Текст книги "Крещатик № 93 (2021)"

Через год я вернулся на трехдневную побывку, но свою рыжую не застал. Оказалось, что старый дурак-жрец случайно сжег оберег, и мой товарищ не замедлил явиться за долгом. Он тоже приударил за рыжей, но получил отказ. Тогда он осерчал, что часто бывает с бесами, и стал совращать её всеми доступными адскому выродку способами. Являлся ей то голубем, то драконом, морочил видениями, насылал сглаз и даже просил местных домовых спалить её хоромы. В результате со страху, а может, по глупости, она приняла крещение, что по тем временам было крайне неосмотрительно. Назаретянина считали кем-то вроде юродивого, а последователей его – придурковатыми. Папа-жрец был просто вне себя от ярости и вышвырнул рыжую из дома. Она жила в полях, на некогда облюбованных нами местах, а потом была схвачена и казнена за распространение христианской веры. Говорят, прежде чем отрубить голову, её долго пытали. А ведь ей не было и восемнадцати! Мой товарищ тем временем выбил из жреца долг и в качестве наказания отправил его в ад. Проткнул брюхо вилами. Словом, я приехал на пепелище.

– И что же, с тех пор вы с ней больше не виделись? – спросил Миша, нагнувшись к бесу, голос которого был едва слышен.

– Юноша, вы в своем уме? – удивленно спросил бес. – Я же сказал, она приняла мученическую смерть во имя Назаретянина. Она христианская святая! Как только мы приблизимся друг к другу ближе, чем на полметра, мы в виде протонов полетим в бескрайний космос! Понимаете?..

– Кошмар! Как же вы так спокойно об этом говорите?! – воскликнул Миша, и голос его эхом разошелся по залам.

– А как ещё быть с тем, чего не вернуть?.. – спросил козлоногий печально.

– Но вы хотя бы отомстили товарищу? – не унимался юноша.

– Я был молод, горяч. Как же не отомстить? Отомстил! – ответил бес. – Да разве месть сладка?

– Не просто месть, а справедливое возмездие! – возразил Миша. – Мерзавцев надо наказывать!

– Вы так считаете? – горько усмехнувшись, спросил бес.

– Убежден! – резко ответил Миша. – Нам ли в аду не знать, каково…

– Вот, Миша, мы и пришли, – вмешалась Юленька, чтобы одернуть юношу, который с присущим ему пафосом принялся рассуждать о справедливости.

– Давайте взглянем на полотно, – предложил козлоногий. – Я обещал открыть небольшой секрет. Сейчас самое время.

Миша вновь насупился и отступил в сторону. Юля и козлоногий подошли к картине. Полотно датировалось 1851-м годом, но Юленька уверяла, что это ошибка, и автор закончил картину сразу после смерти. На картине в присущей Гойе-портретисту манере была изображена дама средних лет с бокалом вина в руке. Рядом висела этикетка «Герцогиня Альба. Последний бокал. Франсиско Гойя. 1851».

– Я хорошо знал герцогиню. Мы были близкими друзьями. Истинно говорю, – едва слышно прошептал старый бес, – она не принимала яд. Её отравили.

– Кто же? – с ехидством спросил Миша из-за спины козлоногого.

– Некая весьма почтенная дама. Настолько высокопоставленная, что я не имею права произносить её имя, – не оборачиваясь ответил козлоногий.

– Ну вот! Получается, вы нас обманули. Секрет так и остался секретом! – сказал Миша и с демонстративным пренебрежением стал разглядывать другие картины.

– С ума сойти! – прошептала Юленька. – Я догадываюсь, кто мог это сделать! Это…

– Тссс, юная ведьма, – перебил её бес. – Даже у стен есть уши!

– Извините, пожалуйста, уважаемый Лофарий. Молчу.

– А по мне, так хоть бы она и сама отравилась. Какая разница?! – буркнул под нос Миша.

– Так… Хватит, – прошипела Юленька, которую вывело безобразное поведение юноши. – Нам пора. Ты не проводишь меня к выходу?

– Провожу, – угрюмо ответил Миша.

– Всего вам хорошего, молодые люди. Спасибо за компанию! – попрощался бес.

– До встречи, Лофарий, – кивнула Юленька и незаметно дернула Мишу за рукав.

Миша упрямо молчал. Тогда она схватила его за руку и потащила к выходу. Козлоногий вздохнул, покачал головой и отправился в полутьму зала византийской живописи.

В преисподней темнело стремительно. У выхода Юленька сухо попрощалась и помчалась вниз по ступеням. В тот же миг некто на гнедом пегасе вынырнул из темноты ночи, подхватил ведьму и унес её в неизвестном направлении. Миша не успел рассмотреть его лица, скрытого огромным черным капюшоном. «Кто? – терялся в догадках Миша. – Кто он, этот высокопоставленный демон – а обычные бесы на пегасах не летают, – кто? Вот стану сознательным, тогда всё откроется, не будет никаких тайн!.. Я в аду, и времени у меня – целая вечность!»

Юноша рисовал яркие картины будущего, одну прекраснее другой, но они тут же растворялись в бесцветной ночи, скупо освещенного фонарями переулка. Вопреки фантазиям он медленно съезжал вниз, в яму отчаяния. Его пылкий характер требовал немедленного и счастливого разрешения любого вопроса, при этом, желательно, без особых усилий. Но ад был не курортом, а исправительно-трудовым учреждением. Надеяться на чудо не приходилось. Любую награду нужно было заслужить и выстрадать. За этими размышлениями Миша незаметно добрался до остановки. Он вскочил на подножку трамвая и ещё раз бросил взгляд в бездонный колодец неба. Ему показалось, что где-то высоко над крышами развеваются на ветру светлые кудри Юленьки. Он зло сощурился, будто взглядом решил покарать неизвестного обидчика, а затем, резко оттолкнувшись от поручней, прыгнул в вагон.

В коридоре возле ящиков со столярными инструментами лежала газета «Трудовой Дит». На первой странице под заголовком «Процесс века» красовалось огромное фото городского суда. На прошлой неделе закончился громкий процесс над группой пилигримов, которые нелегально возвращали на Землю отбывающих наказание грешников. Впервые на след этой банды напали в конце XIX века, когда из Дита исчез целый ряд бывших актеров комедии дель арте. Власти заявили, что сбежавшие не представляют опасности. В ход пошли отговорки, мол, в нижних кругах есть души пострашней, а охранка там тоже страдает. Происшествию не придали особого значения, провели ряд профилактических мероприятий – и захлопнули папку. Однако в 1945 году, когда в срочном порядке была собрана специальная райская комиссия по делам военных преступлений, адскому руководству задали непростой вопрос: «Каким образом эти души попали на Землю?». Дитские службисты кинулись искать виновных, отправили в каменоломни нескольких высокопоставленных демонов, но вразумительно ответить на вопрос не смогли. Началось расследование длиной в полвека. И вот несколько лет назад, благодаря широкой сети агентов, удалось выйти на группу пилигримов. Под видом попрошаек, уличных актеров, проституток и прочего сброда они вербовали служащих канцелярии, для того чтобы получить доступ к личным делам грешников. Главаря банды, к сожалению, поймать не удалось. На скамью подсудимых попали два чертенка седьмого порядка и один пилигрим. Никто из обвиняемых не подозревал, что их «благая» деятельность может обернуться такими глобальными катастрофами, какие пережила Земля в первой половине двадцатого столетия. Прокурор популярно растолковал, почему нелегальная отправка душ на Землю опасна и последствия её непредсказуемы. Объяснил, что души, попавшие в преисподнюю за невинные шалости в одной эпохе, могут совершить немыслимые по тяжести преступления в другой. Напомнил об элементарных законах временной психологической несовместимости, которые обязан знать любой служащий на самой захудалой станции перерождения. Судьи возмущенно поохали, вынесли приговор, и компанию отправили в девятый круг.

Миша проснулся, умылся, на выходе из уборной прихватил газету, стремительно ворвался на кухню, пролистывая последние новости, не менее стремительно съел бутерброд, и так же стремительно умчался на работу. План горел, грузчики филонили, начальник отдела отдувался на планерке. Не успел Миша отправить первую машину с очередной порцией макулатуры, как в небе раздалось ржание пегасов, и возле транспортного приземлились двое. Первым был худой и высоченный, как каланча, старый демон, вторым – молодой бес с вытянутым змееподобным лицом и клубком шипящих аспидов на голове. Оба носили мундиры службы безопасности. Гости прошли в контору, не обращая внимания на поклоны и приветствия. Через несколько минут в дверном проеме показался шеф и жестами позвал Мишу внутрь. Видавший виды начальник транспортного был явно напуган.

– Что вы еще натворили? – прошептал он и махнул рукой в сторону двери. – Идите, вас ждут.

В конторе стояла зловещая тишина. Все были погружены в работу, и даже молодые черти, болтавшие без умолку, чтобы как-то избавиться от безжалостной канцелярской скуки, теперь уставились в столы и боялись поднять голову. Миша вошел в кабинет.

– Доброе утро, молодой человек, – вежливо сказал старый демон. – Присаживайтесь.

Миша догадался, что наступили те неприятности, о которых его предупреждали Юленька, Лидия Петровна и Семен Волоакович. Он покорно сел.

– Молодой человек, вчера вы были на приеме. Так? – задал вопрос старый демон и кивнул в сторону Семена Волоаковича. Тот, закинув ногу на ногу, сидел в дальнем углу и просматривал «Трудовой Дит».

– Так, – сказал Миша.

– Очень хорошо, – одобрительно сказал демон. – Отвечайте коротко, четко, по существу. С какой целью вы приходили?

– Я хотел узнать подробности личного дела, – смело ответил Миша.

Змееподобный, который стоял спиной к Мише и смотрел в окно, медленно повернулся, высунул раздвоенный язык и хищно прошипел:

– Чессстный!..

– Погоди, Нагон Форкьевич! – одернул его старый демон. – Молодой человек, зачем вам потребовалось личное дело?

– Я хочу знать, за что попал в ад. Я не хочу быть полусознательным, – ответил Миша и уставился в пол, как провинившийся ученик.

– Прекрасно и, главное, искренне, – заметил старый демон. – Это сильно облегчает нашу задачу и ваше положение.

В этот момент Семен Волоакович оторвал взгляд от газеты и сказал змееподобному:

– Нагон Форкьевич, друг любезный, отойди-ка от окна. Ничего не вижу. Совсем зрение ослабло!

Нагон тут же исполнил просьбу. Службисты смотрели на Семена Волоаковича с уважением и даже опаской. Миша заметил это. Он хорошо помнил, как волокли через канцелярию того хулиганистого чертенка, и надеялся на заступничество начальника отдела кадров, в случае, если беседа «мирно, по-семейному» перерастет в серьезную трепку.

– Молодой человек, – продолжил старый демон, – ваши данные засекречены не для того, чтобы препятствовать, а как раз наоборот: чтобы помочь вам. Чтобы оградить от неприятностей.

– Оградить… – с усмешкой повторил змееподобный и добавил, не поворачиваясь к Мише: – В девятом будешь кофе без сахара трескать! Герой!

– Погоди, Нагон Форкьевич! – повторил старый демон.

– Репликаторы по нём плачут! – поднажал Нагон, затем стремительно подошел к юноше и с издевкой спросил: – Знаешь, что такое репликаторы?

– Нет, – прошептал перепуганный Миша.

Аспиды на голове змееподобного изгибались и тихо шипели: «узнаешь, узнаешь, узнаешь».

– Нагон Форкьевич, я тебя прошу! Мишель поступил опрометчиво, но он хороший сотрудник. Обойдёмся без эксцессов, – вмешался Семен Волоакович.

Миша взглянул на него как на защитника униженных и оскорбленных. Недаром Семен Волоакович был начальником отдела кадров. Он умел расположить к себе.

– Мишель, – сказал он. – Репликаторы – это боксы, где отбывают наказание особо тяжкие грешники. Что там с ними делают, я не вправе рассказывать, однако основное вы должны знать: после исправительных процедур преступников восстанавливают при помощи нанорепликационных технологий, а использованные части тел выбрасывают. В нижних кругах полно тварей, для которых нет лучше корма, чем пара человеческих конечностей. Репликаторы требуют регулярной чистки. Служащие скребком счищают кожу со стен, подметают костную муку, выно сят внутренности, сгоняют кровь в сточные канавы. Существует малоприятная должность – мойщик репликатора. Если не хотите распрощаться с канцелярией, Мишель, то мой совет – прежде всего забудьте о своём личном деле.

– Брось этот романтический бред! – начал было змееголовый.

– Да погоди ты, Нагон! – взмолился Семен Волоакович. – Прессуешь, как уголовника!

– Поймите, – вмешался старый демон. – Аду не нужны энтузиасты. Аду нужны рабочие единицы. Хотите безопасно существовать? Будьте как все.

– Я не могу быть как все. Я уже не как все! – вскрикнул Миша. – Все сознательные, а я не пойми кто!..

– В аду, Мишель, «не пойми кто» – порой залог успеха, – заметил Семен Волоакович.

– Слышь, герой, – ехидно прошипел Нагон: – в следующий раз прихвачу тебя на экскурсию. Поработаешь мойдодыром – год жрать не сможешь!

– Я бы на вашем месте, молодой человек, очень серьезно отнесся к словам Нагона Форкьевича, – сказал старый демон и резко оборвал беседу. – А теперь идите и работайте!

Миша вылетел из кабинета, не прикрыв дверь. Эти твари видели его насквозь. Они будто с первого дня следовали за ним по пятам. Откуда Нагон узнал про кофе? Случившееся не укладывалось в голове. Миша паниковал. Страх, ненависть и отвращение к себе смешались воедино. Он не понимал, как может существовать общество, в котором нет даже подобия личной жизни. У любого, самого распоследнего грешника должен быть маленький островок внутренней свободы. «Ад – исправительно-трудовое учреждение», – вспомнил он памятку на стене смерть-приемника. «В аду не место лжи и стеснениям», – процитировал он. «Индивидуалист – враг честного труда», – прошептал он. Так вот в чем смысл! Вот каково наказание! Они знают обо мне всё, я о них – ничего!..

Миша угрюмо отпахал смену и вернулся домой в полном отчаянии. На кухне хозяйничал Пафнутий Пафнутьевич. За окном начиналась буря. Мелкие частички песка кружились в горячем воздухе, забивались в щели между рамами, образовывали причудливые рисунки на подоконнике. Видимость резко упала. Соседние дома превратились в неясные мрачные очертания. Свет заходящего солнца сделался таким, словно карманный фонарик приставили к покрывалу из плотной ткани. Ад стремительно погружался в бордовый сумрак.

Пафнутий Пафнутьевич прикрыл форточку и обратился к Мише:

– Михаил, у вас неприятности?

– Не то слово, – ответил Миша.

– А вы в церковь сходите, – посоветовал Пафнутий Пафнутьевич и принялся колдовать солонкой над сковородой. – Помолитесь, и станет легче.

– Я неверующий, – сказал Миша.

– Ах, Миша, Миша! – воскликнул Пафнутий Пафнутьевич. – Какой вы еще ребенок! Откуда же в аду неверующие?

– Я первым буду, – огрызнулся Миша.

– Нет, Миша, ошибаетесь, – с горечью произнес служка. – Первым, уверяю, вы не будете.

Миша опять вспомнил встречу со службистами. Теперь, когда страх и отвращение заметно ослабели, остались только обида и желание отомстить. Особенно Нагону. С каким удовольствием он утопил бы эту мразь в фонтане возле канцелярии! Юноша, забывшись, стукнул кулаком по столу, испугался грохота и бросил короткий взгляд на Пафнутия Пафнутьевича. Тот либо ничего не заметил, либо сделал вид. Служка поставил на стол сковороду с яичницей и сел напротив. Миша почувствовал устойчивый запах перегара.

– Может, поужинаете со мной? – спросил Пафнутий Пафнутьевич.

– Нет, спасибо, – ответил Миша, положил локти на стол и вцепился пальцами в шевелюру. – Не до еды!

– А хотите, я расскажу одну историю? Уверяю, вам сразу полегчает, – сказал Пафнутий Пафнутьевич, характерно для выпившего растягивая гласные.

– Валяйте, – безразлично ответил Миша.

Далее церковный служка медленно, будто каждое слово тяготило его, как непосильная ноша, поведал Мише следующее:

– Я жил уединенно. Прислугу не держал. Откуда взять средства молодому математику, недавно приступившему к диссертации? Раз или два в неделю ко мне заглядывал знакомый медик, и мы играли в шахматы. Я был странным юношей. Гулящая студенческая братия меня не слишком жаловала. Пирушки, официантки из пивных погребов, дуэли, мелкое хулиганство – всё это казалось мне глупым. Не помню точно, как во мне укрепилось чувство презрения к сокурсникам, но они казались мне пустышками. Профессор N считал мою работу перспективной, и это придавало силы. Я трудился без устали и верил в то, что на меня возложена особая миссия – сделать выдающееся открытие. В свободное от занятий время я очень скучал по семье. Мама умерла от туберкулеза, когда я ещё учился в школе, но в деревне остались отец и сестры. Крепким здоровьем наша семья не отличалась. Уже тогда, за пятнадцать лет до смерти, я понимал, что мне не отвертеться от чахотки. Вскоре умерла старшая сестра, через два года – средняя. Присутствие смерти сделалось для меня обязатель ной частью существования. Когда неизлечимая болезнь забирает близких и вы не в силах этому помешать, смерть становится безжалостным наставником.

Вернувшись к работе после похорон сестры, я окончательно остыл к мирским делам. Однако в Бога тоже не уверовал. Соблюдал формальности, которые требовал отец – он служил деревенским пастырем, – но искренней веры не имел. Единственным богом для меня была наука. Я писал диссертацию, зарабатывал на хлеб репетиторством и мечтал хоть на недельку вырваться в родную деревню. Увы, это удавалось редко.

На завершающем этапе работы у меня начались головные боли. Знаете, такие специфические. От перенапряжения и усталости. Голову сжимало стальным обручем, мгновенно наступало чудовищное отупение, и я валился на кровать, как побитое животное. Но это полбеды!.. Настоящая беда пришла, когда я обнаружил в себе неконтролируемые приступы агрессии. Как человек благоразумный и воспитанный, я держал себя в руках, но приступы становились все тяжелее, из-за чего я перестал выходить из дома без особой нужды. Боялся что-нибудь натворить.

В то воскресенье я отправился на другой конец города. У меня был чудесный ученик, смышленый мальчик из семьи прилежных буржуа. Они не экономили на образовании сына и платили мне в среднем больше, чем принято за такую работу. Я провел урок, получил плату, а после решил зайти куда-нибудь пообедать. Был конец июля, день выдался прекрасный. Я выбрал небольшой трактир с простой домашней кухней и столиками в саду. За обедом у меня опять начался приступ. Причина пустяковая. Мне подали теплое пиво. Однако собраться с силами не удалось, и я расплатился, не закончив трапезу. Когда я вышел на тропинку, ведущую из сада в проулок, мне навстречу выбежала девочка. Ей было года три, может, четыре. В руках она держала куклу, тряпичную самодельную куклу. Я прошел мимо, я уже стоял на мостовой, но…

В этот момент служка замер. Его лицо исказила едва заметная гримаса. Некая смесь ужаса и отвращения. Наконец он прошептал:

– Я ударил…

Он не осмелился произнести, кого. Местоимение «её» являлось неопровержимым свидетельством его болезни и одновременно – суровым, не подлежавшим обжалованию приговором.

Он повторил:

– Я ударил. Пнул ногой и убежал.

Пьяный служка на мгновение впал в транс. Он закатил глаза и то ли молился, то ли подсчитывал что-то в уме. Миша с опаской смотрел на этот спектакль. Уж не горячка ли? Может, скорую?.. Однако Пафнутий Пафнутьевич быстро пришел в себя, открыл навесной шкафчик, достал бутылку, стесняясь, отхлебнул и продолжил:

– По дороге я скинул плащ, выбросил шляпу, взъерошил волосы, в общем, избавился от всего, что в полиции называют «приметами подозреваемого». Без приключений я добрался до дома и всю ночь, как пасьянс, раскладывал версии, которые предоставлю следователю в случае поимки. Ну, а утром первым делом выскочил на улицу и купил у мальчишки свежую газету. Нет. Не зашиб!

Пафнутий Пафнутьевич словно открещивался от существования девочки, словно уговаривал себя, что её не существовало.

– Не зашиб. Только синяки и ссадины. Никто ничего не видел. Вскоре я рассказал другу-доктору о своей болезни. Он настоятельно порекомендовал оставить математику. Я не ослушался и тогда пошел отсчет серым будням земного существования. Еще долгих пятнадцать лет я, не живой, не мертвый, тащил своё тело к могиле. Великолепное математическое будущее погибло, но на место выдранного лоскута не подошла ни одна заплата. Я жил с дырой в сердце. Подрабатывал репетиторством, налегал на выпивку, да ежедневно ломал голову, как же это приключилось. Сначала я винил во всем высокомерие и честолюбие – ведь я считал себя гением. Я мечтал показать университетским хлыщам, что не записной дуэлянт и пьяница, а скромный, прилежный трудяга достоин всеобщего восхищения. Потом я вспомнил, что в детстве получил серьезную травму головы, и стал всё списывать на физиологию. Туберкулез тем временем прогрессировал, и наконец, не найдя ответа, я скончался.

Пафнутий Пафнутьевич небрежно отодвинул тарелку с остывшей едой, подошел к шкафчику, сделал очередной глоток и торжественно продолжил:

– Знаете, Миша, в аду ответы находятся быстро. Меня определили служкой в собор святого ересиарха Нестора. Это и был ответ. Я понял нечто важное! Математикой я хотел осчастливить мир, преподнести ему новую изящную формулу, мнил себя демиургом. Я забыл, что сам являюсь частью этого мира, и далеко не самой лучшей его частью – завистливой, надменной, трусливой. Я должен был обратиться к внутреннему, позволить себе глоток свежего воздуха, зажечь свечу в собственной каморке, но вместо этого корпел над бумагами, пока не сошел с ума. В церкви ко мне пришло откровение – талант без веры обречен на безумие. Главная ошибка таланта заключается в том, что труд он ставит превыше всего, обожествляет, делает его религией. Глупость! Любой труд, любое дело – это лишь малая часть огромного, и не замечают этого только узколобые идеалисты-неврастеники. Вера – единственное великое дело!

– Странно у вас получается, Пафнутий Пафнутьевич, – усмехнулся Миша. – Вы все твердите: себе, себе, себе, – и вдруг – вера!.. Уж не знаю, как здесь, но на Земле вера – это самоотречение, а не «себе, себе, себе».

– Да что вы земные-то пасторали сюда тащите! – взвизгнул Пафнутий Пафнутьевич. – У моего папаши главным после Бога был Назаретянин. Но ведь это чушь! Главным после Бога всегда был, есть и будет Сатана! Всю эту ересь про жертвенность во имя веры рассказывают для того, чтобы держать в узде паству. Это церкви касается! Церкви, а не веры!.. И вопросы это дисциплинарные, а не духовные. Стоит же заглянуть в духовное, и Назаретянин – а тем более Папы с патриархами – никогда не стояли так близко к Господу, как тьма. Тьмой он награждает нас, чтобы мы ценили свет. Надо бы вам, Миша, в собор сходить, мессу послушать. Сразу разберетесь!

– Спасибо. Как-нибудь схожу, – машинально пообещал Миша.

Ему быстро наскучили религиозно-философские рассуждения подвыпившего служки. Миша лишний раз убедился, что Пафнутий Пафнутьевич горький пьяница, более того, услышанное заставило его взглянуть на соседа с отвращением. «Убогий, больной душой и телом мелкий черт», – подумал юноша. Он сухо поблагодарил за беседу и отправился в свою комнату.

Буря усиливалась, старые оконные рамы дрожали под натиском ветра и угрожающе скрежетали. Электричество час как отключили. Миша разделся и лег. Ему не спалось. Прошедшие дни были переполнены событиями. Юноше казалось, что за короткий срок он прожил целую вечность. Миша не помнил прошлого, он боялся будущего, однако своё «сегодня» он знал в лицо, и лицо это корчило дикие гримасы. Стоило только прикрыть веки, как из пустоты являлся змеиный лик Нагона и шипел тысячами аспидов: «узнаешь, узнаешь, узнаешь». Наверное, Юленька права: в аду никакой любви быть не может. «Не может, не может, не может…» – повторяло эхо утомленного сознания. Миша вздрогнул, открыл глаза, но в полутьме комнаты, среди размытых очертаний простенькой меблировки, взгляду было не за что зацепиться. Он повернулся на бок и принялся изучать узоры на старых пожелтевших обоях; вскоре усталость взяла верх, и он уснул.

Несколькими часами позже, где-то около трех, раздался стук в дверь. Миша не помнил снов. От них осталось только глубокое чувство страха, которое парализовало его. Он не мог, не смел пошевелиться. Спросонья ему казалось, что за ним пришел Нагон. Стук повторился. Оцепенение исчезло. Юноша быстро натянул шорты и метнулся к двери. На пороге стояла ведьма Клава, в длинной ночной рубахе из плотной белой ткани и свечой в руке.

– Миша, выручай, – прошептала Клава. – Не хотела никого беспокоить, но у меня, того гляди, окно вылетит! Щеколды сломало! Посмотри, а?..

– Да, конечно, – отозвался Миша и побрел, потирая глаза, в комнату ведьмы.

Он поставил свечу на подоконник и принялся изучать задвижки. Действительно, внешняя рама сильно стучала, но никаких повреждений он не нашел. Ржавый штырь шпингалета наполовину торчал наружу, и поэтому рама была прикрыта недостаточно плотно. Миша попробовал задвинуть шпингалет, но не смог. Тогда он обернулся, чтобы попросить у Клавы наждачку и машинное масло.

Клава стояла перед ним совершенно голая.

– Тут шпингалет… – промямлил Миша.

– Я знаю, – сказала Клава низким, грудным голосом и опустилась на колени.

Миша отступил назад, прислонился к стене и захлебнулся в кроваво-красной ночи. Дальнейшее никак не входило в его планы, более того, являлось оскорбительным по отношению к Юленьке. Однако он не испытывал угрызений совести. Ему было хорошо. Клава знала толк во всех видах чувственных безобразий. Незаметно для себя Миша оказался в центре такой вакханалии, что былое увлечение секретаршей из отдела снабжения показалось ему слабым, едва заметным огоньком среди бушующего океана страсти. Клава источала невероятные сочетания запахов. Мускус, сандал, молодой чеснок, чего только не было в этом букете!.. Запах сводил Мишу с ума. Пот лил с него так, словно он разгружал фуру с документами четвертого архива. Крепкая двуспальная кровать, видавшая виды, жалобно скрипела. Клава стремительно и методично вела свою партию. Она подсказывала юноше ходы и постепенно загоняла его в угол. Кульминация не заставила себя ждать. Ведьма сдалась первой, и, глядя на её судороги, Миша окончательно потерял голову. Звериная натура взяла верх. Дыхание участилось. Он зарычал, содрогаясь над телом ведьмы, и наконец, выгнув спину, повалился на бок. А после наступила тишина. Комната погрузилась в нее, как раскаленная сталь в ледяную воду, и только стук внешней рамы нарушал покой.

– Уже давно за полночь, а света всё нет, – растерянно сказала Клава, глядя в потолок.

– Клава, ты такая… – начал Миша.

Клава положила ему руку на губы и сказала:

– Побереги комплименты для девочек из канцелярии. Мне оценки не нужны. Я о себе всё знаю.

Упоминание о канцелярии задело Мишу. Он вспомнил Юленьку и хотел было развести привычный высокоморальный сыр-бор, но впервые промолчал. Было очевидно, что любые разговоры излишни. Он надел штаны и собрался было уходить, но Клава взяла его за руку и сказала:

– Иди за мной. Осталось уладить еще одно маленькое дельце. Без тебя я не справлюсь.

Она потащила Мишу по темным коридорам коммуналки к входной двери. Миша покорно следовал за ней. Он решил, что речь идет об очередном шпингалете. Парочка выскочила на лестничную клетку, а затем мигом поднялась на последний этаж. Клава щелкнула каким-то брелком, открыла люк чердака, и Миша обнаружил, что вверх ведет лестница – старая, ржавая, винтовая. Интерьер резко изменился. Лестница наматывала обороты вокруг покрытого плесенью и мхом столба из красного кирпича. Внешняя стена состояла из клепаных железных листов, проеденных до дыр ржавчиной. Наконец, они уткнулись в деревянную дверь, Клава откинула щеколду, и Миша застыл от удивления. Ничего похожего на крышу обычной пятиэтажки снаружи не было. Перед ними была прямоугольная смотровая площадка на верхушке древней зубчатой башни. Стояла тихая прозрачная ночь, одна из тех летних ночей, когда в стрекоте кузнечиков едва различимы плач свирели Пана и смех юных дриад. Клава проворно забралась на стену, вскинула руки к небу и крикнула:

– Какая ночь!.. Как хорошо, что я свистнула стик-портал у знакомого демона. Миша, иди сюда! Мы сейчас в первом кругу на сторожевой башне Лимба. Ближе к небу нам не бывать никогда! Иди, иди сюда!

Лимб считался свободной зоной. Здесь легально продавали марочное вино из райских виноградников, выступали ангельские хоры, встречались заезжие Серафимы и прочие высшие служители неба. Они проводили суровую небесную зиму поближе к жарким пустыням четвертого круга, чем доставляли немало проблем руководству преисподней. В службе безопасности с презрением смотрели на первый круг. С одной стороны, Лимб официально относился к аду, с другой, местная вертикаль власти полностью состояла из старейших обитателей, которые хранили устойчивый нейтралитет в событиях новейшей истории. Недавняя война казалась им временным недразумением, за счет которого можно было пополнить казну. Дохристианские божества, герои и мыслители древнего мира делали ставку на туризм и торговлю, и потому Лимб процветал.

Юноша выбрался из душного лестничного пролета, сделал несколько робких шагов и вдохнул удивительно чистый, прохладный воздух. Над головой сияло звездное небо. Никогда еще не видел он такого стремительного движения звезд. Они мчались так быстро, точно невидимый киномеханик крутил ручку проектора с удвоенной скоростью. Некоторые то и дело срывались, покидали хоровод и падали куда-то за горизонт.

Мише показалось, что он попал на Землю. Как забойщик после долгой смены, поднявшийся из шахты, он чувствовал усталость и вместе с тем невероятный простор. Душные закоулки Дита остались далеко позади и, воодушевленный внезапной свободой, он произнес:

– Пока ты слушал Гоа, она нашла другого.

Иллюзия тут же исчезла. Ему стало страшно. От обилия свежего воздуха закружилась голова и пересохло в горле. Мишу стало лихорадить.

– Голова кружится, – прохрипел он. – Пойдем обратно.

Клава опустила руки, пристально посмотрела на юношу и сказала:

– У-у-у, да ты, братец, совсем сдулся. А я не ради забавы тебя сюда притащила! Стик-портал – могущественный артефакт. С ним можно переместиться в любой круг. Одно нажатие, и ты уже в пламенеющих пустошах. Беги! Беги к пилигримам, а оттуда обратно на Землю! Тебе тут не место!

– Советовал уже бежать, – произнес Миша безразлично. – Нищий какой-то. Как его?.. Архитектор! Ерунда это всё.

– Архитектор? – переспросила Клава и рассмеялась. – Пожалуй, что да. Он архитектор!

Она села на край стены и свесила ноги вниз:

– Его зовут Афонсу! – крикнула она. – Давным-давно он был великим мореплавателем! Это он тебя заприметил. У него нюх на таких, как ты.

– Так вы знакомы? – спросил Миша.

– Дурацкий вопрос. В аду все друг с другом знакомы, – ответила Клава. – Он сразу предложил вывезти тебя отсюда, но ты заупрямился. Тогда я решила сама договориться.