Текст книги "Тушеная свинина"

Глава 5

В декабре Цзяцзя стала реже посещать бар Лео, ей нужно было экономить. После тех нескольких раз, когда она все-таки туда приходила, она проводила ночь с Лео. Иногда он оставался и на день, но в основном уходил после завтрака. Каждый раз ее поглощала сильная тяга к его телу. Казалось, эту жажду не удастся утолить никогда.

С той самой ночи, когда она упала в темное море, ей не хотелось выходить из квартиры. В дни, когда Цзяцзя не встречалась с Лео, она обычно выпивала одна дома и бодрствовала до рассвета, ожидая, когда море появится вновь. Она не могла забыть глубокие воды и маленькую серебряную рыбку – может быть, та была как-то связана с человеком-рыбой? Цзяцзя думала, ей нужно остаться одной, чтобы снова увидеть его странный мир. Но даже когда Лео не было рядом, квартира не преображалась, и единственное, что Цзяцзя чувствовала под ногами, – это твердый паркет, который она некогда сама выбрала у итальянского поставщика. Она перепробовала все: надевала пижаму, в которой спала в ту ночь, клала на пол набросок человека-рыбы. Ничего не происходило. Она не могла думать ни о чем другом, оставалось только сидеть дома и ждать.

Она снова взялась за живопись. В рождественское утро, когда Лео готовил завтрак, она достала из кладовки несколько старых кистей и неиспользованные холсты.

– Счастливого Рождества, – сказал он, взял из ее рук холст и вручил взамен сверкающий серебристый пакет.

– О, спасибо. Не знала, что ты празднуешь Рождество…

Она не купила ему подарок. По правде говоря, она даже забыла, какое сегодня число, и планировала провести утро в Зоне искусств семьсот девяносто восемь[1]1
  Зона искусств 798 – арт-зона в северо-восточной части Пекина на территории полузаброшенного завода № 798.


[Закрыть], в галерее, где проработала несколько лет после окончания университета – и где впервые встретила Чэнь Хана, – чтобы попытаться найти какую-нибудь работу, которая помогла бы оплачивать счета.

– А я и не праздную, – ответил Лео. – Не люблю иностранные праздники. Но это хороший повод, чтобы сделать тебе подарок.

Она открыла пакет и увидала в нем фотоальбом под названием «Море». Вполне в соответствии с названием книга представляла собой собрание снимков парусников, плывущих среди высоких волн, одиноких маяков и бескрайних морских пейзажей, которые выглядели почти как картины маслом.

– Очень красиво, – сказала Цзяцзя, закрывая книгу и ставя на полку рядом с коллекцией фотоальбомов Чэнь Хана, потом подошла к Лео и взяла его за руку. – Как думаешь, не съездить ли нам в арт-зону семьсот девяносто восемь? – спросила она. – На выставку? Может, выпьем там кофе?

Выставки в Пекине редко бывали хорошими, но теперь, приняв от Лео подарок, она чувствовала себя обязанной отпраздновать Рождество вместе с ним. После завтрака Цзяцзя попыталась решить, что наденет. Нельзя было выглядеть неряшливо, однако и чересчур вызывающий наряд привлек бы слишком много внимания, чего не хотелось. В конце концов она остановилась на темно-синей водолазке и черных брюках, сшитых на заказ.

По дороге она стала беспокоиться из-за возможной встречи со знакомыми художниками – в частности потому, что отправилась на выставку с Лео. После смерти мужа она не была в галерее, и ей не хотелось тратить день на выслушивание соболезнований.

Цзяцзя познакомилась с Чэнь Ханом в первую же неделю работы там секретаршей. Однажды он зашел навестить хозяина и перед уходом оставил ей визитную карточку. В то время у нее было не так уж много друзей. Начальница была старше и к тому же замужем за братом соседки Цзяцзя по общежитию, а другие молодые сотрудницы встречались с парнями их возраста, в основном из богемной среды. Как только она стала встречаться с Чэнь Ханом, окружение отвернулось от нее, словно она относилась к другой категории женщин: практичных, чуждых романтики. Цзяцзя никогда всерьез не возражала против такого взгляда и не считала свое поведение постыдным, но возвращение в галерею под руку с мужчиной своего возраста лишь подтвердило бы, что коллеги все правильно о ней думали.

Они бы решили, что Цзяцзя поняла то, что они знали все время, лишь после смерти мужа. Для нее это было бы еще унизительнее. Поэтому она повела Лео в другое место.

Они отправились в Центр современного искусства в Чаояне[2]2
  Один из дорогих и наиболее быстро развивающихся районов Пекина.


[Закрыть], в крупную галерею, которая в последнее время, похоже, стала очень популярна. У входа толпились молодые пары и родители с детьми, жаждущие воспитать у отпрысков художественный вкус. Снаружи висел большой плакат: фото мужчины средних лет, пишущего тушью на бумаге. Если бы не кисть в руке, никто бы не догадался, что это художник: в белой рубашке, коричневом пиджаке, коротко стриженный, он скорее походил на бизнесмена или политика.

В галерее было оживленно и многолюдно. Люди вереницей двигались вдоль стен от картины к картине, как студенты в очереди в столовой. Картины были в основном одинаковые, их композиции различались совсем мало. На каждой были изображены женщина и несколько животных. Иногда женщина смотрела направо, а иногда, так же бесстрастно, налево. Коровы же, овцы, птицы и кролики на картинах всегда смотрели прямо на зрителя.

Остаток дня после выставки Цзяцзя и Лео наводили в баре порядок. Они почти не разговаривали, и когда Лео что-то говорил о выставке и восхищался тем, как та была прекрасна, Цзяцзя в основном не соглашалась. Когда открылся бар, она сказала, что устала, и пошла домой одна. Они совсем забыли про кофе.

Вернувшись домой, Цзяцзя положила рисунок человека-рыбы рядом с чистым холстом и принялась изучать. Она хотела его нарисовать. Ей пришло в голову, что использование наброска Чэнь Хана для ее произведения может помочь в разгадке роли человека-рыбы в тибетском сне мужа. Она часто проделывала нечто подобное, когда ей было трудно понять какую-нибудь картину, – воспроизводила ее на собственном холсте и через это осознавала, что та для нее значит.

Набросок казался достаточно простым для копирования. В конце концов, замысловатым было только лицо, тело мог нарисовать и ребенок. Карандашом Цзяцзя набросала на холсте контуры человека-рыбы. Свет шел из верхнего левого угла, так что она, недолго думая, затенила часть холста справа, а потом отступила и задумалась над пропорциями. Ей казалось, треть изображения должна была приходиться на голову, а две трети на тело. К тому же предстояло решить, какого цвета будет ее человек-рыба, и в этом рисунок Чэнь Хана не помогал. Вспомнилась серебряная рыбка из морской глубины. Хорошее начало, подумалось ей. Следом нужно было смешать краску для фона. Она начала с ярко-синего, напомнившего о мелководье океана в солнечный день. Как всегда, цвет ей не понравился, показался искусственным, как пищевой краситель. Она отложила кисть и представила себе прозрачное голубое море, постоянно меняющее оттенок, волны, колышущиеся мягкими тихими полосами. Цзяцзя выдавила на палитру немного желтого и аккуратно нанесла мазки вокруг рыбочеловека. Потом, окунув маленькую кисточку в серебряную краску и смешав ее с серой, а также добавив приглушенного темно-зеленого, написала тело. Ей хотелось, чтобы ее рыбочеловек был похож на грубый и незавершенный рисунок Чэнь Хана, поэтому она не довела работу до конца и не стала добавлять слишком много деталей.

Цзяцзя никак не удавалось написать лицо. Эта часть полотна словно отвергала ее, и в сознании исчезли все относящиеся к ней краски. Всякий раз, когда Цзяцзя смотрела на пустое лицо человека-рыбы, ей казалось, что она разучилась рисовать. Она не знала, куда девать глаза, какого цвета должны быть губы, сколько места должен занимать нос. Конечно, можно было отмерить пропорции по эскизу Чэнь Хана и перенести их на холст, но ей никогда не нравилось так работать. Несмотря на то что она копировала уже существующий рисунок, у нее все равно должна была получиться собственная картина.

Несколько следующих дней Цзяцзя работала над избранной темой. Она достала шесть холстов и написала разные версии человека-рыбы. Иногда начинала с тела, иногда с головы. Но всякий раз, когда она направляла кисть к пустому овалу, где должно было появиться лицо, разум затуманивался, и она не могла вспомнить его черты.

Только по ночам, когда она лежала в постели, лицо наконец появлялось перед ней, четкое и ясное. Она вскакивала, подходила к холсту, брала кисть, и образ снова улетучивался. Как-то раз ее взгляд упал на альбом, подаренный Лео. Она тут же вспомнила, что он полон пейзажными фотографиями. Ах если бы ей его подарили, когда она только начинала писать маслом! Но сейчас это было не то, что нужно. Ей требовалось лицо.

Только через две недели после выставки, холодным январским вечером Цзяцзя наконец оторвалась от картин и снова зашла в бар Лео.

– Я пытался до тебя дозвониться, – сказал Лео, наблюдавший, как Цзяцзя садится на обычное место. – Как поживаешь?

– А, у меня все хорошо. Я уезжала на несколько дней, – солгала она.

Интересно, почему люди спрашивают друг друга, как у них идут дела, спросила себя Цзяцзя. «Как поживаешь?» – вот вопрос, на который в большинстве случаев не дают правдивый ответ. Цзяцзя не могла сказать Лео, что ей плохо, совсем плохо, и она почувствовала себя ужасно одинокой, когда он задал этот тривиальный вопрос, словно вручил маленький камешек, наступив на который она могла перешагнуть через глубокую бурную реку.

Она знала, что теперь Лео мог понять, хочет ли она с ним говорить. Бывали случаи, когда она предпочитала, чтобы с ней обращались как с обычной посетительницей. Встречала Лео улыбкой, садилась, делала заказ, заканчивала нехитрый разговор простым «спасибо» и принималась читать книгу. В такие моменты она никогда не бывала невежливой, но, если в баре оказывались только они вдвоем, в ее поведении чувствовалась легкая неуверенность. Сегодня, однако, дело обстояло иначе. Сегодня она не хотела сидеть одна.

– Чего ты хочешь выпить? – спросил Лео.

– Может, чего-нибудь нового и крепкого? – предположила она. – Книга, которую ты мне подарил, просто замечательная, рассматривая ее, я многому научилась. А еще я откопала кое-какие свои старые материалы и попыталась нарисовать рыбу.

– Рыбу?

– Ну, не совсем. Это человек-рыба.

Она сделала небольшое ударение на слове «человек».

Он поднял глаза от лаймов и посмотрел на нее.

– Муж оставил мне рисунок, – объяснила Цзяцзя. – Рисунок человека-рыбы. Голова человека с телом, напоминающим рыбье. Ну, знаешь, с чешуей и плавниками. С тех пор как рисунок перешел мне, у меня появилось чувство, будто мне нужно узнать о нем больше. Лицо довольно странное. В следующий раз могу тебе показать. Во всяком случае, сейчас я его пишу. Я не думала, что его будет так трудно воссоздать.

Она ссутулилась и положила локти на стойку.

– Что значит «странное лицо»? – спросил Лео.

– Я имею в виду, что изучала рисунок, но всякий раз, когда я поворачиваюсь к холсту и пытаюсь нарисовать лицо, в голове становится пусто, и я не могу вспомнить, как оно выглядит. Как будто рыбочеловек не хочет, чтобы я его писала. Странно, правда? С тобой такое случается, когда ты делаешь коктейли?

– Я не совсем в этом уверен. Но у меня действительно иногда заканчиваются идеи, – нерешительно произнес Лео. – Писать маслом совсем не то же, что смешивать напитки.

Цзяцзя покачала головой.

– Ты совершенно прав. Это не то же самое, – согласилась она. – Я точно знаю, как человек-рыба должен выглядеть, но не могу его нарисовать. Как будто лицо существует только в моем воображении и постоянно меняется.

– Как ты думаешь, почему он нарисовал человека-рыбу?

Цзяцзя ожидала этого вопроса от Лео и начала отвечать, не дожидаясь конца вопроса:

– Чэнь Хан сказал, что этот рыбочеловек однажды ему приснился. Сам сон был очень странным. Он не помнил почти ничего, но как он мог нарисовать человека-рыбу, не вспомнив большую часть сна?

– Итак, ты знаешь, что хочешь написать, но не можешь этого сделать. Твой муж не помнил сна, но сумел нарисовать человека-рыбу в деталях.

Цзяцзя медленно кивнула.

– Мне бы очень хотелось когда-нибудь увидеть этот набросок, – сказал Лео. – И, конечно, твою картину, когда ты добьешься успеха.

В ту ночь Лео остался с Цзяцзя. Но она держала дверь в кабинет закрытой и не показывала картины. Она еще не была готова. К тому же она спрятала от Лео рисунок Чэнь Хана. Набросок казался ей чем-то слишком интимным – возможно, единственным, в чем Чэнь Хан остался с ней честен. Она не могла объяснить почему, но знала, что Чэнь Хан хотел бы скрыть его от других.

Следующим ранним утром неожиданно нагрянула тетя. Цзяцзя чистила зубы, и дверь ей открыл Лео. Тетя была стройной, высокой и выглядела так молодо, что Лео позже признался, будто принял ее за одну из подруг Цзяцзя.

– О! Очень приятно с вами познакомиться. Я тетя этой малышки. Она росла у меня на руках, – услышала Цзяцзя голос тети и увидела из ванной, как в спальню из-за двери просунулась ее голова. – Мне не следовало приходить так рано. Я хотела поговорить с Цзяцзя. Ага! Цзяцзя переделала эту картину. Красиво, верно?

– Она прекрасно разбирается в искусстве, – отметил Лео.

– Моя племянница написала картину два, может, три года назад, – сообщила тетя. – Она никогда не бывает довольна своей работой.

– Тетя, почему ты не позвонила? – Цзяцзя поспешно вышла из спальни, смущенная тем, что ее застали в квартире Чэнь Хана с другим мужчиной. Она старалась не смотреть на Лео. – Вы с мужем опять провели ночь в отеле?

– На этот раз нет. – На лице тети отразились легкая тревога и нерешительность. – Проект, о котором я тебе говорила, не прошел.

Цзяцзя уже была готова задать следующий вопрос, но тут Лео извинился и сказал, что ему пора уходить. Он взял пальто и бумажник (женщины молча ждали, когда он уйдет) и удалился, закрыв за собой дверь.

– Но, кажется, ты сказала… – продолжила разговор Цзяцзя.

– Кто был этот мальчик? – с усмешкой перебила ее тетя и села.

– Тетушка, не думай, что мне легко жить без мужа.

– Но тебе придется. Чэнь Хан не был к тебе добр, – вздохнула тетя. – Знаешь, я виню себя. Когда ты росла, я должна была тебе объяснить, как важно любить смело. Мне не следовало говорить тебе, что ты слишком молода, чтобы встречаться с тем парнем… как там его звали?

– Того парня из средней школы? Пожалуйста, не жди, что я вспомню!

Обе рассмеялись.

– Иногда, – продолжила тетя, – мы ничего не просим от жизни, потому что не хотим оказаться сломленными. Но именно так мы отгоняем от себя то, что нам дорого. Пожалуй, тебе бы не помешало быть больше похожей на мать. Нет, нет, не возражай. Она была сломлена, да, но всегда знала, чего хочет.

В воспоминаниях Цзяцзя мать в последние годы своей жизни всегда была окружена ореолом печали. Цзяцзя понимала: когда отец влюбился в другую женщину, жизнь матери разбилась вдребезги, будто старинный фарфор. Не зная, как изгнать из себя эту боль, Цзяцзя пришла к выводу: любовь – слишком хрупкое основание для отношений. Должно существовать еще что-то, какая-то более рациональная причина для союза двоих, пятачок твердой почвы, на которую можно встать, когда остальное разрушится. Но кому теперь есть дело до ее мнения? Сейчас, когда Чэнь Хана не стало, разве не рухнула ее земля, не сломалась ее жизнь?

– Привыкаешь обходиться без мужа? – спросила тетя и начала рыться в сумочке.

– Все не так уж плохо.

– А, вот она! Ли Чан нашел тебе работу, – сообщила тетя, вынимая визитную карточку и кладя ее на стол. – У него есть знакомая. Она хочет, чтобы кто-нибудь нарисовал у нее на стене Будду.

Цзяцзя подумала, что существуют профессионалы, специализирующиеся на буддийской живописи. И приемлемо ли вообще для нерелигиозного человека изображать божество?

– Тетушка, я в жизни не занималась настенной живописью. Если ей нужна фреска, чтобы украсить дом, я могу найти…

– Я уверена, ты сможешь произвести на нее впечатление. – Тетя указала на картину с лошадью. – Посмотри, как хорошо получилось!

Цзяцзя взяла карточку и принялась внимательно ее изучать. Эта женщина, похоже, была редактором комедийных фильмов и работала в кинокомпании, название которой ни о чем не говорило. Что за странная профессия, подумала Цзяцзя, и зачем нужно редактировать комедии? На карточке были указаны номер мобильного телефона и адрес электронной почты. Цзяцзя пообещала, что попытается связаться с предполагаемой клиенткой. Видимо, удовлетворенная обещанием, тетя встала и, пританцовывая, вышла за дверь, помахав на прощание рукой.

Редактор комедий по имени Вань Лянь или госпожа Вань, как про себя называла ее Цзяцзя, жила со своей семьей в двухуровневой квартире в районе Яюньцунь, в стороне от центра. В следующую среду Цзяцзя ее навестила: дома оказались только госпожа Вань и ее горничная, занятая переноской бутылок импортного пива из коробки в холодильник.

– Мой муж на работе, – сообщила госпожа Вань.

Госпожа Вань была на несколько лет старше Цзяцзя. По фотографиям на книжной полке Цзяцзя поняла, что у нее двое детей: мальчик и девочка. Хозяйка квартиры была невероятно маленькой и костлявой, что делало ее голову с короткой стрижкой огромной и круглой, вроде пупса из тех, что водители держат в машинах. Тело казалось таким хрупким, что Цзяцзя удивилась, как ей удалось родить двоих детей, на первый взгляд, нормальных размеров. Когда хозяйка дома несла большой железный чайник с кипятком из кухни в гостиную, Цзяцзя внимательно за ней наблюдала, опасаясь, что Вань Лянь может надломиться под его весом.

– Вот, посмотрите… – Госпожа Вань поставила чайник на стол, плюхнулась на диван и указала на пустую белую стену в прихожей. – Я подумываю нарисовать на этой стене танку[3]3
  Танка (тхангка, кутханг) – в тибетском изобразительном искусстве изображение, преимущественно религиозного характера, выполненное клеевыми красками или отпечатанное на шелке или хлопчатобумажной ткани, предварительно загрунтованной смесью из мела и животного клея.


[Закрыть].

– У меня нет никакого опыта живописи по шелку.

– О нет, только не шелк! Я хочу, чтобы картина была написана прямо на стене. Думаю, так будет лучше, не так ли?

Цзяцзя хотела объяснить, что танки обычно рисуют или вышивают на шелке. Когда она была маленькой, ее мать получила танку в подарок от одного тибетского монаха. Цзяцзя тщательно изучала ее каждый день после школы, поэтому хорошо понимала, что создание подобных произведений – невероятно сложное ремесло и, чтобы им овладеть, требуется много лет учиться. Но госпожу Вань не волновало, что скажет Цзяцзя, она продолжала настаивать, что, по ее мнению, картина на стене получится красивее.

– Госпожа Вань, могу я спросить: вы буддистка?

– Я верю в карму, – ответила та. – Ну, что вы думаете? Согласны мне помочь?

Цзяцзя согласилась и пообещала стараться изо всех сил. Если получится не слишком хорошо, она не возьмет с госпожи Вань денег. Госпожа Вань, казалось, была довольна сделкой, и, в конце концов, они договорились о цене в двадцать тысяч юаней.

Цзяцзя работала в доме госпожи Вань пять дней в неделю. Госпожа Вань настояла, чтобы она каждый раз оставалась на ужин. Дети возвращались из школы и присоединялись к ним, но с мужем госпожи Вань Цзяцзя познакомилась только через две недели после появления в доме – к этому времени она уже начала думать, что этот человек либо каждый вечер возвращается домой очень поздно, либо не возвращается вообще. Однажды днем он открыл входную дверь и, казалось, поразился, увидев Цзяцзя, стоявшую у незавершенной картины. У него росла длинная борода, а длинные седые волосы были собраны в хвост на затылке. Они обменялись несколькими словами, и Цзяцзя узнала, что он владеет небольшим заведением, где исполняется джаз.

– Я знаю это место, – сказала Цзяцзя. – Ходила туда сразу после открытия. Я тогда как раз начала учиться живописи.

– Рад слышать, – произнес он тихим скрипучим голосом. – А что вы тут рисуете?

– Ваша жена попросила меня нарисовать здесь Шакьямуни.

Казалось, муж госпожи Вань понятия не имел, что происходит в его доме. Цзяцзя указала на место над карандашным контуром лотоса посреди стены.

– Это гораздо сложнее, чем мне сначала показалось. Хочу сделать работу хорошо.

– Замечательно. Не стану вас больше беспокоить.

Так закончился их единственный разговор. В тот день она ушла пораньше, чтобы хозяева могли провести время вместе. Никто не намекал, что пора уходить, пара, казалось, не возражала против ее присутствия, но Цзяцзя больше не хотелось рисовать. Вместо этого она поймала себя на том, что ноги несут ее в бар Лео.

– Сомневаюсь я насчет этой работы, – сказала Цзяцзя Лео, наблюдавшему, как она садится на табурет. – У меня почти нет времени заниматься собственной картиной.

Лео взял стакан и налил ей воды. Похоже, Цзяцзя решила всегда ходить с распущенными волосами. Она казалась уставшей, хотя и помолодевшей. Возможно, из-за того, как она была одета – синие джинсы, черный свитер, белые кроссовки. Еще и холщовая сумка с карандашами, красками и кистями. Ее макияж немного смазался, но Лео находил, что так ей даже идет. Она стала еще красивее. Может быть, даже еще откровеннее.

– У меня ничего не получится, – уверяла Цзяцзя. – Откуда нам знать, как выглядит Будда? И вдруг у его лотоса должно быть, скажем, шесть лепестков вместо пяти? Тогда я все испорчу.

– Я думал, буддийские настенные росписи бывают только в пещерах и храмах, – заметил Лео. – Эта женщина, наверное, искренне верующая.

– А знаешь, что вчера было? – Цзяцзя отодвинула маленькую тарелку с оливками и наклонилась к Лео, перегнувшись через стойку. – Когда госпожа Вань рассматривала набросок, она сказала: «Я молюсь перед этой стеной каждый вечер. Я делаю так с самого первого дня, как вы начали работать над картиной. Я не могу остановиться». Потом она сказала, что для нее это единственный способ почувствовать себя в безопасности. Каждый вечер эта женщина молится перед моей картиной, чтобы чувствовать себя в безопасности… а я даже не знаю, что делаю.

– Посмотри на этого парня. – Лео указал в окно на охранника в форме, сидевшего у входа на автостоянку. – Как ты думаешь, он знает, что делает?

Пареньку было не больше восемнадцати. Казалось, его и вправду как следует не научили охранять парковку. Каждому водителю он отдавал левой рукой салют и всякий раз, когда мимо проезжала дорогая модель, слегка приоткрывал рот.

– Не смеши меня, это не одно и то же, – рассмеялась Цзяцзя.

Слегка выступающие зубы делали ее очаровательной.

– Ну, а еще я иногда не знаю, какой коктейль смешиваю.

– Правда?

Лео приложил указательный палец к губам, показывая, что это секрет, которым нельзя делиться с другими посетителями.

– Какие у тебя планы на китайский Новый год? – спросил он, начиная вырезать ножом ледяной шар. – Хочешь поехать со мной к моим родителям?

Лицо Цзяцзя застыло.

– Мне надо посоветоваться с моими родными, – проговорила она, отводя глаза. – Подожди минутку.

Сделав вид, что звонит по телефону, Цзяцзя вышла из бара и посмотрела на стоянку. Охранник играл во что-то в телефоне, и тут у барьера остановился красный «Порше Панамера». Машина засигналила, напугав паренька; охранник подошел с нервным вопросительным выражением на лице и что-то произнес. То, что сказал паренек, похоже, рассердило водителя, он тронулся с места и медленно поехал к барьеру. Охранник запаниковал и хлопнул ладонью по дверце машины.

– Ты, чертов идиот! – услышала Цзяцзя вопль, донесшийся из «Порше».

Цзяцзя зашла за угол и, оказавшись в безмолвной тени, позволила себе безумную мысль о новой жизни с Лео: она могла бы научиться любви к нему, подумала она, – пусть не любви, похожей на бурное море, о которой пишут в романах, но спокойному чувству, напоминающему безмятежное озеро. Она похоронит Чэня, оставит его в прошлом, продаст квартиру, забудет о человеке-рыбе, порвет рисунок. Неужели она действительно сможет так жить? Нет. Скорее всего, нет. В ее отношениях с Лео всегда оставалось что-то незавершенное. Чем теснее они сжимали друг друга в объятиях, тем крепче тело Цзяцзя держало в плену ее сердце, не способное коснуться сердца Лео. И все же она хотела освободиться от Чэнь Хана и зажить другой жизнью.

Когда Цзяцзя вернулась в бар, красный «Порше» уже исчез, а паренек сидел на стуле, убрав телефон и поворачивая голову вслед каждой проезжавшей мимо машине.

В конце концов, еще до закрытия бара Цзяцзя приняла приглашение Лео.