Текст книги "Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны"

В один из сентябрьских дней я получила неожиданную весть. Как-то прихожу домой и вижу женщину, ожидавшую меня у наших дверей. Тоже из эвакуированных, которая слышала о пропаже моего багажа. Она сообщила, что вчера у них был родственник, который приехал из Ходжейли (городок, расположенный недалеко от Нукуса), где получал свой багаж. Там, оказывается, кладовщик всех расспрашивал, не знают ли они эвакуированную Григорян. Несколько месяцев, как к ним поступил мой багаж, но никто не приходит получать. А держать дольше этого они не имели право: было решение руководства, если хозяин не найдется, вынести вещи на продажу в пользу государства. Кладовщик просил людей найти Григорянов, иначе вещи будут распроданы. Странно, почему багаж оказался в Ходжейли, ведь наши вещи должны были быть посланы в Муйнак. Как они могли попасть туда? Я даже подумала, что, быть может, есть другие Григоряны, хозяева багажа, – армян везде много. Чтобы зря не ехать в Ходжейли, пошла в военкомат, позвонила начальнику пристани. Не получив положительного ответа, я решила все же поехать. Дети остались под присмотром, знакомой Мани. Она должна была побыть у нас дома с детьми до моего возвращения. Маня дала мне адрес своей тети, проживающей после эвакуации в Нукусе, и письмо к ней с просьбой приютить меня. Я на барже отправилась в Нукус. Манина тетя очень любезно приняла меня. Вечером долго беседовали обо всем, что пришлось пережить. Она в слезах рассказывала, как во время бомбежки погибли под развалинами ее родные. Муж пропал без вести. С ней остались две девочки-подростки.

Рано утром я направилась в Ходжейли. Переправилась по Аму-Дарье. Пошла по покрытой песком неровной дороге к багажному отделению. Остановилась перед воротами, у которых стоял человек в поношенной военной форме, с винтовкой на плече. Прихрамывая, он подошел ко мне:

– Что вам надо, сдать вещи или получить?

– Я пришла получать. Но получу ли – не знаю.

Когда этот человек узнал, что я Григорян, то сильно обрадовался.

– Как я переживал. Сегодня или завтра ваши вещи должны были распродать. Я всех просил найти хозяев этого багажа. Представлял, с каким трудом людям удалось вынести из-под огня несколько вещичек одежды, и вот теперь все это могло быть продано. Очень волновался я эти дни. Сам я инвалид, демобилизован. Как только освободят мой родной город, я снова возвращусь в родные края. А пока, к сожалению, ничего не знаю о своих близких. У меня есть мать, сестра, жена и 2-х летняя дочь. Жду освобождения родного города, чтобы уехать туда.

Ему было трудно, очень хотелось с кем-нибудь поделиться горем, так давящим на него. Хотел продолжить, но понял, что я спешу, и замолчал. Сведения о багаже убеждали, что он мой. Но как получить? У меня не было документов. Пошла в канцелярию, показала открытку и телеграмму от Ахундовой, стала доказывать, что вещи мои. Увы, начальник не разрешал выдать вещи, поскольку у него нет на то оснований.

– Принесите квитанцию, тогда получите багаж, – сказал он.

Я написала заявление, указав, что находится в багаже, и попросила образовать комиссию для проверки содержимого багажа. Если в ней окажутся указанные мною вещи, значит багаж мой, в противном случае – не выдавайте. Начальник согласился, и подписал заявление. Вещи действительно были мои. Заявление осталось у них, как документ. Багаж выдали. В тот же день мне удалось вещи подвести к берегу. Потом на барже перевезла их в Чимбай. Было уже позднее время. Баржа остановилась довольно далеко от города. Пассажиры быстро разошлись. Три больших узла были тяжелы. Я с трудом могла их поднять. Если бы соседи знали о моем приезде, они встретили бы меня. Но как сообщить им? Было темно, поблизости не было людей. Я взяла два узла, протащила метров 20—30, оставила их там, вернулась за третьим. И так, перенося одни и возвращаясь за другим, приближалась к дому. Очень сильно устала. Обращалась к редким прохожим, чтобы, пусть за плату, помогли бы донести вещи до дому. Лишь одна женщина затребовала такую высокую цену, что пришлось отказаться. Случайно это услышал некий пожилой человек из местных. Он рассердился на эту женщину, принес из дома веревку, связал два узла, взвалил их на спину, я же взяла третий узел, и таким образом мы вдвоем сумели добраться до дома. Соседи и дети очень обрадовались, что я столь быстро и успешно вернулась домой. Теперь уже можно было ехать в Армению, оставаться здесь было незачем. Мы стали готовиться к отъезду.

Поездка к Каспийскому морю

Пропуск на поездку в Армению, который я получила во Фролово, был уже просрочен. Обратилась в милицию Чимбая, в горсовет, военкомат, чтобы уточнили – можно ли ехать с просроченным пропуском. Посоветовали все же выехать в Нукус за получением нового разрешения. Казалось, что армянке, едущей к своим родным, пропуск выдадут, поскольку причина просроченности была ясна: война, железные дороги работают с большим напряжением. Поэтому подумала, что можно было бы в Ходжейли на основании имевшегося у меня, пускай просроченного, пропуска выдать билет до Армении. С таким настроением я приготовилась к поездке. В дорогу купила баранину, сварила гаурму, т.е. мясо с жиром (в таком виде мясо долго сохраняется), купила пшеницу, рис, запаслась и другими продуктами. Получила хлебную карточку. Христофору и родственникам отправила письма, где сообщила о нашем отъезде. От Христофора я, конечно, скрывала все трудности и мучения, которые переносили. Писала только хорошее, что Лева ходит в школу, учится хорошо, вырос, вместе с Нелей помогают мне, присматривают за Юрой, забавляют его. Юра уже ходит и лопочет. А я дома шью. Хорошо, мол, живем. А как только приедем в Армению, в окружения наших родственников нам будет еще легче жить. В письме я спрашивала Христофора о его здоровье, просила о нас не беспокоиться. Поскорей бы только кончилась война, и он живым вернулся к нам – остальное не важно.

Там, где мы ждали машину, чтобы поехать в Нукус, собрались наши соседи, знакомые. Раиса Павловна были добрым, честным, самым близким для нас человеком. Она приехала из Волховстроя. Там работала директором школы. В Чимбае мы крепко подружились. Она часто бывала у нас. Переживала и радовалась вместе с нами. Прощаться пришли и ее мать и сестра. Пожелали нам добра. Через некоторое время наша машина скрылась за песчаными холмами.

Мы простились с Чимбаем в октябре 1943 года. Наша дорога в Нукус, а потом в Ходжейли прошла удачно. Вечером мы были на пристани в Ходжейли. «Что скажут, дадут ли билеты?» – тревожилась я. Обдумывала разные варианты. Ну, а если, скажем, не разрешат получить билет, что тогда делать? Я наверно поступила неправильно, что не попыталась разузнать обо всем заранее, а сразу же собралась в дорогу. Просто нельзя было терять время, так как вода в реке начинала убывать, и тогда катера перестали бы ходить.

Рассвело. Я подошла к кассирше.

– Мы не можем выдать билет. У вас просроченный пропуск. Ваш пропуск недействителен: либо затребуйте, пусть вышлют новый вызов, либо поезжайте в Нукус за разрешением – сказала она.

Оставив детей в Ходжейли, я поехала в Нукус. В тот день ничего не удалось сделать. Уставшая и разочарованная возвратилась. На следующий день вновь поехала в Нукус. Пошла в паспортный стол милиции, в горсовет. Куда только я не обращалась – все бесполезно. Еще более расстроенная вернулась. Последняя надежда была обратиться в горком партии. Я написала трогательное заявление первому секретарю и отправилась в Нукус, но его не застала. Он выехал в Ташкент по делам. Восемь дней я каждое утро ездила в Нукус, вечером возвращалась, при этом, однако, получая там пайки хлеба и продукты.

С транспортом было очень туго, поэтому большей частью я шла пешком, по 6—8 км. В последний день мне все же удалось подать представителю горкома заявление. Он написал записку в районную милицию, чтоб мне выдали новый пропуск, но только до Чарджоу – пока навигация не закрылась. И уже оттуда я должна была обратиться к родственникам, чтобы они прислали новый вызов. Этот вариант все же как-то разрешал ситуацию. Не имея другой возможности, я согласилась. Намеревалась поехать в Ходжейли, оттуда телеграфировать в Ереван и Ленинакан, чтобы срочно выслали вызов на адрес милиции Чарджоу. Возможно, думала я, пока мы доберемся до Чарджоу, вызов уже придет.

Все эти дни мытарств дети почти все время оставались без меня. С утра приходилось отправляться в Нукус. Теперь же нужно было с запиской от горкома выпрашивать пропуск у милиции, который находился в другом районе, что был на расстоянии 8 км. Как назывался он, сейчас не помню. Но, возвращаясь, я опоздала на паром. Шла задумчиво. Был осенний день. Быстро темнело. Ускорила шаг. Дошла до реки. Ветер усилился. Переправа уже не работала. У берега стояла частная лодка. Она перевозила опоздавших на переправу людей. Река бушевала. В этом месте ширина реки от одного берега до другого составляла, наверное, более 200 метров. Шум волн и ветра не давал возможности слышать друг друга. Я не решалась в такую погоду сесть в эту маленькую лодку. Но что оставалось делать? Провести ночь на берегу было страшно. Да и дети остались бы без меня. Люди, с которыми вместе приходилось таскаться за документами, уже уехали. Лодка в последний раз должна была отплыть на другой берег. Старик-казах прикрепил фонарь, зажег его, сам сел и крикнул мне:

– Если хотите переправиться, поторапливайтесь. Уже поздно.

Нашелся один пожилой человек, который тоже сел в лодку. Я немного помедлила и с боязнью все же вошла в лодку. Лодка отплыла. Чем больше отходили от берега, тем бешенее становилась река. Казалось, она силится поглотить нас. Лодку сильно качало, захлестывало водой. Попутчик быстро выплескивал воду обратно. Вдруг лодка сильно накренилась. Казалось, вот-вот перевернется. Я тут же склонилась к другой стороне, крепко держась за ручку, прикрепленную в середине лодки. Сильное течение уносило ее. Эти двое, старик и попутчик, в поте лица, тяжело дыша, боролись со стихией. Один греб, другой выплескивал воду. Я же наклонялась то в одну сторону, то в другую, чтоб удержаться в лодке. От страха вся дрожала. Казалось, волосы стали дыбом. В страхе думала, что вот-вот пойдем ко дну. Проклинала себя, что села в лодку. Лучше было бы вернуться в Нукус, остаться у Маниной тети. А если сейчас лодка перевернется, ведь дети навсегда останутся одни. Сердце мое тревожно билось. Уже потеряла надежду на свое спасение. Страшные мысли приходили в голову. Конечно, думала я, если лодка перевернется, эти казахи, жители прибрежья, умеют плавать, они спасутся, а вот какова будет моя судьба. Дети маленькие останутся сиротами, пропадут. Правда, Леве, как старшему, я объяснила, куда мы едем, кто из наших родственников живет в Армении, назвала их фамилии, имена, адреса, где они проживают. Но это мало утешало.

Вода все время наполняла лодку, ее еле успевали выливать за борт. Оба, старик и попутчик, промокли и обессилели. Казах-старик на ломаном русском объяснил мне, что самое бурливое место мы уже прошли. Опасность миновала. Бояться не надо. Но мне было по-прежнему страшно, почти как во время бомбежки.

Было совсем поздно, когда я добралась до дома. Когда увидела детей, комок подступил к горлу. Хотелось выплакаться, чтобы вконец успокоиться, но это расстроило бы детей. Им следовало давно уже быть в постели. Я, сдерживаясь, долго молча сидела возле них, не веря удачному завершению. Перед глазами вновь вставали кошмары переправы через реку. Обычно, когда я возвращалась домой, Лева расспрашивал меня, что я сделала, когда мы уедем, рассказывал, как они ждали меня, что ели, что читали, как сторожили вещи. Нелли тоже сообщала, что кормила Юру и укладывала его днем спать. Но на этот раз, посмотрев на меня, дети не произнесли ни звука, не задали ни одного вопроса. Я как всегда, молча накормила своих малышей и уложила их спать.

Обычно, переселенцы, которые прибывали сюда каждый день, не долго задерживались на пристани и в городе, два – три дня, не больше. Только мы почти что превратились в местных жителей. На следующий день мне предстояло вновь отправиться в район. Надоели эти однообразные путешествия. Единственным утешением было то, что более не придется переправляться через реку. Наутро я присоединилась к группе людей, идущих в район, и пешком пошла с ними. Мы знали, что здесь транспорт ходит крайне редко, то быстрее будет дойти пешком. Если иногда и встречалась грузовая машина, мы считали бесполезным даже просить шофера подвезти. Они почему-то каждый раз отказывали. Была холодная осень. Дорога бугристая, песчаная. Шел мелкий дождь. Туфли совсем износились, ноги мерзли. Придя в район, я поспешила к начальнику милиции. Но его не оказалось на месте, сказали, что он ушел по делу. Весь день прождала, и все бесполезно: увидать его мне так и не удалось. А заместитель не решался без согласия начальства выдать пропуск.

– Придите завтра. Я узнаю у начальника, как поступить. И если даже он не будет на месте, дам окончательный ответ – сказал он.

Я пошла к условленному месту для встречи с попутчиками, чтобы вместе пройти обратный путь. Смеркалось, было холодно. Дождь лил, как из ведра. Продрогшие и промокшие до нитки пришли мы домой. А на следующий день началось все сначала, но на сей раз он прошел удачно. Начальник был на месте. Он потребовал заявление и автобиографию. Я представила требуемое, и получила пропуск до Чарджоу. Туда мы должны были плыть по Аму-Дарье. Потом из Чарджоу по железной дороге проехать в Красноводск, затем по Каспийскому морю – в Баку, далее – в Тбилиси и, наконец, в Ленинакан.

Пароход на Чарджоу был готов к отплытию. Мы с вещами расположились на нем. Через некоторое время отчалили от пристани. Радости моей не было границ, казалось, все трудности позади. Увы, один день плыли нормально, но потом пароход надолго стал. Нам объявили, что этот пароход должен возвратиться, а мы продолжим путь на другом судне. Предстояло вначале перейти на берег, а это было не так уж просто. От парохода к берегу под углом протянули доску средней ширины примерно в 30 см, длиною в 5—6 метров. Достаточно было ступить на доску ногой, как она начинала раскачиваться. С большим трудом я осторожно, сохраняя равновесие, перенесла детей и вещи. Видя сильные волны, Неля дрожала от страха и плакала, прижавшись ко мне.

– Я боюсь воды. Я упаду, не смогу пройти, – сквозь слезы, говорила она.

Все пассажиры уже сошли на берег. Мы были последними. Успокаиваю, убеждаю – ничего не помогает. Со слезами на глазах, дрожа, крепко держась за мою руку, она все же сошла по доске на берег. Поднялись на другой пароход. Тот доплыл до пристани Ургенч. Здесь опять объявили, что нужно пересесть на катера: воды в реке стало недостаточно для такого парохода. Пассажиры возмущались, спорили, но ничего изменить, конечно же, не могли. Пришлось вновь высаживаться. Единственным строением на пристани был старый маленький домик, который во время войны служил местом, где можно было в период ожидания хоть немножко отдохнуть. Нам предложили устроиться в этом домике. Он был настолько мал, что если бы все вошли в него, то даже стоять не осталось бы места. С огромным трудом мне удалось проникнуть в домик с детьми и с вещами. Был конец октября, похолодало. Просить лучших условий было попросту бессмысленно, да и некого. Канцелярия пристани находилась довольно далеко от нас; мы и не знали где, и может ли хоть кто-нибудь что-либо полезное для нас предпринять. Дом не имел окон, не было и освещения. Лишь из маленького отверстия проникал дневной свет. У двери плотной стеной стояли люди. Так что фактически двери были заблокированы, и существовала лишь одна темная закрытая комната. В доме задыхались от недостатка воздуха. Пол был земляной. Куда удалось мне ступить ногой, там и осталась с детьми и вещами. Все же считала большой удачей, что удалось кое-как протиснуться внутрь помещения. Положение людей, оставшихся на улице, было еще более неприятным. Уставшие дети, кто сидя, кто опираясь на меня, а Юра на руках, заснули в этой тьме, спертом воздухе и непрекращающемся гуле.

На этой пристани мы пробыли 15 дней – катер не появлялся. Вскоре мы узнали, каким путем, по какой дороге можно дойти до Ургенча. Это был городок поселкового типа, возможно районный центр – в точности я так и не узнала. Находился он на расстоянии 8—10 км от пристани. Был довольно привлекательным, с чистыми широкими улицами, красивыми домами. Мы начали ходить в город за покупками. За эти дни наше положение усложнилось. Продолжали приходить пароходы, привозили множество беженцев, которые присоединялись к нам. Возле пристани был небольшой пустой склад. Его убрали, превратили в комнату матери и ребенка. Люди, оставшиеся на улице, как-то приспособились. Из бревен и соломы начали строить себе шалаши, в которых спали. Средняя Азия никогда не имела столько пассажиров, и не была готова принять всех. Понимая это, люди не роптали. Каждый создавал себе кое-какие маленькие удобства. Днем собирали сухие прутья, ветки, разжигали огонь, готовили обед. Ходили в ближайшие села покупать продукты. Мечтала о доме, теплом угле, чтобы не было шума, чтобы можно было спокойно поспать с детьми.

На октябрьские праздники 7 ноября 1943 года среди нас, ожидавших, распространилось известие, что наши войска освободили Киев. Ликованию не было предела. Среди нас было несколько семей из Киева. Обрадованные, они обнимались, целовались. В этот день приготовили сравнительно вкусные обеды. Нашлась откуда-то гармонь, и до позднего вечера девушки и женщины в обычной, поношенной одежде плясали на улице и радовались. До чего же вынослив человек, до чего сильна в нем вера, как повышается его настроение от приятных сообщений! Вчера еще возмущенные от неудобств женщины, сегодня, несмотря на свой убогий вид, танцевали вальс. Шла война, но эта радостная весть создала поистине праздничное настроение. Следующий день был также посвящен радостному событию. Я одела Леву и Нелю в красивую одежду, причесала. Они вместе со всеми танцевали, пели, декламировали под бурные аплодисменты присутствующих. Эти два дня были праздничными.

На пристани Ургенч мы так долго жили, что уже хорошо знали друг друга. Каждый день ждали катера. Холод усиливался. Вода в реке убывала. Жены офицеров, в их числе и я, написали строгое заявление на имя начальника пристани, требуя, чтобы срочно приняли меры и нас перевезли. И на третий день после нашего заявления прибыл катер с баркой, на которой должны были перевозить наши вещи. Поместили всех пассажиров, в том числе, и на барку. Было очень тесно. Катер последний раз шел в Чарджоу. Навигация на реке прекращалась до весны, поэтому всю накопившуюся массу людей надо было срочно вывезти. Часть барки была закрыта сверху, с обеих сторон плотно скреплена метровыми железными листами, а остальная часть оставалась открытой. Из-за множества людей нам не удалось протиснуться под укрытие, и мы остались под открытым небом. Часто шел дождь, мы мокли, было холодно, от ветра леденела одежда. Если в первый день погода была терпимая, то во второй с вечера начался дождь, который шел до утра. Я закрыла лица детей клеенкой. Можно себе представить, как мы промокли.

Берега реки на большом протяжении были заросшими густым лесом. После леса открывался голый берег, песчаные поляны. Когда днем проплывали мимо леса, катер, порой останавливался для отдыха пассажиров. Мы, помогая друг другу, по приставленной доске спускались на берег. По нескольку человек, с ножами шли в лес. Боясь неприятностей в лесу, быстро срывали сухие ветки и возвращались к берегу. Разводили огонь, грелись, сушились и готовили пищу. У меня был большой чайник, в нем я готовила обед. Клала гаурму, картофель, макароны. Чайник подвешивала на сук от дерева, а снизу разводила огонь. Дети, замерзшие, с удовольствием ели горячий обед. Оставшийся обед на второй день ели уже холодным. Мы привыкли к этому.

Как-то на барке установилась странная тишина. Было это на рассвете, но никто не спал. Небо прояснилось, стало светать. Вдруг с противоположной стороны послышался возглас: – Умер.

– Ой, тихо, молчи, – сказал кто-то в ответ.

Через некоторое время шепотом друг другу сообщили, что один из пассажиров умер. Когда катер остановился, труп вынесли на берег. Жена, дочь и их знакомые похоронили умершего, которому было лет 50—55. В трюме начался спор, поднялся шум. Говорили всякое.

– Врача нет, возможно, больной был заразным? Может, у него был тиф или воспаление легких?

Каждый говорил, что думал. Два дня темой разговора было только это несчастное событие.

Из Ходжейли до Чарджоу плавание по реке занимало обычно 5 дней. Наши неудачи в Ургенче, и все понижающийся уровень реки стал причиной того, что вот уже второй месяц мы были в дороге. Катер шел очень медленно. Часто останавливался. Все очень обрадовались, когда капитан сообщил:

– Скоро конец вашим мучениям: осталась всего одна ночь. Завтра утром будем в Чарджоу.

Наконец прошел и этот день. Мы прибыли в Чарджоу. Стоянка находилась вблизи железнодорожного моста, построенного через реку. Возле стоянки располагалась свободная площадка, которую мы заполнили нашими разноцветными узлами, корзинами и чемоданами. Здесь же разместили и детей, моих и попутчиков. Общими были и наша судьба, и наши мучения.

Как всегда, в первую очередь надо было решить вопрос хлебной карточки, потом заняться ночлегом. Сначала питаться, потом устраиваться. Накормила детей, одела, и направилась в город. Незнакомые места, новые заботы. Неожиданно мне удалось быстро получить место для жилья, о чем даже мечтать не смела. К счастью, человек, случайно идущий рядом, оказался армянином, жившим в Чарджоу. Со своей русской женой он работал на складе боеприпасов. Я рассказала ему о моих нуждах и муках. Он долго шел молча. Потом остановился возле учреждения жены. Рассказал ей, что мне временно нужна комната. Сжалились. Его жена, несмотря на то, что совершенно не знала меня, так тепло и мило отнеслась ко мне, будто мы были давними приятельницами. Она отпросилась с работы на час и привела меня к себе домой. Затем дала запасные ключи от квартиры. Я привела туда детей, немного обустроились. Комната была очень маленькой и тесной. И все же это было большое благо. Для меня была дорога их доброта по отношению к нам. С детьми, да еще тремя, мало кто согласился бы взять нас к себе. В узком коридоре стояла старая кровать и стол. Чтобы открыть дверь, сидящий за столом должен был встать. В квартире была и вторая комната, если только ее можно было назвать комнатой. Маленькое темное помещение, чуть больше коридора. Мы сложили свои вещи в их комнате у стены. Леву определили спать там же на сундуке. Я с Нелей могла расположиться на старой маленькой кроватке. Юру решила укладывать на стульях. Со школы пришла их единственная дочь, первоклассница. Супруги были пожилыми, так что девочка больше походила на внучку, да и внешне она не была похожи на своих родителей. Скорее всего, она была удочерена. Я не нашла нужным расспрашивать об этом.

Вызова из Армении все не было. Хлебную карточку я получила. Леву записала в школу и в библиотеку. В военкомате встала на учет. Жизнь в Чарджоу была намного дороже, чем в Чимбае. Обеспечивать семью стало сложнее. Благодаря моей хозяйке, Екатерины Николаевны, у меня появились заказы на шитье. Вечерами шила под светом ночника. Она жалела меня, особенно, когда я шили одежду из черного шерстяного материала в полутьме, и приносила еще одну лампу из своей комнаты, уверяя, что та им не нужна – они устали и ложатся спать.

Запрос из Армении затягивался, и было неудобно, что вот уже 3 месяца я с детьми доставляю беспокойство приютившей нас семье. Несмотря на то, что хозяева не выражали недовольства, а напротив, старались сгладить мои переживания, я чувствовала, что мы стесняем их. Всячески старалась отблагодарить. Шила для них, топила печь, помогала во всех домашних работах, поддерживала порядок и чистоту в доме, старалась сделать так, чтобы они были довольны нами. Дети тоже вели себя очень аккуратно. Были спокойными, послушными, трудолюбивыми и в какой-то мере даже служили примером для их упрямой дочери Томы. Но в любом случае я считала, что нужно поискать другое место для нашего проживания.

Директором школы, где учился Лева, была женщина, эвакуированная из Украины. Она знала, что в Чарджоу мы находимся временно, и предложила мне поработать в школе завхозом, пообещав выделить мне для шитья одну свободную комнату в школе. Я согласилась. Комнату дали, я ее убрала, достала стол, стулья. Начала работать. Но через несколько дней директор школы сообщила мне, что на работу завхозом просится мужчина. Как правило, работа завхоза больше подходит мужской силе – что-то надо прибить, что-то перенести и т. д. – она попросила меня, чтобы я согласилась передать эту работу мужчине. Что я могла поделать? Тем более, что работа, действительно, мужская. И я согласилась.

Обычно прописка, устройство и выписка в каждом городе отнимали у меня несколько дней. И в этой бумажной волоките мне очень помогли те знания, которые я получила, проучившись один год во Фролово в вечерней школе. Всюду надо было писать заявления, чтобы получить хлебную карточку, стать на учет, выписаться, сдать вещи в багаж, получить в военкомате аттестацию, справку и т. п. Если бы я не выучилась русскому языку, пришлось бы каждый раз упрашивать других. Даже Христофору письма писала по-русски, чтобы быстрее письмо дошло до адресата. Написанные на армянском языке письма должны были пройти проверку в Ереване, путь его значительно удлинился бы.

Завершив все дела в Чарджоу, мы в сопровождении Екатерины Николаевны пошли на вокзал. Очень тепло попрощались. Из Чарджоу с нами ехали еще 2 семьи. Поезд Ташкент – Красноводск, который проходил через Чарждоу, шел ночью. По моим расчетам, самое позднее через 10 дней мы должны были быть в Ленинакане. Но на вокзале я была огорошена ошеломляющей новостью. Кассирша показала мне только что полученный приказ о том, что пассажирские пароходы временно прекращают перевозки, т.к. все силы и средства направлены на обеспечение фронта. Поэтому билеты на переезд по Каспийскому морю не продавались. Мы, три семьи, тщетно искали выход. Куда только не обращались. Безуспешно. Так и не удалось нам перебраться через Каспийское море. Смирившись с создавшимся положением, решили ехать сушей по длинному, но уже надежному маршруту – Ташкент, Аральск, Чкалов, Саратов, Сталинград и далее.