Текст книги "В приемной доктора. Закулисные драмы отделения терапии"

Глава 6

День начался плохо. На меня поступила жалоба. Настоящая письменная жалоба от пациента. Такого давно не было. Честно говоря, я гордился отсутствием отрицательных отзывов. К несчастью, белая полоса кончилась.

Все врачи очень боятся жалоб. Во время обучения нас предупреждали, что нам не удастся избежать жалоб или даже судебных исков, но мы все втайне надеялись, что станем исключением из правил.

Если вы все делали правильно, придерживались руководящих принципов и были любезны, кто станет на вас жаловаться? Вскоре мы поняли, что это так не работает.

Я читал письмо в ужасе. Пациентке не понравилось, что она в выходной день получила СМС с напоминанием записаться на прием к врачу общей практики в течение двух недель. Дело в том, что в будни я просто физически не успеваю справиться со всем объемом возложенной на меня работы. Когда я заканчиваю принимать пациентов, у меня накапливаются горы писем от узких специалистов и результаты анализов крови, которые мне нужно изучить. Если бы я допоздна засиживался на работе, у меня вообще не оставалось бы времени на семью, поэтому пришлось искать компромисс. Я захожу в систему из дома и доделываю работу. Так я могу находиться дома со своими близкими, но при этом выполнять свои профессиональные обязанности. Я прислал пациентке СМС в выходной, потому что не успел его отправить в рабочее время в пятницу.

Это вышло мне боком. Пациентка писала, что она волновалась все выходные, и, поскольку клиника была закрыта, никто не мог развеять ее страхи. Я положил письмо в сумку, поскольку тогда у меня не было времени на него отвечать, и собирался войти в систему из дома и сделать это вечером. Да, я понимаю, насколько это иронично.

Бывает, мы ошибаемся, и пациенту кажется, что мы его подвели. В других случаях мы уверены в правильности врачебных действий, потому что сближаемся с пациентом и делаем для него все возможное. Однако эмоциональная вовлеченность в жизнь пациента может нанести вам не меньший ущерб, чем жалоба.

Ишак и Зара Синха были хорошо мне знакомы. У отца Ишака – также моего пациента – обнаружили агрессивную форму опухоли головного мозга. Это был тяжелый диагноз. Он находился в Индии, когда у него неожиданно отказали ноги. Постепенного ухудшения состояния не было: это произошло внезапно, пока мужчина был в банке. Он сказал, что поменял фунты стерлингов на индийские рупии, и, когда направился к машине, его ноги вдруг онемели и словно налились свинцом. Затем он понял, что не может идти. Мужчина упал на пол, и люди, в тот момент находившиеся рядом, помогли ему добраться до больницы. МРТ показала опухоль в основании позвоночника, но выяснилось, что это вторичный очаг. Первичный был обнаружен после припадка, произошедшего уже в больнице. Мужчине диагностировали опухоль головного мозга. К сожалению, у мистера Синхи была глиобластома, наиболее агрессивный вид опухоли мозга. Индийские врачи предложили ему провести хирургическое вмешательство, чтобы уменьшить размер опухоли, но вылечить ее полностью они не могли. Мистер Синха решил вернуться домой в Великобританию и провести последние несколько месяцев с семьей.

Мистер Синха говорил только на хинди, поэтому, когда для него выбирали врача, было очевидно, что это должен быть человек, который сможет беспрепятственно с ним общаться. Хотя хинди и урду считаются разными языками, они практически одинаковые.

Каждую пятницу папа брал в прокате очередной только что вышедший болливудский фильм, и мы устраивали семейный просмотр. Думаю, именно так я выучил урду/хинди и усвоил, что каждый раз, когда идет дождь, необходимо выходить на улицу и танцевать.

Я держал в секрете, что, по моим наблюдениям, эти два языка были очень похожи. При устройстве на работу, желая произвести впечатление умного человека, я указал в своем резюме, что владею обоими. С тем же успехом можно утверждать, что владеешь английским и шотландским. Однако к тому времени, как мистер Синха стал моим пациентом, мама обучила меня медицинскому урду, и я отточил свои языковые навыки в клинике. Теперь я говорил на урду/хинди бегло, и это была далеко не та беглость, заявленная до этого в резюме.

Когда мы с мистером Синхой впервые встретились, он лежал на больничной койке, которую специально заказали и разместили в его гостиной медсестры. Кровать стояла перед телевизором, и мистер Синха смотрел крикет. Я спросил, были ли у него «тревожные звоночки» до инцидента с ногами.

– Меня тошнило, – сказал мистер Синха, – но я не обратил на это внимания. Думал, что дело просто в моем местонахождении: в Индии всех немного тошнит.

– Никаких головных болей или проблем со зрением? – уточнил я.

– Нет, – ответил он, глядя в телевизор, у которого теперь был выключен звук. – Правда, моя жена сказала, что в последние несколько месяцев я был с ней любезнее.

Я улыбнулся.

– Что ж, говорят, что изменение личности – это один из симптомов.

Мы оба посмеялись.

Мистер Синха был большим поклонником крикета. Когда по телевидению не шло прямых трансляций матчей, он смотрел старые и все равно переживал. Каждый раз, когда я приходил к нему, чтобы скорректировать дозировку обезболивающих препаратов, мы беседовали о крикете. Признаться, я совершенно не разбирался в этой игре, но моему пациенту нравилось рассказывать о матчах, которые он посмотрел в тот день, и я с удовольствием его слушал. Мы практически не говорили о медицине. Помимо крикета, мы разговаривали о политике, погоде и его внуках. Чаще всего мы обсуждали его отношение к смерти. Мистер Синха совсем не испытывал страха, и это меня удивляло. Однажды он задал мне странный вопрос:

– Амир, вы боитесь смерти?

Врачи общей практики видят смерть постоянно, но мы редко задумываемся о собственной смертности.

– Честно говоря, да, – я не видел смысла лгать ему.

– Не бойтесь, – сказал мистер Синха, но не стал углубляться в эту тему. Мне хотелось, чтобы он сказал мне то, о чем я не знал. Мне нужно было объяснение, почему ни мне, ни другим людям не стоило бояться смерти. Он не стал продолжать, и эта мысль повисла в воздухе.

Он умер на следующий день. Я ходил на его похороны. Я не так часто посещаю похороны своих пациентов, но я провел много времени с мистером Синхой и его семьей и считал, что это было бы правильно.

Ишаку, сыну мистера Синхи, было очень трудно пережить потерю отца. Мистер Синха управлял бухгалтерской фирмой в городе, и теперь ее был вынужден возглавить Ишак, которому было тяжело работать из-за своего горя. Он приходил ко мне в клинику, чтобы обсуждать стратегии управления скорбью, и иногда его сопровождала жена Зара.

Через несколько месяцев после смерти мистера Синхи они пришли ко мне вместе. Я ждал очередного разговора о том, как Ишак переживает уход отца, но почувствовал резкую перемену их настроения.

– Все в порядке? – спросил я, откладывая ручку.

– Я беременна! – радостно сообщила Зара.

– Ого, это прекрасная новость! – улыбнулся я.

– Да, мама Ишака на седьмом небе от счастья, – сказала Зара, не в силах сдерживать свое воодушевление. – Она уже начала вязать кардиганы и пинетки для малыша. Думаю, внук поможет ей отвлечься. Она так скучает по мужу!

– Мы бы хотели, чтобы вы подтвердили беременность, – сказал Ишак.

Мы, врачи общей практики, не очень любим подтверждать беременность в клинике. Тесты на беременность из аптеки так же точны, как и наши, поэтому разные результаты – это редкое явление. Однако я не хотел портить им настроение и согласился.

Зара пришла подготовленной. Она достала из сумки баночку с мочой и радостно протянула ее мне. Я опустил в нее тест на беременность и стал ждать.

Как правило, проведение теста на беременность в клинике – это волнительное мероприятие. Часто женщины, обращающиеся к нам с жалобой на боль в животе или кровотечение, не ассоциируют свои симптомы с беременностью и не хотят ребенка. После теста мы ведем сложный разговор о дальнейшей судьбе плода.

Результат можно получить уже через минуту. В очень редких случаях результат нашего теста отличается от покупного. Я очень надеялся, что это не будет один из них.

К счастью, тест оказался положительным. Последовало множество объятий и разговоров о том, что можно и нельзя делать во время беременности. После пара ушла. Это был приятный момент и хорошие новости. Мы редко сообщаем радостные новости пациентам, поэтому я ценил любую возможность.

После того как грусть от смерти мистера Синхи сменилась радостью от беременности Зары, я стал видеть супругов все реже. Теперь Зара, как и любая другая беременная женщина, наблюдалась у акушера-гинеколога из местной больницы. Беременность немного затянулась, но в итоге она родила девочку, которую назвали Маахой.

Есть индийская традиция дарить конфеты близким родственникам и друзьям после рождения ребенка. Когда Мааха родилась, Ишак принес в клинику гору конфет и шоколадных плиток. Нам хватило подаренных сладостей на много дней, что большая редкость, ведь обычно коробка конфет съедается у нас за несколько секунд.

Когда Мааху принесли к медсестре сделать первые прививки, я решил выйти в зону ожидания, чтобы подержать ребенка и поболтать с семьей.

– Как ваши дела? – поинтересовался я.

– Прекрасно! – просияла Зара. – Мы устали, но все просто прекрасно!

– Она чудесная, – сказал я, глядя на Мааху. Девочка, завернутая в одеяло, лежала в автокресле. На ней была шапочка, связанная бабушкой, и варежки.

– После прививок она не будет такой спокойной, – заметил Ишак, поправляя на дочери шапочку, съехавшую на глаза.

– Прекрати, я и так нервничаю, – сказала Зара, толкая его локтем.

В следующий раз я увидел Мааху через два месяца. Зара позвонила и сказала, что у девочки пропал аппетит и поднялась температура. Я попросил ее срочно привезти ребенка в клинику.

Ишак был на работе, поэтому Зара приехала одна.

– Она целый день сама не своя, и ей совсем не хотелось есть, – объяснила Зара, держа Мааху на коленях. В этот раз автокресло осталось в машине.

Я кивнул.

– Вы говорили, что у нее поднялась температура?

– Да, она была горячая на ощупь, поэтому я и позвонила, – сказала Зара взволнованно.

– Не появилась ли у нее сыпь?

– Нет, – ответила Зара, качая головой.

– Когда она в последний раз мочилась? – спросил я, не отводя глаз от Маахи.

– Вчера подгузник был сырым, но Мааха почти ничего не пила, поэтому сегодня она не мочилась.

Она прощупала подгузник девочки, чтобы подтвердить свои слова, и снова покачала головой.

– Ладно, давайте ее осмотрим, – сказал я, показывая жестом, что Заре нужно положить дочь на кушетку.

Я расстегнул комбинезон и снял с Маахи майку, которая была под ним. Я внимательно осмотрел девочку, пока она лежала в одном подгузнике. Ее дыхание было поверхностным и быстрым. При каждом выдохе слышался хрип. Я приложил стетоскоп к ее груди и прослушал сердце.

Как правило, дети вздрагивали от холодного стетоскопа, но Мааха почти не двигалась. Пульс был настолько частым, что мне не удалось его измерить. Я взглянул на ее ноги – они начали покрываться пятнами.

У четырехмесячной Маахи была инфекция, из-за осложнения которой маленькие кровеносные сосуды на конечностях спазмировались. Вдобавок ее организм был обезвожен, что также крайне опасно.

– Зара, у Маахи серьезная инфекция, – сказал я максимально спокойно. – Я вызову скорую помощь. Я также обращусь за помощью к коллегам, пока скорая едет.

Зара ничего не сказала.

Я нажал на тревожную кнопку. В кабинет вбежали мой коллега Эйден и администратор Тоня.

– У ребенка сепсис. Тоня, нужна скорая помощь. Эйден, привези, пожалуйста, тележку для экстренных случаев.

Они оба убежали так же быстро, как прибежали.

Я вернулся к Маахе. Ее дыхание оставалось поверхностным.

– Зара, когда привезут тележку, я сделаю Маахе инъекцию антибиотика в бедро. В то же место, куда ей делали прививку.

Зара кивнула.

– Мне позвонить Ишаку? – спросила она.

– Да. Скажите ему ехать в больницу.

Эйден привез тележку, и я набрал антибиотик в шприц. Игла казалась слишком большой для крошечного бедра Маахи. Когда я ввел ее, лицо девочки исказила гримаса, но она не заплакала.

Эйден надел девочке пульсоксиметр на большой палец ноги. Прибор ничего не показал.

– Сосуды ног слишком спазмированы, – сказал он. – Показания не считываются.

Он положил включенную кислородную маску рядом с лицом Маахи.

Казалось, мы ждали скорую помощь целую вечность. Я был рад, что Эйден остался со мной, поскольку мне бы потребовалась его помощь в случае остановки дыхания у Маахи.

– Вы можете сделать что-то еще? – взмолилась Зара.

По правде говоря, мы ничего больше не могли. Мы ввели девочке антибиотик и теперь ждали приезда скорой помощи. Маахе требовались анализы крови и мочи, рентгенография, а также анализ спинномозговой жидкости, чтобы установить источник инфекции. Она также нуждалась в больших дозах внутривенных антибиотиков. Ничего из этого нельзя было провести прямо у нас в клинике, поэтому оставалось только ждать.

Парамедики наконец приехали и выбрали верную тактику «хватай и беги»[10]10
  «Хватай и беги» (англ. scoop and run) – одна из моделей организации срочной медицинской помощи, при которой время транспортировки пострадавшего составляет менее 15 минут. На вызов направляются парамедики (техники медицинской помощи). Задача – поддержать жизнь до приемного отделения, где в основном проводится диагностика и лечение. Другая модель «стой и лечи» (англ. stay and treat) применима, когда время транспортировки более 15 минут. На вызов направляется высококвалифицированный специалист – врач, фельдшер. Диагностика и лечение в значительной мере на догоспитальном этапе. В стационар доставляется 20–25 % обратившихся.


[Закрыть]. Они поняли, что ребенок в очень тяжелом состоянии, поэтому немедля повезли ее в больницу.

– Ты в порядке, приятель? – спросил меня Эйден.

– Да, просто я этого не ожидал, – ответил я, наводя порядок в тележке.

– Состояние детей ухудшается очень быстро, – сказал он.

Я кивнул и повез тележку обратно в подсобку. Вернувшись в кабинет, я увидел, что Эйден приготовил для меня чашку чая и оставил ее на столе.

В тот день мне нужно было уйти с работы вовремя, потому что я должен был встретиться со своим другом Дэниелом. Мы виделись раз в месяц, и я всегда с нетерпением ждал нашей встречи. Мы вместе учились на врачей общей практики, а затем случайно оказались в Йоркшире. Дэниел работал в гораздо более престижной части графства, чем я. Это были словно разные миры. Моим пациентам часто приходилось ждать приема у специалиста по нескольку месяцев, в то время как пациенты Дэниела просили о частных платных консультациях и обычно попадали к врачу на той же неделе.

Дэниел должен был сам приехать ко мне, что было мне на руку, поскольку беспокойство о Маахе и Заре меня утомило. Ранее он написал мне, что хочет поговорить о чем-то важном. Дэниел уже был в ресторане, когда я пришел.

– Все нормально? – поинтересовался я.

– На меня пришла жалоба, – сказал Дэниел. Он явно был встревожен.

У меня сердце ушло в пятки.

– Пустяковая или серьезная? – спросил я. Если жалоба была связана с тем, что врач действительно совершил ошибку, ему следовало поднять руки и принести свои извинения. Бывали случаи, что врач все сделал правильно, но пациент все равно оставил на него жалобу. Тогда защитить себя было проще.

Однажды одна из пациенток нашей клиники пожаловалась на то, как медсестра протянула ей рецепт. Ей показалось, что это было сделано «в агрессивной манере». Бедная медсестра даже не помнила, как она протянула тот рецепт, потому что вы, как правило, попросту не фокусируетесь на таких мелочах. Это была пустяковая жалоба.

– Серьезная, – сказал Дэниел. – На прошлой неделе ко мне привели трехлетнего мальчика. Он пришел с мамой. Она сказала, что у него повышенная температура и кашель. Я осмотрел его и все проверил. В легких было чисто, и ребенок плохо себя чувствовал только один день. Я сказал матери, что у него, вероятно, вирусная инфекция и им следует прийти снова, если ребенку вдруг станет хуже.

– Ясно, – сказал я. Мне совсем не понравилось, к чему он клонит.

– На следующий день они обратились к другому врачу нашей клиники. Кашель усилился, и ребенку назначили антибиотики.

– Ну, пока все не так плохо, – заметил я. В этой истории не было ничего необычного: у большинства детей с кашлем и повышенной температурой действительно вирусная инфекция. Если в легких чисто, показаний для назначения антибиотиков нет. У детей клинические симптомы меняются очень быстро, поэтому мы всегда говорим родителям вернуться, если ребенку станет хуже.

– Амир, теперь он в больнице с двусторонним воспалением легких. Его подключили к аппарату ИВЛ. – Дэниел сделал большой глоток пива.

– Вот дерьмо! – ругнулся я. Это был самый страшный кошмар врача общей практики. Мы каждый день принимаем огромное количество пациентов за короткое время. Мы ставим диагнозы, полагаясь на свою способность проводить осмотр и слушать пациента.

В отличие от больничных специалистов, которые имеют в своем распоряжении множество экспресс-тестов и аппаратов, а также могут спокойно наблюдать за пациентом в течение некоторого времени, у врачей общей практики есть всего-навсего 10 минут. За это время мы принимаем судьбоносные решения.

– Да уж, дерьмо, – отозвался Дэниел.

Я не сказал ему о Маахе. Если бы ее показали мне вчера, вполне вероятно, что меня ничего бы не насторожило и я направил бы их с матерью домой, дав им рекомендации по лечению. Как сказал Эйден, состояние детей меняется очень быстро.

– Дэниел, ты осматривал ребенка в самом начале заболевания, – сказал я, пытаясь его подбодрить. – Если ты ничего не услышал в его легких, скорее всего, там ничего и не было. Такое может произойти с каждым из нас.

Честно говоря, подобное могло произойти с любым врачом общей практики, и мне было стыдно признаться, что моя первая мысль была: «Какое счастье, что это не я».

– Я не могу выбросить из головы личико ребенка, когда он сидел на коленях у мамы. Мальчик улыбался и охотно общался. Тогда у него не было никаких признаков пневмонии.

– Кто оставил жалобу? – спросил я.

– Его мать позвонила из больницы. Менеджер сообщил мне об этом сегодня. Я хотел перезвонить ей, но она сказала, что не желает со мной разговаривать.

– Мне очень жаль, Дэниел. Что ты собираешься делать?

– У меня практически нет вариантов, – сказал он, отпивая пиво. – Будем надеяться, что ребенку станет лучше.

– Я уверен, что станет, – ответил я. – Дети крепкие.

Официантка пришла, чтобы принять наш заказ, после чего я попытался продолжить разговор. Я знал, что мысль о жалобе будет мучить Дэниела весь вечер. Еще я знал, как сильно Дэниел переживает о том маленьком мальчике.

Вы не можете запросто переключить эмоции после окончания рабочего дня. Нельзя не думать о судьбе пациентов.

* * *

В пятницу утром я, как обычно, приехал в клинику. Как правило, я приезжаю за час до начала приема, чтобы подготовиться к рабочему дню. Заварив крепкий кофе, я сажусь изучать результаты анализов крови и письма от врачей-специалистов. После этого мы с коллегами обычно сплетничаем и обсуждаем последние новости. То утро было другим. Я позвонил в больницу, чтобы узнать, как дела у Маахи, но в отделении никто не снял трубку. Я решил, что все заняты.

Клинику, как всегда, наводнили пациенты вскоре после начала записи на прием. Нас ждал очередной занятой день. В начале одиннадцатого мне позвонила администратор.

– Здравствуй, Амир, это Сандра.

Сандра была весьма интересной личностью. Когда я только пришел работать в клинику, я не знал, чего от нее ожидать. Мне казалось, что Сандра постоянно пребывает в стрессе и может в любой момент расплакаться, но я не понимал, с чем это было связано. Тем не менее она всегда была очень любезна с пациентами.

– Здравствуй, Сандра, – ответил я.

– Нам позвонила Зара Синха. Она хочет прийти к тебе, но у тебя нет окон в записи. Она говорит, что это срочно.

Это была хорошая новость. Если Зара собиралась приехать ко мне, это означало, что ей не нужно быть в больнице и Мааха чувствует себя неплохо.

– Хорошо, скажи ей подойти к концу приема. Она предупреждала, что постарается зайти.

– Ладно, – сказала Сандра неуверенно. – Я внесу ее в конец списка пациентов.

Утренний прием чаще всего заканчивается в полдень. Зару записали на 12:00, и компьютер подсказывал мне, что она пришла несколько минут назад. Когда мой последний пациент вышел, я пригласил ее. У меня было очень занятое утро, но мне хотелось узнать, как Мааха себя чувствует.

В дверь постучали.

– Входите, – пригласил я, поднимаясь, чтобы открыть ей дверь.

Зара стояла в коридоре вместе с Ишаком. Она была укутана в серую шаль. Ишак, который обычно носил отутюженные рубашки и брюки со стрелками, стоял в спортивных штанах и белой футболке.

– Мой ребенок умер, – почти беззвучно сказала Зара. Она не плакала, в ее голосе не было эмоций. Она продолжала стоять в коридоре.

– Входите, – сказал я тихо. Никто из них не пошевелился. – Пожалуйста, входите, – повторил я чуть громче. Я почувствовал, как мне не хватает воздуха, будто получил удар под дых. Не такую новость я ожидал услышать.

Меня много лет учили работать с пациентами и решать проблемы, с которыми они ко мне обращаются. Я вспомнил два дня в медицинской школе, когда нам рассказывали о смерти и работе с умирающими пациентами и их близкими. Все это утратило смысл. Все, чему я учился последние 15 лет, не имело значения в этой ситуации.

– Мой ребенок умер, – повторила Зара, на этот раз шепотом.

– Мы приехали сразу из больницы, – сказал Ишак. – Мы не могли поехать домой.

Я подвел их к стульям и усадил на них.

– Вы хотите рассказать о том, что произошло? – спросил я. – Это необязательно, только если вам от этого станет легче.

Зара не смотрела на меня. Ее взгляд был прикован к чему-то за моей спиной. Ее лицо выглядело по-другому, словно его тянула вниз невидимая тяжесть. Я не стал нарушать тишину, поскольку не хотел заставлять их заново переживать то, что произошло. Я не знал, как правильно поступить в такой ситуации. Нет ничего хуже потери ребенка, а с ними это произошло лишь несколько часов назад.

Людям кажется, что врачи всегда знают, что нужно делать в подобных случаях. В больницах есть специально обученные медсестры и психологи, которые разговаривают с родителями, потерявшими детей. Они делают это регулярно, и у них в арсенале есть уместные слова и фразы.

В итоге Ишак нарушил тишину.

– Врач сказал, что у нее была серьезная инфекция, возможно менингит. Они все еще ждут результатов анализов.

– Хотите стакан воды? – предложил я.

Он кивнул.

Я написал сообщение Сандре, она принесла два стакана воды и поставила их на стол. Ишак взял свой и начал пить. Зара не подняла глаз.

Я молчал.

– В больнице сказали, что Мааха была очень больна и что инфекция завладела ее телом, – продолжил Ишак дрожащим голосом. – В отделении реанимации было много врачей и медсестер. Они постоянно вставляли в нее иглы. Это было ужасно.

– Я представляю, – я протянул Ишаку салфетку.

– Она умерла утром, в начале пятого, – произнесла Зара. – Медсестра сказала, что у нее был сепсис.

Ишак положил руку жене на колено. Она не пошевелилась.

– Мне очень жаль, – сказал я, чувствуя свою беспомощность. – У детей такого возраста болезнь может прогрессировать очень быстро. Зара, вы ничего не могли сделать, чтобы это предотвратить. В случившемся нет вашей вины. Никто не мог предсказать этого. Это худшее, что может произойти, и мне очень жаль, что оно произошло с вами.

– Мне стоило заметить раньше, что она больна. Если бы только я привезла ее сюда утром, когда я заметила, что она отказывается от еды… Мне просто не хотелось быть одной из вечно паникующих мам.

– Послушайте, Зара, – сказал я твердо. – В этом нет вашей вины. Это худшее, что могло с вами произойти, но вы в этом не виноваты. Это просто чудовищная трагедия.

Зара продолжила смотреть куда-то в пространство. Ишак теперь смотрел туда же.

– Послушайте меня, – повторил я. – Для вас это будет очень трудное время. Вам будет тяжело спать и есть, и вас будут преследовать мрачные мысли, но вы можете обратиться за помощью. Вы всегда можете поговорить со мной или кем-либо еще о своих чувствах.

– Спасибо, – сказал Ишак, поднимая глаза.

Мы еще немного поговорили. На следующий день к Заре должны были прийти специалисты по работе с родителями, потерявшими детей. Они должны были помочь ей разобрать детские вещи. Я договорился об их следующем посещении в понедельник.

– Врач в больнице сказал, что вы можете дать мне таблетку для прекращения выработки грудного молока, – сказала Зара перед уходом. – Оно вырабатывалось последние сутки, и я очень хочу, чтобы это прекратилось.

Это очень жестоко: даже после смерти ребенка у матери вырабатывается молоко. Материнские гормоны продолжают циркулировать, и тело ведет себя так, словно ничего не произошло. Но что-то произошло.

– Конечно, – ответил я, радуясь возможности хоть чем-то помочь ей.

Когда они ушли, я сел и уставился в экран компьютера. Я не знал, был ли я хоть чем-то им полезен. Они вернутся в дом, где полно игрушек и детских вещей, но уже нет ребенка. Худшее мне было сложно себе представить.

Невозможно найти слова, способные утешить мать, потерявшую своего ребенка. Женщина, потерявшая мужа, – вдова. Дети, потерявшие родителей, – сироты. Но как называются родители, потерявшие детей?

Возможно, никто просто не смог подобрать слово, которое могло бы описать такое горе. Быть может, люди просто не хотели придумывать слово для описания столь трагичной ситуации, чтобы не омрачать свой язык?

Я думал о том, как бы все сложилось, если бы я сегодня не работал и Заре с Ишаком пришлось бы прийти к другому врачу, который ничего о них не знал. Хотя я не был членом их семьи, они мне доверяли, и это доверие было завоевано в ходе множества консультаций на протяжении долгого времени.

Я знал, что горе в той или иной форме останется с ними на всю жизнь. Я буду вспоминать о произошедшем при каждой встрече с ними. Наши отношения изменились с того дня. Мы понимали друг друга; я был посторонним человеком, разделившим с ними самые интимные и мрачные моменты их жизни.

Прошло несколько лет. Мы до сих пор видимся с Зарой и Ишаком, но не так часто. Они пытаются снова зачать ребенка, но пока безуспешно. С каждым годом шансов становится все меньше.

В конце каждой консультации Зара говорит: «Молитесь за нас, доктор Хан. Молитесь, чтобы я снова забеременела».