Текст книги "Мистическая Якутия"

Алла Иосифовна оказалась молодой, очень красивой, умной и интересной рассказчицей. Работает в госучреждении на серьёзной должности, по этой причине просила: a) не указывать фамилию; b) не показывать её фото; с) не упоминать название деревни, рядом с которой происходило всё описанное, только район. Подтолкнула на встречу со мной не раз прочитанная повесть «По следу снежного человека» (в данное время уже первая часть), вот только долго собиралась – чуть ли не три месяца. Решила – лучше поздно, чем никогда.

Собственно – её история особо и не отличается от многих других слышанных мной в разное время. Но самое главное в том, что она была не просто очевидцем тех событий, а непосредственным участником, видела всё своими глазами.

Пришла она в наш дом примерно в два часа дня, уехала на такси поздно вечером – всему виной моя дотошность: дело в том, что имею привычку переспрашивать одно и то же много раз, акцентирую внимание на мелких, но важных деталях и тут же перескакиваю на главное, – как показали многочисленные эксперименты и практика, так легче выяснить – лжёт человек, или говорит правду. При этом «подопытный» даже не догадывается, что его попросту проверяют. Алла Иосифовна – однозначно – говорила правду: здесь замешана любовь…

В 1986 году Алла училась на втором курсе факультета иностранных языков Якутского Государственного университета. В летний период она в составе студенческого строительного отряда была направлена в посёлок N Таттинского района. Посёлок – окружённая лесом маленькая захолустная деревушка, но с клубом.

Бригада студентов базировалась в пяти километрах от деревни – в заброшенной старой больнице. По утрам прибывали в посёлок, до вечера строили новую ферму, ближе к ночи, после танцев в клубе возвращались «домой».

На вечерних танцах в клубе она и познакомилась с парнем по имени Тимофей. Тима приехал в отпуск из города к своим родственникам, он был рабочим парнем, помогал старикам по хозяйству, заготовлял на зиму дрова, косил сено.

Кстати – хоть он парень был и городской, но сенокосчиком был отменным: всегда шёл впереди деревенских – кто знает, что это такое, тот поймёт. А уж в драках и танцах – первый парень на деревне. Так как Аллочка тоже была девочкой видной, между ними завязался роман.

В те светлые и добрые времена понятие «роман» означало во-первых – чистые отношения, во-вторых – целомудрие… в десятых… В этом месте у автора закралось сомнение по поводу чистоты эксперимента, но рассудив, что Алла Иосифовна больше внимания уделяет романтическим воспоминаниям а не сути того вопроса ради которого мы и встретились, терпеливо выслушал все её сердечные излияния. И не напрасно. Постепенно картина стала вырисовываться. Итак, продолжим…

Этот тёплый августовский субботний вечер смешанная компания городских и деревенских молодых людей отметила лёгким винцом. Время близилось к полуночи.

– Тима, а пошли с нами, – предложили студентки парню, – у нас там магнитофон, музыка, гитара есть.

– А ведь верно, Тимох, что-то ты у нас ни разу не был, – поддержали и парни. Многозначительно растопырив мизинец и большой палец, добавили, – то-сё…

Аллочка, потупив глаза, скромно молчала: отношения с Тимофеем – большой секрет. О котором все знали. Парень как бы нехотя согласился:

– Ладно… ох, завтра рано вставать…

– …Всем рано вставать!

– Погнали!..

Все погнали вперед, Аллочка с Тимой отстали.

Идут не спеша по дороге, разговоры разговаривают. Яркая луна заливает волшебным светом красивый сказочный пейзаж, небосклон осыпан блёстками звезд, – романтика.

Шумная весёлая компания удалилась уже на порядочное расстояние, а парочка влюблённых не спешит: широкая грунтовая дорога, тайга, внутренние вибрации – это просто счастье!..

– Слушай, Алла, – заметил Тимофей, – что-то мы с тобой откололись. Давай путь срежем, быстрее всех дойдём.

– Здесь другая дорога есть?

– Так ведь вот она, – парень показал направо – старая неприметная дорога, – я же все эти места как свои пять пальцев!..

– Пошли…

Парочка не спешит: узкая лесная дорога так и старается их ближе друг к другу свести. Сосны, лиственницы, густые кусты, разговоры, душевные вибрации, благодать…

Внезапно дорога вышла не к ожидаемой студенческой базе, а на большое поле с озером в центре, и – тишина. Такого не должно быть: луна освещает не заброшенную больницу, а древний балаган – старинное жилище ласково укутанное серебристым светом. На краю поля, на возвышенности, видны две могилы с двумя фосфоресцирующими на фоне чёрного неба крестами – бывшие хозяева этого места, обычное явление. В старину в таких местах семьями жили.

– Это куда же мы попали? – спросил Тима.

– Не знаю, – просто ответила Аллочка.

Тимофей стал чесать затылок:

– Вот теперь точно откололись… – судя по всему он и в самом деле не понял – куда это их угораздило.

Прекратив скрести потылицу, Тима шлёпнул себя по лбу:

– А! Так это же Кюндяевка (название местности изменено). Мы с тобой не там свернули!

Маленькое приключение развеселило молодых, они громко засмеялись.

– Давай зайдём, отдохнём маленько, – предложила Алла, показав на балаган, – ноги устали.

– Конечно зайдём, – не раздумывая согласился Тимофей: какая ему разница – где с возлюбленной находиться: в таких случаях рай бывает и в шалаше.

Серебристая лунная дорожка, прочертившая нежную бархатную гладь озера, проводила молодых людей до самого входа в райскую обитель. Здесь даже лучше: никого рядом нет, никто не мешает, а могилы и их обитатели, – это известно любому здравомыслящему человеку, никоим образом помешать не должны.

Дверь, обитая основательно истлевшей бычьей шкурой, была распахнута настежь – это неудивительно: охотники, сенокосчики и деревенские пацаны часто в таких местах отдыхают.

– Ой, как здесь хорошо, уютно! – Алла присела на деревянные нары, – Тима, ты дверь не закрывай, так светлее будет.

В проём двери заглядывала ласково улыбающаяся полная луна, и от этого в помещении было довольно светло.

Тимофей молча присел рядом, приобнял девушку за талию, она доверчиво положила голову ему на плечо… Так и сидели… Напомню – время было другое, – в те годы в отношениях между влюблёнными преобладали чистые помыслы. По крайней мере, Алла Иосифовна это неоднократно подчёркивала.

Примерно через час Тиме надоело перебирать красивые волосы девушки, набрался храбрости, последовал робкий поцелуй. Кажется в щечку. Алла ответила взаимностью. Передвинувшаяся на небосклоне щедрая луна своим серебристым лучом осветила нары и вдохновенные лица самих влюблённых.

Теперь Тима осмелел окончательно: нагло притиснул податливую Аллочку к себе, страстно прижался губами к её устам. Но Аллочка вдруг ни с того ни с сего оттолкнула Тиму и в ужасе завизжала, лицо побледнело… Краем глаза Тимофей успел заметить мелькнувший в проёме двери чёрный силуэт огромного человека! Ему показалось, что мужчина был одет не по сезону – весь в меховых одеждах.

Это произошло до того неожиданно, что Тима даже и сообразить не успел – что случилось, возможно, даже и не испугался. В момент, когда он направил взгляд на дверной проём, там уже никого не было.

– Обезьяна!.. Обезьяна!.. – Аллочка никак не могла справиться с собой: голос дрожал, рука, указывающая на дверь – тоже.

– Щас эта обезьянья морда у меня точно получит! – Тима был настроен весьма решительно, – погоди, посиди. Я быстро!

Выскочив наружу, Тимофей огляделся – никого! Обошёл балаган кругом, в сердцах сплюнул, постоял пару минут, вернулся.

Аллочка, обхватив колени руками, забилась на нарах в угол:

– Пойдём отсюда, Тима, я боюсь…

– Убёг, подлец!

– Уйдём отсюда… – твердит девушка, – мне страшно…

Зловещая луна испускала мёртвенно-бледный свет, звёзды буквально кололи кожу. Под напором тугого северного ветра свирепо скрежетали сосны, тоскливо стенали ели. За каждым кустом чудились вурдалаки, оборотни; смутные невнятные тени обступили их со всех сторон. Вибрации – отрицательные. Молодые идут, друг к другу жмутся, страх, и ужас сковал их души ледяными оковами. В ночи звуки леса кажутся особенно громкими, и совершенно неслышный днем скрип завалящего гнилого ствола можно запросто принять за полуночное урчание в животе изголодавшегося упыря. Эти звуки лишали рассудка и холодили в жилах кровь.

Аллочка не выдержала, и в неуёмной душевной тоске молвила:

– Вернёмся, Тима, – язык не слушался: онемел и был шершавым, – до рассвета переждём.

– Стоит ли? Мало осталось идти…

– Вернёмся, Тима…

Вернулись. Стараясь не смотреть в сторону кривых крестов на мрачных могилах, направились к балагану. Чёрная гладь покрылась рябью, – будто на дне озера – в этом вместилище потусторонней тьмы, не на шутку разыгралась вся таёжная нечисть; зловещая рябая полоса лунного света на поверхности озера преследовала несчастных до самого входа.

Тимофей, предварительно обшарив все углы таинственного логовища, плотно закрыл обитую шкурой жертвенного животного дверь; Аллочка, парализованная страхом забилась в облюбованный угол, парень сел на чурбанчик возле двери – оберегать покой боготворимой. Лунный луч, пробивавшийся сквозь кустарник, шевелящийся от ветра возле узкого оконного проёма, создавал в помещении мрачные тени. Чернота за камельком была невыносимо страшной, ужасной, казалось – за ним притаилось нечто неведомое, потустороннее и страшно опасное.

В такой ситуации не до любви, и даже не до разговоров. Минут через пять Алла, которой прогулка по лесу доставила только дополнительное душевное расстройство, безвольно уронив голову на колени, забылась тревожным сном. Тишина.

Примерно через час или около того задремавший было Тимофей проснулся от шелеста сминаемой под чьими-то ногами травы – к древнему жилищу кто-то приближался. Осторожно взяв в руки приготовленную загодя увесистую палку, Тима неслышно встал сбоку от двери, примерился для размаха – чуть повыше уровня своей головы.

Повеяло замогильным холодом – открылась дверь; незнакомец переступил порог; по спине Тимофея заструился холодный пот: ничего подобного в жизни не видел: в то время у людей не было даже видеомагнитофонов с фильмами ужасов, а здесь воочию гостя из преисподней увидел; почему-то в доли секунды вспомнились картинки с изображением питекантропов из учебника истории за пятый класс. Но всё же он совладал с собою: размахнулся… и впустую вдарил по дверному проёму: то ли этот чучуна успел пригнуться, то ли оказался другим – поменьше ростом, но Тима промахнулся. Гоминоид вероятно и сам был перепуган не на шутку: издав короткий утробный звук, напоминающий сытую отрыжку, он тут же растворился во тьме ночи. То, что это был именно чучуна – Тимофей уже ни капли не сомневался: времени, для того чтобы проанализировать ситуацию у него было предостаточно: всё-таки в разное время понаслышался от людей про это таёжное существо. Рисовать его облик, думаю, не стоит – и без того уже всё описано, но следует всё-же особым образом отметить – во тьме его глаза как бы отсвечивали красным цветом, что нагоняло этой картине дополнительной жути.

Да, снежный человек бегает очень быстро – когда Тима вылетел из балагана, чучуна был уже довольно далеко, через минуту он скрылся в лесу. Некоторое время воздух был наполнен зловонием сероводорода. Вонь – надо признать – отвратительнейшая.

От шума проснулась Алла:

– Что случилось, Тима?

Тимофей, прижав палец к губам, прошептал:

– Чучуна…

Через полчаса восходящее солнце позолотило верхушки деревьев…

Написать этот рассказ было не просто, мысли «отлеживались» три месяца. Рассказ написал за пару дней. Этот текст по электронной почте я выслал Алле Иосифовне: мало ли что, – вдруг не понравится. Получив её согласие на публикацию, заметил – несколько строчек были размыты слезами…

Тимофей, а-у! Номер телефона Аллы – у меня!

Далее читайте:

Дезертиры, дезертиры… Небольшое исследование о параллельном не снежночеловеческом мире… «Пурга, гнать пургу» – что бы это значило?.. Шкурный вопрос…

Глава III

Неснежные снежные человеки

Захотелось, ради всестороннего освещения исследования, пуститься в дебри размышлений о житии дезертиров во время великой Отечественной Войны в лесах России и в сибирской тайге. Только потому, что жители России их часто принимали либо за леших, либо, как, к примеру, в Якутии, за чучуну.

По всему Советскому Союзу за 1941 – 1944 годы дезертировало более 1 миллиона 200 тысяч человек. И полмиллиона человек уклонились от службы в армии. Скрывались эти люди – кто где мог, перечислять где именно, наверное, нет необходимости. Меня же заинтересовали только два факта: 1-й – литературный – известный всему миру солдат Иван Чонкин – вымышленный персонаж писателя Войновича; и 2-й – малоизвестный якутский феномен – якут Василий Прокопьевич Лыскаев, действительный исторический факт. Есть здесь что-то общее, кроме юмора.

Итак, предлагаю терпеливо прочесть фрагменты текста повести «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Лицо неприкосновенное»:

…«Оставшись вдвоем в районе Долгова, Чонкин и Клим Свинцов конец осени и начало зимы провели в лесу, перемещаясь по нему бесцельно, словно медведи-шатуны, и за зверей принимаемые местными жителями, заходившими в лес для заготовления грибов, ягод или дров. Среди деревенского населения в данной округе ходили в то время слухи о том, что с началом войны в местных лесах появились партизаны, а также в значительных количествах медведи, лешие и обезьяны. Да они, оборванные, голодные и холодные, и в самом деле стали похожи на каких-то зверей. Чонкина узнать еще было можно, у него бороденка отросла татарская, редкая, не скрывавшая основных черт лица, а вот Свинцов до бровей зарос рыжей и грязной шерстью, да такой густой, что прежде, чем разглядеть что-нибудь, шерсть эту на глазах раздвигал руками»…

Далее Войнович описывает жизнь вынужденных дезертиров в лесу: чем питались, как спали. Все это правдоподобно и не вызывает каких-либо сомнений у читающего. Однако далее читатель не желает верить в происходящее, и принимает все только в виде юмора и вымысла писателя:

…«Однажды, собирая хворост для костра, Чонкин и Свинцов приблизились к густому кустарнику, как вдруг там зашевелилось и вылезло наружу что-то мохнатое.

– Видмедь! – воскликнул Свинцов и, отшатнувшись, вскинул винтовку.

Но это был не медведь, а престранное существо, покрытое длинной шерстью, с проплешиной посреди хребта. Выскочив из кустов, оно бросилось прочь. Свинцов, сам превратившийся за это время в зверя, ринулся догонять. Существо достигло ближайшего дерева и, ловко перебирая всеми четырьмя лапами, вмиг взлетело к самой верхушке. Оттуда с беспокойством следило за подошедшими.

Свинцов, поставив винтовку к ноге, спросил Чонкина:

– Чо за животный, не ведаешь?

– Не знаю, – удивленно сказал Чонкин. – Похоже, что обезьян.

– Ты чо? – возмутился Свинцов. – Ты обезьянов видал когда?

– Видал, – сказал Чонкин. – Нас прошлый год в зверинец водили. Сперва в музей, а потом в зверинец. И там один был точно, как этот, и с голой жопой.

– Тьфу! – сплюнул Свинцов. – И откуда ж они здесь берутся? У нас в тайге таковых не имеется. Видмеди, волки, белки и соболя есть, а обезьяны не водятся.

– Так откуда ж им тама быть, … – когда они все в человеков попревращались?

– Как это? – не поверил Свинцов. – Оборотни, что ли?

– Навроде того, – подтвердил Чонкин…

– …А ты как думаешь, обезьянов едят?

– А кто их знает, – задумался Чонкин. – Мне не доводилось, а вообще-то чего ж, они же ж тоже из мяса и костей состоят.

– И то, – рассудил Свинцов, – покуда человеком не обернулся, такой же животный, как, допустим, свинья. Так что сперва шерсть на костре опалим…

– Дурак, что ли? – спросил Чонкин.

– А чо?

– Через плечо, – сказал Чонкин. – Зачем шерсть-то палить? Из шкуры рукавицы сделаем, шапки пошьем.

– Тоже дело, – согласился Свинцов, потерши остывшее ухо. – А ты сашлык лопал когда или нет?

– А чо это»?..

После того как выяснилось – что же это есть такое – «сашлык»:

…«подняв винтовку, Свинцов потянул рукоять затвора»…

Кто читал или читает эти строки впервые, на ум сразе же приходит образ снежного человека. Однако, продолжим:

– «…Не стреляйте! – закричала обезьяна человеческим голосом. – Не стреляйте, я сдаюсь.

– Гля! – удивился Чонкин. – Уже превратившись.

– Да, – Свинцов разочарованно опустил ствол. – Я ведь, знаешь, человека убить могу, но человецкое мясо кушать не буду. Стошнит. Ладно, – приказал обезьяне, – вались на землю. Да не боись. Не побегешь – не убьем.

Обезьяна проворно спустилась и стала перед Чонкиным и Свинцовым почти на две ноги, только слегка опираясь передними конечностями о поваленное дерево.

Хотя была она покрыта шерстью с ног до головы, Свинцов разглядел в зарослях признак мужского пола и спросил спустившегося строго:

– Кто такой и какой будешь нации?

Спустившийся молчал и дрожал мелко, как овца перед закланием.

– Говори, кто ты есть! – зарычал Свинцов и щелкнул затвором.

– Не стреляйте! – снова взмолился спустившийся и стал часто кивать головой. – Русский я. Православный, – добавил он, видимо, неуверенный, что последняя характеристика будет ему на пользу.

– Врешь! – не поверил Свинцов. – Обезьянов русских не бывает. Или ты не обезьян?

– Э! – толкнул Свинцова Чонкин. – А не леший ли он?

– Ха! – поразился такой мысли Свинцов. – Отвечай, кто ты?

– Я сам не знаю, – заплакало существо. – Был человек. А теперь, может, и леший.

– В лесу живешь? – продолжал допрос Свинцов.

– В лесу.

– А пожрать чего найдется?

– Для вас, – сказал леший, – для вас непременно найдется»…

Итак, выяснилось, что этот мохнатый персонаж не снежный человек, а самый, что ни на есть, натуральный гомо сапиенс. Тем не менее, читатель, собрав всю волю в кулак, все-таки продолжает не верить в происходящее, и читает далее:

– …А я, – сказал леший, – Вадим Анатольевич Голицын…

И рассказал гостям свою историю. Вадим Анатольевич был настоящим князем Голицыным и помещиком в здешних местах. Потом служил в свите Его Величества. Вместе с царем был в Екатеринбурге, но бежал как раз за день до расстрела царской фамилии. Добрался до родных мест и поселился в лесу, ожидая конца большевистской власти. Ждать, однако, пришлось слишком долго. Со временем полностью оборвался, одичал, зарос шерстью. Вел дикий образ жизни. Питался грибами, ягодами, кореньями. Голыми руками ловил зайцев и птиц и в конце концов так озверел, что настоящие лесные звери его боялись»…

Так является ли все это вымыслом? Войнович пишет правду! Конечно, персонажи все собирательные, вымышленные, но подобные факты во время войны имели место быть: были и дезертиры, были и скрывавшиеся в лесах подобные Голицыну люди.

Читаем дальше про якутского дезертира. В этом месте хочу вставить фразу: не знал он, бедный, что закончилась война. Фраза эта родилась в народе не на пустом месте…

Якутский писатель Яковлев Василий Семенович (Далан), его, в 1952 году, будучи студентом, репрессировали по ложному политическому обвинению, полностью реабилитирован в 1954 году. В своих «Воспоминаниях о ГУЛАГе» он, без тени юмора, приводит такие факты:

В Якутии за 1941 – 1944 годы зафиксировали 226 дезертиров и 776 уклонившихся. Речь здесь пойдет об одном – Василий Прокопьевич Лыскаев, родился в 1908 году в Булунском улусе.

…«Это был своего рода феномен. Очень хорошо помню тот момент, когда к нам в барак (Василий Семенович описывает свою жизнь на зоне) привели настоящего дикого таежного человека, этакого северного Маугли, с ног до головы одетого в шкуры. В руках он держал набитую чем-то кожаную котомку. Присев на нее, он быстро оглядел всех узкими зоркими глазами. Хоть рисуй с него чучуну – снежного человека. Да он и был таким – долгих семь лет скрывался в нетронутой дремучей тайге между Булуном и Оленьком, не общаясь ни с кем. Построил там несколько избушек, в которых жил попеременно, охотился.

Познакомившись поближе, подружившись, мы рассмотрели, что на нем действительно не было ни лоскутка фабричной ткани, даже белье свое он сшил ссученными из жил нитками прекрасно выделанной оленьей ровдуги.

И попался-то он своеобразно. У случайно встреченной экспедиции поинтересовался: «Как там война?» Те, заподозрив неладное в словах человека, спрашивавшего о войне спустя шесть лет после ее окончания, сообщили местным властям.

– Василий, как ты выдержал столько лет в одиночестве? – спрашивал я.

– В тайге как не жить, – отвечал современный Робинзон, удивляясь неразумности спрашивающего, его неспособности понять, как это в тайге можно скучать или изнывать от безделья, как в тюрьме.

– Поразительно, как это целых семь лет никто тебя не видел?

– Тайга большая, – объяснял Василий.

– Да врет он, как можно семь лет жить в совершенной изоляции, не обмениваясь ничем? – не верит кто-то.

– Наверное, родственники помогали.

Василий молчит. Зачем он будет говорить? Если узнают о чьей-то

помощи, худо будет тому. Но все же отсутствие в одежде Василия хотя бы кусочка фабричной ткани, ни сантиметра современных ниток убеждает меня в правдивости его слов: если б поддерживал связь с родными, то хотя бы белье было человеческим.

– Василий, а как охотники зимой не замечали твоих следов?

– Зимой никогда не отходил далеко от избушки, опасаясь, что пересекутся наши следы. Продуктами запасался еще до снегов, – объяснял он. – Если чувствовал близость человека, переселялся в другую избушку.

Это переселение сопровождалось своеобразным ритуалом. Сперва специально вызывал пургу и под ее прикрытием, заметая следы, перекочевывал на десятки километров в сторону.

О вызове пурги говорил, как о самой обычной, само собой разумеющейся вещи, но делиться с нами, как это делается, не стал.

Да, истинным дитем природы был этот дезертир. Безоговорочно верил, что все вокруг нас живое, все имеет свою душу, почитал духов, жил с окружающей природой в одной плоскости, дышал в унисон. Потому и выжил семь лет один в безжалостном якутском климате. О жизни общества даже отдаленно не имел представления, по-русски не знал ни слова. Всегда знавший, что делать в глухой тайге, в тюрьме он напоминал заблудившегося утенка – все смотрел на нас в ожидании подсказки. Чем мог быть полезен такой человек воюющей армии? Разве только объяснять ему на пальцах, что делать, как Пятнице Робинзон»…

Якутскую молодежь призывали на войну просто: приводили в районные военкоматы, и, ничего не объясняя, грузили на машины, паромы, пароходы, и т.д., и доставляли к месту назначения на верную смерть. Дети тайги и тундры, совершенно не умеющие разговаривать по-русски, терялись, не знали что делать. Попросту, особенно в первые годы войны, были безмолвным пушечным мясом. Только не надо полагать, что этой статьей автор хочет сказать, что якуты – все поголовно дезертиры. Нет! Были герои Советского Союза, снайперы, солдаты, офицеры. В массе своей с честью воевали за Родину. Но здесь речь не о них.

Вернемся к Василию. Как он выжил в суровых условиях? В отличие от персонажа «князя Голицина», Василий умел добывать огонь. К примеру: высекать огонь с помощью кусочка кремня, полоски железа и сухих измельченных стружек – это было обычным явлением в то время. Автор даже в семидесятых годах самолично наблюдал в деревнях, да и в городе иногда, как это делается старыми людьми, и даже из любопытства курил самокрутки заправленные, помнится, мелко измельченной сосновой коройвперемешку с махрой, кисет с таким «табаком» и нарезанной газеткой, принадлежал одной древней бабушке. Ох, и дерет!.. Хатат, или по-русски огниво – закаленная металлическая пластинка, обычно подвешивалась к ножнам якутского ножа, дополнительно служила для правки ножа. Также в обиходе были кремень и трут, которые носили на поясе в специальном мешочке, к нему прикрепляли камень-чокуур и трут из мха или мягкой травы. В качестве трута часто использовался высушенный лишайник, древесная труха. Применялся даже напильник с кремнем, мешочек часто делался из мошонки кастрированного бычка.

Василий был прирожденным охотником. Не обязательно иметь при себе огнестрельное оружие для добычи зверья. Можно изготовлять различные ловушки, пасти, самострелы, представляющие собой настороженные на козьих тропах луки, можно ставить петли на зайца. Много приспособлений для охоты знали якуты. Так что прожить в тайге приспособленному и закаленному северной жизнью человеку в то время, не составляло особых проблем.

Надо добавить по поводу пищи: грибы якуты в пищу не употребляли, а вот ягоды – это само собой. Можно и на зиму заготовить: брусника, смородина красная, черная, малина, земляника, голубика, черника… Чай – смородиновый лист, иван-чай, чаще всего чага.

Посуда? Представьте – тоже не проблема! Даже если в наше время походить по тайге, на стоянках охотников чего только не найдешь. А ведь есть еще заброшенные родовые гнезда – алаасы. Якутия – край озер. На каждого жителя приходится по статистике по одному озеру. А в те годы даже с избытком – более миллиона. Алаас – огромное поле в тайге с озером посередине. На краю озера или на опушке стояло жилище – юрта, бывали и другие подсобные помещения, подвалы, ледники. Иногда жилищ было несколько.

Помнится, с ребятней в детстве гуляя по тайге набредали на такие местности. Такое впечатление, будто жители только что покинули эти места: посуда, утварь, ложки, самовары, миски, ножи, ножницы – все на местах. Предполагаю – в старину люди из-за эпидемий болезней покидали эти поселения. Мы ничего в этих местах не подхватили. Разве что брали на сувениры старинные оружейные замки да какие-то иностранные ножи с интересными фирменными клеймами, а ружья старинные от бывшего хозяина у нас на крыше юрты в месте сенокоса имелись. Разве что нерабочие.

Даже если предположить что Лыскаев не смог найти никакой посуды, так существует практика изготовления различной посуды из бересты.

А ведь есть еще и сайылыки – это летние жилища якутов с легкими жилищами, вроде современных дач. Разве что там тоже люди работали – сенокос, выпас, охота, рыбалка. На зиму уходили на стационарные места. Так что дезертир Василий и там мог поживиться хоть чем: посуда, сети рыболовные, различые снасти и приспособления. Жилища если и закрывались, то только изнутри на ночь. Проблем со взломом дверей не возникало – свободно заходи, бери. Боязни что кто-то его увидит, не было: дым от очагов и следов на снегу не наблюдаются, значит, никого нет. Даже можно развести огонь и переночевать.

Таежные жилища – в самом простом виде – это каркас из жердей, вертикально приставленные к каркасу жерди, настланная из сосновой коры крыша, все это щедро засыпается землей. Камелек – густо обмазанный глиной очаг сложенный буквально из поленьев, труба также делается из жердей, обмазывается глиной. В таком жилье даже в самый лютый мороз – жара. Конечно, юрта из бревен еще лучше. Шить меховую обувь и одежду из выделанных шкур животных – это у северных народов в крови.

«Потому и выжил семь лет один в безжалостном якутском климате», и человеческое лицо при этом не потерял.

И в заключение этой главы – как же сложилось с Голицыным:

…«Голицын, как выяснилось впоследствии, … сам вышел из лесу и сдался немцам, которые, отступая, взяли его с собой, чтобы передать Берлинскому зоопарку. Там он был помещен в отдельную клетку как доказательство того, что представители низших рас даже самого высокого происхождения еще настолько не устоялись в процессе эволюционного развития, что при определенных условиях могут превращаться обратно в обезьян. Что касается Свинцова, то, кажется, и в его случае эволюция сделала шаг назад. В Долговском районе и даже за его пределами сохранилась легенда, что в местных лесах люди еще много лет во время войны и после встречали снежного человека и следы его находили, похожие на отпечатки человеческих ног неимоверно большого размера»…

Далее читайте:

Снова красавица и… Ужас старого почтового тракта… Легендарный «Беломорканал» помогает найти контакт… Трезвый взгляд из подвала… Последний бой ветерана… Ни слова про Берлин… Целый год смерть терпеливо поджидала возлюбленную…

Глава IV

Парниковый эффект

16-й километр Вилюйского тракта. Там находится сравнительно новый, и на этом тракте самый дальний от города дачный посёлок, остановка так и называется «16-й километр». Асфальт уложен до 25-го километра, затем, примерно до 45-го идёт трясучка – гравийка, и дальше – через тайгу и холмы тракт тянется на много сотен километров – до Вилюйска.

Середина апреля. После нескольких дней бурной оттепели выпал снег, основательно подморозило, образовался гололёд. Осторожно выбравшись на своём добром старом лимузине из города через заторы и пробки, образовавшиеся в результате дорожных аварий, выехал на таёжную трассу…

***

Был поздний вечер, уютно расположившись в кресле-качалке в колонном зале своего скромного дома, я смотрел телевизор.

Конечно-же – телевизор был включен. Шла серия интересных рекламных роликов, как назло рекламу прервал какой-то плохой фильм. К счастью ожил телефон – заиграл «Амурские волны».

– У аппарата.

– Здравствуйте! Вы Андрей Брэм?

– Ой, извините, думал – друзья. Да, это я.

Женский голос зачастил:

– Я по поводу чучуны – это ваши статьи были, осенью кажется, так наш дедушка покой потерял, всё хочет рассказать вам один случай…

– Прошу прощения, – перебил я её, – откуда у вас мой номер и с кем я разговариваю?

– Ваш друг из корейской общины Серёжа Со Бо Лин номер дал, мы в одной поликлинике работаем, меня зовут Наталья.

– Слушаю, Наталья, – («ох, попадись ты мне, хунвейбин!»).

– Дедушка – ветеран войны, – (это уже интересно) … – Он на «шестнадцатом километре» постоянно живёт. Так вот, года два-три назад, когда бабушка ещё живая была, к ним чучуна заходил…

– У дедушки фотографии сохранились?

– Чучуны? – в голосе недоумение.

– Нет, фронтовые, с войны, которые.

– Да, у нас дома в альбоме есть несколько. Так вот, года три назад, летом…

– Он про войну что-нибудь рассказывает?

– Нет, никогда… А, нет… – Наталья замялась, – по ночам кричит иногда…

– Хорошо… прошу прощения… то есть… – план созрел мгновенно: воевавший человек – общий язык найду, как-нибудь на разговор раскручу: давно хотел у живого настоящего фронтовика интервью взять. – Наталья, как с ним можно встретиться?

– Я же говорю – постоянно на «шестнадцатом» живёт.

– «Шестнадцатый» – понятие растяжимое…

– Я вас встречу возле остановки.

– Хорошо, завтра суббота, в девять семнадцать буду на остановке. Я на такой старенькой машине…

– ГАЗ-69?

– Откуда вы знаете?

– Весь город знает…

***

На остановке «16-й километр» меня втретила Наталья – красивая женщина лет за тридцать – одна из внучек Мазая. Как рассказала Наталья, Мазай – это не настоящее имя дедушки, а как бы «второе имя» прилепившееся к Петру Петровичу ещё с молодых лет: в деревнях так до сих пор принято: по характеру или по внешности человека давать ему соответствующее «имя».