Текст книги "Петербургский прозаик. Альманах №1"

Под стук колес

1980 год… В то время я был уже инженер с опытом. Мне уже тогда было почти сорок.

Был я командирован в один из волжских городов, где мне необходимо было рассмотреть возможности завода для выполнения одного правительственного заказа. Общаться пришлось, в основном, с главным инженером.

Главный инженер был немногим старше меня, высокий, спортивного вида, но абсолютно седой. Возможности завода соответствовали требованиям.

Когда дела подходили к концу, ко мне зашел главный инженер и показал телеграмму, в которой сообщалось, что нам необходимо завтра явиться в министерство. У него был крайне озабоченный вид, он предупредил, что билеты уже заказал, и что мы поедем на поезде вечером. Ужин тоже заказал, возьмем его с собой. Сказал также, что за мной пришлют машину за полчаса до отхода поезда.

Встретились с ним мы уже в поезде. Поезд фирменный, спальный вагон, купе двухместное. Поезд тронулся, и мы заказали чай. Он достал бутерброды и традиционную по тем временам водку «Столичную». Поскольку с утра мы должны были явиться к министру, за ужином мы выпили всего по пятьдесят грамм. Разговаривали, в основном, о делах, но у нас нашлось немало общих интересов. К концу разговора я заметил, что он изменился: стал отвечать невпопад, имел вид какой-то растерянный, поэтому я предложил лечь спать.

Когда мы начали ложиться, он стал извиняться и предупреждать, что он ночью во сне разговаривает – попросил не обращать на это внимания. Я ему в ответ сказал, что я во сне даже иногда пою. Он шутку не принял, мы улеглись и выключили свет.

Лежа я начал обдумывать завтрашний день, как будет выглядеть мой доклад министерству, и уже практически заснул…

И вдруг с соседней полки раздался крик: «Мама, мама… Мамочка, мамуля, мама». Это был крик не ребенка, а мужчины. Я встал, включил свет и вижу, как главный инженер метается на полке, кричит, кого-то отталкивает и зовет мать: «Мама, мама». Я слегка потрогал его за плечо и позвал. Он открыл глаза, но я понял, что он меня не видит, и потряс его еще раз за плечо.

Он сел, обхватил голову руками, локтями уперся в колени и сидел так какое-то время. Я молча сидел напротив него. Потом он поднял на меня глаза.

– Кричал? – спросил он меня.

Я кивнул.

– Маму звал?

Я еще раз кивнул.

– У нас там осталась водка?

Я молча налил ему и себе. Он выпил и опять сидел – также сосредоточенно, смотря в одну точку. Я налил еще ему водки. Он потянулся, взял и выпил одним глотком. Через некоторое время он стал говорить…

…Это было в сорок третьем году на Украине. Отец воевал, дед партизаном был. Мать – связная в городе. Под видом обмена вещей мы с матерью пошли на связь к деду. Попали в облаву. Нас выстроили в одну шеренгу, и немец стал считать: «Айн, цвайн, драйн, фир, фюнф, ком». Так попала мать. Дед все время держал меня крепко за руку. Вывели всех пятых. Я тогда понятия не имел, для чего и что сейчас будет. И вдруг их начали расстреливать из пулемета…

Я видел, как на маме ее белая кофточка в одно мгновение превратилась в красную, как у нее подкосились ноги, и она упала… Что со мной дальше было – я не помню. Я даже не знаю, кричал я или нет. Очнулся я в деревне лежащим на лавке. Деда нет. За мной ухаживает какая-то незнакомая женщина. Все люди вокруг мне не знакомы…

Потом началась обыкновенная деревенская жизнь… Услышали, что наши освободили Киев и Днепр, и что скоро будет победа. Когда она настала, вернулся отец. Он смог отыскать меня, правда, я до сих пор не знаю, каким образом он меня нашел. Жили мы в городе, я первый раз поехал на поезде с ним. Ехали в Москву. По дороге я заснул, но только поезд стал проходить стрелку, я ясно услышал стук пулемета, перед глазами у меня опять была та картина, когда расстреляли мать. Я закричал, отец взял меня и прижал к себе, но я не мог успокоиться. Я больше не смог заснуть. Когда мы возвращались, я опять заснул, и только стук колес на стрелке – и у меня опять перед глазами расстрел матери, как на ее белой кофточке выступают красные пятна крови, как у нее подгибаются ноги, и она падает.

И вот сейчас мне уже за сорок, и я не могу ездить на поезде, не могу засыпать. Если засыпаю, то только переходит поезд стрелку, как у меня перед глазами эта картина. И сколько я ни обращался к экстрасенсам, психологам, к прочим врачам – ничего не могу поделать. Это, очевидно, будет со мной всегда. С тех времен я и стал седым…

Царапина на машине

Дача моя расположена в южной части Ленинградской области. По какой-то непонятной причине участки там узкие, но длинные, и, исходя из правил пожарной безопасности, дома там построены в шахматном порядке. Если первый дом, к примеру, находится у дороги, или линии, как это принято называть, то следующий обязательно будет вдалеке. Мой дом из тех, который ближе дальнему краю участка.

От линии к моему дому тянется заезд к гаражу, который находится под домом, а вдоль этого заезда ещё предыдущим хозяином моей дачи были посажены кусты смородины и крыжовника. На этих кустах крыжовника у меня растут крупные сортовые ягоды бордового цвета: сочные, красивые, ещё и вкусные к тому же. Я эти ягоды даже иногда полузелёными ем, потому что прочитал где-то, что никотиновая кислота, которой очень много в зелёных ягодах, очень полезна для организма человека.

Но кроме крыжовника и смородины предыдущий хозяин участка когда-то посадил сливу. А с ней-то настоящая беда. Посадил он её рядом с крыжовником, но деревья те были недолговечны. Позднее слива высохла, и я их спилил. Деревья спилил, а вот от корней каждый год идут неприятные поросли. Прямо среди кустов смородины и крыжовника растут! Если среди смородины беспрепятственно секатором вырежешь под корень, то чтобы до колючего крыжовника добраться… Я даже ради этого купил комбинированный триммер, который может не только траву косить, но и специальной насадкой в виде пропеллера кустарники рубить. Очень удобно и колоться не приходится.

В тот день я с утра пораньше решил спилить сливовые поросли, чтобы те не разрастались в кустах смородины и крыжовника. Только я настроился на это, достал триммер и поменял насадку, как приехали дочь, её муж Пётр Семёнович и внук. Они посигналили мне, и я пошёл открывать ворота. Я открыл обе створки, помахал им рукой и отошёл в сторону. Они аккуратно заехали на участок и остановились прямо возле тех кустов, которые я собрался чистить от порослей. Они вышли, поздоровались со мной – я всегда рад их видеть. Они приехали на новом Мерседесе зятя – три месяца как купил. Красивая машина! «С»-класс, серебристый цвет, салон внутри загляденье. Я не смог ещё раз не поздравить зятя с таким приобретением.

Первым делом они вытащили из машины корзинки с продуктами и пошли относить их в дом. Со мной остался только внук, который поинтересовался, что это я тут задумал делать. Я подумал, что раз уж начал, то хорошо бы и закончить, посмотрел вслед дочери с мужем и решил, что успею по-быстрому справиться с порослями. Я взял триммер, левую руку положил на управление двигателем, включил, проверил кабель и заметил, что провод зацепился за куст. Может не хватить. Я попросил внука мне помочь. Он с готовностью подошёл и стал смотреть, где именно зацепился провод. Я повернулся и стал показывать ему правой рукой, а левой придерживал уже работающий механизм. Внук всё искал, а я, перекрикивая шум работающего мотора, пытался ему помочь, как вдруг… «Кр-р-р-ах! Хр-р-р!», – раздался металлический скрежет. Я обернулся и увидел, что случайно надавил левой рукой, и триммер стал «косить» заднюю дверь Мерседеса моего зятя. Звук был как от циркулярной пилы! Нет бы мне тогда опустить левую руку, чтобы двигатель отключился, но я вместо этого с испугу стал ловить правой рукой скобу… Короче, изуродовал я полностью заднюю дверь машины моего зятя…

Подбежал внук, мы стали вместе смотреть на последствия. То были не простые царапины – в некоторых местах я насквозь прорубил металлическую дверь. Что делать… Надо зятя звать, объявлять ему…

– Позовёшь? – спрашиваю я внука.

Тот только посмотрел на меня, как бы спрашивая, уверен ли я, что хочу этого.

– Ты только про машину сразу не говори, – попросил я его. – Скажи, что дед помочь просит.

Внук убежал, а я стал думать, как быть. Решил спокойно рассказать, что произошло, без лишних эмоций. Виноват, значит, оплачу ремонт.

Через минуту внук вышел уже с отцом, моим зятем. Тот уже успел переодеться, вышел в шортах, в хорошем настроении, красивый, спортивного вида. Он подошёл и весело спросил:

– Ну, что здесь такое? Давай выдерну, – сказал он, глядя на сливовые поросли.

– Понимаешь, тут такое дело… – в этот момент своей спиной я уже закрывал изуродованную дверь его машины. – Я тут, это самое, вот эти у меня кусты – крыжовник, смородина. Вот у меня крыжовник, – я показал на кусты. Зять взглянул на кусты.

– А тут раньше была слива, а теперь сливы нет, а корни идут, и понимаешь…

– Давай, я сейчас повыдёргиваю, – весело отозвался зять и хотел уже было наклониться.

– Да тут их довольно сложно дёргать, потому что крыжовник колючий, я вот этим триммером обычно… – я указал рукой в сторону, где лежал триммер. – А тут я хотел… А он соскочил… И я слегка зацепил твою машину… В общем, поцарапал.

Зять изменился в лице, но продолжал смотреть на поросли.

– Как? Где?! – спросил он и резко развернулся к машине.

– Да вот дверку… – сказал я и отошёл от задней двери его нового Мерседеса, которую я до этого момента закрывал спиной.

Он подошёл, а я отошёл в сторонку подальше. Зять осмотрел царапины и вдруг… И вдруг он разразился таким смехом! Сначала лёгким спокойным, но по мере того, как он смотрел на царапину и на меня, смех становился всё более звонким. Он встал, но смеяться стал только сильнее, даже плечи его стали дёргаться.

Мне стало не по себе. Мы переглянулись с внуком, но внук, похоже, тоже не знал, что смешного зять нашёл в том, что его новенький автомобиль расцарапали триммером.

– Пап, ты чего… – осторожно спросил внук.

Зять только ещё пуще рассмеялся.

– Саратов… Сара-тов… Волга! – силился произнести зять, преодолевая смех.

Он родился в Саратове. Саратов – город на Волге, и что?

Временами он останавливался, переводил дыхание, но затем смех снова охватывал его всего так, что у него даже слёзы текли от смеха. Я очень испугался за него, решил, что что-то нехорошее с ним приключилось.

– Аким, сбегай быстренько, у меня на прикроватной тумбочке валерианка и корвалол. Да воду захвати! – крикнул я ему вслед, а сам решил попробовать успокоить зятя.

– Пётр Семёнович, ну, не расстраивайся так, я оплачу ремонт, давай я сам отвезу в автосервис, а ты пока моей пользуйся машиной.

Зять хотел мне что-то ответить, но вновь не смог – залился смехом. Аким вернулся с таблетками и водой. Таблетки Пётр Семёнович не взял, а вот от воды не отказался. Он громко выдохнул, перевёл дыхание и через пару смешков, кажется, успокоился. Он обнял Акима, развернулся в противоположную от меня сторону.

– Вот, сынок, понимаешь как, я когда женился на матери твоей, дочери деда, а было в середине 1980-х, у него тогда была машина Волга, Газ-24, беленькая, красивая…

…В 1980-е годы иметь Волгу – да это всё равно что сейчас в 2000 году разъезжать на Феррари. Так вот, через какое-то время, когда я уже был женатым, я увидел, как тесть решил помыть машину. Вышел с пластмассовым ведром, в нём вода, губка, шампунь. А мне ему помочь захотелось. Он мне объяснил, как собирается мыть, и попросил принести ведро воды. Шланга тогда не было, поэтому я взял ведро побольше, 12 литров, оцинкованное с дугообразной ручкой на скобах, и пошёл к колонке. Я набрал воды и подошёл к машине. Лихо взяв его правой рукой за дно, я придерживал левой рукой за ручку и хотел было опрокинуть ведро над машиной, как вдруг рука моя соскользнула, и ведро с шумом врезалось в капот. Всё бы ничего, но ручка от ведра с одной стороны слетела, и этим закруглённым концом я, как гвоздём, провёл по капоту машины, пока ведро окончательно не слетело и не упало мне под ноги. Царапина на машине была такая глубокая! Ну прямо до самого металла…

Я перепугался страшно! Дед услышал, подходит, смотрит на вмятину, на царапину, рот у него раскрылся, глаза не моргают, он перевёл на меня свой взгляд, и я аж попятился куда подальше. А дед тогда даже не сказал ничего, а стал осматривать повреждённое место…

…– И вот уже двадцать лет прошло, а меня всё совесть мучает, что я тогда тестю своему, твоему деду, испортил машину. Хуже того – мне сон снился кошмарный, как я подхожу с этим ведром и начинаю им с капота, как гвоздём, снимать краску до самого металла. А на металле сразу выступает ржавчина, которая приобретает бурый цвет и потом, как кровь, капает с машины. Даже сейчас иногда снится…

В этот момент зять повернулся ко мне, он улыбался, но смех уже не мучил его.

– Да что ты, отец, переживаешь, это же чепуха, ну ладно, я ведь помню, как я тебе ободрал твою машину, как ты «искал Кулибина», чтобы заделать царапину, чтобы краску подобрать. А сейчас что? Да я завтра на работу буду ехать и отдам в ремонт, а послезавтра будет готова. Что ты переживаешь? Самое главное, что мы с тобой теперь квиты! Меня теперь совесть не будет мучить, что я твою машину тогда изуродовал, может, и сон этот дурацкий не будет сниться. Спасибо, что ты поцарапал мою машину!

Он обнял меня, я тоже его обнял.

– Ну, хорошо! – обрадовался я. – Будем квиты!

Старик

Как же хорошо, что всё уже позади. Как же приятно иногда остаться наедине с самим собой. Пожалуй, люди не умеют ценить одиночество, всё стремятся быть в центре других, быть частью чьей-то жизни, так и не став центром своей собственной. А много ли человеку для счастья надо?

Об этом думал старик, сидя на крыльце недавно приобретённого дома. Дом этот ещё не был им обжит полностью; в голове старика крутилось множество разных идей по обустройству участка, сада и огорода, но больше всего старик думал о веранде. Он обязательно первым делом построит у дома веранду – большую, застеклённую, чтобы на ней всегда было светло и тепло, чтобы никогда на ней не угасал пар от самовара… Прямо как раньше, когда дети были ещё маленькие, а жена жива. Бывало, скроется солнышко после обеденного зноя летним днём за деревьями сада, выращенного им, подует лёгкий свежий ветерок в открытые окна, и семья Ивана Дмитриевича соберется на веранде есть раков. Ловил он их, как и рыбу, здесь же – на речке. Он приносил ведро этих клешняков – больших, зелёных, с чёрными глазами. Часть он вываливал в ящик и уносил в подвал: рак, если у него смочен панцирь, несколько дней ещё может жить во влажном воздухе подвала, а часть он уносил в сарай, где на керогазе уже закипала кастрюля с водой. Старик бросал в кастрюлю укроп, соль, а затем принимался за раков. Он никогда не варил их при детях. Всё-таки, как ни крути, а бросать в кипящую воду живых раков – жестокое занятие.

Когда раки становились красными, он выдерживал их в кипятке еще не менее получаса, а затем выкладывал на противень и торжественно вносил на веранду. Семья любила собираться прямо на полу, на пледе – вокруг противня – несмотря на то, что стол на веранде тоже имелся. Что-то очень тёплое и семейное было между этими людьми, которые располагались на пледе, устраивая настоящий пир, на котором раки были главным блюдом.

Но не успел старик оглянуться, как дети выросли, завели свои семьи, разлетелись кто куда и уже реже стали появляться в их с бабкой доме. А они продолжали вести хозяйство и наслаждаться жизнью вдвоём.

Старик был хороший работник и умел вести хозяйство. Под конец лета весь подвал и кладовка были заставлены урожаем: старик сушил яблоки, сливы, абрикосы, а его жена варила варенья и компоты. Так что хватало им самим, их детям и семьям детей. Особенно старик любил делать вино. Этим всегда занимался только он один, жену и близко не подпускал. Он бережно хранил одну старинную книгу, где на пожелтевших от времени страницах были написаны рецепты по изготовлению вина из ягод крыжовника. В книге говорилось, что крыжовенное вино после пятилетней выдержки вполне может конкурировать с лучшими виноградными винами. Поэтому в подвале у старика хранилось немало бутылей с крыжовенным и виноградным вином.

Так протекала жизнь старика, пока неожиданно в его дом не постучалось несчастье. Её увезли в больницу, когда он был на работе. Он побежал в больницу, но не успел. Обширный инфаркт, ничего не смогли сделать… Когда он увидел её, то словно ослеп, будто часть его души, какая-то очень важная часть, умерла вместе с женой.

Старик остался один…

Он первым делом разослал детям телеграммы. Дочь приехала сразу, сын приехать не смог – он был за границей. Старик подолгу сидел перед фотографией жены, почти не спал и ничего не ел. Весь внешний мир превратился лишь в одни хлопоты, к которым старик не знал, как подступиться. По счастью две женщины, подруги жены по работе, вызвались поддержать старика и помочь с приготовлениями. Одну из них старик знал плохо, жена часто рассказывала о ней, но лично они были плохо знакомы, а вот вторая – Галина – бывала частой гостьей в их доме при жизни жены. Она была эксцентричной женщиной, часто заходила к ним на чай и никогда не отказывалась от рюмки того самого крыжовенного вина, которое делал старик. Выпивала она, надо сказать, с удовольствием; старик с женой редко к рюмке прикасались, но это Галину меньше всего волновало. Ей не очень-то необходима была компания, чтобы выпить.

Галина взяла на себя главную роль. Она подготовила всё необходимое, организовала поминки, на которые пришло немало народу. Каждый считал своим долгом обратиться к старику со словами соболезнования, старик чувствовал, как окружающие пытаются отвлечь его, задают какие-то пустяковые вопросы, участливо смотрят… Но он практически не замечал этого, он даже не мог запомнить, кто именно и когда у него был. Ему одновременно казалось, что были все, но никого из них он не запомнил в отдельности.

Спустя два месяца старик впервые заметил, что уже целую неделю он живёт один. К нему не заходил ни один человек. Старик плохо спал, у него постоянно валилось всё из рук. Его часто одолевали воспоминания, в которых он забывался. Всё, что он видел вокруг, напоминало ему о жене. Она кругом присутствовала в доме. Вот только самой её не было…

Ему многое пришлось учиться делать самостоятельно. Правда, с некоторых пор к нему стала чаще приходить Галина. Иногда, чтобы в чём-то помочь, а иногда и просто посидеть. Старик угощал её вином, помня о том, что она большая поклонница его крыжовенного вина. Она настойчиво предлагала ему тоже выпить, но он отказывался. Нередко она готовила ему обед, стирала, гладила.

Сама Галина была женщиной уже немолодой, в разводе много лет. Жила она одна, поэтому в какой-то момент стала появляться в доме старика ежедневно. Она отвлекала его своими разговорами, иногда даже веселила, поэтому само собой получилось, что где-то через год после смерти жены, как поэт писал: «Год прошёл, как день пустой…», словом, она перешла к нему жить.

Жизнь его не очень изменилась после её переезда. Вообще-то он даже не почувствовал ничего, однако со временем стал замечать, что от Галины всё чаще пахнет его вином. Она уже перед каждым приёмом пищи наливала себе рюмку. Старик по-доброму сказал ей, что часто употреблять такое вредно, но она не поняла и стала защищаться, упрекая его в жадности. А старику вовсе не было жалко, но и смотреть на пьяную женщину становилось всё неприятнее.

Как-то раз, когда она уехала к дочери, старик решил отправить своей дочери Татьяне посылку. Время было такое, что первые яблоки только-только начали поспевать. Иван Дмитриевич помнил, что в месте, где живёт дочь, яблоки поспеют ещё ой как не скоро, а потому взял ящичек, уложил аккуратно варенье, яблоки, прошлогодние грецкие орехи. Ящик он заколотил и отнёс на почту.

Галина вскоре вернулась. Старик заметил, что она была чем-то расстроена. Он не стал расспрашивать её, но чувствовал, что у дочери, видимо, что-то неладное. На следующий день, вернувшись с рыбалки, он нашёл Галину пьяной. Старик не стал делать замечаний. Он вообще решил не обращать в этот день на неё внимания. Но она сама начала разговор.

– Ну?

– Что ну?

– Куда ты таскался на почту? – несвязно спросила его Галина.

– Не понял, – спокойно ответил старик.

– Куда ты посылки рассылал? – раздражённо повторила она.

– А! Это я дочери послал: вот, яблочки уже созрели, у них в Ивановской области поздно будет, а я свежих послал, – рассказал старик.

– Я вот что хочу тебе сказать, чтобы ты… Без моего спросу… Этого ты больше никогда не делал! – заключила она.

Старик остановился как вкопанный.

– Что ты сейчас сказала?

– А вот так! Без моего ведома чтобы никуда никакие посылки не посылал! – повторила она.

Старик с минуту молчал.

– Чего это ты умолк?

– Я тебе вот что скажу: у тебя есть час, чтобы собрать свои вещи. А я пойду и закажу для тебя машину.

– Какие вещи? – не поняла она.

– Я сказал: манатки собирай свои и уезжай отсюда! Чтобы я из собственного сада не мог родной дочери послать то, что вырастил собственными руками… Убирайся!

Галина замолчала. Было видно, что резкий ответ Ивана Дмитриевича привёл её в чувства, но ей по-прежнему было тяжело соображать. Она стояла, уставившись в одну точку, переступая с ноги на ногу.

Иван Дмитриевич договорился о машине, уложил вещи Галины и попрощался с ней. Взгляд её был тревожный, она непонимающе посмотрела на него, но лишь услышала, что вход ей сюда отныне воспрещён.

Старик опять остался один. Дети каждый год навещали его с внуками, но тем хотелось на море купаться, а не в илистой реке, поэтому гостили они, как правило, не дольше трёх дней.

Иван Дмитриевич не жалел, что выгнал Галину, но одиночество вновь жгло его, не давая покоя. Старик не знал, куда себя деть. Он мало спал и плохо ел. Несколько раз приезжал сын в гости. Виктор видел, как тоскливо его отцу одному, и не раз приглашал его жить в свою семью или в семью Татьяны, говорил, что оба они будут ему рады. Но старик отказывался. Жаль ему было покидать дом, в котором он жил столько лет с женой. Пускай воспоминания и отзывались болью в сердце, но уж лучше так, чем вовсе избавиться от них. Да и не хотел он быть обузой для детей. Кому хочется жить под одной крышей со старым человеком, думал он. Нет уж, лучше быть одному, но никому не мешать.

Так прошёл год. Жены не было с ним уже три года, а он так и не научился жить один. Ему по-прежнему не хватало её по утрам за завтраком по левую руку от себя. Он по-прежнему в каждой вещи ощущал её присутствие.

Летом дочь пригласила его поехать вместе с ней и внуком на Азовское море. Старик поначалу отнекивался, но дочь настаивала. Виктор вновь вынужден был уехать за границу по работе, а потому попросил сестру поддержать отца.

Старик поехал с дочерью и внуком в городок Ейск на Азовском море, где в частном секторе, неподалёку от моря, они сняли небольшой, но аккуратный и красивый домик, чтобы остановиться в нём на время отпуска дочери. Отдых пошёл на пользу Ивану Дмитриевичу. Уже через неделю он сам выходил по утрам на прогулку, пока дочь с внуком ещё спали. Ему нравилось гулять по парку, выходить на главную улицу и доходить до набережной. Чаще всего в районе набережной он чувствовал в ногах усталость и заходил в кафе, чтобы отдохнуть. Солнце приятно грело его, а в воздухе пахло беззаботностью и счастьем. Вокруг было много отдыхающих, и Иван Дмитриевич любил их разглядывать и фантазировать, кто из них откуда приехал и насколько.

После обеда Иван Дмитриевич отдыхал, но когда солнце пряталось за горизонтом, он вновь выходил на прогулку, но теперь уже вместе с дочерью. Вместе они ходили в магазин, гуляли и разговаривали. Татьяна была очень рада, что отдых отцу нравится. Она надеялась, что это поможет ему перестать чувствовать одиночество так остро.

Как-то раз они возвращались с Татьяной обратно. Татьяна спешила кормить сына, а Иван Дмитриевич не хотел возвращаться в домик, поэтому свернул в переулок, попрощавшись с дочерью до вечера. Ему захотелось зайти в сувенирный магазин и приобрести что-нибудь на память.

В магазине никого не было из покупателей, кроме одной женщины. Она стояла спиной к Ивану Дмитриевичу и рассматривала какую-то диковинную вещь. В магазине работал кондиционер, и Иван Дмитриевич решил остаться в этом помещении подольше. Он прошёлся не спеша по ряду и остановился неподалёку от покупательницы. Лишь единственный раз он взглянул на её профиль, но этого хватило для того, чтобы узнать её. Сомнений не было – это она – Мария. Он поспешил отвести глаза, потому что не решил, хочет ли он, чтобы она его заметила или нет. Всё-таки в молодости они расстались не хорошо…

Но удержаться он не смог и вновь обратил на неё осторожный взгляд. Глаза её по-прежнему были голубые, но вот брови стали хмурые. Нос из курносого превратился в картошку, а волосы, когда-то пышные и распущенные, превратились в жёсткие и были крепко затянуты на затылке. Вероятно, она почувствовала на себе чей-то взгляд, потому что повернула голову в сторону старика. Она узнала его. Губы её сжались, глаза сузились. Она демонстративно увела взгляд в другую сторону и отвернулась.

– Мария, неужели ты меня не узнаёшь? – тихо спросил Иван Дмитриевич.

– Я узнала вас, что вы хотите? – процедила она сквозь зубы. – Это когда-то я была Мария, а теперь я Мария Евграфовна, – добавила она.

– Мария, что ты, я ведь не забыл о тебе. Как ты? Где ты?

– Мне нечего о себе рассказывать и не о чем с вами говорить, – медленно произнесла она, развернулась и вышла из магазина.

Старик с грустью посмотрел ей вслед. Походка её сильно изменилась, но это была по-прежнему она. Когда-то ему казалось, что он её любил, даже обещал жениться, но жизнь сложилась так, что он выбрал другую. Но сейчас…

Старик стал каждый день гулять в районе той сувенирной лавки в надежде ещё раз её увидеть, но она не появлялась. Он увидел её случайно, прямо на улице, когда возвращался домой. Она ответила на его приветствие так же холодно, как и в тот раз. Старик хотел поговорить с ней, приглашал к себе в гости, но она отказывалась, резко отвечая.

Когда у дочери закончился отпуск, Иван Дмитриевич сказал ей, что хочет остаться ещё на пару недель. Татьяна была только рада, она в последние дни не узнавала отца. Он и правда сильно изменился, словно помолодел даже.

Иван Дмитриевич проводил дочь с внуком на вокзал, но, конечно, так и не рассказал дочери о настоящей причине своего желания остаться. Проводив Татьяну с внуком, он поехал к дому Марии. В последний раз он проследил за ней и знал, где она живёт. Он стоял несколько часов под её окнами, несколько раз видел её, но никого больше.

В этот раз он купил цветы и пришёл к её дому.

– Мария, пригласи меня в гости. Нам нужно поговорить, – попросил старик.

– Нет, не приглашу, – отказала она и стала закрывать калитку.

– Подожди, Мария, помнишь, как нам было хорошо?

– Нет, не помню.

Он протянул цветы.

– Я не возьму, не надо.

– Мария! Я один, я свободен.

– И что из этого?

– Я знаю, что и ты свободна.

– Ну? – сказала она и, не услышав ответа, закрыла перед ним калитку.

Старик стал приходить к ней с цветами каждый день, но сердце её было, как ледяная глыба, казалось, она не способна прощать. Лишь просила его не приходить больше.

– Я не могу, я всё равно буду приходить.

– Зайди, – сказала Мария Евграфовна, открыв калитку. – Если хочешь, то приходи навсегда, – сказала она, когда они вошли в дом.

– Я хочу, я согласен, обещаю – сказал старик, стоя перед ней на коленях.

– Однажды ты уже обещал, поэтому теперь принимай мои условия: продай свой дом и пропишись у меня. Но до того, как мы распишемся, ты ни слова не должен говорить своим детям.

Она смотрела на мужчину, стоявшего перед ней на коленях. Это был уже не тот Иван, которого она любила. Она помнила о нём всё это время и хранила в памяти его образ, но когда она встретила его в сувенирной лавке, в ней что-то поменялось. Мария вспомнила о своей жизни, прожитой с человеком, которого она не любила. Она вдруг поняла, что во всех несчастьях виноват этот постаревший человек, который стоит перед ней на коленях. Она смотрела на него, но не о прошлой любви к нему она думала, а о том, что он теперь заплатит за всё. «Ты мне за всё с лихвой заплатишь, – думала она, – за мою поруганную любовь, за жизнь, прожитую с нелюбимым человеком, за его издевательства надо мной…»

От любви до ненависти один шаг.

На следующий же день старик дал объявление о продаже своего дома, в котором он больше двадцати лет прожил со своей женой. Домой он вернулся только один раз за вещами – и то на полдня. Все свои запасы, заготовки и вино перевезла грузовая фирма в дом Марии Евграфовны.

Дом с таким ухоженным участком заинтересовал сразу несколько покупателей – в итоге Иван Дмитриевич совершил очень выгодную сделку.

Старик выполнил своё обещание и не пригласил на регистрацию ни сына, ни дочь. Людей вообще было не так много: несколько подруг Марии Евграфовны и её дочь с мужем и братом мужа. Со стороны старика вообще никого не было.

У старика началась новая супружеская жизнь. Поначалу он был полон энергии от новообретённого счастья, у него было много планов по обустройству сада на участке Марии Евграфовны, он планировал, где и как он будет хранить заготовки. Мария Евграфовна же после свадьбы не изменилась, она почти не стала добрее к старику, а только изредка обращала на него внимание, когда ей нужно было от него что-то. А старик был рад и этому. Он старался не вспоминать о прошлой жизни в одиночестве, а потому не замечал ничего вокруг себя.

Почти сразу после свадьбы Мария Евграфовна заговорила о квартире для своей дочери Надежды. Та жила в Подмосковье, но уже давно мечтала перебраться в Москву.

– Чего же ты жмёшься? Всё равно со мной живёшь, уступи деньги ребёнку. Пусть живёт в нормальных условиях, ты же на всём готовом, чего тебе ещё надо?

Старик сначала отказывался, но по мере того, как Мария Евграфовна настаивала всё в более резких тонах, он отступал. В один прекрасный день он перевёл деньги, вырученные с продажи своего дома, на сберкнижку Надежды, и та купила себе квартиру в Москве.

Надежда с мужем стали чаще приезжать в дом Марии Евграфовны. Часто приезжали с друзьями и братом мужа. Компания эта была шумная, любила крепко выпить и плотно поесть. На старика они не обращали никакого внимания, однако все его запасы, которые он постепенно заготавливал, они благополучно подчищали. Старик пробовал поговорить с Марией Евграфовной на эту тему, но та лишь разразилась руганью и обвинениями. Старик постепенно начал становиться прислугой в новом доме.