Текст книги "Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны"

Обратная дорога

10 марта 1944 года мы приехали в Ташкент. Там устроились сравнительно легко. Все прошло организовано. Было тепло, стояли солнечные дни. Так как ближайший поезд шел на Куйбышев, решила взять билеты на этот поезд до Чкалова (ныне Оренбург), а там, думала, возьму билет и до Саратова, и далее до Фролово. Очень хотелось заехать во Фролово.

За полчаса до отхода объявили предварительную посадку только для матерей с детьми. Мы удачно сели, расположились по местам, довольно комфортно доехали до Чкалова.

Но в Чкалове нам пришлось пережить несколько тяжелых дней. Было морозно и холодно. На улице лежал снег, покрытый копотью, который в здании превращался в сплошное черное месиво. Чтобы устроить детей в комнату матери и ребенка или закомпостировать билет, было необходимо пройти санобработку, которая включала и купание в бане. Зная эти правила, я все, что требовалось, выполняла заранее. Купила билеты. Так как в комнате матери и ребенка не было свободных мест, пришлось ждать и довольно долго. Это утомило детей. Клонили головы, хотели спать. Когда же, наконец, освободились места, появилась возможность поместить их в отведенной комнате.

Поезда на Саратов шли через день. Поезд, на который я смогла закомпостировать билеты, надо было ждать три дня. Прибывающих пассажиров становилось все больше. Эвакуированные возвращались в родные места. Все старались как можно скорее добраться домой.

И вот наступил день, когда мы должны были сесть в поезд, который, между прочим, прибывал в час ночи. Но в первый день мы так и не смогли сесть. Из-за большого количества людей мы даже не смогли приблизиться к составу. И вторая попытка через день оказалась неудачной. Я очень устала. Каждый раз, надеясь на то, что сможем уехать, приходилось забирать вещи из камеры хранения, а затем подолгу стоять в очередях, чтобы вновь их сдать. Носильщиков не было. Да и платить было нечем. Я рассчитывала на десятидневную дорогу, а оказалось, что дорога займет большее время.

Четвертая попытка мне особенно запомнилась и запомнилась на всю жизнь. Была темная морозная ночь. Земля покрылась льдом, как на катке. Выйти сразу вместе мы не могли. Неля и Юра остались с вещами. Я связала большой чемодан и большой мешок, перекинула их через плечо, затем взяла в одну руку корзину с продуктами, а в другой – большой узел и вместе с Левой, у которого в руках тоже были легкие вещи, смешалась с толпой. Груз, который я несла, был очень тяжел. На перроне была давка. Шум, толкотня. К тому же, надо было остерегаться воров, которые пользовались случаем, чтобы поживиться. Нужно было быть осмотрительной.

Нагруженная, я с трудом передвигалась по замерзшей земле, стараясь не потерять Леву. Кое-как вышли на перрон. Неля и Юра находились далеко от нас. Оставив Леву у вещей, я поспешила к ним. Оказалось, что у Нели уже украли одну корзину с продуктами.

Возле вагона творилось нечто неописуемое. Пассажиров двух вагонов следовало разместить в одном вагоне, так как один вагон отцепили. В нем в пути умер человек, и вагон необходимо было продезинфицировать. С детьми и с вещами, давя на других и сама, шатаясь от толчков толпы, я кое-как подошла к двери. Пассажиры с криком и шумом втискивались в вагон. Мне удалось втолкнуть туда Леву. После чего должны были подняться и мы. В это время я увидела женщину – носильщика. По-видимому, она поместила кого-то в вагон, и уже возвращалась. Я попросила ее взять мои вещи. Дала ей мешок и чемодан, чтоб она уложила их в вагоне, пока я подниму оставшиеся вещи и детей. В этот момент послышался громкий плач упавшего Юры. Я крикнула, что там ребенок, чтобы его не задавили. Мне удалось взять Юру за руки. Другой рукой подтянула вещи к вагону. Неля крепко держалась за меня. Из-за давки не удавалось продвинуться вперед. Я была в страхе, что в темноте могут задавить детей. Лева был уже в вагоне. Носильщица скрылась там с моими вещами. Я уже была готова отказаться ехать, а тут еще люди, которых стали выталкивать сверху, покатились со ступенек вагона вниз, и проводница закрыла дверь. В вагоне не было места стоять и никому больше не разрешили подняться. Я закричала:

– Мой ребенок в вагоне! Прошу, спустите ребенка, я остаюсь!

Умоляла проводницу:

– Крикните, Григорян Лева, мать остается, спустись с вагона. Прошу, умоляю, помогите.

Спустите ребенка.

Кричала, просила, но в этом хаосе меня никто не мог слушать.

Поезд тронулся. Лева остался в нем. С ним была корзинка с буханкой хлеба и маленькой кастрюлей с маслом. Я смотрела вслед уходящему поезду, оглядывалась вокруг. Боялась, как бы его не выбросили из противоположной двери. Бессознательно сделала несколько шагов за поездом, ища Леву. Обессилев, остановилась. Я задыхалась, не хватало воздуха, сердце сдавливало, будто что-то душило. Неля громко плакала, звала Леву. Юра тоже расплакался, не знаю отчего, то ли из-за Левы, то ли все это и его расстроило, а может, просто хотел спать, ведь была уже ночь. Мое состояние ухудшалось. Не хватало воздуха, я теряла последние силы. Подошла медсестра. На вокзале сообщили о нас, и она повела меня с детьми в медпункт. Сделали укол, стало чуть лучше. С большим трудом я встала, и решила пойти на почту, чтобы дать телеграмму на следующую станцию, Елецкую Защиту, начальнику вокзала, чтобы ссадили Леву. Зашла в милицию. Я была очень возмущена, что они не приняли никаких мер к наведению порядка на вокзале. Привела им в пример организованную работу в Ташкенте, где за полчаса до посадки, прежде всего, поместили матерей с детьми. А что творилось здесь? Я даже не смогла спустить с поезда ребенка, когда сама не смогла сесть. Следующий поезд, на котором мы должны были поехать, отправлялся лишь через 2 дня. Я никак не могла успокоиться. Тяжелые, давящие мысли постоянно приходили в голову. Как только смогла выдержать все это, и не сошла с ума?

На следующую станцию я послала телеграмму через милицию, заплатив также за ответную телеграмму, с просьбой обязательно сообщить мне, что с Левой. Но ответа не получила. Все это время выходила на перрон, все присматривалась к поездам, вагонам, подходила к незнакомым мне людям в надежде хоть что-нибудь узнать о Леве. На следующий день, часов в 12, ко мне подошел милиционер и, улыбаясь, сказал:

– Гражданка Григорян, зайдите в милицию. Носильщица принесла ваши вещи.

Я растерянно спросила:

– И ребенка?

– Нет, только вещи.

Это была не та весть, которую я с нетерпением ждала. Увидев носильщицу, я сразу вспомнила ее лицо. О Леве она ничего не знала, потому что поднялась позже. Закинув вещи в вагон, она осталась там. Когда закрыли дверь, она предположила, что мы тоже сели и стала нас искать. Одна из женщин, сестра и ребенок которой также остались на вокзале, знала нас по комнате матери и ребенка. Она видела, что мы не смогли подняться в вагон, и предупредила носильщицу, чтобы та вдруг не отдала бы вещи кому-нибудь другому, объяснив ей, что произошло. На первом же разъезде носильщица с этой женщиной сошли с поезда. Взяв у знакомой там тачку, она поместила на нее мои вещи и весь обратный путь пешком притащила их в милицию, чтобы передать нам.

– О ребенке твоем я ничего не знаю. Я не знала, что он один в вагоне – сказала она, когда мы встретились. Честная женщина, она прошла все расстояние от разъезда до станции и вернула вещи нам. Она ни копейки не взяла с меня за доставку вещей. Я была очень благодарна ей. Но на душе было очень тяжело: где Лева?

А тем временем Лева в поезде все дальше удалялся от нас. В свое время я его учила, как следует вести себя в подобных случаях: надо пойти в милицию, рассказать обо всем, после чего подождать, пока следующим поездом я приеду. Как выяснилось позже, одна из женщин, которая за дни ожиданий на вокзале познакомилась с нами, устроила Леву у себя и успокоила его, сказав, что как только они доедут до Саратова, Лева сможет пойти в комнату матери и ребенка, и там дождаться меня.

– Нет, я пойду в милицию, чтоб мама меня быстрее нашла. Когда дети теряются, их через милицию находят, – уверенно сказал Лева.

– Да, мальчик, но если ты будешь в комнате матери и ребенка, они непременно сообщат в милицию, что ты у них.

Лева успокоился.

А на станции, Илецкая Защита, в вагон зашли работники вокзала, пришедшие по моей телеграмме, и стали спрашивать Григоряна Леву. Ему показали мою телеграмму и предложили сойти с поезда. Лева, который до этого твердо решил ехать до Саратова, согласился.

Часы и дни шли очень медленно. Все мысли касались только Левы. Это было самое мучительное время из всего, что я пережила.

Сесть на следующий поезд было так же трудно, как и на первый, но, учитывая, что мой ребенок уехал один, нам работники вокзала помогли сесть. Из Чкалова до Илецка дорога была недолгая. Это была большая узловая станция. Мы уже проезжали ее, когда ехали из Фролово в Чимбай. Теперь же из Чарджоу, через Ташкент – и снова Илецк. На всем пути до станции Илецк я с нетерпением ждала: «Когда же доедем? А что, если Левы там не будет, что тогда делать? – думала я, может его не сняли с поезда, ведь на мою телеграмму не поступило ответа. Сказали, что поезд здесь стоит 20 минут. Успею ли я за это время найти Леву? А если не найду и опоздаю на поезд? Тогда Нелли и Юра останутся тоже одни». Я всем телом дрожала. И вот, наконец, Илецк. Замелькали покрытые снегом деревья. Показались и маленькие домики. Поезд замедлил ход. Вот и вокзал. Я сразу спрыгнула и бегом бросилась на поиски начальника вокзала. Возле столовой стояли в очереди пассажиры. Я читала вывески на дверях, ища кабинет начальника вокзала. Одна из работниц вокзала заметила меня, предположив, что я могу быть матерью того ребенка, указала на дверь:

– Ваш сын там!

Я дернула дверь – не открылась. Дверь была заперта. Я стала стучать и звать Леву.

– Мама. Ма… – послышался его голос. Лева сразу узнал меня.

– Я сейчас приду, заберу тебя – кричала я, от радости обливаясь слезами. Оказывается, к приходу поезда дежурная по вокзалу, закрыла дверь и вышла на перрон. Мне описали ее и посоветовали, где искать. Это была высокая полная женщина в черном пальто с белой шалью. Я выбежала на перрон. Толкаясь, я, наконец, нашла ее. Она разговаривала с работниками железной дороги. Увидев меня, поняла кто это, сразу прервала разговор, вернулась и открыла дверь. Я обняла Леву и расплакалась. Казалось, он только что воскрес.

– Лева – спокойный мальчик, – сказала начальница вокзала – Он не плакал. Я его очень полюбила. Он мне рассказал, откуда вы эвакуировались, куда едете, где его отец. Ночью, когда узнавал, что должен пройти пассажирский поезд не спал, пока поезд не пройдет, – все вас ждал. И только после отхода поезда, потеряв надежду, ложился спать. А сегодня утром, смотрю, нахмурившись, сидит тихо – ну, не такой, каким я его уже знала. Оказывается, у него кончился хлеб, и ему нечего было есть. Я повела его в столовую и накормила.

Я открыла сумку, чтобы заплатить за завтрак, но дежурная отказалась взять деньги. Я от души благодарила ее за доброе отношение. Держась за руки, мы с Левой поднялись в наш поезд. Вот была радость, когда дети встретились! Нелли и Юра обнимали Леву, смеялись, веселились. Пассажиры нашего вагона радовались вместе с нами.

Из воспоминаний Левы:

«Когда поезд тронулся, и я понял, что мама с сестрой и братом не смогли сесть в вагон, я не то, чтобы испугался, а, скорее всего, как-то внутренне собрался и решил, что поеду в Саратов (мама нам всегда говорила о том, каким путем мы будем ехать). Я почему-то был уверен, что мама меня все равно найдет. Вот какая-то убежденность. И когда где-то на остановке зашли люди и стали спрашивать Григоряна Леву, и я отозвался, мне объяснили, что моя мама (назвали ее имя) просила, чтобы я сошел с поезда и подождал у них, пока следующим поездом мама меня заберет. Я поверил и согласился (хотя как я мог не согласиться?). Так я поселился в комнате дежурного по вокзалу. Со мной в корзинке, которую я нес при посадке в поезд, были буханка хлеба и в маленькой кастрюле сливочное масло. Мне приносили кипяток, и я каждый раз ел хлеб с маслом. Вообще со мной обращались хорошо, были внимательны ко мне. Я спал на диване, не раздеваясь. Все было приемлемо, только очень хотелось встретить маму и сестру с братом. Я знал, что следующий поезд будет проходить станцию через два дня, и я ждал. А когда на третий день утром у меня кончился хлеб, дежурная по вокзалу видимо по моему выражению лица поняла, что мне нечего есть, повела меня в вокзальную столовую и отдала мне свою порцию еды. Я, конечно, ее съел и поблагодарил дежурную. Эта дежурная была как раз та, которая снимала меня с поезда. На второй день была ее сменщица, а на третий была снова она. Днем прибыл долгожданный поезд.»

Саратов. Знакомый нам вокзал. На вокзале многолюдно. Каждый занят своими делами и заботами. Все время слышатся гудки проходящих поездов. Возле камеры хранения очередь вытянулась в десяток метров: кто сдавал, кто получал вещи. Возле столовой тоже была очередь. Народу было слишком много, чтобы можно было легко выбраться отсюда, а каждый потерянный день слишком тяжело нам обходился. Порой не верилось, что может настать день, когда я снова улыбнусь, и буду радоваться жизни. Поместила детей в комнату матери и ребенка, а сама пошла к кассе, чтобы закомпостировать билеты. Ситуация была сложной. Каждый раз, когда идущий по нашему направлению поезд подходил к перрону, я брала из камеры хранения вещи, забирала детей из комнаты матери и ребенка в надежде сесть в поезд. Но, как правило, это не удавалось с первого раза сделать. Снова шла сдавать вещи в камеру хранения, снова упрашивала служащих устроить моих детей в комнату матери и ребенка, где освободившиеся места быстро занимали другие. Это повторялось несколько раз. Нечто такое было и в Чкалове.

В очередной раз, когда мы стояли у поезда, а кругом было бесчисленное множество людей, и не было надежды сесть в поезд, я обратилась в милицию, чтобы помогли мне.

– Это выше наших возможностей, – ответили они.

За время моего отсутствия у детей пропал один чемодан. Эта потеря меня очень расстроила. Ведь с каким трудом я везла эти вещи.

И чемодан украли, и выехать мы опять не смогли. Снова пришлось часть вещей сдавать в камеру хранения. Через 9 дней на дальнем от вокзала пути остановился товарный поезд. С разрешения машиниста мы, перебравшись под вагонами стоящих составов, забрались в этот поезд, в вагон, переоборудованный в теплушку. Помимо нас в вагоне расположилось столь много пассажиров, и так тесно они разместились прямо на полу, что из конца вагона человек с большим трудом смог бы выйти. Весь ряд сидящих людей должен был согнуться, чтобы через них могли добраться до выхода. Но мы были люди одной судьбы, и легко мирились с подобной необходимостью. Когда надо было детям выйти по надобности, их передавали по рукам, пока они не доходили до сидящей у дверей женщины. Ее улыбающееся добродушное лицо и ласковое обращение с детьми расположило их, и они спокойно шли к ней.

Товарный поезд очень часто останавливался и подолгу стоял. Продукты кончались. Чтобы утолить голод, детям давала моченую курагу, которую везла и берегла на всякий случай еще из Чимбая. На станции Поворино сделали пересадку. Прежнее здание вокзала было разрушено. Из старых досок соорудили стены временной станции. Пол был покрыт гудроном. Несколько, наспех сколоченных скамеек были заняты ожидающими пассажирами. Поворино был узловой станцией. Ежедневно через него проходили поезда разных направлений. Ночью на вокзале было холодно. Через огромные щели дощатых стен и дверей, из окон с разбитыми стеклами холод и ветер проникал вовнутрь, а теплое одеяло, которое могло бы спасти детей от холода, я отправила багажом. Приходилось согревать детей своим телом, крепко прижимая их к себе. В таком положении они по очереди спали. Часто бывало, что по прибытии поезда в надежде на посадку на него приходилось будить детей. Заспанные, они дрожали от холода и ежились, прижавшись ко мне. Самой же приходилось не лучше. В разорванные боты забивался снег, смешанный с грязью. Другой обуви у меня не было, так как и туфли и чулки были в чемодане, который украли. При удобном случае я разматывала мокрые тряпки, которыми обматывала ноги, растирала замерзшие пальцы до тех пор, пока не начинала их чувствовать.

Постоянные заботы о детях все же закалили меня, сделали выносливей. Стали обычным явлением холод, голод, недосыпание. Помню случай, когда, плывя на катере по Аму-Дарье, у нас не было питьевой воды. Те, у кого были ведра, привязывали к ним веревки и набирали воду, опустив ведро в реку. У нас не было ведра. С нами была одна семья: супруги и две девочки-подростки. Муж был слабым, болезненным человеком. Он боялся доставать воду из реки во время движения катера. Я же набиралась смелости, брала их ведро, становилась на край катера и, держась одной рукой за железную ручку, другой опускала веревку с ведром в реку и набирала воду для них и для нас. Как-то раз, когда набирала воду, ведро затянуло под колесо, и веревка выскользнула из моих рук. Ведро пошло ко дну. Его хозяева возмутились и потребовали у меня компенсации. Но я не имела возможности ни вернуть ведро, ни заплатить за него. Хорошо хоть ехавшие с нами пассажиры поругали их:

– Ведь та женщина сама могла упасть в воду вместе с ведром. Пока она доставала вам воду, вы были довольны, а как ведро утонуло, так вам не понравилось? Если это было так легко, то сами бы брали воду.

Через несколько дней удалось выехать из Поворино в сторону Сталинграда. Вокруг – жуткое зрелище. Разрушенные, опустошенные города и села, повсюду лежали подбитая военная техника. Эта часть нашего пути прошла не менее тягостно, потому что не было хлеба, и дети голодали. Лева был выносливым ребенком, переносил все трудности, но только не голод. Начинал ныть, и просить еды. В поезде топили печь. Я попросила у проводницы разрешения сварить что-нибудь детям на этом огне. Сварила рисовую кашу. Дети немного утолили голод.

Поезд от Поворино в Сталинград должен был проходить через Фролово. Я решила остановиться на несколько дней во Фролово – городе, где я прожила самую интересную яркую часть своей жизни. Меня как магнитом тянуло туда. Подъезжали к Фролову. Проводник предупредил:

– Станция Арчеда, город Фролово, приготовьтесь.

Было 4 часа ночи, когда поезд остановился. Я посмотрела из окна. Ничего похожего на хорошо знакомую мне станцию не увидела. Переспросила:

– Где мы?

– Станция Арчеда, город Фролово, – сказал проводник.

– А почему не видно здания вокзала? – спросила я вновь.

– Здания нет – ответил он – Немцы разбомбили вокзал. Вон вдали виднеется огонек. Это и есть вокзал.

То было здание бывшего коммунального банка, которое сейчас служило вокзалом. Мы сошли с поезда. Состояние было похуже, чем в Поворине. Света нет, кругом грязь, темнота, ничего не видно. Не видно даже, куда ногу ставить. Здесь и там валялись столбы, куски железа, кирпичи. Один из пассажиров предупредил:

– Идите осторожно, чтобы не упасть в колодцы и ямы от бомб.

Во время пожара все деревянные ограждения сгорели, и колодцы остались открытыми. Кто был знаком с дорогой, проходил благополучно, а кто не знал, мог бы провалиться. Я представила себе дорогу от вокзала до здания банка. Уставшие, голодные, не выспавшиеся, проваливаясь в грязь, мы с вещами осторожно двигались, нащупывая каждый кусочек дороги. Здание банка тоже было повреждено и потеряло свой прежний вид: и внешний, и внутренний. Было еще темно, идти в город не имело смысла. Решила здесь остаться до утра. Дети были неспокойны. Хотели спать и кушать. Еще до рассвета, оставив детей, я пошла в город: не терпелось узнать, каково в городе. Он был неузнаваем, весь в руинах. Повсюду спаленные, разрушенные здания учреждений, магазинов, жилых домов. В центре города проходила железная дорога. Встречные, кто знал меня, знакомые от неожиданности с удивлением смотрели на меня. Никто не ожидал, что я, после такого длительного времени вдруг снова появлюсь во Фролово. Многих моих подруг в городе не оказалось. Встретила Ольгу Петровну, жену главного агронома. Мы обе расстроились, заплакали. Она поведала, какие печальные события произошли после нашего отъезда. Погиб ее сын, майор. Один из родственников невестки был подполковником. Кажется, то было в Ростове. Кто-то из местных предателей выдал немцам его жену. Ее долго мучили, а затем повесили на площади. Еще о многих трагичных событиях рассказала она. В их дом попала бомба. Теперь они жили за городом, в маленьком домике.

Потом мы зашли к ней домой. Зная наше положение, она из дома взяла хлеб, вареные яйца, картофель. Дети на вокзале поели, и мы все с вещами пошли в город. По дороге встретили Чикова, Ефима Тимофеевича, главного бухгалтера районного земельного отдела.

– О, здравствуйте! Как вам удалось вернуться во Фролово? Лева стал большим мальчиком. Нелли и Юра выросли. Пойдемте к нам. Семья Ольги Петровны сейчас большая: у нее живут родственники. Так что пойдемте к нам. Анна Яковлевна очень вам обрадуется.

Анна Яковлевна действительно обрадовалась. Потом заплакала, вспоминая 19-летнего сына, погибшего на фронте. Эта семья окружила нас своим теплым и заботливым отношением. Весть о нашем возвращении в первый же день распространилась во Фролово, и дошла до наших знакомых. На следующий день рано утром в дверь постучали.

– Что тебе надо, мальчик? – спросил Ефим Тимофеевич.

– Григорян Лева у вас?

– Да.

– Я пришел к нему.

Это был Левин товарищ, соседский мальчик Женя Мищенко. Они встретились по-своему, по-детски.

Все наши знакомые приглашали к себе, посылали гостинцы. Ольга Петровна каждый день приносила нам обед. Я просила ее не делать этого, так как мы уже были обеспечены продуктами. Я получила хлебную карточку, и имела право пользоваться столовой. Кроме того, Сашина бабушка дала мне часть денег, вырученных от продажи велосипеда Христофора. Так что беспокоиться за нас не было необходимости.

– Не могу, дорогая. Пока не принесу вам обед, не успокоюсь. Я представляю довоенную вашу жизнь. Как все у вас было хорошо обставлено, чисто, жили в достатке. А сейчас… При виде вас сердце сжимается. И пока не принесу вам обед, сама не могу есть.

В городе не было Анастасии Алексеевны. Она с сыном-добровольцем ушла на фронт. Мироновна пришла из села повидаться с нами. При виде ее дети радостно бросились к ней. Семь дней мы прожили во Фролово.