Текст книги "Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны"

Наконец поезд тронулся. Дверь вагона так и не открыли, а двери площадки, где мы стояли, с обеих сторон остались открытыми: закрыть было невозможно, так как все было завалено вещами. Я Юру держала на руках. Лева и Нелли стояли рядом. Там же была женщина с двумя детьми, а у дверей присел старик. Была холодная ночь, сильно сквозило. Дети, уставшие, замерзшие, хотели спать. Я сняла с себя жакет и укрыла обоих. Юру согревала руками. Очень беспокоилась за детей. Они могли заболеть. Сколько бы не стучала в дверь вагона, проводница не открывала, мол, мест нет, открыть не может. В конце концов, терпение мое кончилось, и я повысила голос:

– Бездушная вы женщина, открой же дверь. Дети замерзли, плачут. Хоть в вагон их впустите. От вражеского огня их спасла, а здесь, в тылу они, что, должны заболеть?

На мой голос проводница открыла дверь:

– Только детей. Больше никого!

Я со своими детьми впихнула в вагон и мальчика Левиного возраста той самой женщины, которая стояла с нами в тамбуре. Ее девочка была постарше, и осталась с матерью и стариком в проходе. В вагоне было полно народу. Перешагнув через спящих на полу людей, сделала два шага и остановилась: дальше ногой ступить было некуда. Как говорят, иголке негде было упасть. На полу, на полках лежали люди. Сверху донизу все было забито. Кругом грязь, спертый воздух, вонь. Большинство пассажиров были узбеки. Это был рабочий батальон, который возвращался с постройки какого-то моста. На верхних полках спали два русских солдата. Они разрешили у их ног уложить Леву и того мальчика. На нижних полках спали железнодорожники, муж и жена. Я села у ног женщины, на краю скамьи. Ноги осторожно протянула на противоположную скамью и положила Нелли себе на ноги, а Юру держала на руках. Со временем ноги онемели, одеревенели. Юру перекладывала с руки на руку. Долго еще пришлось так ехать. Держать на ногах Нелли я была уже не в силах. Рукой, придерживая Нелли на одной ноге, другой пошарила под скамьей, выискивая там хоть немного свободного места. Найдя такое местечко, укутала Юру жакеткой и положила под скамью, расставив ноги по обе стороны головы его, чтобы никто не задел. Нелю взяла на руки и, перекладывая ее с руки на руку, провела так ночь. Двое военных к вечеру сошли с поезда, уступив нам свои места. В вагон вошли женщина с дочкой, что были в тамбуре. Старик, видимо, сошел.

Уставшие и сонные доехали мы до Аральска.

В дороге некоторые вещи испортились. После долгих поисков нашла человека с тележкой, чтобы вещи перевезти на морской вокзал. Погрузили вещи. Нели и Лева взяли по мешочку, и мы пошли искать вокзал. Я одной рукой держала Юру, другой – корзину с маслом и другими продуктами. Дороги не было видно, все было засыпано песком. Мы впервые видели длинный ряд песочных холмов. Дети до самых колен проваливались в песке. Я с Юрой на руках и корзиной еле шла. Пот стекал по лицу. Тележка всякий раз застревала в песке, приходилось все время ее вытаскивать и подталкивать. Пройдя так несколько сот метров, настолько устали, что сил уже не было двигаться дальше.

– Может вы ошиблись? Дорога, наверное, не эта? – спросила я.

– Нет, сестрица, – сказал мужчина – я местный и дорогу хорошо знаю. После сильных ветров дороги вот так покрываются песком.

От вокзала до пристани было 2—3 км. В конце концов мы подошли к морю. Красивое оно было. У пристани стояло несколько пароходов. Лева опросил:

– Теперь мы на пароходе должны ехать?

– Да, от Аральска до Муйнака и далее до Чимбая мы поплывем пароходом.

На морском вокзале нам предстояло несколько дней прождать до прибытия нашего багажа из Саратова. Но вещи так и не прибыли. В Аральске я случайно познакомилась с одной азербайджанкой, Ахундовой, местной жительницей. Муж ее был учителем, а сама она работала на рыбоконсервном заводе. Через нее я познакомилась с жившей там армянской семьей – Могносянами. Их было два брата. Работали они на рыболовных судах и на пароходах. Они очень тепло приняли нас. Мы условились, что я оставлю доверенность на получение багажа на имя Ахундовых, они передадут багаж Могносянам, а те на пароходе перевезут его в Муйнак, городок на берегу Аральского моря. Они должны были дать мне телеграмму. Это был единственный выход в создавшемся положении, так как оставаться дальше в Аральске я не могла. Так и договорились.

Через 15 дней мы сели на пароход «Киров» и поплыли в Муйнак. Нам была предоставлена удобная каюта. Разрешили готовить пищу на камбузе, где морякам готовили еду. Море было спокойное, красивое, особенно на рассвете. Впервые я с удовольствием смотрела на открывшуюся передо мной картину. В каюте спали спокойно. Так что с комфортом добрались до Муйнака. Пристань была сооружена в море довольно далеко от берега, так как большие пароходы из-за низкого уровня воды не могли подходить близко к берегу. С пристани пассажиров должны были подвозить к берегу на катерах. Был вечер. Освещения не было. Пассажиров было много. В темноте мы, съежившись, провели ночь. Когда начальника пристани спрашивали, скоро ли нас перевезут на берег, он отвечал, что пока неизвестно, так как перевозить не на чем. Так прошло два дня! На третью ночь нас обнадежили, что перебросят на берег. Мы прождали до часу ночи. Потом по совету начальника, который уверил, что до утра переправы не будет, люди легли спать. Мы тоже заснули. Вдруг в 3 часа ночи раздался крик: «Катер пришел, готовьтесь на посадку, поторапливайтесь». Дети крепко спали. Я разбудила их, на ощупь нашла одежду, одела их, собрала вещи. Лесенка, по которой мы должны были спуститься в катер, была узка и к тому же покачивалась над водой. Было темно, и требовалась большая осторожность. Поэтому переводила детей по очереди. Но в итоге добрались до города благополучно.

В Муйнаке был большой рыбный трест. Чувствовался сильный запах рыбы. Кругом были пирамиды песка. Чтоб защититься от него, местные жители носили очки, закрытые с боков. Из Муйнака мы на баржах приплыли в Нукус, столицу Каракалпакии, а оттуда по правому каналу от реки Аму-Дарья – до Чимбая. Ни пароходы, ни катера по каналу не ходили, поэтому перевозить нас должны были на баржах. Местные переправлялись на лодках. Для детей здесь все было ново. Каракалпаки в широких, в сборку, юбках, с нижними, также присборенными, длинными, как кальсоны, штанами бежали, чтобы успеть сесть в лодку. Другие пытались втолкнуть туда упрямого осла, который орал и никак не хотел подчиниться. Лева и Нелли смотрели на это, и от души смеялись:

– Мама, смотри, осел не хочет оказаться в воде, боится.

Наше путешествие завершалось. Последняя пересадка была по пути из Нукуса в Чимбай. Мы устроились на барже. Бурлаки – шестеро сильных мужчин, перетянутых толстыми веревками, шагая по берегу канала, тянули нашу баржу. Так они перевозили не только людей, но и тюки с ватой. Все это, впервые увиденное, очень удивило нас.

Жизнь в Чимбае

Наконец мы добрались до Чимбая. Здесь встала обычная проблема. Где остановиться, кто нас приютит? Беженцев в городке было очень много, квартирный вопрос стоял остро. Несмотря на то, что я обращалась в военкомат, горсовет, горком, надежды никакой не было. Нашла здание, наподобие большого сарая. Это был, так называемый интернат, где жили эвакуированные семьи, просто общежитие с длинным коридором, по обе стороны располагались комнаты, по три на каждой стороне. Пять комнат были уже заняты, а одна свободна. Но для жилья она не была приспособлена. Комната была разрушена, грязная, служила местом свалки мусора, ненужных вещей, досок и т.п., там же хранили дрова. Чтобы не остаться на улице, мы заняли часть этой комнатушки. Расчистили угол, прикрыли разбитое окно, поверх матраца насыпали сено, и усталые, но довольные даже этим, не почувствовали, как заснули.

Наутро новые заботы встали передо мной. Необходимо было все-таки найти приличное жилье, позаботиться о хлебной карточке, прописаться через военкомат в городе. Кроме того, мы были очень грязны. В поездах, на пароходе и барже не было условий выкупаться, постирать одежду. А тут еще в дороге нахватались вшей. Это вызывало большое беспокойство и брезгливость. Надо было принимать срочные меры: постирать, прокипятить белье, выкупаться. Наши новые соседи, тоже эвакуированные, были хорошими людьми, и с ними у нас установились дружеские отношения, особенно с одной из этих семей, Пизельман. У них были две взрослые дочери, одна из которых работала в гороно (городской отдел народного образования), а другая – в горсовете. Возвращаясь с работы, они заходили к нам и старались помочь, чем могли. На третий день после приезда в Чимбай Нелли заболела. Температура была высокой. Она бредила, говорила о море, дороге, о тете Насте и вдруг начинала плакать, кричать, что, мол, Юра упал в море и т. п. Я стояла растерянная. Было уже за полночь. Темно. Одна из соседей принесла ночник, чтобы хоть немного осветить комнатушку, и можно было поухаживать за больной дочерью. Утром вызвала врача. Врач сразу определил тиф, и категорически потребовал перевести ребенка в больницу. Что делать? Все время мне казалось, что как только доедем до Чимбая, моя трудности останутся позади, станет легче. А получилось наоборот. Держа Нелли на руках, я не могла сообразить, как поступить. Если с Нелей останусь в больнице, кто будет заботиться о детях? К счастью, когда вернулись с работы соседские девушки, Маня и Галя, они меня успокоили.

– Не расстраивайтесь. Вы с Нелей пойдете в больницу, а Леву и Юру мы возьмем к себе.

Так и сделали.

В больнице Неле стало еще хуже. Надежды на выздоровление почти не было. Врачи сказали:

– Если вы не болели малярией и скарлатиной и хотите спасти ребенка, дайте свою кровь. Она очень слаба.

Сделали переливание.

Я не могла дальше оставаться в больнице, не повидав Леву и Юру, а выходить из тифозной палаты не разрешалось. Тогда я пошла на хитрость: проходила на кухню, оставляла там белый халат и через черный ход выходила в город.

Лева знал все буквы, умел решать задачки. Я с первых же дней, хотя фактически ему не исполнилось семь лет, попросила, чтобы его приняли в школу.

Приходя к детям в общежитие, я просматривала домашние задания Левы, готовила еду. Ходила в милицию прописаться, чтобы получить хлебную карточку, и в военкомат, чтоб стать на учет. А вечером спешила обратно в больницу. Врач заметила, что я из тифозной палаты ухожу в город, что строго запрещалось. Но, учитывая мое положение, смолчала, притворилась, будто ничего не знает об этом. Как-то, в воскресенье, как всегда, пришла к детям. Лева показался мне не таким, как обычно. Он был молчалив, щеки горели. Проверила температуру. Оказалось, что и он заболел. Это был еще один удар.

На деревянном полу приготовила постель, уложила его. Объяснила, как он должен следить за собой в мое отсутствие. Попросила соседку проследить за Левой. Мне надо было идти в больницу, так как ночью без присмотра Нелю нельзя было оставлять. Оказалось, что она долго ждала меня, потом стала плакать, температура вновь повысилась. Прибежала в больницу. Ноги не шли, подкашивались. Я задыхалась, мне самой стало нехорошо. Мысли, беспокойные и мучительные, лишили меня сна. С одной стороны – состояние детей, с другой – отсутствие вестей от Христофора. Жив ли он, или может он в госпитале, в тяжелом состоянии? Кто знает? К тому же я плохо питалась, почти не спала, давала Нелли кровь, была переутомлена, сильно ослабла. Но убеждала себя, заставляла себя: надо было, во что бы то ни стало, выдержать, так как моя жизнь нужна этим трем малышам. Нужно спасти, вырастить их.

В инфекционной палате больных было немало. Все были взрослыми. Медицинского персонала не хватало. Как могла, помогала и я, а к утру, как только рассветало, бежала к Леве. Он жаловался на боль в горле и животе. С разрешения врача Леву также уложили в больнице, в мужскую палату терапевтического отделения. Диагностировали сухой плеврит. В то время в Чимбае не было специальных больниц, как и отдельной детской больницы. Все помещалось в одном здании, разделенном на отделения. Приходилось бегать из одной палаты в другую. Через 3 дня попросила врача перевести Леву к Нелли в тифозную палату, чтоб он не оставался без моего присмотра. Неудобно, да и нельзя было переходить из тифозной палаты инфекционного отделения в мужскую палату терапевтического отделения. Переходя из одной палаты в другую, я могла заразить тифом других больных. У нас же в палате я могла бы ухаживать за обоими детьми. Врач согласилась. Кровать Левы поставили в отгороженном простыней дезинфицированном углу. Я обычно сидела с Нелиной стороны «перегородки». Брала в больничной библиотеке детские книжки, читала им, или просто разговаривала. У меня было два халата. Когда надо было, умывшись, переходила к Леве, ухаживала за ним, а затем снимала халат, вновь умывалась, и шла к Нели. Полтора месяца провела я в больнице с детьми. Но ни Неля, ни Лева не заразились друг от друга, то же относилось и к другим больным из палаты. Дети постепенно поправлялись.

В последние дни я чаще выходила в город. Через горсовет получила нечто наподобие комнаты в том же общежитии, но только с входом с другой стороны. Увы, пока дети и я находились в больнице, кто-то разбил замок и занял нашу комнату. Пришлось снова пойти в горсовет, чтобы дали или другую комнату, или освободили эту. Жилье было, конечно, без каких-либо удобств. Северная сторона, комната темная, пол кирпичный, окно маленькое с разбитыми стеклами, дверь фанерная, вся в отверстиях, как решето. Но все же это было спасением. Привела детей домой. Руководители горсовета дали нам три нары. В магазине купила три деревянных ящика, чтобы использовать их в качестве стульев. Через некоторое время Лева снова пошел в школу. Я обратилась к руководству швейной фабрики с просьбой принять меня на работу. Но мне отказали: работы было мало. Тогда я стала брать заказы на дом.

В комнате была глиняная печь. Часть топлива я получила от горсовета, а другую часть купила, но и этого было мало для зимы. Температура комнаты постепенно опускалась. Печь почти не грела. Ночью вода и оставшийся обед замерзали. Окно покрывалось толстым слоем льда так, что улица совершенно не была видна. Стены комнаты также леденели. Чтобы как-нибудь продержаться, я насыпала солому в один из матрацев, который ночью приставляла к стене, где спал Лева. Так мы и жили. Одна нара служила столом. На другой собирали постель. На третьей наре днем шила, а ночью подсоединяла ко второй, и на этих двух мы спали вчетвером. Соломенный тюфяк стелила в ширину. У нас была одна подушка и одно одеяло. Они предоставлялись детям. А сама накрывалась пальто, укладывала под голову узел, спала, съежившись, чтобы уместиться. Наутро вновь надевала это пальто.

В январе стала еще холоднее. Наша комната не могла уж более служить помещением для жилья. От холода Юрины руки опухли и покраснели. Дети дрожали, не могли даже ложку держать в руке. Спать укладывала их в теплой одежде. К середине зимы положение стало катастрофическим. Нужно было срочно что-то предпринять. Я купила на базаре железную печь, буржуйку, и большую соломенную подстилку, которую постелила на пол, чтобы дети на ней играли. Печь топила утром, когда вставали, и перед сном. Топила дровами, но их было мало. Я обратилась к руководству по снабжению топливом для получения ордера. Однако это было связано о большими трудностями, эвакуированных было много, а топлива мало. И все же мне дали дрова. Чтобы перевезти 2 кубометра дров, нужно было за городом нанять верблюдов, которые, как правило, были заняты. К тому же получить дрова на складе в день выдачи не всегда удавалось: то верблюдов пригоняли поздно, а в холод долго ждать было невозможно, то привозили мало дров, и не всем хватало. В результате мы так и не смогли полностью получить выданные нам дрова, и вынуждены были покупать их у людей. Денег, добытых шитьем, кое-как хватало на наши дневные расходы. Вечером, сидя в холодной комнате, я шила под светом лампочки, а Лева в это время готовил уроки. За неимением тетради письменные работы он исполнял на полях газет. В школе с пониманием относились к этому. Все же, чтобы помочь учебе, я вынуждена была купить на базаре за 100 рублей тетради, в которых он мог бы писать. Еще за 30 рублей купила ему карандаш, ручку и 5 перьев для письма. Как жена офицера я получала каждый месяц по 1000 руб. Но большую сумму удавалось получить шитьем. Сумку сшила из материи сама. Вечерами, оставив шитье, проверяла уроки. Рассказывала сказки. Укладывала детей спать и снова принималась за шитье.

Чимбай напоминал мне кое-чем Ленинакан. Тот же шум подвод, идущих из сел, те же звуки молота маленьких кузниц. Я была маленькой, когда на дедушкиной телеге приезжала в Александрополь (так назывался раньше Ленинакан). Хорошо помню небольшие мастерские. Проходя мимо них, слышала громкие удары молота о железо. На продажу делали колеса для подвод, плуги, лемех и др. приспособления.

Нукус был столицей, Чимбай – вторым городом Каракалпакии. Выглядел вообще-то неприглядно. Асфальтированных улиц не было, дороги грязные, покрыты смесью глины и песка. Зима была холодная, а лето жаркое, комаров в изобилии. Местные жители выглядели как-то не так, как я привыкла видеть людей во Фролово, да и при переезде в Чимбай. В городе не было промышленных предприятий. В основном выращивали и собирали хлопок, делали вату. За неимением перерабатывающей фабрики неочищенную вату посылали в другие города. Отсутствовала и железная дорога. Основным транспортом до Нукуса были баржи и катера, а для недалеких перевозок – ослы. Но, в общем-то, определенное улучшение уже намечалось. В городе действовали школы-десятилетки, открылся Педагогический институт. Большинство студентов были местными. Девушки одевались в цветастые длинные платья из шелка. У некоторых из-под коротких юбок виднелись бархатные, вышитые канвой, шаровары. Волосы были заплетены в две или более косички. На головах тюбетейки. На ногах туфли на высоких каблуках. Девушки были стройные, милые. Их одежда была по-своему красива. А большинство парней одевалось по-европейски.

Жители Чимбая обычно обедали вечером. Наливали в большую глиняную посуду еду, ставили на землю. Пять – шесть женщин усаживались вокруг посуды, и одной ложкой по очереди ели и разговаривали между собой. Ложка шла по кругу. Если в это время кто-либо из соседей или знакомых заходил к ним, его усаживали рядом, вокруг общей посуды, и он также начинал пользоваться той же общей ложкой. Обеденного стола не было. Обедали, сидя на полу. Часто варили рисовый плов и так же, сидя вокруг кастрюли, ели плов пальцами. Вечером, когда пригоняли скот с пастбища, я шла за молоком. Хозяева вскакивали, приносили специально для меня отдельную ложку, и просили, чтобы я отобедала с ними. Я благодарила, но отказывалась. Однажды пошла за молоком с Юрой, и опять отказалась с ними пообедать. Взяла молоко, вернулась. Через некоторое время соседка принесла тарелку плова, и настояла, чтобы я взяла ее.

– Нельзя, чтобы ребенок увидел плов и не поел, – сказала она.

После этого, когда шла за молоком, я Юру с собой не брала. Как-то раз зашла в чайхану, чтобы купить рис. Запрещалось продавать рис на базаре, пока его не сдадут государству, поэтому рис тайком продавали в чайхане. Чайхана – это широкая комната с земляным полом и глиняными стенами. Любители чая – каракалпаки с большими папахами, в телогрейках, босые, сложив ноги накрест, сидели на плетенке. У каждого был заварной чайник, пиала и кусок сахара. Они беседовали и пили чай, сваренный в чугунной посуде. Пачка чая очень высоко ценилась, за нее можно было купить какой угодно продукт. В Каракалпакии очень устойчивы были национальные обычаи и привычки, которые сохранялись даже в годы войны. К примеру, если кто-либо заходил в дом, то обязательно должен был отведать их еды, чтобы хозяева не сомневались в доброжелательном отношении к ним. Зная, что у приезжих, как правило, иной образ жизни, они не требовали от них соблюдения своих обычаев. Базар бывал только по воскресеньям. С утра по дороге, ведущей на базар, было невозможно пройти: из сел и районов красиво одетые в национальную одежду, разукрашенные женщины, погоняя ослов, ехали в город торговать. Некоторые приезжали на арбах. Арбы были узкие, колеса большие и высокие. Шум колес наполнял улицу. Казалось, что они вот-вот перевернутся, и сидящие на них в шелковой блестящей одежде женщины утонут в пыли улицы. Несмотря на то, что шла война, на базаре было много продуктов: зерно, рис, фрукты, масло, молочные продукты – все было хорошего качества и по доступной цене.

Местные люди были очень самолюбивы. Если к ним относиться честно, искренне, с уважением, то они всегда готовы будут помочь, даже последний кусок хлеба, последнюю копейку отдадут. Но стоило им почувствовать малейшую насмешку в их адрес, как они становились мстительными. Среди приезжих некоторые женщины пренебрежительно относились к местному населению, порой даже оскорбляли их. Каракалпаки таким женщинам молоко намеренно не продавали, несмотря на то, что под солнцем оно могло скиснуть, испортиться. У нас было несколько хороших соседей из местных жителей, с которыми я сдружилась. За год как-то научилась понимать их язык, и это еще больше расширило и укрепило мое отношение с ними. У них я брала заказы на шитье.

Однажды соседка принесла ткань, чтобы я по возможности срочно сшила брюки ее сыну, студенту. Намечалась его свадьба. Я сшила, и она осталась довольна. А вечером местные жители начали подметать все в округе, в том числе и вокруг общежития, где мы жили. Наши соседи по дому были в недоумении: что бы все это значило? А тут еще поздно вечером чимбайские жители начали разносить по домам белое вареное мясо с кусками вареного теста. Всю ночь они ходили, шумели, так что мы не могли уснуть. Наутро двое мужчин (один из них, скорее всего, был мулла) поднялись на крышу находившегося неподалеку какого-то строения, по-видимому, используемого как мечеть, и начали громко кричать – «Аллах» и что-то еще, что было совершенно мне непонятно. Мы рано проснулись, и с интересом наблюдали за происходящим. Днем открыли двери этой молельни. Мулла возле себя в углу расстелил на полу простыню. Сам стоял на коленях. Приходили женщины с узлами и высыпали все содержимое на простыню. Затем подходили к мулле и становились перед ним на колени. С опущенными головами слушали проповедь.

На следующий день чимбайцы допоздна приносили в свертках яйца, кур, масло, деньги и т.п., и все это сваливали на простыню, где уже свободного места не оставалось. Все это доставалось мулле.

Что за церковный праздник то был, мы так и не узнали. Но было обидно видеть такие подношения. Семьи эвакуированных получали в день 300—500 гр. хлеба. Причем, зачастую муки не было, чтобы испечь хлеб, поэтому взамен давали пшеницу или ячмень. Мы несли зерно в места, где вручную его мололи, а затем сами пекли хлеб. А тут такое изобилие. Соседки перешептывались, мол, ну, мулла в эти дни наестся, или, если столько не сможет съесть, оставшуюся часть понесет на базар продавать.

Дни проходили в постоянных заботах. Очень волновалась за мужа. Когда мы приехали в Чимбай, я в письмах сообщила Христофору и родственникам, где мы находимся, и с нетерпением ждала ответа.

Но письма от них все не приходили. И вдруг, как-то поздней осенью получаю открытку из Аральска, от Ахундовых, из которой узнала, что они багаж получили, но из-за закрытия навигации переслать не могут. А нам так необходимо было получить этот багаж. В нем находились зимние теплые вещи. Без них тяжело провести зиму. До этого я надеялась все же получить багаж. Часто спрашивала почтальона, нет ли весточки из Аральска, но он всякий раз издали отрицательно махал рукой. Не было и других вестей. Я надеялась, хотя бы через военкомат, получить весточку о Христофоре. Но, как выяснилось, в соответствии с новым решением, все адреса действующей армии были изменены. Возможно, в этом была причина, что я не получала писем от мужа, и не знала, что с ним. Вот уже семь месяцев как от Христофора не было вестей. Как ни старалась отогнать от себя тревожные мысли, было бесполезно. День за днем проходили в сомнениях и тяжелых предчувствиях.

В один из морозных дней, когда я торопливо дошивала заказ, а Юра и Нелли играли на подстилке в куклы, которые я им сшила из тряпок, в коридоре послышался веселый голос почтальона: «Григорян, тебе письмо от мужа». Не веря ушам, вскочила. Да, это было письмо от Христофора. От радости и переживаний глаза наполнились слезами; они мешали мне читать. Письмо было длинное и трогательное. Бедный Христофор, как много он перенес. Был дважды ранен, лежал в госпитале, снова пошел на фронт. Когда немцы подошли к Сталинграду и стали бомбить город, Христофор потерял всякую надежду когда-либо увидеть нас: он не был уверен, что мы остались в живых, что я с тремя маленькими детьми сумею эвакуироваться. Чтобы получить сведения о нас, эвакуированы мы или нет, он написал в военкомат Фролова. Ответа не получил. В создавшихся условиях, естественно, ни о какой организованной эвакуации речи быть не могло. Христофор писал в Сталинград, Чкалов и другие эвакуационные пункты. Но все старания проходили даром: никаких сообщений о нашем местопребывании он не получил. Порой подступало отчаяние. Когда же военная почта принесла ему мое письмо, он несколько успокоился.

Наступил апрель. Дни потеплели. А от письма Христофора на душе у меня стало еще теплее. Но тут возникла новая неприятность. Учительница Левы взяла учеников на прогулку, и разрешила детям выкупаться в реке. По-видимому, организм его был ослаблен, так что купание стало причиной болезни. Несколько раз приглашала врачей. Подозревали на воспаление легких, и предложили поместить в больницу. На сей раз, я не согласилась. Но состояние его продолжало ухудшаться. Я обратилась к знакомой женщине, заведующей здравотделом, тоже эвакуированной. Она попросила врачей поликлиники, чтобы на первых порах лечили мальчика дома. Врачи обследовали Леву. Начали лечить. Через день приходила медсестра, ставила банки, давала лекарства. Как-то к нам зашла сама заведующая здравотделом, Вера Николаевна Голубева. Она проверила состояние здоровья Левы, дала советы на дальнейшее лечение. Больше месяца врачи посещали Леву. Их лечение, внимание и забота помогли ему выздороветь. После болезни он все же оставался слабым, истощенным. Санаторий оказал бы ему большую пользу. Но достать путевку в Чимбае в единственный детский санаторий было почти невозможно. Мест мало, а нуждающихся много. По этому вопросу я обращалась во многие органы. Лишь с помощью Веры Николаевны в конце концов удалось получить путевку для Левы. 50% стоимости оплатили из фонда военкомата.

Санаторий находился в 23км от Чимбая. Название санатория сейчас не помню. Помню только, как организованно, в сопровождении медсестры, детей отправили отдыхать. От Левы за время отдыха получила 2 письма. Он писал, что доволен, что чувствует себя хорошо, условия хорошие, поправился. Когда срок путевки истек, то оказалось, что привезти детей не на чем – машины были заняты. Вместо месяца дети остались в санатории на 13 дней больше. Дольше нельзя было оставаться, а город, остро нуждавшийся в транспорте, не мог обеспечить выезд. Помог случай. Одна из родительниц, эвакуированная из Украины и работающая на кожевенной фабрике, выпросила на работе осла, чтобы привезти своего сына, и согласилась взять с собой и Леву. Утром она зашла за мной, чтобы я проводила ее. Мы вместе, держа осла за уздцы, вышли из города. Расспросами нашли дорогу. Украинка села на осла. Она была в белом, полотняном, вышитом канвой платье, с зонтиком в руке. Я передала ей уздцы. Осел сразу остановился и закричал. Я опять взяла уздцы и потянула. Он пошел. Как только отдаю уздцы женщине, осел останавливается, кричит, и дальше не идет. В то же время необходимо успеть съездить за ребятами и вернуться в тот же день. Неля и Юра одни оставались дома, я волновалась и за них и за Леву. Украинка понятия не имела, как обращаться с ослами; теперь она просто уселась на нем и не могла заставить его двигаться. Мы и сердились на упрямого осла, но и смеялись от души над этой ситуацией. Пришлось мне тянуть его. Пройдя таким образом примерно 2—3 километра, мы увидели целое стадо ослов. Подошли к ним. Опытные каракалпаки объяснили, почему наш осел не идет.

– Осел неопытный, ему нужен поводырь. Пусть идет за нашими.

Так и сделали, их ослы шли впереди, наш за ними.

Весь этот день я всматривалась в дорогу, а после полудня стала выходить навстречу. Все ждала Леву, но снова и снова одна возвращалась домой. Когда совсем стемнело, меня охватило волнение. Страшные мысли теснились в голове. Домой уже не пошла, осталась ждать на улице. В этот период, период цветения хлопка, в Чимбае распространялась глазная болезнь, которая не миновала и нас. Глаза болели, веки были воспалены, из глаз сочился гной. У Нелли и Юры глаза были тоже в таком состоянии. Пока в ожидании стояла на улице, думала, как бы Леву уберечь от этой болезни.

Но вот послышались глухие детские голоса. Я напрягла слух, двинулась вперед. Да, детские голоса, смех приближались. Оказывается, все дети Чимбая попросили эту украинку взять их с собой. Она пожалела соскучившихся по дому детей, и взяла всех. За детьми осел шел спокойно. Малыши по очереди садились на осла, а остальные ребята, играя, шли пешком. Женщина поздно ночью всех развела по домам. Лева окреп, возмужал. Последние 13 дней в санатории кормили раздельно, по сменам, а спать укладывали парами вместе с отдыхающими из второй смены. Питание было за счет государства.

Глазная болезнь сильно затянулась. Особенно больно было после смазывания век и закапывания лекарством. Минут 15—20 невозможно было открыть глаза – веки горели. Лева тоже этим заболел, но перенес сравнительно легко. По крайней мере, мог, держа за руки, вести нас из поликлиники. Врач из Ленинграда оказалась сестрой моей подруги. Она была очень внимательна к нам. Вскоре дело пошло на поправку.

С наступлением весны открылась навигация. Надо было спешить в Армению. Задержка была теперь за багажом, который я никак не могла получить. Мало того, что часть имущества оставили во Фролово, а теперь теряли и то минимальное, что смогли вывезти.

Получила от Ахундовых вторую открытку. Мужа ее взяли на фронт, а сама она собиралась то ли в Ташкент, то ли в Баку. Багаж она выслала, но не написала куда, на какую пристань, и не выслала документы, которые дали бы мне право получить багаж. В свое время мы с ней договорились, что багаж будет выслан в Муйнак. После долгих ожиданий я обратилась в милицию Аральска и одновременно к начальнику пристани Муйнака с просьбой проверить, нет ли моего багажа. Ответа не было. Вестей о багаже не поступало. Ехать в Армению в этом случае я не могла, нужны были вещи, да и недоставало денег на расходы. Но и оставаться было невыносимо. Нелю я устроила в детский сад и каждый день в полдень, приносила ей стакан кислого молока, чтобы утолить жажду. После детского сада вела всех детей к реке купаться. Юру несла на руках с завязанными глазами, чтобы не запомнил дорогу, и в мое отсутствие не пошел бы сам к реке. Леву и Нелю предупреждала, чтобы без меня не ходили купаться. После того, как соседский трехлетний мальчик утонул в реке, я стала очень осторожной. Юра привык, что ему должны завязывать глаза, и спокойно в ожидании этого вытягивал лицо.