде, а с гор нас расстреливали из пулемётов. Утром всех раненых добивали. И это длилось на протяжении восьми – десяти дней. Нас оставалось всё меньше и меньше. Потом всю эту колонну вывели на асфальтовую чехословацкую дорогу. Чехи и словаки узнали об этом, стали выносить куски хлеба и варёную картошку и оставляли на обочине дороги. Пленные проходили и с жадностью голодных набрасывались на пищу, гитлеровцы не разрешали брать и расстреливали всех, кто осмеливался нагнуться. Истощённые и голодные стали падать, их добивали из автоматов. Примерно 25-го марта нас загнали в большие кирпичные сараи в какой-то деревне и закрыли двери на всю ночь. Утром через щели стал проникать свет, но нас никто не выпускал. Нас было так много, что мы могли только стоять. Тяжело было дышать. Мы стали стучать, бить в двери ногами, но никто к дверям не подходил. Начали выламывать дверь, и она открылась. Из охраны никого не было. Это были оставленные хозяевами баурские хутора. Мы начали находить оставленные продукты и сразу их поедали, многие погибли от заворота кишок.

Мы были в десяти – пятнадцати километрах от города Вайден, который находился в ведении американских войск. Через восемь – десять дней нас всех собрали и отправили в Вайденский лагерь, который охраняли американцы. В апреле месяце произошёл обмен русских и американских военнопленных. Нас привезли в город Хиров в Западную Украину на фильтрационный пункт. Оттуда я попал в 105-й запасной полк, который вёл борьбу с бандитами. Там я служил до апреля 1946 года, оттуда демобилизовался.

Прошло много времени, но вспоминается это как жуткий кошмар. Видно, судьба меня наградила выносливостью и невероятным терпением, что я чудом уцелел и дожил до настоящего времени».

К. Мороз