Текст книги "Золотое руно"

Так шло (или, скорее, «стояло») дел, пока Монтестрюк не наткнулся на неаполитанца, который перебежал в свое время к туркам и дослужился у них до капитана. Югэ сумел-таки развязать ему язык, пообещав уступку за товар.

– Да он просто влюблен, этот Ахмет Кьюперли, – сообщил неаполитанец, понизив голос.

– Да ну, не может быть! – вскричал мнимый торговец, пряча полученные деньги в карман.

– Правду говорю. Я честный человек и ни за что пострадал от кардинала.

– И в кого же он влюблен, ваш великий визирь?

– В невольницу, гречанку, из Константинополя. е купили для гарема Ахмета у одного пирата.

– Что же, гарем визиря в Грау?

– Конечно. Он выписал его к себе, и теперь эта неверная с помощью какого-то зелья держат его при себе.

– Видно, очень хороша собой?

– Говорят, это гурия исламского рая. В ней все прелесть, она сама грация, само очарование для глаз. Но кто увидит её, умрет: Ахмет ревнует не слабее, чем любит. Дело, конечно, не только в красоте. Держать такого сильного человека при себе – значит, обладать колдовской силой.

– И давно пошла такая любовь?

– Да ещё с зимы. Но пошли нам Аллах, чтобы такое же не случилось с нами и летом.

Монтестрюк не очень был бы опечален, случись это «такое же» и летом, а затем и продлилось бы столько, сколько нужно для подхода французских войск и отрядов из жителей рейнских провинций.

Пока он думал таким образом, в лагере вдруг возникло волнение. Забегали толпы солдат от одной палатки к другой, поднимая их обитателей и криками призывая к бунту. прислушавшись, можно было понять, что они кричат. Им хотелось войны.

Волнение докатилось и до янычар. Они тоже поддержали бунтовщиков, и самые буйные из них вышли, размахивая саблями. Поведение отборного войска воодушевило трусливых, и теперь уже возмущение стало всеобщим. Приливная волна из живых людей достигла шатра визиря.

– Кьюперли! – стоял мощный крик у его входа.

Вскоре из шатра показался сам разъяренный визирь с саблей в руке. Казалось, он сейчас бросится на толпу. Но прошло две-три секунды, и вот уже сабля летит на землю. Визирь знаком подозвал к себе одного из офицеров.

– Иди, – сказал он ему, – объяви моим солдатам, чтобы завтра собрались все за лагерем строем, конница верхом, артиллерия с пушками, все с оружием. И если хоть одного не будет в их рядах после молитвы, я сам отрублю ему голову. Иди и вели им молчать.

Через минуту офицер вышел к бушевавшей, – нет, беснующейся толпе. Ею уже овладела к тому времени какая-то прямо-таки вакханалия. Многие просто впали в бешенство, настолько в них заиграла восточная и южная кровь. Кое-кто уже корчился на земле, рвя на себе одежду. Но когда появился офицер, наступила мертвая тишина. В это трудно было поверить, если бы Югэ сам не был тому свидетелем. Зато воцарившийся порядок позволил ему пробраться в первые ряды. Он посмотрел вокруг. Напряженное ожидание царило на лицах только что бесновавшихся людей.

Приказ визиря был объявлен громким голосом.

– Приказ Кьюперли! Всем идти по местам!

Услыхав страшное имя, толпа затихла. Молча, пряча глаза, люди стали расходиться по палаткам. Утро следующего дня обещало быть интересным. Кругом кишели люди, как в улье пчелы. Солдаты чистили оружие и лошадей, офицеры скакали с приказаниями, роты строились и становились по местам. Армия в разноцветных мундирах являла собой вид исполинского поля живых цветов. Всех пожирала лихорадка нетерпения.

Югэ с Угренком наблюдали с холма за происходящим.

– Смотри же, – сказал Югэ Угренку, – веди себя тихо. Ни одного словечка, ни тем более крика, а не то мы пропали. Впрочем, я думаю, ты это и сам понимаешь.

Мальчик улыбнулся и, проведя ладонью по шее, произнес:

– Понимаю.

И его лицо сделалось серьезным и внимательным.

Но мальчик есть мальчик. Временами серьезность и внимательность исчезали с его лица, которое временами загоралось детским любопытством. Еще бы! Какое зрелище разворачивалось перед ним! Ведь ему впервые приходилось его наблюдать. И ему тогда казалось, что он видит в красочных колоннах воплощение своих детских грез и сказок. В эти минуты Монтестрюк с беспокойством поглядывал на него. Умный мальчик немедленно реагировал на эти взгляды и снова принимал серьезный вид. Но видно было, что усилий это стоило ему немалых.

Как только молитва закончилась, показался Кьюперли в окружении знамен и пашей в блестящих мундирах. Яркое солнце играло отражениями на оружии и драгоценных камнях. При виде своих военачальников турецкое войско заволновалось, как поле спелых колосьев.

Все взоры впились, казалось, в то чудесное видение, которое сопутствовало пышной кавалькаде.

Рядом с Кьюперли, ехавшим шагом на белоснежном жеребце, держа в руках золотые поводья, двигалось… воздушное облако, состоявшее из белого женского покрывала и белого иноходца под ним.

Загудевший было солдатский рой разом притих, и в наступившей тишине слышны были только птички, порхавшие по деревьям.

Доехав до центра полукруга, образованного армией, визирь и белое облако остановились.

Вдруг Ахмет резким движением сорвал покрывало с верхней части облака. Крик изумления пронесся над армией: все увидели незнакомку необыкновенной красоты. Визирь поднял руку, и все замолкло.

– Теперь вы понимаете, почему мы не воюем? – громким голосом произнес Ахмет.

Дикое рычание пронеслось по рядам. Но тут случилось ужасное. В руках визиря сверкнула сабля, и одним взмахом он снес с плеч прелестную головку. Войско охнуло. Ручей алой крови залил покрывало. Одно мгновение тело ещё держалось без движения, затем скатилось на траву к ногам взвившегося на дыбы иноходца.

– Теперь чары рассеяны! – прокричал Ахмет, хладнокровно отирая саблю о гриву коня. Потом привстал на стременах и, описав саблей в воздухе круг, крикнул:

– Нет Бога, кроме Бога, и Магомет – пророк его! А теперь – в Вену!

Новый вопль пронесся по армии, разом у всех сверкнуло оружие, знамена колыхнулись, и вся масса войска двинулась в путь – воевать!

Зрелище захватило Монтестрюка. Что значили армии Европы перед этой страшной силой, объединившей в себе, казалось, весь остальной мир! Он даже почувствовал ужас в душе.

А тем временем турецкая армия разворачивалась и выдвигалась вперед. Во главе её шли полки Евроазии, каждый под командованием своего паши. За ними двигались янычары и африканская легкая кавалерия.

За двенадцатью тысячами янычар шли беспорядочной толпой вспомогательные войска: албанцы, трансильванцы, молдаване и валахи, татары, арабы, крымчане, грузины, туркестанцы, венгры и другие дикие орды. Батальоны шли за батальонами без перерыва, так что лаз уставал следить за ними. Сзади них, впереди и сбоку катились бронзовые пушки турецкой артиллерии – всего до двухсот орудий, все ведомые отличными лошадьми. Следом двигались повозки с ядрами. А за всей этой массой войска шли толпы слуг, невольников, поваров, седельников, кузнецов, мясников, портных и конюхов. Между ними вытягивали шеи двадцать тысяч верблюдов и десять тысяч голов вьючного скота, несших н себе горы провизии.

Когда это шествие закончилось, Югэ протер глаза – голова кружилась, а ему надо было все точно учесть.

– Около ста тридцати тысяч человек, – подумал он. но он ещё не знал конкретных планов Кьюперли.

– Подавай мула, – сказал он Угренку, – едем с Ахметом.

8. Зеленый кафтан

Вечером, в день, когда была убита невольница-гречанка, Югэ сказал Угренку:

– Надо все предвидеть. Меня могут выследить и арестовать, как бы я ни старался быть сверхосторожным. Могут даже узнать меня, мое имя и положение, цель моего пребывания здесь – все возможно. Но в любом случае я не желаю, чтобы тебе досталась моя участь.

– Это почему же? – спросил Угренок.

– Надо, чтобы стало известно – графу де Колиньи в особенности, – что произошло со мной. А это уже будет твое дело.

Монтестрюк вы держал паузу, затем продолжил:

– Запомни: если увидишь, что меня схватили и ведут, следи за мной. Когда я просто свистну, следуй за мной, если ещё и дотронусь до пояса – готовься к отъезду, если дотронусь до головы – значит, я пропал. Тогда беги как можно скорее.

– Хорошо, – ответил Угренок.

Тем временем армия великого визиря подходила к позициям войск Монтекюкюлли. Югэ уже собирался ускользнуть и прямо направиться к графу Колиньи с имеющимися сведениями. Но тут произошло одно событие. Однажды утром, когда он распродавал оставшуюся у нег товарную мелочь, к нему явился человек в зеленом кафтане, в чалме и с бородой. За поясом у него был кинжал. Он подошел и стал прислушиваться к спору Югэ с оценщиком по поводу стоимости товара. Наконец, вперив пронзительный взор в Югэ, он спросил:

– Вы итальянец? – Да.

– Вы купец…Славное дело, когда солдаты тратят деньги так же скоро, как и зарабатывают их. А как вас зовут? Надеюсь, это не тайна?

– Разумеется, нет. Матео Бордино.

– А из какой провинции? Я сам из Рагузы, в Далмации.

– А я из Бергамо.

– А, так.

И зеленый человек вдруг заговорил на бергамском наречии. Югэ, знавший на нем лишь несколько слов, скоро сбился и объявил, что ушел от родных мест мальчиком и забыл свой язык.

– Это заметно, – ответил далматинец и торопливо покинул Югэ.

В свою очередь Югэ поспешно оставил торговое место и направился домой. Но через несколько минут он подвергся нападению четырех человек. Они повалили его и принялись связывать. Бывший рядом Угренок все это видел. Югэ успел дать ему знак, принявшись насвистывать, когда его, связанного, нападавшие куда-то повели. Угренок сумел проследить, что Югэ отвели в красную палатку. Тогда он решил спрятаться за соседней стенкой и понаблюдать, что будет дальше.

Югэ привели к паше. Он уже знал, что паша в турецкой армии – это хозяин над тем, кого к нему приводили. Зато паша и отвечал своей головой за правильность принятых судебных решений, как и за проявление бдительности. Двое стражей при паше были «судебны и исполнителями».

Югэ, как оказалось, привели к самому Гуссейн-паше, отвечавшему за порядок в лагере. Его характерным качеством была поистине восточная жестокость: за ним числилось лишь два-три оправдательных приговора. Обычно же взмахом руки он выносил противоположны решения, ясные для окружающих без слов. Причем эти жесты были двойного рода. Если правой рукой справа налево – «отсечь голову». Если сверху вниз – «повесить». При этом осужденному он милостиво дарил десять минут до казни, чтобы помолиться Богу. Впрочем, считать это все слишком ужасным было бы чересчур поспешно, если не забывать, где и когда сей муж проявлял свою власть.

У паши была густая волнистая борода. Он, очевидно, её холил и лелеял, и она, также очевидно, отвечала ему своей шелковистостью, приятно ласкавшей руку. И поэтому паша любил часто поглаживать её. Вот и сейчас, когда Югэ предстал перед ним, он занимался именно этим приятным делом. Наконец, паша поднял свои черные глаза на пленника.

– Мне сказали, что ты – гяур, собака, переодетый французский шпион среди сынов нашего Пророка. Что ты на это скажешь?

– Это ложь. Я итальянец.

– Ты клянешься в этом? Югэ было заколебался, но потом решительно ответил:

– Клянусь.

Паша, как и положено паше, хлопнул в ладоши. Полог палатки приподнялся, и в неё вошел человек в зеленом кафтане.

– Повтори при нем, – обратился Гуссейн к нему, – что ты мне сказал.

– Это не итальянец, а француз, – ответил зеленый кафтан. – Он дворянин, офицер войск, посланных Людовиком XIV воевать в нарушение мира, заключенного между Францией и Великой Портой, чтобы помочь австрийскому императору. Я его видел в Париже, в Меце, Вене и в Грау.

Югэ старался как следует всмотреться и вслушаться в говорившего. По виду он никак не мог его узнать, но вот слушая голос, он скорее чутьем, чем рассудком почувствовал что-то знакомое. Приходилось напрягать память: дело оборачивалось явно не в его пользу.

– А ты что теперь скажешь? – обратился Гуссейн к Югэ.

– Я уже все сказал раньше.

– Ты по-прежнему настаиваешь на своих показаниях? – спросил Гуссейн человека в зеленом кафтане.

– Клянусь в том, что сказал, и пусть меня покарает Пророк, если я тебя обманываю. – И далматинец поднял руку.

– Но он тоже поклялся, – возразил паша, указывая на Югэ.

– Понятно. Ты вправе подозревать нас обоих в нарушении клятвы. Тогда отправь нас к великому визирю.

Как ни жестоко было турецкое правосудие, оно все же предусматривало, что когда обвиняемый об этом просил, его отводили на суд к визирю.

Хлопнув снова в ладоши, паша вызвал четырех янычар, которые вывели Югэ и его обвинителя из палатки.

Выйдя наружу, Югэ быстро огляделся и заметил движение детской руки в траве за углом развалившейся стены. Югэ живо засвистел оперную арию и сделал движение руки к поясу.

– Эге, для человека, у которого голова едва держится на плечах, ты выглядишь довольно веселым, – заметил удивленный далматинец.

– Да, и особенно веселым я стану, когда с твоей шеи снимут мерку, – ответил Югэ.

Пока зеленый кафтан улыбался в ответ, Югэ успел заметить, как Угренок скользил ящерицей по их следам.

Через несколько минут они вошли в палатку визиря. С того момента, как Ахмет Кьюперли ударом сабли разрубил нить, привязывающую его к гарему, он целиком отдался любимому занятию – войне. Казалось, он только и был занят тем, чтобы нагнать время, потерянное в Грау. Он только что возвратился после осмотра артиллерийского парка, когда к нему вошли Югэ и далматинца.

Ему объяснили суть дела.

– Что ж, я доберусь до правды, – заявил Ахмет, – и горе тому, кто лжет.

Затем он обратился к человеку в зеленом кафтане:

– Говори сначала ты. Да помни, я не люблю длинных речей.

– Мне долго нечего рассказывать. Вот этот человек прибыл в Вену впереди армии Колиньи. Я его там видел. А здесь он переодетый, стало быть, шпион.

– Как тебя зовут? – Орфано, маркиз Монтероссо, из Флоренции.

Имя прозвучало для Монтестрюка как незнакомое, но инстинктивно он почувствовал, что когда-то встречал этого человека.

– Ага, – произнес Кьюперли, – итальянский дворянин. Что ж, благодарю тебя, что ты изменил своей родине и своей вере.

Доносчик покраснел.

– Моя родина – ненависть, моя вера – мать, – ответил он. – Все остальное для меня не существует.

– А ты кто таков? – спросил Ахмет пленника.

– Он тебе скажет, что его зовут Матео Бордино и что он разносчик, – произнес Монтероссо, опережая Югэ. – Но это ложь.

Югэ вздрогнул. Он непроизвольно коснулся правой рукой левого бока. Шпаги, разумеется, там не было.

– Он выдал себя, – вскричал итальянец. – Пусть даст честное слово, что он Матео Бордино.

– Ты слышал? Говори, – потребовал Ахмет. – Если дашь частное слово, я тебя отпущу.

– Меня зовут Югэ де Монтестрюк, граф Шарполь. Я – враг твоей веры.

Кьюперли дернулся было за кинжалом, но остановился и произнес:

– Твоя жизнь теперь принадлежит мне.

– Пожалуйста, можешь забирать.

– На то будет воля Аллаха. А я предложу тебе способ её выкупить.

Монтестрюк молча взглянул на Ахмета.

В то же время и Монтероссо посмотрел на великого визиря. Но в отличие от Югэ, в его взгляде отразилось удивление. Как? Этот Ахмет Кьюперли, о котором ходили такие ужасные слухи, – и вдруг милосердие! Что за чудо?

Великий визирь небрежно приподнялся на локте.

– Видишь вот этих двух человек возле меня? – спросил он спокойно и, по-видимому, не замечая удивления флорентийца. – Один, высокий, в красной чалме и с тяжелой, широкой саблей в руке – это палач. Мне стоит только сделать знак, и он перерубит тебе шею так же легко, как шелковинку. Другой же, в черной одежде, носит за поясом острейший кинжал… Нет, он не зарежет тебя. Его занятие – пытка. Опять всего лишь один мой знак, и через пять минут твои кости затрещат в железных щипцах, а мышцы зашипят и скорчатся под расплавленным свинцом. Итак…

Великий визирь сделал паузу и пристально посмотрел на Монтестрюка. Он, конечно, надеялся увидеть на его лице, если уж не страх, то хотя смущение или раздумье. Но взгляд Югэ был по-прежнему прямолинеен и тверд. Великий визирь продолжил.

– У меня две возможности покончить с тобой: отрубить тебе голову просто или предварительно подвергнув пыткам. Но есть и третья – отпустить тебя, если ты захочешь. Для этого тебе следует лишь рассказать мне, что ты видел в Вене и какие войска собраны там против меня.

– Давай знак палачу – я готов, – ответил Югэ.

– Не торопись. Даю тебе ночь на обдумывание. А стеречь его будешь ты, – обратился он к итальянцу. – Уверен, от тебя он не сбежит.

– Уж это точно, – подтвердил Монтероссо.

Янычары обвязали веревку вокруг тела Югэ и двинулись в путь, ведя его за собой. Выйдя из палатки, Югэ увидел Угренка, притворявшегося спящим на траве. Югэ снова засвистел и поднял руку к голове. Угренок зашевелился и пополз под забором.

Монтестрюка привели в тюрьму. Это был погреб с кольцом и цепью в стене. В углу лежала солома.

– Ну, вот твое жилье, – сказал Орфано Монтестрюку. – А теперь…не буду томить тебя больше.

Резким движением он сорвал с себя чалму и бороду.

– Брикетайль! – вскричал Югэ.

– Брикетайль, он же капитан д'Арпальер. Тебе уже улыбалось счастье, ты держал меня в своих руках: и в Арманьяке, и в Париже. Теперь я тебя держу в своих руках. И честное слово, не выпущу из них. Иди и спи спокойно.

Часовой втолкнул Монтестрюка в камеру и закрыл за ним дверь.

Югэ провел бессонную ночь. Он мысленно простился со всеми: с матерью, с Орфизой, которую считал уже своей, с друзьями. Жаль расставаться с жизнью. Но зато он не изменил своей чести. Это делало его гордым за свое имя.

Наутро за ним пришел Брикетайль.

– Ну, немножко подлости – и у вас будет лучший день в жизни.

– Уж вы-то поделились бы ею, если бы вас попросили. Ведь у вас её хватит на целую армию.

Брикетайлю оставалось лишь натужно улыбаться.

Наконец, они пришли в палатку к визирю. С минуту визирь смотрел на Югэ. Справа от него стоял палач для казни, слева – палач для пытки. Затем визирь произнес:

– Я дал тебе целую ночь. Ты подумал?

– Да.

– И обо всем расскажешь?

– Нет.

– Так что же ты выбрал – смерть или пытку?

– Это уже твое дело, сам и выбирай.

Ахмет было сделал движение, но вмешался Брикетайль: -

Твое величие поступило справедливо в отношении моих помыслов. Позволь же мне просить за этого француза. Ведь для тебя правда дороже страданий, не так ли?

– Так, ну и что? – насторожился турок, чувствуя, что готовится нечто страшное.

– Можно добиться правдивых показаний, не прибегая ни к огню, ни к железу. В Испании суды священной инквизиции давно уже пользуются чудесными кроткими средствами. Никакое упорство не в состоянии выдержать их убедительного воздействия. Чтобы сломить всякое сопротивление, нужно всего лишь несколько капель воды. Всего лишь!

– Ты что, смеешься надо мной, что ли? – изумился визирь.

– Я у тебя – птица в когтях у орла. Безумно мне шутить с тобой. Позволь попробовать.

– Ладно, – смирился визирь, – делай, что хочешь.

По совету маркиза позвали плотника, и прямо в помещении, где они были, построили подобие виселицы. Поставили бочку с водой. К виселице приладили хитрое устройство, отцеживавшее по капле воду из бочки. На голове Югэ выбрили кружок величиной с монету, привязали его самого к виселице покрепче и поставили так, что вода падала точно в выбритый кружок. Естественно, привязали Югэ так, что он не смог и пошевелиться.

Все ещё сомневаясь, Кьюперли пристроился на диване, закурил трубку и стал наблюдать.

Капли падали на голову Югэ, растекались по волосам и стекали ручейками по щекам. Сначала Югэ испытывал только прохладу и ничего более. Затем каждая капля стала производить в его голове глухой неприятный шум. Этот шум стал сотрясать все тело каждый раз, когда капля падала на голову. Затем наступила усталость, нараставшая чуть не с каждой каплей. Потом возникла боль, сначала легкая и местная, затем все усиливавшаяся, которая со временем охватила весь его череп.

Наконец, боль достигла такой величины, будто по голове били молотком. Потом возникло ощущение, что голову просто буравили. И с каждым поворотом бурав все сильнее и глубже входил в мозг. У Югэ звенело в ушах, жилы на черепе вздулись, удары пронзали уж все тело. Лицо Югэ подернулось судорогами, щеки то бледнели, то краснели.

– Очень остроумно, – заметил турок, выпуская изо рта струю благовонного дыма. – Если кто-либо из инквизиторов, изобретателей этой штуки, попадется мне в руки, я в благодарность заставлю его испытать её на себе самом.

Монтестрюк закрыл глаза. Брикетайль тронул его рукой: – Будешь говорить?

– Нет.

– Если в бочке вода закончилась, велю снова налить, – произнес Ахмет, лениво вытягиваясь на диване.

После убийства гречанки он ещё так прекрасно не проводил время. Но тут с поклоном вмешался Брикетайль:

– Зачем? Так он может и умереть.

– И что же, пусть.

– Ну а зачем же забывать о милосердии? Пусть лучше отдохнет ночью, заодно и подумает. А если уж так ему это понравится, завтра и продолжим. Да ещё и продлим опыт. А заодно, глядишь, он нам и правду скажет, когда верней и лучше оценит наш эксперимент.

– Делай, как хочешь…Я ведь и впрямь человек добрый, – с улыбкой ответил Ахмет.

Во время этого разговора Югэ лишился чувств и его пришлось унести.