Текст книги "Мистическая Якутия"

– Здесь.

Мы остановились где-то на самых крайних задворках у огромного, рубленного из лиственницы, дома с крепким хозяйством. Ограда – обыкновенная деревенская изгородь из жердей, во дворе колоритный хотон – коровник. За двором – уже лес.

Как только я выключил зажигание, стала слышна ругань:

– Бир да табах суох!..2525
  вообще курева нет!… як.


[Закрыть] Биляттарын!..2626
  нехорошие тети, як


[Закрыть]

– Ой, опять ругается… – Наталья сконфузилась, – все попрятались…

Сухонький дедушка, на вид лет около девяноста, в состоянии крайнего возбуждения энергично ходил взад-вперёд по двору и бил хворостиной по земле:

– Ни одной сигареты нет!.. Что, биляттарын, некому в магазин сходить?! Куда все делись?!..

Натягивая цепь у конуры к деду рвалась огромная собака – белая, мохнатая, похоже – лайка. Рвётся, поскуливает.

– Что, Куобах2727
  зайчик, як.


[Закрыть], ты один остался, куда все делись?..

Наконец дед обратил внимание на авто и на меня:

– Вы к кому?.. – заметил и внучку, – Наташа, что, некому в магазин сходить?!

Опережая Наталью, я предложил:

– Пётр Петрович, вас «Беломор» устроит?

– Давай… – дед Мазай подошёл к машине.

Я же, по обыкновению, запалил сигару.

– Дедушка, это Андрей Брэм…

– Опять жених что-ли? – перебил дед, но по его виду было видно, что он уже взял себя в руки, успокоился.

Наталья вновь смутилась, но уже по-другому:

– Ну, дедуль, какой жених…

– Да я бы не против… – вставил я, – если вы не возражаете, конечно…

– …Про чучуну писал который, – закончила Наталья.

Во дворе как-то незаметно и непонятно откуда появились люди: молодые девушки, парни, женщина в годах, – вероятно заметили что дед закурил и, соответственно, воспользовались возникшей паузой в излияниях старика. Женщина прошла в хотон – послышалось кудахтанье куриц. Дед Мазай строго посмотрел на молодёжь, они, стараясь не смотреть в сторону дедушки, занялась делом: парни начали убирать с тропинок снег, девушки заносили в дом охапки дров.

– Э-э… ага… – дед уже докурил, – ну, давай ещё.

Я протянул пачку:

– Берите всю, Пётр Петрович, у меня есть.

– Ладно. Как тебя звать-то?

– Андрей Ефремов.

– Да-а?! То-то смотрю… Как на отца-то похож, на Николая!..

– Э-э.. а откуда?!..

– Воевали мы с ним. Пошли в дом, Андрей, – Дед окончательно оттаял, – Наташа, внучка, чайник поставь, маме скажи – пусть яичницу пожарит.

– …да какая война… так, Австрия, Польша, Япония… в артиллерии служил…

Больше ничего про войну выпытать не смог.

– Детей, внуков наплодил, бабка померла… Совсем плохо без бабки… Ты сам-то женатый?

– Женат. Дети, внуки есть. – я рассматривал семейный фотоальбом.

– Смотри, береги свою бабку-то.

Дед беспрестанно курил. Неслышно вошла одна из внучек, оставила на столе блок «Camel», и чуть ли не на цыпочках вышла.

– Наконец-то! – дед вскрыл пачку, закурил, – а ты что, «Беломор» куришь что-ли?

– Думал – фронтовики только папиросы курят, вот и взял на всякий случай.

– Э-э… – без всякого перехода дед начал свой рассказ: – Вот бабка ещё живая была, к нам чучуна приходил…

***

– Эмээхсин (старушка, як)! Опять бичи в теплице огурцы помяли!

В теплицу вошла Аграфена – супруга Петра Петровича, всплеснула пухленькими ручками:

– Ой, вот ведь натворили делов! Ой-ёй-ёй… – Аграфена стала собирать оборванную с корнем зелень, – ну взяли бы огурцы, но зачем же всё выдирать?..

– Нелюди! Звери! – Пётр Петрович между делом обнаружил и огромного размера неразборчивые следы, – да на таких пахать надо, а они, сволочи!.. Биляттарын!.. Застрелю!..

– Ага, Мазай, застрелишь, – Супруга ухмыльнулась, – опять, наверное, пьяные здесь шарахались, вон, на земле места живого нету, всё помято…

Как-то по осени в подвале дома был обнаружен пьяный бомж – пил водку, закусывал соленьями, да прямо там под полом и уснул. Пётр Петрович с ружьём в руках дождался, пока тот не проснулся, выстрелом в стенку погреба нагнал страху, после чего выгнал. Бичи больше не появлялись.

– Ну да, – согласился супруг, – в такой парилке разморило, наверное…

Неделю или полторы дедушка всенощно бдил. Гости не появлялись. В конце-концов надоело, да и устал. На выходные со старушкой уехали в город – к дочери, к внукам, по магазинам пошастать. На дачу вернулись в воскресенье, последним автобусом. Одно из окон дома было разбито. Вместе с рамой.

Оглядевшись по сторонам – не наблюдает ли кто, фронтовик вынул из-под крыльца старенькую двустволку, открыл дверь, по ноздрям вдарило зловонием.

– Фу-у, нас… – Пётр Петрович сморщился, – нас на испуг не возьмёшь!..

Взяв оружие наперевес, дед вошёл в дом, следом зашла и бабушка Аграфена. Нюх старого солдата не подвёл: воняло из погреба, люк был открыт.

– Почивать изволит, сволочь, – дедушка весело подмигнул супруге, – щас мы его, ужучим…

– Ты, это, старый, ты особо не товой-то…

Дедушка, выставив впереди себя ствол ружья, склонился над погребом, – в сумраке виднелось что-то меховое, лохматое. Вроде лето на дворе – а бич в шубе… Человек в погребе вдруг выпрямился. Да выпрямился так, что голова появилась над уровнем пола, диаметр головы кое-как умещался в квадрате люка… На хозяев смотрели два осмысленных глаза. Всё остальное – ужас!..

– …Середина лета, жара, пекло. Но я никогда не потел в жару. А тут всего обдало – как паром в парилке на верхней полке. Смотрю ему прямо в глаза, и всего затрясло, руки висят, как плети, ноги какими-то тряпичными стали, ружьё вывалилось. Думаю – конец нам с бабкой – это уж стопроцентно чувство такое было. Каким-то образом – грешен, признаюсь, позади Аграфены очутился, за ейной спиной. А она тоже стоит, как будто одеревенела, не шевелится. Вот так – стою, и думаю – взгляд отвести надо. Зажмуриться – тоже боюсь: мало ли что. Просто глаза отвёл в сторону. И дыхание сбилось: дышать трудно стало; в животе – как будто глыбу льда проглотил, а одежда вся мокрая от пота… Клыки такие торчат жуткие… Уж не знаю – сколько он на нас так смотрел, мне показалось очень долго; вышел из погреба – высокий такой, мощный, под потолком пригибается…

– Значит – метра под два с половиной будет? – спросил я Петра Петровича.

– Да уж поболее наверное. Я ж говорю – над люком подвала его голова торчала, огромная такая башка. А когда вылез оттуда, вытиснулся из погреба – под потолком пригибался, даже шеи, кажется, не видно. Мы как карлики перед ним были… Примерно через месяц собаку взяли: с ней вроде спокойнее.

– Ну, да, – согласился я, – спокойнее. А обрисовать его сможете?

– Кого, чучуну?.. Весь волосатый, гривастый, плечистый такой, мускулистый. Сутулый сильно… а может это он так пригибался. На голове волосы чёрные с сединой, длинные, а так – вроде тёмно-рыжеватый. Башка большая, помню, огроменная. Очень большая. Нос сплюснутый, широкий, глаза как-то в углублении что-ли… Брови… Нет, бровей не было – сразу волосы начинались… Ручищи длинные такие. Огромный такой. Но двигается легко очень, шагает широко, быстро… Запросто нас порвал бы… Дверь открытая была, так он через дверь и вышел.

– Прошу прощения, Пётр Петрович – а воняло чем, что это было?

– Ага, когда мы очухались, давай проверять – чего это он у нас натворил. Нигде вроде не нас… не нагадил. Это от него так воняло!

– Куда-нибудь сообщали?

– Да ты что, совсем что-ли?! – дед всё курит, остановиться не может, – кто ж нам поверит? Скажут – окончательно спятили на старости лет. Это сейчас мне восемьдесят шесть, а тогда молодой был: всего-то – восемьдесят три. Но всё-равно – никто бы не поверил.

– Но мне же рассказали…

– А тебе кто поверит, даже если и напишешь? – резонно ответил Пётр Петрович, – тут такое дело – душу я отвёл: через год Аграфена моя и померла: после этого случая болеть сильно стала. Не зря люди говорят…

– Суеверия…

– Ну, не скажи, много ты знаешь.

– Знаю мал мала, Пётр Петрович.

– А ты знаешь, Андрей, снежный человек всё лето мучается, терпит, а зимой ему дети помогают.

– Как это?

– А вот так – дети ему снежных баб лепят…

Далее:

вы наконец-то узнаете, откуда берутся дети…

Страсти накаляются… Раскрыта важная военная тайна… Тонкая нить сомнения приводит к разгадке величайшей тайны человечества…

Глава V

Подвиг таджика

Армейский дембельский альбом. Этому альбому, страшно представить – более тридцати лет! Просматриваю содержимое очень редко: разве что если случайно на глаза попадётся. Да и то – попадётся на глаза, так я его просто на другое место переложу, туда, где как мне кажется, ему и место: в шкаф, под шкаф, или просто в тумбочку письменного стола стоящего в колонном зале моего скромного дома.

Но сегодня я этот альбом обнаружил в выдвижном ящике кухонного стола: помнится – под Новый Год нашей молоденькой кухарке Настасье показывал, да там и забыл. Пытался у нее уточнить волнующий всех мужиков вопрос – откуда дети появляются. Выяснил – в капусте находят. Хотел выяснить и детали, но супруга моя – Пенелопа Иннокентьевна не вовремя нарисовалась.

Сейчас у нас новая кухарка – в годах, степенная, серьёзная… Но это к делу не относится.

Так вот – обнаружил я этот в своё время с любовью разукрашенный альбом, положил в шкаф, сел за письменный стол, оперся локтём о столешницу, обхватил челюсть пальцами – эдак аристократически (иногда так Писателей на задних обложках книг изображают), и задумался. Вспомнилась Нас… вспомнилась настоящая армейская служба. Два года! С хвостиком!

Внутренние Войска. Болота Прибалтики. Иркутские леса. Брянщина, луганщина, Приморье, Москва…

Даже фотографии не нужно смотреть: всех сослуживцев, всех ребят помню. Все лица – как родные. Вот фамилии – этого, хоть убей – не помню. Помню, из каких республик и городов были парни: Москва, Рязань, Ташкент, Тбилиси, Ереван, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан… Все люди как люди, за исключением выходцев из Наманганского района то ли Узбекской, то ли Таджикской ССР: по русски – якобы ни бельмеса, но за полгода до дембеля, не то что понимать, лучше русских разговаривать начинают – со всякими вывертами, оборотами; осанка становится – как-то благороднее, что-ли. Походка выправляется…

Да, выверты и обороты… походка… Наманганский район и выверты… Вспомнил!

За полтора года безгрешной и безупречной службы в головном полку, меня, после пяти суток активного отдыха на гауптвахте, перевели на периферию. Губу и перевод схлопотал за единственную и последнюю за всю службу самоволку. Был сержантом, стал младшим сержантом. Служил в роте связи, продолжил службу в роте охраны войсковых складов где-то возле железки на периферии Иркутска.

Надо признать – дисциплиной эта рота не блистала: дедовщина махровая, уставщина есть, но слабенькая. А так как я уже был «дедушкой» да к тому же хоть и с бледными, но с лычками на погонах, числился в лучших: всё-таки закалка в головном полку дала о себе знать: связиста ВВ готовили похлеще спецназовца, по той простой причине, что связист должен работать в любой спецгруппе и в любых условиях. Чувствовал себя более-менее свободным от тягот и лишений: меня, как «крупного специалиста» по радиоэлектронике озадачили «дембельским аккордом» – делать электронный макет охраняемого объекта для изучения на занятиях по спецподготовке. Мог бы смастерить макет и за пару недель, но для начала сделал умное лицо, – и растянул удовольствие на последние полгода службы. То есть – стал совершенно самостоятельной и свободной от всех ротных проблем боевой единицей: подъём, отбой, часы приема пищи – на собственное усмотрение, отдельная сковородка и прочее.

Любимое занятие по ночам – украшательство этого самого альбома: вклеивал фотки, вырезал из цветной бумаги всякие звёздочки, названия городов, даже на медной фольге рисунки выдавливал и тоже вклеивал.

И… опять – губа!

Перед трогательным прощанием на трое суток наш старшина сказал:

– Не пойму – за что это тебя ротный…

Да я и сам не понял:

– Беспредел, – говорю, всё внутри кипит от возмущения, кое-как себя сдерживаю, – это произвол!

Ротный – старший лейтенант «Б» (не подумайте плохого – это фамилия на «Б» начинается), ему не понравилось, как я свою фуражку к дембелю подготовил: перешил козырёк покороче, и всё; говорю же – уставщина!

Ладно – трое суток отдохнул, развеялся, за мной приезжают из роты и заодно на замену привозят ещё троих разгильдяев – на «железке» двадцать ящиков «Ризлинга» спёрли и всю роту опоили. Про разгильдяев достаточно, дальше речь пойдёт по существу. Я это к тому, что всё происшедшее случилось без моего личного присутствия. А случилось страшное!..

Был в роте паренёк, то ли узбек, то ли таджик. Фамилия – Худойбердиев, или что-то подобное. Тихий, безобидный, тормозной: в этом состоянии ему надлежало пребывать ещё около года, до тех пор, пока не станет «фазаном» или «черпаком», по этой причине русским языком не владел. Эдакий деревенский парень из загадочного Наманганского района. Здесь нужно пояснить один момент – когда этих парней спрашивают: вы откуда, с каких земель? Они в первую очередь отвечают: Наманганский район; а уже потом, после длительных расспросов выясняется – к какой республике этот самый район принадлежит.

В тот роковой день, примерно после обеда меня торжественно отправили на отдых – на губу, а Худойбердиев с 18 час., строго по распорядку заступил в караул. С перерывом в два часа ему предстояло топтаться под осенним северным ветром на южном периметре ограждения одного из стратегически важных складов полные сутки. Вот так – два часа топчется, два часа отдыхает. Меняется он с таким же молодым и перспективным бойцом, а «дедушки» отдыхают постоянно.

Так как прошло уже более тридцати лет с момента моего увольнения в запас, думаю, будет позволительно раскрыть военную тайну: расположение охраняемой зоны… Как звучит – более тридцати лет! Более трети века… Однако… Территория складов огорожена крепким высоким забором с колючей проволокой поверху, метрах в десяти ещё ограждение, уже с колючей проволокой и путанкой, – всё это находится под сигнализацией. Внутри этого коридора и прогуливается бдительный солдат в тулупе и с автоматом в руках. Есть столбики с телефонными гнёздами, куда время от времени и втыкает караульный концы проводов телефонной трубки – отчитаться перед начальником караула, что у него всё в порядке. Помнится – перед складами был глубокий ров неизвестного происхождения с густым кустарником, за рвом – чистое снежное поле. Ров упирался в асфальтовую дорогу, дальше – лес.

Смеркалось. Светила зловещая луна. Худойбердиев ходит. Как вдруг…

Привезли меня в роту примерно после обеда. Оркестр, фанфары, последние новости – всё как положено. В мельчайших подробностях выяснил, как рота была выведена из строя тремя разгильдяями, и, между делом – как Худойбердиев не выдержал тяжестей и лишений военной службы, и «погнал»; и его, вот уже как два дня, в головном полку терзают врачи и особисты. В том, что он «погнал» – никаких сомнений ни у кого из солдат не было: та-акое нарассказывали…

Худойбердиева привезли к вечеру. Цвет лица нормальный, психомоторика тоже – в пределах нормы, без отклонений, радужная вроде тоже в порядке. Ротный «Б» с замполитом «П» ходят загадочные по расположению, явно исполненные тайных знаний.

На вечерней поверке картина более-менее прояснилась. Старший лейтенант «Б», у которого тайные знания всё норовили выплеснуть через край, всё-таки невольно обмолвился:

– …Бдительность, и ещё раз бдительность!.. Худойбердиев!

– Ийя!

– Расскажи, что ты на посту видел!

– Э-э… маленький такой, пырыгал, симеялся… совсем рядом был, возле колючки… э-э…

– Обезьяна? – решил показать себя и замполит «П».

– Не-е, не обезьяна… – Худойбердиев показал рукой рост «объекта»: примерно выше поясного ремня, – вот такой, волосатый. Но не обезьяна…

Оба офицера были совершенно серьёзны. «Б», пригладив тонкие щеголеватые усики, продолжил:

– Так, ещё раз повторяю – бдительность, и ещё раз бдительность! Явление непонятное, науке неизвестное, проводится проверка… Старшина, командуйте отбой!

Раздался жуткий рык:

– Рррыняйсь!.. Смирррна-а!.. Вольна-а!… Отбой!

После отбоя солдаты наверное в двадцатый раз стали расспрашивать Худойбердиева – что же произошло в карауле. Худойбердиев рассказывал…

Смеркалось. Светила зловещая луна. Худойбердиев бдит. В девяносто седьмой раз дошёл до левого края забора, возвращается, и вдруг возле заграждения из колючей проволоки заметил нечто подозрительное: ребёнок – не ребёнок… тёмное что-то. Это «что-то» стало прыгать, морду корячить и смеяться – будто дразнит солдата. Рассмотрел – на беса похож, только без хвоста и рожек! Худойбердиев со страху забыл про автомат и под противный поганый смех этого существа побежал к телефонному столбику:

– На посту бяда! На посту бяда!..

Примчались начкар с дедушками, но «беды» уже и след простыл! Доложили командирам, бедного солдатика сняли с поста и отправили «куда следует» – то есть в головной полк: проводить проверку на наличие у солдата здравого смысла в его голове.

Вот я написал «и след простыл» – простая вещь, а ведь ни один солдат из того караула не догадался в тот момент у колючки за периметром следы проверить! Ночью, несколько посомневавшись, я пошёл к ребятам связистам; по ЗАС2828
  засекреченная аппаратура связи


[Закрыть]связался с родной ротой связи: с начальником радиостанции – таким же сержантом как и я, и выяснил ошеломляющие подробности. Да, проверяли Худойбердиева и психиатры, и особисты с комитетчиками – никаких отклонений ни в психике, ни в показаниях нет! Также спецкомиссией были обнаружены и следы босых ног этого «что-то»: цепочка следов шла по снегу из рва: от асфальтовой дороги и обратно! В лес! Дальше след терялся. След не совсем человеческий, но и не обезьяний. Непонятный след! От служебных собак – толку никакого, оно и понятно – всё неведомое – опасно. Опять же – низкорослая обезьяна страх и леденящий душу ужас на человека не нагонит, но это «что-то» не было и бесом: следы же материальные.

Откуда такие подробности? Элементарно – шифруют все сообщения командования полка ребята из роты связи. Так-то.

В те годы про снежного человека в Союзе практически никаких сведений не было: его попросту не существовало, и объяснения этому явлению тоже не было. Даже, кажется, понятие «снежный человек» знал не всякий, по крайней мере, в роте это словосочетание не применялось. Применялось разве что покручивание пальцем у виска. Хотя сейчас известно, что работали над этой проблемой ещё с пятидесятых годов целые институты и компетентные органы… Волей случая дембельский альбом напомнил мне об этом уникальном происшествии…

Далее:

Леший с автоматическим ружьём… Что такое «взгляд ведьмы» в среде пернатых… Со стороны виднее…

Глава VI

Взгляд со стороны

Аркаша – молодой парень лет за тридцать, не охотник, так, любитель. Спокойный до безобразия, ничем его не прошибёшь, и крайне молчаливый. За его необщительный характер в школе ему даже прозвище дали – Леший; позже история с прозвищем повторилась уже на производстве, там его за глаза тоже Лешим прозвали. Была у него голубая мечта детства – работать лесником, чтобы быть подальше от людей, жить в одиночестве, быть отшельником. Но мечте не суждено было сбыться: после школы – служба в армии, работа, семья, дети.

Всё-же частично мечта осуществилась: в конце девяностых купил Аркаша автоматическое ружье МЦ21—12, и с тех пор с ним не расставался. Ружьё – пятизарядка двенадцатого калибра, но Аркаша где-то раздобыл удлинитель подствольного магазина с соответствующей длинной подающей пружиной, и если загнать один патрон в патронник, то в ружье получается уже не пять, а девять зарядов. А если прибавить сюда ещё семь, которые находятся на куске патронташа примотанного тонкими ремешками к ложу приклада, то и все шестнадцать. А это довольно солидно. И ходил Аркаша по лесу всегда пешком, и всегда с тяжёлым ружьём в руке; ремня на ружье принципиально не имеется: так гораздо удобнее, и можно быстрее применить в случае чего; а то пока ремень с плеча снимешь, поставишь переводчик «одиночный-автомат» в нужное положение, с предохранителя снимешь…

Да, Аркаша – не охотник. Так, любитель. Любил ходить по тайге, гулять; ходил в любую погоду: и зимой, и летом, и весной, и осенью. Особо на трофеи не рассчитывал, но уж если, бывало, попадётся в пределах видимости глухарь там, или косуля, никогда не побрезгует, стрельнёт обязательно. Но это у него редко бывало, говорю же – любитель. Любил Аркаша тайгу. Тайга – это спокойствие, тишина, умиротворённость, одиночество и гармония. Никто над душой не стоит, не командует, сам себе хозяин, – хорошо.

Долго находиться в городе парень не мог: на работе сплошная нервотрёпка, люди все какие-то возбуждённые, постоянно взвинченные, неправильные; дома всегда одно и то же: жена, дети, завтрак, яичница; после работы – газета, телевизор с глупой рекламой, затем ужин, и – баиньки. И так – каждый божий день. Нет, семья – это святое, и жену и детишек Аркаша конечно же любит, обожает. Но устает от всего этого. Ну, характер у человека такой, склад ума, конституция и всё такое прочее. Хорошо, жена понимающая, никогда не роптала, – видит что Аркаша устает, даже, как говорится, иной раз «крыша съезжает» и от этого места себе не находит, поэтому если муж внезапно вознамерился в тайгу уйти, никогда ему не перечила, даже собраться иной раз помогала.

Дело было жаркой весной, в конце мая. Вырвался Аркаша из пыльного и шумного города в тайгу со своим ружьём, поставил линялую палатку на опушке не раз исхоженного леса неподалёку от облюбованного живописного озера, живёт потихоньку; дышит целебным сосновым воздухом, тишиной, одиночеством наслаждается; дичь в окрестностях изредка постреливает да крепкий чаёк из прокопчённого чайничка попивает. Что ещё нужно человеку для счастья? Аркаше нужны только тайга и ружьё, в этом и было его счастье. Но однажды…

Тропа петляла среди соснового редколесья, солнце стояло в зените, было не то чтобы и жарко, в общем – тепло. Вроде бы ещё и не лето, но уже и не весна. Изредка Аркаша застывал на месте и просто неподвижно стоял; прислушивался к звукам леса и присматривался, – не мелькнёт ли что-нибудь за кронами деревьев или среди кустов, не перелетит ли с ветки на ветку какая-нибудь беспечная таёжная птица. Можно просто внутренним древним нюхом, инстинктом учуять присутствие живности и заранее снять предохранитель, чтобы в случае чего можно было стрелять без лишней суеты. Ведь сколько раз такое было: подумаешь, вот он, здесь зайчик должен быть, рядышком; а дальше думать просто лень. И выскакивает зайчик буквально из-под ног, а ружьё-то к выстрелу и не готово. Обидно. Но было тихо, ничто не шевелилось и не чувствовалось, и Аркаша шёл дальше.

По лесу можно ходить по разному. Аркаша ступал неслышным индейским шагом. Ведь что такое ходьба по лесу с оружием и без? Ходьба без оружия – пустая трата времени, к этому можно отнести: полное безделье – любование окружающей средой и самолюбование; частичная польза – собирание грибов, ягод и лекарственных трав; нанесение природе вреда – пикники, празднования и прочая лабуда, после чего в лесу остается мусор – бумага, пакеты, склянки, банки… А когда у человека в руках оружие, это уже Охотник! Это уже можно сказать Добытчик и Кормилец! Да, да, – размышлял Аркаша, – даже в том случае если человек с ружьём ничего и не добудет, домой он возвращается Настоящим Мужчиной! Домой вернулся Охотник – и этим всё сказано. В лесу у человека с ружьем до предела обостряются все древние инстинкты, нюх становится как у волка, слух как у крота, глаза не то что зорче становятся, а даже, кажется, третий глаз открывается: в любой коряге глухаря или рога оленя увидит, и крадётся он, крадётся к этой коряге…

Эта тропа была знакома буквально пошагово, хожена десятки и сотни раз. Если и были какие-то изменения, то они и не сразу бросались в глаза. Вот, к примеру, рядом с тропой ствол гнилой березы поваленной валяется, – в прошлом году она не так сильно была к земле прижата, поперёк – сосновая ветка сухая; а вот пень слева торчит, вроде и такой же с виду, как и прошлым летом, а вроде и не такой: из трухлявой середки веточка зеленая торчит, – в прошлом году в это время её не было…

Тропа укрыта толстым слоем слежавшейся прошлогодней хвои, местами на ней лежат сухие ветки, мох, помёт косули, зайца; уже метров с двадцать по ней тянется цепь каких-то непонятных, размером чуть ли не полметра, вмятин. И вдруг…

Что-то не так. Аркаша остановился: эти вмятины на тропе подозрительно напоминают цепь следов. Где-то совсем рядом опасность, – что-то незнакомое, постороннее, пугающее. Это «что-то» или «кто-то» здесь, совсем рядом, но его не видно. Следы на пружинистом мху долго не могут держаться, здесь совсем недавно прошёл кто-то очень тяжёлый, имеющий огромный вес… Парень остановился, опустил предохранитель, бдительно огляделся кругом. Никого, никакого движения, застывший воздух, и – тишина. Вроде что-то и бросается в глаза, но не видно, непонятно – что или кто именно. Что-то было не так как всегда, какое-то неуловимое и, в то же время, наводящее беспокойство и всё-же бросающееся в глаза изменение…

Аркаша стал лихорадочно шарить глазами по земле. Следы… А может это и не следы вовсе? Примерещится же…

Вот оно! В двух-трёх шагах по ходу движения прямо посреди тропы два тёмных пятна. Пеньки?.. Вроде не было их здесь никогда… Душу обдало ледяным ужасом, и она, душа, разбрызгивая по всему нутру холод, тяжело ухнула куда-то вниз живота, аж колени подогнулись: пеньки имели большие круглые и вполне осмысленные ведьмачьи глаза! Они внимательно, и как-то разумно-изучающе смотрели прямо на Аркашу!..

«У-уф»!.. – отлегло, это не пеньки вовсе, это – два маленьких совёнка. Мелкие холодные мурашки, по первости от страха покрывшие всю кожу тела, превратились в мурашей покрупнее, и, вероятно, даже сами испытав облегчение, быстро покинули поверхность организма. Стало вроде несколько спокойнее, но не совсем. Аркаша даже успел вспомнить, что у сов глаза формой каплеобразные, поэтому они в глазницах не двигаются, из-за этого безобидные совы и обладают таким странным и устрашающе пугающим взглядом.

Послышались щелчки за спиной, Аркаша обернулся, примерно в метре над своей головой опять увидел недовольные ведьмачьи глаза – это сова – мама или папа – не поймёшь, на нижней ветке разлапистой сосны сидит, недовольство проявляет.

«Ладно, ладно, не ругайся, ухожу, ухожу», – Аркаша поставил ружье на предохранитель, положил оружие стволом на плечо и аккуратно обошёл совят: «ишь ты, мелюзга, напугали, понимаешь. Дома детишкам расскажу, вот посмеемся… И что эти совы посреди бела дня тут делают»…

Теперь сзади послышался громкий хруст ломающегося валежника, дальше всё происходило как в замедленной киносъёмке, будто время затормозило свой ход: Аркаша на ходу стал оборачиваться через левое плечо: тут не то чтобы любопытство сработало – вроде – «а что бы это значило?», а напротив – «этого не может быть», ибо валежник, как правило, сам по себе не ломается, только под кем-то крупным и увесистым. Боковым зрением увидел – от сосны, на ветке которой только что сидела взрослая сова, отделилась горилла! Да, первая мысль такая – огромная, почти трехметрового роста горилла! Чуть ли не Кинг-Конг! У Аркаши вновь случился, не знаю как назвать, тихий столбняк, что-ли; в висках застучало, закололо, сонливость какая-то странная напала, сердце начало выдавать невероятно мощные толчки, аж дыхание сбилось, на шее явственно ощущалось ритмичное биение – это жилка задёргалась. Но Аркаша уже успел развернуться, и так, с открытым ртом, и наблюдал за происходящим. Это гориллообразное существо с неимоверно длинными молочными железами и, судя по выражению морды лица, не на шутку рассерженное, подобрало с тропы двух вполне человеческого вида розовеньких младенцев, взяло их на руки, и в полной тишине скрылось в чаще. На всё про всё ушло секунд пять-семь, не более; несмотря на мощные габариты, передвигалась волосатая мамаша довольно шустро и легко.

Если сказать что Аркашу охватил панический ужас, значит, ничего не сказать; а если сказать столбняк, значит – соврать, это был какой-то паралич страха, ужаса…

Аркаша пришёл в себя только в городе, да и то – когда полностью очухался после недельного запоя. Вслед за тем стал бурно наводить справки – что бы всё это значило? Аркаша – человек разумный, психически вполне здоровый; конечно же, в данном случае ни о каком представителе потустороннего мира и речи быть не может. Разрыхлив завалы книг в библиотеках, выяснил – это мог быть только чучуна – снежный человек.

Гоминоиды обладают сильнейшим даром внушения, это ни для кого не секрет; он почувствовал опасность, увидел, что человек с ружьём заметил его детёнышей, и попросту внушил Аркаше, что он видит на тропе ночных птиц – совят. Гоминоиды – они, наверное, тоже не дураки, но увидев, что человек вооружён серьёзным оружием, с испугу и попутал: ночных птиц представил внушению вместо дневных; вряд ли снежный человек за себя переживал, больше – за детёнышей: конечно, гоминоиды знают людей, и из своих укрытий наблюдают за ними.

Аркаша же, в свою очередь, тоже почувствовал опасность: на свою беду он несколькими днями лесной жизни уже в полной мере был очищен от цивилизации, всеми фибрами души чувствовал тайгу и живность, и, в итоге, боковым зрением всё-таки смог увидеть чучуну. Но всё обошлось, все благополучно разошлись в разные стороны: чучуна с детишками в чащу леса, Аркаша в город. И из города Аркаша больше никогда не выходил в тайгу, разве что – только на морской курорт, или же в санаторий куда-нибудь…

Далее:

Коллекцию знаний пополняют вести от учителя из Ханты-Мансийского округа… После трудного пешего похода через дикие леса педагог Григорий Ишимцев оказался в смертельной опасности! Но опасность эта, как ни странно, исходит не от школьников… Здесь полностью его повествование…

Глава VII

Встреча с комполеном

Хумполен, комполен… Ханты и манси считают его хозяином лесов, болот, рек и озёр. Он незримо помогает заблудившемуся человеку или, наоборот, заставляет плутать в лесу, дарит охотникам удачу, а может и наказать за неуважение к природе. После встречи в лесу может поразить человека тяжёлой болезнью… Вспомним суеверие о том, что кровь чучуны, если только она попадала на одежду охотника, или нож чучуны, если его вздумал забрать якут, сводила и охотника и всю его семью с ума, и через несколько дней они помирали.

***

Дело было в середине октября 2003 года. В тот год речка, по которой мы постоянно ездили на моторе, пересохла. Воды в ней было местами по колено, кое-где виднелись отмели. Пришлось бросить моторные лодки у устья, а самим добираться на осиновках, – это лёгкая лодочка на одного человека, сработанная из жести с бортами из осины. Моя лодка была на озере, поэтому я шёл берегом. Идти через высокую высохшую траву крайне тяжело: ступи два-три шага и падаешь: ноги травой заплетаются. А тесть и его многолетний друг напарник продвигались по речке на лодке.