Текст книги "Петербургский прозаик. Альманах №1"

Пашка, без сомнения, был незаурядной личностью. Правда, клички у него, на первый взгляд, были какие-то нехорошие: Пашка – дурак и даже Пашка – идиот. Но клички эти, скорее всего, он получил за свои неординарные поступки, непонятные для большинства его коллег-сидельцев, обычных уголовников.

Будучи художником и артистической натурой, Пашка выделялся среди зеков. Общительный и подвижный, он быстро сходился с людьми, любил поговорить.

Пашке было лет тридцать пять, и из разговоров с ним я узнал, что сидит он уже второй раз. Первый раз он сел, когда работал гравёром на Ленинградском монетном дворе. Для орденов там применялось золото, контроль был строгий, учитывалась даже золотая пыль. По его словам, мастер свалил на Пашку вину за перерасход такой пыли. Второй раз Пашка сел за что-то, связанное с хищением то ли медалей, то ли монет. И опять, по его словам, посадили по ошибке. У Пашки было хобби – из проволоки и ниток он делал замечательные искусственные цветы, пользующиеся большим успехом. На этой почве мы и познакомились – он попросил привезти из Ленинграда цветные нитки-мулине. Взамен обещал сделать тюльпаны, цветы, которые мало кто делал. Я до сих пор жалею, что не привёз ему мулине.

То, что Пашка хорошо рисовал, принесло ему большую пользу. В те годы было принято к торжественным дням и датам выпускать стенгазеты. У монтажников рисовать было некому – обратились к Пашке. За оформление монтажной стенгазеты он стал единственным зэком в зоне, работающим на монтаже. Это резко повысило Пашкин статус. И неважно, что его работа заключалась в чистке болтов и гаек от заводского солидола с помощью керосина и тряпок. Главное, что противень, в котором Пашка чистил крепёж, находился в тёплом здании для сборки генератора.

В результате Пашка знал все монтажные новости, а участвуя в выпуске стенгазеты, сильно поднаторел в политической риторике. У Пашки появилось много свободного времени, его физиономию можно было увидеть повсюду.

Зимой, в разгар монтажа, с направляющего колеса строительного крана сошел трос. Остановились строительные и частично монтажные работы.

Поправить трос на такой высоте можно было с помощью другого крана. Но его не было. Добраться туда можно было по стреле крана, да уж больно узка была эта стрела. Да и ползти по ней метров двадцать, да ещё в тридцатиградусный мороз и сильный ветер, было очень опасно. Строительное начальство совещалось, а я пошёл в машзал, где шла сборка узлов турбины.

Когда я вышел из машзала наружу, у башенного крана толпился народ. Все смотрели вверх – по стреле крана, обхватив её руками и ногами, медленно ползли два зэка, один – впереди, другой – на метр сзади. Не знаю, почему они полезли, но заставить их сделать это никто не мог. Чем дальше зеки лезли по стреле, тем сильнее порывистый ветер трепал их одежду, тем медленнее они ползли. Было холодно, да и смотреть было страшно – в любой момент зэки могли сорваться с обледенелой стрелы. И я ушёл на доклад шефу.

Спустя час стало известно, что зэки поправили трос и благополучно спустились вниз. Их встретили громкими криками, главный прораб стройки увел героев к себе в прорабку, где их переодели, накормили и дали горячего чая. Правда, свидетели утверждали, что для согрева им дали выпить водки, а горячие головы пошли ещё дальше, говоря, что героям якобы дали бутылку водки с собой. Но в зоне строгого режима можно было услышать и не такое! Главное, что стройка не встала, а эти зэки, благодаря Пашке, позже прославились на всю Вологодчину. Как и сам Пашка!

О случае с краном начали уже забывать, как в зоне вдруг появился журналист областной молодёжной газеты «Вологодский комсомолец». Многие, в том числе и я, видели его в зоне с фотоаппаратами на груди. Как и полагается, попав в зону, журналист пришёл к главному прорабу стройки. Тот был сильно занят и спровадил его прорабу. Тот тоже был занят и спустя какое-то время, передал его мастеру. Мастер походил с ним немного, потом его куда-то позвали и молодой журналист остался в зоне один. Но журналист, да ещё с фотоаппаратами, не мог остаться в зоне без внимания. И конечно, первым, кто подошёл к несчастному, был Пашка. Как потом стало известно, Пашка представился журналисту монтажником из Ленинграда, добровольно приехавшим на эту комсомольскую стройку. Он говорил о трудностях, о новом агрегате, о том, что он и его друзья приложат все силы, чтобы этот глухой угол наполнился электричеством и новой жизнью. Он много чего наговорил, но не остановился на этом. Пашка подвёл к журналисту тех самых двух зэков, лазавших на кран, и представил их своими друзьями, комсомольцами-добровольцами. Он красочно поведал, как зимой, в мороз и ветер, рискуя жизнью, его друзья полезли по стреле крана, и стройка не остановилась. Трудно понять, почему журналист поверил всему, что наговорил ему Пашка. Разве, получая задание в редакции, он не знал, куда едет? А войдя в зону, разве он не видел заборы, колючку и вышки с часовыми? Позже мы обсуждали эту ситуацию: как такое могло случиться? Конечно, журналист был виноват сам, конечно, были виноваты и те, кто его послал, были виноваты и строители, бросившие журналиста одного в зоне. Но, думаю, больше всех в этом был виноват Пашка, который, как большой артист, блестяще сыграл свою роль комсомольца из Ленинграда, по зову сердца приехавшего в эту глушь, и убедил журналиста в этом. И журналист поверил в эту полуправду, ведь среди монтажников, действительно, были ленинградцы, были и комсомольцы. Так почему Пашка и его друзья не могли быть ими? И сказанное Пашкой о случае с краном наполовину тоже было правдой – ведь подвиг был другое дело, что героями были зэки. Но Пашка в своей роли был так достоверен и убедителен, что молодой журналист поверил Пашке.

О чём ещё они говорили, никому неизвестно. Известно, что журналист сделал много снимков, в том числе Пашки и его друзей, и отбыл в Вологду.

Через неделю после отъезда журналиста знакомый монтажник принёс мне в общежитие газету «Вологодский комсомолец». Я храню эту газету до сих пор, она небольшая, всего четыре страницы малого формата. Внизу, на первой странице, жирным шрифтом напечатано: на 4-й стр. см. «Репортаж с ударной комсомольской стройки». Прочитав четвёртую страницу газеты, я глазам своим не поверил. В статье говорилось об ударной комсомольской стройке, о подвиге, совершённом в сильный мороз комсомольцами из Ленинграда, были напечатаны их фотографии и фамилии! На самом деле это была зона строгого режима, и героями были зэки, а не комсомольцы! Фотографии и фамилии тоже были зэков. Для того времени такая статья была просто невозможна, её не могло быть! Но статья была, и была напечатана! Единственной правдой в статье было то, что в мороз и ветер два человека с риском для жизни спасли стройку от простоя. Так как о подвиге уже напечатали, и газета разошлась, власти проявили благоразумие: шума не подняли, опровержения не дали. Наверху решили, что героический поступок, описанный в статье – хороший пример для молодёжи, и неважно, кто его совершил. Прочитавшие статью, наверняка, поверили в случившееся, зачем же их разубеждать? Возможно, поэтому всё обошлось благополучно для Пашки и для лжекомсомольцев. Они не были наказаны и продолжили работать в зоне. Не наказали строителей и охрану зоны. Сняли с работы главного редактора и молодого журналиста газеты «Вологодский комсомолец». Возможно, были приняты и другие меры.

Вообще-то, эта статья даёт хорошую пищу для размышления о том, как близко друг от друга находятся ложь и правда, как современные СМИ используют эту возможность и насколько можно верить тому, что мы читаем и видим.

После скандальной статьи Пашка не утихомирился, и именно мне довелось не дать Пашке прославиться ещё раз. По случаю доставки вала турбины на ГЭС приехала бригада вологодского кино. Шеф поручил мне заняться с ними, так как он не любил такие дела. Киношники знали о случае с «Вологодским комсомольцем» и очень боялись, чтобы Пашка не попал в объектив. Вал турбины в горизонтальном положении стоял внутри временного помещения, которое мы проверили и закрыли на задвижку единственную дверь. Несколько монтажников, я и ведущий передачу стояли с одной стороны вала, с другой – расположились два оператора с камерой. Началась съёмка, я уже несколько минут отвечал на вопросы ведущего, когда почувствовал, что на моё правое плечо что-то давит. Посмотрев вправо, я с удивлением увидел на плече голову Пашки с выражением заинтересованности на лице. Съёмку остановили, это было похоже на сцену «К нам едет ревизор!» Пашку вывели наружу, съёмку начали снова. Эпизод с валом был показан в вологодских киноновостях, Пашки там не было.

Последний раз Пашка показал свой талант артиста во время приезда на ГЭС трёх конструкторов с «Электросилы». Когда конструкторы вошли в здание по сборке генератора, где мы их ждали, Пашка, копошившийся рядом с дверью, у противня с крепежом, опередив нас, направился к ним. Вытирая руки ветошью, он сказал:«Я Павел такой-то, слесарь СГЭМа, приятно познакомиться». Далее Пашка сказал, примерно, следующее: «Товарищи инженеры, я – простой монтажник, но должен сказать, что качество оборудования вашего предприятия находится не на должной высоте. Бывает, что присылаемые болты и гайки имеют забитую резьбу, иногда резьба не нарезана до конца, – указав рукой на противень, Пашка продолжал, – вот и приходится нам, монтажникам, доводить резьбу до кондиции на монтаже. А ведь это дополнительные работы и затраты, да и времени на исправление много уходит. Вы, конечно, знаете, что состоявшийся недавно Пленум ЦК КПСС уделил много внимания проблеме качества. Мы все, и инженеры, и рабочие, обязаны поднимать качество своей работы.

Думаю, что ваши представители на ГЭС расскажут и о других заводских дефектах, надеюсь, это будет учтено в дальнейших проектах». Пашка говорил с вдохновением – три заслуженных конструктора слушали его с большим вниманием.

– Давайте посмотрим нашу стенную газету, – Пашка направился было к висевшей на стене стенгазете, но тут, очнувшись от его наглости, подоспели мы и увели Пашку.

Так закончилась моя последняя встреча с Пашкой. Я не знаю его дальнейшую судьбу, но очень жаль, что такие одарённые и талантливые люди, как он, пошли не по тому пути. Вскоре строительные работы закончились, и всех заключённых убрали с территории ГЭС, и уже без них прошли испытания и сдача агрегата в эксплуатацию. Мне довелось работать на многих ГЭС, и могу сказать, что Череповецкая ГЭС, которая теперь называется Шекснинской, была последней ГЭС в нашей стране, где в качестве строителей использовались заключённые.

Первый в России капсульный агрегат успешно работает до сих пор, также как и другие три агрегата, смонтированные позднее. Я же после первого агрегата уехал на ГЭС, строящуюся на Волге. Рассказать о Пашке, о невероятной и в то же время смешной истории, подтолкнула меня дерзкая попытка побега заключённых из лагеря с помощью вертолёта, о чём писали газеты, показывало телевидение. Попытка эта произошла в тех же вологодских местах и, возможно, в том же лагере, где много лет назад отбывали свой срок Пашка и другие фигуранты моего рассказа. Сейчас другие времена, другие нравы, но неожиданные курьёзы, как видим, случаются всегда.

От Волги до Нарына
Первые командировки

Первый рабочий день. Отдел кадров. Конструкторское. Бюро водяных турбин. Монтажный отдел. Какие на заводе столовые. Готовлюсь в первую командировку

В феврале 1962 года, по окончании энергомашиностроительного факультета Ленинградского Политехнического института имени М. И. Калинина, я был направлен по распределению на Ленинградский Металлический завод.

Отгуляв положенный месяц, утром 28 марта 1962 года я приехал оформляться на завод, носивший тогда имя ХХII съезда КПСС. До этого завод носил имя Сталина.

Отдел кадров, партком, завком и библиотека завода располагались тогда в симпатичном двухэтажном здании на углу Свердловской набережной и улицы Ватутина. До революции в этом особняке была контора завода и жил управляющий.

С утра в отделе кадров проходило совещание, и мне пришлось с полчаса ждать в безлюдном коридоре первого этажа. После короткой беседы с заместителем начальника отдела кадров меня направили к инспектору, занимавшемуся инженерно-техническими работниками. Там я предъявил диплом инженера-механика по специальности «Гидравлические турбины и другие гидравлические машины», заполнил анкету и был оформлен в должности шеф-инженера монтажного отдела Конструкторского Бюро водяных турбин с окладом 105 рублей.

Получив пропуск и пройдя через проходную на набережной Невы, я направился в КБ, находившееся тогда в корпусе гидротурбинного цеха № 19, точнее на 4-м и 5-м этажах в торце этого корпуса, выходящего на Неву. Я хорошо знал, куда идти, так как в этом КБ на пятом курсе я проходил преддипломную и дипломную практики. А на втором курсе института я полтора месяца проходил практику в цехе № 19 в качестве подручного токаря на большом расточном станке.

Поднявшись на лифте на пятый этаж, я прошёл коридор с двумя дверями справа, и вошёл в основной зал. Как и раньше, меня опять поразил высокий, длинный зал с огромными окнами до потолка вдоль всего зала, выходящего на Неву. Был редкий для Ленинграда солнечный день, и свет буквально заливал зал и многочисленные конструкторские столы, чертёжные доски, и работавших за ними людей.

Пройдя по проходу слева через весь зал, я вошёл в коридор. Открыв крайнюю дверь справа, я вошёл в комнату, где сидела секретарша главного конструктора гидротурбин, у которого в это время шло совещание. Минут через двадцать люди стали выходить, и меня пригласили войти. В большом кабинете были такие же, как в зале, высокие окна, через которые были видны Нева и Смольный на другом берегу. Слева у стены стоял большой письменный стол с телефонами, перпендикулярно которому впритык стояли длинный стол и стулья. Справа в стене была стеклянная дверь, выходящая в главный зал. Главный конструктор, Щёголев Г. С., вышел из-за стола, поздоровался со мной и пригласил сесть. Разговаривая с Глебом Степановичем, я немного волновался, так как он был известным конструктором, орденоносцем, Лауреатом сталинских премий.

Беседа быстро закончилась, и главный конструктор направил меня к своему первому заместителю Семёну Абрамовичу Грановскому, кабинет которого располагался в противоположном конце главного зала. Со стороны зала в кабинет вела стеклянная дверь, комната была поменьше, чем у главного конструктора, но тоже светлая, с высокими окнами, выходящими на Неву. С. А. Грановский, как и Г. С. Щёголев, был известным конструктором, Лауреатом сталинской премии. Ему подчинялись все конструкторские подразделения, а также монтажный и технологический отделы. Семён Абрамович поздоровался со мной, попросил рассказать о себе, задал несколько вопросов. Потом он рассказал о КБ, о его структуре, задачах и основных направлениях работы. Оканчивая разговор, Семён Абрамович пожелал мне успеха.

Выйдя из кабинета, я из зала вышёл в первый коридор, в котором вторая дверь слева была входом в монтажный отдел гидротурбин, располагавшийся в двух небольших комнатах. В первой комнате, в левом углу, за столом печатала на машинке женщина лет пятидесяти, Тамара Ивановна Павлик, секретарь начальника отдела. Справа за двумя большими столами сидело человек пять монтажников разного возраста. Напротив, посередине стены, находилась дверь в кабинет начальника отдела. Когда я вошёл, все перестали заниматься своими делами и с интересом смотрели на меня. Я поздоровался, назвал фамилию, сказал, что прислан работать шеф-инженером. Все заулыбались, послышались шутки.

Тамара Ивановна вышла из-за стола и, постучав, вошла в кабинет начальника. Через несколько минут она вышла и пригласила меня войти. За большим столом у дальней стены сидел Фитерман Яков Филиппович, начальник монтажного отдела, он встал, мы поздоровались. Фитерман был крупным инженером, до войны работал в должности начальника гидротурбинного цеха № 19, совмещенной тогда с должностью начальника отдела монтажа. О нём мне много рассказывал отец, работавший до войны в этом цехе бригадиром слесарей. Большую известность Фитерману принесла его книга «Монтаж гидротурбин», изданная несколько раз, в том числе за рубежом.

Яков Филиппович рассказал о работе отдела и о сотрудниках. Он сообщил, что после первомайских праздников хочет послать меня на Волжскую ГЭС имени ХХII съезда КПСС (бывшую Сталинградскую ГЭС). В заключение беседы Фитерман сказал:«Подготовься к поездке, изучи чертежи, техдокументацию, поговори с монтажниками». Он вышел со мной в первую комнату и обратился к сослуживцам:

– У нас новый сотрудник, прошу помочь ему подготовиться к первой командировке.

Фитерман вернулся в кабинет. Мне нашли место за столом, начали расспрашивать. Время пролетело быстро, прозвенел звонок на обед. Есть не хотелось, и в столовую я не пошёл. На площадке лестницы между четвёртым и пятым этажами стоял ларёк, где продавали горячие пирожки и котлеты, различные бутерброды, кофе, чай, молоко и кефир. Выстояв небольшую очередь, я купил бутылку молока и несколько бутербродов с колбасой и сыром. В комнате съел бутерброды, запив их молоком. Всё было свежим и вкусным.

Ещё проходя практику, я полюбил заводскую еду. На заводе было с десяток столовых и множество киосков и ларьков, разбросанных по цехам и подразделениям. Одновременно за столы садились сотни человек, обед занимал двадцать – тридцать минут. Была отдельная столовая для ИТР и столовая для диетического питания, которыми пользовались и рабочие. Качество разнообразной пищи было высоким. Часть столовых и ларьков работала ночью, поэтому даже в ночную смену можно было вкусно поесть, в чём я убедился, когда работал на расточном станке в ночь. Хорошее положение с питанием было налажено, благодаря наличию на заводе отдельного цеха по приготовлению пищи, а столовые и ларьки контролировались комиссией заводского профсоюза, куда входили рабочие и инженеры. Цена в заводских столовых была ниже, чем в городских – опять же из-за хорошего контроля и из-за доплаты на питание заводским профсоюзом. На цены влияло и то, что осенью завод закупал более дешёвые картошку, капусту, другие овощи и продукты, которые хранились до весны на заводских складах.

После обеда Тамара Ивановна проводила меня в архив. Он находился за стенкой, вход был из коридора, рядом с нашей дверью. Я принёс оттуда в отдел несколько папок с чертежами и инструкциями по Волжской ГЭС и до конца дня знакомился с ними.

Дома, после ужина, я рассказал родителям о первом рабочем дне. Они слушали с большим интересом, так как отец работал в производственно-диспетчерском управлении завода, а мама – воспитательницей в заводском детском саду. Младший брат, Вячеслав, окончив техникум, работал на заводе, откуда пошёл служить в ракетные войска.

Город Волжский. Икра из таза в пустой гостинице. Самые мощные турбины в Европе. Почему в Норвегии много рыбы. Нерест на Волге. Специальная турбина и лифт для рыбы. Сталинград

Последующие дни я изучал чертежи и документацию и готовился к поездке на ГЭС после майских праздников. Однако, как часто бывает, жизнь внесла свои коррективы. Числа 20 апреля на завод на праздничные дни приехали шеф-инженеры с Волжской ГЭС. Приехали рано, на ГЭС никого из представителей завода не осталось, а работы продолжались на двух агрегатах. Фитерман, поднимаясь по лестнице, увидел одного из приезжих на курительной площадке. Произошёл большой скандал, вследствие которого мне и Печникову Ивану Яковлевичу, довольно пожилому шеф-монтёру, пришлось ранее запланированного срока, 26 апреля, отбыть поездом до Волгограда, бывшего Сталинграда.

29 апреля на автобусе из Волгограда мы прибыли в город Волжский, где остановились в почти пустой гостинице. Когда утром 30 апреля мы появились на ГЭС, главный инженер Штерн Е. П., занятый подготовкой к празднованию 1-го Мая, был сильно удивлён нашему приезду и смог уделить нам только полчаса.

Вернувшись с ГЭС и погуляв по праздничному городу, мы купили в магазине напротив гостиницы батоны, колбасу, сыр, масло, какие-то рыбные консервы, чай, печенье и конфеты. Из спиртного мой коллега купил «маленькую» водки, а я – бутылку красного вина, водку я тогда не пил. Я хорошо запомнил эти покупки, так как они были куплены на мои первые командировочные – 2 рубля 60 копеек в день. Вечером в номере гостиницы мы отметили мою первую командировку и предстоящий Первомай.

Утром Первого мая, когда мы спустились со второго этажа, в пустом вестибюле гостиницы сидели два мужика. Перед ними на столе стоял таз, из которого они ложками ели красную икру, закусывая её чёрным хлебом. Пригласили нас, и мы с удовольствием к ним присоединились. В те времена в Ленинграде красная икра, как и чёрная, ещё продавалась в магазине. Стоила она ненамного дороже сливочного масла, но если её и покупали, то понемногу, грамм по 50-100. Поэтому по праздникам я ел бутерброды с красной икрой, но чтобы из тазика и ложками, и сколько хочешь – так я ел в первый, и в последний раз в жизни.

Много икры мы, правда, не съели – она уже скоро в горло не лезла.

Сразу после праздников с завода на ГЭС приехали шеф-инженеры и конструктор. Продолжился ремонт на турбине № 12 и монтаж опытной турбины № 22, на которой, благодаря лопастям рабочего колеса, изготовленным по новой технологии, удалось поднять мощность на шесть тысяч кВт по сравнению с каждой из предыдущих 20 турбин. То есть, со 109 тысяч кВт до 115 тысяч кВт. Я участвовал в работах на обеих турбинах, и многому научился за месяц командировки у моих старших заводских товарищей и у монтажников треста «Спецгидромонтаж» (сокращённо СГЭМ). Я гордился тем, что участвовал в ремонте гидротурбин, которые были тогда самыми мощными и крупными в Европе. И, конечно, гордился, что они были изготовлены на нашем заводе.

21 агрегат этой ГЭС был смонтирован с 1958 по 1960 год, то есть, всего за три года. Такие в те времена были темпы. Суммарная мощность ГЭС составила 2,5 миллиона кВт, она была самой большой ГЭС в Европе.

По вечерам и в выходные дни я любил гулять по уютному чистому Волжскому, по его широким улицам и зелёным паркам. Город был новый, построенный в связи со строительством ГЭС. Часто я гулял с Сергеем Николаевичем Румянцевым, опытным шеф-инженером, бывшим уже на пенсии, но продолжавшим работать. Человек добродушный и с юмором, он много видел и знал, мне было интересно его слушать.

Однажды, когда я рассказал ему, как ел красную икру ложками, он предложил мне вместе сходить на базар и купить там икры. Так мы и сделали. До работы, часов в 6 утра, пошли на базар и купили там по полулитровой банке красной икры. Стоила одна банка 5 рублей. Чёрную паюсную икру на базаре тоже можно было купить, но стоила она значительно дороже. На базаре было много самой разнообразной обычной и ценной рыбы – от окуней и плотвы до стерляди и осетрины. Всё это ловилось на Волге, в которой рыбы тогда было много.

Надо сказать, что попали мы на Волгу в период нереста. На ГЭС я наблюдал, как разные по размерам рыбины выпрыгивали из воды и по бетону водосливной плотины поднимались на несколько метров, падали вниз и снова выпрыгивали. И так целый день. Вот что значит инстинкт, по которому надо плыть против течения в верховье реки и там метать икру. А здесь мешает плотина, вот и прыгают рыбы вверх-вниз целыми днями.

Конечно, не из-за гидростанций стало меньше рыбы в наших реках. Рыбы стало меньше, в основном, из-за вредных отходов, сбрасываемых в реки и озёра многочисленными предприятиями, в том числе химическими. Да и сельское хозяйство добавляет к этому отходы, стекающие с ферм в реки и озёра. Очистных сооружений строится мало, так как они часто стоят дороже самих предприятий.

Меры, компенсирующие потери рыбы, принимаются и на самих ГЭС. Например, в Норвегии, где на ГЭС производится 90 % всей электроэнергии (у нас – 20 %), в реках и озёрах много хорошей и ценной рыбы. А много потому, что там её разводят – выращивают из мальков, а когда рыба подрастает, её выпускают в реки и озёра. В развитых странах около ГЭС и любых плотин имеются предприятия по выращиванию ценных пород рыб. У нас тоже имеются такие предприятия, но их мало.

На ГЭС применяют и другие способы для уменьшения потерь. Например, на этой ГЭС установлен специальный рыбоподъёмник для переброски рыбы с нижнего бьефа (река с нижней стороны плотины) в верхний бьеф (водохранилище с верхней стороны плотины). Рыбоподъёмник имеет размеры 4 х 4 метра и высоту 3 метра и подъёмные стенки со стороны нижнего и верхнего бьефов. В районе рыбоподъёмника установлена небольшая турбина (№ 21), создающая ток воды, чтобы рыба, идущая в период нереста вверх по течению, лучше заходила в рыбоподъёмник. Когда рыбоподъёмник находится внизу, его стенка со стороны нижнего бьефа поднята для захода рыбы. По заполнении рыбоподъёмника рыбой стенка опускается, рыбоподъёмник поднимается вверх. Стенка со стороны верхнего бьефа поднимается, рыба выпускается в водохранилище. Рыбоподъёмник работает круглые сутки.

Чтобы попасть к рыбоподъёмнику, мне понадобился специальный пропуск от Рыбнадзора. Помню, как в сопровождении охранника я стоял у рыбоподъёмника, до верха наполненного разнообразной рыбой. На самом верху лежал огромный осетр, метра четыре длиной. Вдруг он шевельнулся, ударил хвостом, и из-под него по сторонам полетели брызги воды и рыбы. На этой ГЭС я видел и другой способ переброски рыбы в водохранилище. Катера сетями ловили рыбу ниже плотины, там, где вода буквально кишела от рыбы. Через шлюзы катера тащили сети с рыбой в водохранилище, где сети распускали. И так – целыми днями.

Позже на севере я наблюдал, как в нерест на небольших ГЭС по специальным лестницам рыба сама, прыгая со ступеньки на ступеньку, поднималась снизу верх, попадая на другую сторону плотины. Инстинкт!

Перед самым отъездом, в один из выходных дней, я съездил в Волгоград. Тогда ещё не стоял на горе величайший памятник Матери Родине, но я посетил подвал, где фельдмаршал Паулюс сдался в плен, и видел знаменитый дом Павлова, так и не сдавшийся врагу.

Разрушенный дотла Сталинград был, практически, заново отстроен – новые дома, широкие улицы и проспекты, много зелени. Было видно, что ведётся большое жилищное строительство. Думаю, что город заслуживает возвращения старого названия – Сталинград, под которым его знает весь мир. Весь мир знает знаменитую Сталинградскую битву. Если мы не будем помнить прошлого, у нас не будет будущего.

Через месяц работы на ГЭС меня отозвали на завод, куда я добирался тем же путём. В моей памяти навсегда остались широкая и раздольная Волга, ГЭС с агрегатами-махинами, огромная плотина поперёк великой реки, города Волжский и Сталинград.