Текст книги "Золотое руно"

21. Мина и контрмина

Пока Брискетта и Коклико хлопотали вокруг дела Монтестрюка, во дворце у короля произошло немало событий. Принцесса Мамьяни, узнав, что герцогиня Лавальер находится в Шельском аббатстве, снова поехала туда, уже для встречи с нею. Орфиза так и не узнал, что жила вместе с Лавальер в одном монастыре: настолько фаворитка короля заботилась о своем инкогнито.

Впрочем, это не составило тайны для Брискетты. И именно она передала принцессе Мамьяни нужную весть. Со своей стороны принцесса не замедлила встретиться с той, которая впоследствии скрылась от света под именем Луизы Милосердной. Она заговорила с ней языком, который не мог не тронуть пылкую и кроткую душу этой женщины. Разумеется, Леонора в неясных, о рассчитанных выражениях намекнула Лавальер о появлении при дворе баронессы фон Штейнфельд и о впечатлении, произведенном ею на короля. Лавальер уточнила имя баронессы. Принцесса, ответив ей, поскорее свела разговор к рассказу о Монтестрюке. Она подчеркнула, что скорое заступничество за него вернуло бы королю верного слугу, невинно оклеветанного, а графине Монлюсон – жениха, преследуемого ненавистью графини Суассон.

– А! Здесь же и графиня де Суассон, – заметила с досадой герцогиня.

Результатом этого разговора, ведшегося с истинно женским искусством, явилось решение Лавальер немедленно вернуться в Париж с обещанием полной поддержки графу Монтестрюку.

А в Париже фон Штейнфельд после своего балетного выступления, где она танцевала с королем, уже вся была в мечтах о своем наступающем могуществе фаворитки. Сходным мечтам предавалась и Суассон, уверенная, что новая фаворитка всегда будет к её услугам. В этих мечтах не оставалось лишь места для пределов её честолюбия. И вдруг она узнала о возвращении Лавальер.

– Что же, – поразмыслив, решила она, – тем лучше. Я увижу, как эта Лавальер испытает унижение.

– Как знать, – возразил на это Шиврю (естественно, он обсуждал эту проблему с графиней), – может быть, вместо унижения получится торжество.

Олимпия улыбнулась. Указывая на проходившую мимо фон Штейнфельд, она произнесла:

– Вот весна, а то – осень. Весна всегда идет впереди.

Но к несчастью для Суассон баронесса была чересчур вспыльчива и не годилась для борьбы, где надо было расточать улыбки и кокетничать и где нельзя было побеждать без хитрых ходов. Захваченная врасплох возвращением соперницы, она не сумела совладать с собой, когда увидела, как толпа придворных вдруг почтительно расступилась на вечере у короля. Появилась Лавальер, взволнованная, но красивая, с беспокойством в глазах, но и с ненавистью во взоре.

Король почти инстинктивно двинулся навстречу той, вокруг которой слышался шепот одобрения. За исключением партии Олимпии Манчини, все любили Луизу Лавальер за её скромность и доброту.

Она поклонилась королю и произнесла дрожащим голосом:

– Я не могла устоять против желания возвратиться. Но мне достаточно одного взгляда вашего величества, и я уйду оплакивать свою судьбу…

Вздох прервал её слова. Она кротко взглянула на короля. Стало ясно: её власть была восстановлена.

– Мне постоянно было неприятно, – ответил король, подавая ей руку, – что вас долгое время не было среди этого окружения, где все о вас только и напоминало.

– Ах, государь, что вы! – прошептала она.

Улыбка осветила её лицо. Сердце короля дрогнуло: этот эгоист почувствовал, что он действительно любим. Он отвел герцогиню к окну и оживленно с ней заговорил. Придворные отошли вглубь зала. Вне себя от гнева баронесса горделиво вышла из зала.

– Ну, – шепнул Шиврю на ухо Олимпии Суассон, – не прав ли был я в своих предположениях?

– Эта Луиза так и лезет в святые… Но король, может быть, потом подойдет к баронессе.

– Разве вы не видели, что она ушла?

– Военная хитрость. Она это сделала, чтобы привлечь внимание короля.

В этот момент оркестр из двадцати четырех скрипок заиграл менуэт. Образовались пары. Все искали глазами фон Штейнфельд: она должна была танцевать с королем. На лице короля, оставившего Лавальер, отразилось неудовольствие. Вдруг открылась дверь и появилась баронесса. Дрожащим от гнева голосом она произнесла:

– Государь, я не войду в зал, пока другая из него не выйдет.

Все замерли и уставились друг на друга в немом изумлении.

– Несчастная, – прошептала Олимпия в отчаянии.

– Я думал до сих пор, – возразил король, – что здесь только я отдаю приказания.

И Людовик XIY холодно отвернулся от баронессы, окаменевшей на месте. Те, кто ещё сейчас спешили ей поклониться и одарить её комплиментами, быстренько убрались подальше. Покраснев от гнева, фон Штейнфельд направилась к лестнице. Протянув руку, она как бы искала опоры, но – увы – никто ей не помог. Впрочем, Олимпия все же быстро подошла к ней и тихо произнесла:

– Смелее. Кто так молод и прекрасен, как вы, никогда не должен отчаиваться. Просите короля об аудиенции.

– Как? После того, что произошло?

– Вы одержите верх, уверяю вас. Корона стоит небольшого усилия.

– Что же я ему смогу сказать?

– Не знаю… Все, что подскажет ваше отчаяние. Скажите, что любите, что умрете, если он не простит вас… Плачьте, и побольше. Прекрасные слезы, горячая речь… Это все так действует! Боритесь, прошу вас, и вы победите.

– Попробую, – прошептала баронесса.

– Приезжайте ко мне завтра. Король будет у меня. Я подам знак, и вы войдете, упадите к его ногам и не вставайте, пока не простит.

На другой день по Парижу разнеслась весть: ночью баронесса фон Штейнфельд получила приказ выехать из Франции. Шиврю примчался к Суассон.

– Слышали, – говорил он возбужденно, – прекрасную иностранку прогнали, а несокрушимого Монтестрюка почти освободили. Бог знает откуда взявшийся капитан, а ему помогают самые знатные дамы в королевстве.

– Я ещё не отказалась от борьбы… Эта несчастная Луиза все равно погибнет. Но вы-то, надеюсь, твердо решились вести дело до конца?

– Как вам будет угодно.

– Хорошо. Бегите в Лувр и постарайтесь добраться до короля. Дальше посмотрим, что делать.

В Лувре все были поражены вестью о высылке баронессы. Говорили, что у её дома уже стоит посланная специально карета с полицейским офицером. А тут ещё поступок д'Авранш! Все знали, что король не любил подобных вещей, а поэтому ждали очередного грома с неба.

И король действительно был разгневан, узнав, что проделала Орфиза. В присутствии Лавальер он высказал желание запереть строптивую навечно в крепость. Но…

– Как, государь, – удивленно спросила Лавальер, – такая строгость всего лишь за любовь?

– Но она ослушалась меня.

– Согласна, но ведь она повиновалась голосу любви, которому уступают иногда даже сами государи.

И – взгляд. Такой милый и такой кроткий! Король не выдержал и уступил. Его лицо просветлело. Но тут к нему подошел флигель-адъютант и доложил, что граф Шиврю просит принять его. Король дал разрешение.

Поцеловав руку Лавальер, король произнес:

– Он имеет право быть выслушанным в этой истории. Пусть он и решает.

И обратился к вошедшему и склонившемуся перед ним Шиврю:

– Вы уже все слышали?

– Я только что приехал в Лувр, ваше величество.

– Я хотел показать на примере, что от всех требую повиновения, – обратился он к подошедшему к ним Шиврю, – но герцогиня де Лавальер склоняется к милосердию. Как воспитанный дворянин, я не могу не принять во внимание её мнение. А вы как считаете, граф?

– Пари держу, – произнесла герцогиня, пристально глядя в глаза Шиврю, – великодушие графа де Шиврю склонит его на мою сторону.

Быть между королем и фавориткой! Шиврю чуть было не запнулся, но…

– Сердце герцогини всегда внушало его хозяйке все достойное и благородное, – ответил он, кланяясь как можно любезнее.

– Я вижу, граф, ваше великодушие не подвело вас и сейчас, и вы одобряете решение, которое я осмелилась представить его величеству?

– Одобряю, ещё не зная его, но зато уверенный, что оно примирит должное уважение к воле его величества с позволительным состраданием к пылкому порыву молодости.

– Вы отгадали: мое решение примиряет все.

– Говорите же, герцогиня, – обратился к ней король.

– По-моему, следует герцогиню де Монлюсон сослать в её замок.

– Сослать?

– Это дает также возможность пересмотреть процесс, в котором много неясного. Кстати, как мне рассказывали, в нем много и несправедливого.

– Вы доводите снисходительность до самых последних границ, герцогиня, – заметил с раздражением Шиврю, – и тем самым распространяете её даже на врагов его величества.

– Царствование его величества должно быть царствованием правды и справедливости. А мое женское чутье подсказывает, что человек, способный вызвать такой смелый поступок, какой совершила графиня де Монлюсон, не может быть презренным преступником.

– Сдаюсь, – ответил Сезар, – но позволю себе лишь спросить: неужели, уступая духу милосердия и кротости, вы и для графа Монтестрюка тоже готовы предложить ссылку?

По мрачному взгляду короля герцогиня поняла, какую ловушку готовит ей Шиврю. Она защищает Монтестрюка; это уже много. Глядя прямо в глаза Шиврю, она ответила:

– Нельзя сослать неосужденного человека, но можно держать в крепости, пока его дело расследуется. Например, есть тюрьма в Амбуазе…

Сезару оставалось лишь поклониться в знак – ну, скажем, неотрицания – такого решения. Все же и здесь он попытался выиграть.

– В таком случае прошу у вашего величества двойной милости: дозволить мне проводить графиню де Монлюсон в её замок в надежде пробудить в ней, наконец, другие чувства, а моему другу шевалье де Лудеаку – проводить в тюрьму моего соперника, графа де Монтестрюка, что послужит твердой гарантией надежного исполнения этого поручения.

Король удовлетворил эту просьбу с удовольствием: ему хотелось пойти как-нибудь навстречу Шиврю, раз уж Лавальер встала на пути графа.

– Впрочем, – добавил он, – у удовлетворяю вашу просьбу и о графе де Монтестрюке. По-прежнему желаю вам успеха в отношениях с графиней де Монлюсон. Даю вам разрешение объявить ей, что в таком случае она получит мое прощение. Что же касается графа де Монтестрюка, то если он не докажет своей невиновности самым убедительным образом, он получит заслуженное наказание, как должен быть наказан всякий дворянин, нарушающий закон чести.

Шиврю был доволен хотя бы таким частичным успехом. Рассчитывать на большее в борьбе с фавориткой не приходилось, он это понимал.

Хитрая и мстительная обергофмейстерша оценила поведение Шиврю по достоинству, получив от него отчет о встрече с королем и Лавальер. Оценила она и взгляд, который Шиврю бросил на нее, сообщив о предстоящих путешествиях в Амбуаз и Блуа.

– Дорога в Блуа и Амбуаз должна возместить вам неудачу по дороге в Вену, – добавила она при этом.

Тем временем Брискетта, выждав время, решила, что Орфиза уже смогла все, что надо сделать. Однажды утром она попросила игуменью прийти к ней.

– Имею честь представить вам мадам де Майль, актрису Бургонского отеля, которая просит у вашего преподобия прощения за свою смелость и разрешения на уход отсюда.

Мать игуменья чуть не упала от ужаса. Актриса в монастыре! Дочь сатаны в стаде благочестивых овечек!

– Да за такой проступок… мой долг…вы будете преданы правосудию. – Гнев душил ей горло.

– Я это предвидела, – скромно потупив глаза, ответила актриса, – и приготовила защитительную речь перед судом.

– Какую речь, о чем вы?

Брискетта начала разыгрывать импровизацию, от которой у бедной игуменьи ум чуть не зашел за разум. Сумасшедший фарс, продемонстрированный ею, быстро убедил игуменью, что уж лучше отпустить эту сатанинскую дщерь, нежели потом присутствовать при его повторении уже в присутствии суда и публики.

– Забвение обид, – поскорее прервала она «речь» Брискетты, – для нас святой закон. Вы совершили серьезный проступок, но я вас отпускаю и немедленно же.

Брискетта была неплохо воспитана и сделала шаг, чтобы броситься к ногам игуменьи. Но та в ужасе отступила назад и поспешила проводить Брискетту самостоятельно до дверей монастыря. На пути в Париж актрисой овладело смутное беспокойство. Враги Юге не были таковы, чтобы легко выпустить добычу из рук. И она решила, не задерживаясь, ехать к своему знакомому судье по уголовным делам. Узнав от него, что двум врагам Монтестрюка разрешено караулить их жертвы во время поездок, она пришла в ужас.

– Что же делать? – произнесла она в отчаянии, умоляюще глядя на судью.

– Только одно – спешить звать на помощь графу де Монтестрюку его друзей.

Помолчав, судья, улыбаясь, добавил:

– Если же среди них есть женщина, то определенно можно сказать, что не все пропало. Женщина-друг – да это якорь спасения, маяк, ведущий в пристань… Но повторяю: спешите!

Брискетта знала, что один из них, граф Колиньи, в Венгрии, другой, маркиз Сент-Эллис, пропал неизвестно где. Оставалась принцесса Мамьяни. К ней то она и поспешила.

– Мой судья намекнул, что Лудеак окружил себя перед поездкой мошенниками, готовыми на все. Вы имеете сильное влияние на шевалье, я знаю… Я не смею вам советовать, но если вы остались такою же решительной, как мне уже довелось видеть, вы сможете спасти графа де Монтестрюка.

– А кто вам сказал, что я не решусь? – ответила Мамьяни.

Услыхав эти слова, Брискетта не смогла сдержать брызнувших из её глаз слез. Сложив руки, она произнесла:

– Если бы вы мне только позволили, я бы расцеловала вас!

– Целуйте.

И обе женщины, не выдержав, бросились в объятия друг другу: одна – из чувства благодарности за любимого человека, другая – из чувства благодарности за благодарность за того же человека ею тоже любимого.

Бывает и так: ведь мир многообразен!

22. Выходец с того света

После ухода Брискетты принцесса отправила человека к Коклико с поручением тому следить за Лудеаком. Но едва сделав это, она услышала в доме шум. Она ещё не успела спросить, в чем дело, как к ней в комнату вбежал… Сент-Эллис и упал к её ногам.

– Вы?! Само Провидение мне вас послало, – произнесла она, пока он целовал ей руки. – Есть дело для вас.

– Не знаю, о каком деле вы говорите, но знаю, что моя судьба – быть у ваших ног, нет, умереть у ваших ног!

И он, приняв жалкой и обреченный вид, повел свой рассказ о том, что с ним произошло.

– Небо свидетель, как я хотел поскорее передать вам ожерелье, которое я сорвал с шеи черноглазого! Но… попутал бес. Сначала я привязался к одной инфанте, которая завезла меня в Польшу. Ради неё я раз шесть дрался на дуэли, износил десяток темных плащей под цвет стены. Но, поверите ли, чем больше я искал счастья, тем больше я был несчастлив. Сердце мое жаждало вас рядом с другой. Я решил, что Московия и московитки мне помогут, но опять ошибся. И я решил вернуться. О, эти ужасные дороги – страшно вспомнить! А теперь мне нужно только одно – служить вам в надежде, что, умирая на вашей службе, я вырву у вас признание, что заслужил больше, чем получил.

И он получил тут же поцелуй в лоб, отчего чуть не лишился чувств.

Явившись на другой день снова, но уже в сапогах со шпорами, он сказал принцессе, что отправится вместе с Шиврю сопровождать Орфизу Монлюсон.

– Зная господина де Шиврю, – заявил он, – я не могу терять его из виду, когда он посвящает себя задаче охранять графиню де Монлюсон. Вы ведь одобряете мой поступок, не так ли?

– Одобряю ли я? – произнесла принцесса, умиленная таким благородным решением. – Ах, зачем мое сердце несвободно? Мне остается предложить вам лишь дружбу, к сожалению.

– Я беру пока то, что мне дают. Как знать, что будет потом?

– Да… Один из ваших королей сказал, что сердце женщины переменчиво… Не знаю, может быть. Тогда… никого, кроме… кроме вас, у меня не останется, уверяю вас.

– Эти слова принесут мне счастье. – Голос Сент-Эллиса дрогнул. – Они дают силы бороться против ваших врагов.

Леонора усадила маркиза рядом с собой и, подумав несколько мгновений, обратилась к нему со следующими словами:

– Помните ли вы то время, когда вы приглашали меня в замок Сен-Сави? Это ведь было не так давно, но мне кажется, минули столетия. Я уже не та, что была раньше – женщина, ищущая только веселья в жизни. Но мне тогда сильно повезло: оставшись вдовой, когда другие только начинают мечтать о замужестве, я получила свободу, а с нею и богатство. И я не знала границ своему честолюбию… Я грезила! Сегодня мне хотелось одного, завтра другого. И вдруг словно удар грома поразил меня. Я стала не такой, как прежде. Да и вы сами, друг мой, в то время, когда я была в вашем замке только бы рассмеялись, если бы кто-нибудь сказал, что придет время, когда вы сочтете за счастье служить одновременно мне и тем, кто нас разлучает. И вот мы, однако, отдали себя одному делу, которое и привело нас к этой ситуации. И если бы даже я и могла, я бы не вернулась к тем дням моей веселой юности… Не знаю, почему, но в моей душе царит мир. Это такая прелесть, когда ты живешь в мире со своей душой! Поверьте мне, маркиз.

Леонора с нежностью взглянула на него. Но тут раздался стук в дверь. Ей пришли доложить, что с нею хочет видеться знакомый ей офицер, по имени Лоредан, который принес ей важные вести.

Лоредан сообщил следующее. Он из давней благодарности вызвался помочь капитану д'Арпальеру, маркизу Орфано де Монте-Россо, набрать в помощники удалых, готовых на все, людей. О цели, которая перед ними ставилась, он ничего не знал. Но потом один из ни, Сангвинетти, сказал, что они будут служить Лудеаку во время его поездки и, что самое главное, они должны будут помочь ему избавиться от государственного преступника, которого не следует предавать суду. Имя этого преступника – граф де Монтестрюк. И Лоредан добавил:

– Никогда тот, кого вы однажды спасли от смерти, не был так близок к ней, как теперь.

– Но вы, кажется, уже служите у капитана д'Арпальера?

– Я ему обязан всем. Когда-то я никого не любил, кроме него.

Он глубоко вздохнул и, подавив волнение, добавил:

– Когда я брал на себя это поручение, я не знал, в чем дело. Потом уже я вспомнил ту ночь, когда сам гнался за графом де Монтестрюком и вошел в ваш дам. Повторяю: берегитесь!

– По-моему, вам тоже следует кое-чего опасаться.

– Для меня и так все кончено. Я уже трижды видел себя во сне мертвым. И когда меня зароют, все обо мне забудут. И вы тоже!

«Однако, и этот несчастный – тоже», пронеслось в голове Сент-Эллиса.

Явно стремясь замять этот разговор, принцесса спросила Лоредана:

– А когда Лудеак выедет из Парижа?

– Дня через два-три. Я сообщу вам об этом заранее. Готов служить вам, принцесса.

Когда Лоредан вышел, Сент-Эллис обратился к Леоноре:

– Не знаю, что вы задумали, но если хотите, я останусь. Шиврю или Лудеак, мне все равно, поверьте.

– Нет, езжайте, как задумали. Будьте для графини де Монлюсон такой же защитой, какой вы были для неё по дороге в Зальцбург. Против же шевалье сила не понадобится. Достаточно будет одной лишь хитрости.

Презрение на миг промелькнуло в её лице.

– Вы хватаетесь за шпагу, а я пущу в дело золотой ключ, – продолжала она, помедлив. – Но как знать, может быть, шевалье, видя кого-нибудь при мне, постесняется пустить в ход свои презренные инстинкты. А так я уверена в его поступках.

– Что же, я еду с графиней де Монлюсон и по возвращении дам вам отчет об этой поездке.

Принцесса, опираясь о руку Сент-Эллиса и улыбаясь ему, проводила маркиза до двери. Ласково сказав ему «До свидания» (эти слова прозвучали в его ушах сладкой музыкой), она после его ухода возвратилась в комнату и подошла к окну. Отдернув занавеску, он печально взглянула на маркиза, садившегося на лошадь.

– Если бы он знал, – прошептала она.

23. Ночной визит

Отъезда Шиврю с Монлюсон с нетерпением ожидал Пенпренель. Ему не терпелось посетить дом Шиврю и проявить в связи с этим некоторые свои способности. И как только Шиврю отправился в путь, Пенпренель приступил к действиям.

Он направился к дому Шиврю вечером, оснащенный арсеналом необходимых средств: алмазом на пальце для резания стекла, связкой отмычек в кармане, кинжалом за поясом и бесшумными туфлями на ногах. Да, ещё же у него было огниво с огарком свечи и воск – на случай, если не удастся отпереть отмычкой замок.

Дождавшись полуночи, он перелез через ограду, которую снаружи караулил Коклико. Препятствий для него не оказалось: слуги уже спали. «Прекрасное начало», подумал Пенпренель, «похоже, мсье Шиврю, вам придется расстаться не только с мечтою о французском герцогстве, но и с текущими обязанностями французского графа. Зато будете знать, что значит наносить удар Пенпренелю»

Роясь в поисках документов, он не пренебрегал своим вниманием к различным драгоценным предметам – кольцам, цепочкам и тому подобное, что попадались ему на глаза. Разумеется, он находил им место в своих карманах. «Чтобы они не достались дурным людям», думал он, «а уж у моей Кокотты они будут в добрых руках».

Коклико надоело ждать. Преодолев неприязнь к этому делу – непривычно все-таки – он пробрался в дом и встретил Пенпренеля.

– Ну, что?

– Пока тайник не найден. Первый обзор делаешь бегло. Притом отвлекают разные вещи.

Коклико решил сам пройтись по дому в надежде найти тайник. Наконец, в конце темного коридора он наткнулся на одежду, развешанную вдоль стены. Приподняв её, он увидел в стене дверь, искусно замаскированную под деревянную обшивку. Подошедший к нему Пенпренель молча уставился на нее. Затем достал свои отмычки и принялся за работу. Пришлось изрядно повозиться. Наконец, дверь была отперта. Показалось углубление в стене, а в нем железный ставень.

– Вот и гнездо, – весело заметил Пенпренель.

– Да какой в этом толк, если его не вскрыть? – заметил Коклико.

– Минутку, – возразил Пенпренель.

Размяв в пальцах воск, он сделал оттиск с замка на ставне.

– Теперь надо убираться, – продолжил Пенпренель, – больше здесь делать нечего.

Они выбрались на улицу с первым лучом солнца.

Пенпренель по оттиску заказал ключ. Через пару дней они с Коклико снова пришли ночью в дом Шиврю. Теперь охрану снаружи нес Угренок. Ключ был сделан отменно: ставень открылся без всяких усилий. В ящике за ставнем показались разные, ничего не значащие вещи. Их вынули. Под ними оказалась дверца. Дверцу вскрыли стамеской. Обнаружились связки бумаг в запечатанных конвертах. Взломав печати и бегло прочитав некоторые бумаги, Пенпренель улыбнулся:

– Если за эти бумаги не полагается виселица, значит, я ничего не понимаю. Посмотрите сами.

Мнение Коклико было таким же. Через пять минут они уже бежали по улице с драгоценной ношей в руках.

– Ну, как вы считаете, не расплатился ли я с вами за ваш поступок в Зальцбурге? – спросил Пенпренель, передав бумаги Коклико.

– Сполна. Да кроме того, не забывайте, что вам всегда будет сохраняться место за столом у Коклико в доме. Который, надеюсь, будет неплохим, в конце концов.

– Почему же нет? Наверняка, будет. Но я, знаете, привык к Парижу, да и моя Кокотта живет здесь. А если я ещё понадоблюсь, располагайте мной.

Коклико, вне себя от радости, чувствовал, что Шиврю у них в руках.

«Я сделаю с них оттиски», думал он, поглаживая бумаги, «теперь у нас в руках оружие, которым можно этого графа свалить».

Можно было удивляться, что Шиврю держал их у себя, но дело было в том, что этими бумагами он держал также в руках графиню Суассон. Она же была способной – он это знал превосходно – в случае опасности, не задумываясь, уничтожить их, лишь бы ей это было выгодно.

Итак, бумаги были в руках Коклико. Теперь надо было побыстрей доставить их королю. Но как этого добиться?

– Что же нам делать? – рассуждал вслух Коклико, идя по улице вместе с Угренком. – Мне, конечно, в Лувр не проникнуть. А уж о том, чтобы самому говорить с Людовиком XIY, и говорить нечего. Как же быть?

– Пойти к Брискетте, – подсказал Угренок.

Коклико расцеловал мальчика. Затем бросился к актрисе. Выслушав его, она сказала:

– Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Я уже была в аббатстве, проберусь и в Лувр.

– Еще бы! Такая актриса… – Это решил польстить Угренок, надеясь подстегнуть самолюбие Брискетты.

– Не просто, а влюбленная актриса – вот кто я. Но где же бумаги?

– Вот они.

Брискетта пробежала бумаги глазами.

– Мерзавцы! – произнесла она. – Ну, да теперь они у нас в руках.

На минуту Брискетта задумалась, затем заговорила снова:

– Когда имеешь в руках такие бумаги, время терять нельзя. Пусть мои друзья-актеры не обижаются, но если сегодня спектакль отменят, я этого не побоюсь. Зато с королем увижусь. Кое-кто мне в этом поможет.

– Королева? – спросил Коклико.

– Совсем нет, – возразила актриса, пожав плечами, – другая женщина. Она хоть и не носит короны, но все-таки царствует.

– Интересно, – заметил Угренок.

– Если интересно, пойдешь со мною, но один и вооруженный. Но если у тебя есть добрый товарищ, то захвати с собой и его.

– Товарищ будет. Когда идем?

– Сегодня.