Текст книги "Ты не одна. Дневник мамы недоношенного ребёнка"

Можно также вспомнить про то, что грудное молоко содержит лейкоциты, разрушающие патогенные микроорганизмы. Больше всего лейкоцитов и антител в молозиве – молоке, которое образуется в последние дни беременности и в первые 4–5 дней после рождения ребёнка.

Много написано о пользе грудного молока. Если у мамы есть силы, обязательно надо стараться сохранить его для своего малыша.

Оптимально для ребёнка находиться на грудном вскармливании до двух лет, если это позволяет здоровье матери.

Как сохранить молоко вдали от ребёнка?

Недоношенные дети нуждаются в грудном молоке как никто. Потому что они более уязвимы по сравнению с доношенными детьми.

Но как сохранить молоко мамам вдали от ребёнка, пока его выхаживают в больнице?

1. Нужно собрать волю в кулак, хоть это и сложно.

2. Сцеживайтесь раз в 2–3 часа. Даже ночью (ставьте будильник).

3. Для сцеживания пользуйтесь молокоотсосом и ручной техникой. Показать, как это делать, может в роддоме акушерка или специалист по ГВ (грудному вскармливанию)

4. Всё чаще разрешают приносить сцеженное молоко в реанимацию ребёнку. Делайте это.

5. Помните, даже если вы сцеживаете всего 20 мл в сутки, при воссоединении с ребёнком молоко приидёт.

6. Даже если вы выпили таблетки, подавляющие лактацию (достинекс, бромкрептин), сохранить лактацию ВОЗМОЖНО!

6. Самое главное – продержаться таким образом до возвращения ребёнка к вам.

7. Рекомендую вызвать консультанта по ГВ на дом, когда ребёнка выпишут.

8. Все вопросы можно задать по горячей линии поддержке ГВ.

Я кормила своих старших детей до двух лет. Аню (рождённую на 29 неделе), которой сейчас 1,8, кормлю до сих пор.

24 декабря

Мои дети совсем заброшены. Хорошо ещё, что Лиза ходит в детский сад и на кружки, она не так замечает мою занятость. Ваня же играет сам по себе, уже привык, что мама занята постоянно.

Я не бросила свою работу, и поэтому у меня минимум по два ученика в день, а это три часа работы, иногда с выездом. Несмотря на то, что я люблю свою работу, она забирает у меня силы и время. Если я езжу в больницу, то ученики не отменяются, а сдвигаются по времени, и бывает, что я заканчиваю работать довольно поздно, около девяти часов вечера. Однако же, чем больше я занята, тем меньше времени на мысли о плохом.

В выходные к Анне ездил Андрей. Заведующая говорила, что скорее всего Анну переведут в отделение патологии недоношенных в понедельник, но врачи этому не верят.

Кормят её интересно: пишут одно, а на деле, врач проговорилась, по-другому. Например, написано по 8 мл 8 раз, а дают по 5 мл.

Сегодня должны были давать 10 мл. А давали около 8 мл. Я очень удивилась, но оставила это без комментариев.

Андрей спросил про пелёнки на кювезах. Должно быть, они имели назначение защищать от света. На самом же деле они были совсем тонкие, неполностью покрывали кювез, в связи с чем напрашивался вывод, что эти пелёнки для галочки. Конечно, персоналу удобнее так следить за детками, всё на виду.

Я, начитавшись интернета, помнила, что ребёнок должен выхаживаться в условиях, максимально приближенных к внутриутробным: должно быть тепло, темно, тихо. Свет же может повлечь развитие ретинопатии недоношенных, которая в свою очередь приводит к полной слепоте.

Мнения этого, впрочем, придерживались не все врачи. Но мне было достаточно того, что хоть кто-то считает свет фактором риска. Я уговорила мужа поговорить с врачом насчет покупки светонепроницаемого чехла на кювез, такие мы видели в роддоме.

Оказалось, что врачи здесь считают, что свет не влияет на развитие ребёнка. А на появление ретинопатии влияет кислород. И поскольку нас должны были через пару дней перевести в другое отделение, то предложено было разговаривать о чехлах уже там.

В это время у меня опять началось кровотечение, подобное предыдущим послеродовым. Всё постепенно разрешилось само собой: отлежалась, попринимала лекарства, и кровотечение остановилось.

25 декабря

Воскресенье.

Дежурная врач говорит, что вряд ли Анну завтра переведут в другое отделение – слишком большая зависимость от кислорода.

26 декабря

24 сутки жизни.

Вес 1393 г.

Из выписки (в скобках мои примечания):

• «Девочка переведена в ОПН (отделение патологии недоношенных).

• Состояние ребёнка тяжёлое, обусловлено ДН 2 ст. (дыхательная недостаточность 2 степени) на фоне пневмонии, выраженными микроциркуляторными нарушениями, токсикозом, неврологической симптоматикой в виде мышечной гипотонии, гипорефлексии на фоне гипоксически-ишемического поражения ЦНС, недоношенности. ВПС (врождённый порок сердца): клапанный стеноз ЛА (лёгочной артерии), дисплазия клапана Ао (аорты), состояние после клипирования ФАП (функционирующий артериальный проток), дисбиоз кишечника (из кала выделена E.coli L+, Klebs. Pneumonia).

Лечение

• Охранительный режим + кювез, дополнительно 02 (кислородная) маска. Мониторинг Sat 02 (сатурации – насыщение кислородом), Ps (пульса). ИТ (интенсивная терапия) с целью улучшения микроциркуляции, обменных процессов, дезинтоксикации. Кормление с 10 мл до 30 мл*8 раз преНАН/гр. молоко.

• А/б (антибиотико-) терапия: Эфипим, линезолид по 05.01.17. Сульперазон 5 дней (до 11.01.16). Микамин 7 дней, далее флюконазол. Метронидазол 7 дней.

• Бифидумбактерии, элькар, витамин Дз, клебсиеллёзный, поливалентный фаг. Верошпирон. Фолиевая кислота, мультитабс, витамин Е. Мальтофер с 15.01.17.

• Игналяция с буденитом. Капли в глаза дексаметазон, эмоксипин, этамзилат натрия в/м (внутримышечно). Виферон.

• Невролог 26.12 Гипоксически-геморрагическое поражение ЦНС (центральной нервной системы). ВЖК 1 степени (СЭГ слева). Синдром мышечной гипотонии. Недоношенность».

В тот день ездил к малышке Андрей. Заведующая реанимацией сказала, что наступило время сделать шаг вперёд. И раз мы его можем сделать, надо не упускать момент. «К тому же среда в реанимации очень агрессивная, что не может благоприятно отражаться на ребёнке».

Чтобы посещать Анну, муж договорился на работе с начальником, что будет ездить через день в больницу. Посещения частично попадают на время обеда, поэтому если муж не успевает вернуться вовремя на работу, он задерживается подольше в офисе. К сожалению, обедать при этом у него не получается.

Наша бабушка (мама Андрея) отвозит каждый день молоко малышке. Работает она через день. Когда у неё выходные дни, всё просто. Когда же рабочие, её начальник отпускает без отработки в обеденное время. При этом она едет из Москвы в Подмосковье 50 минут в одну сторону, забирает сцеженное молоко и везёт его в Москву, в больницу. После этого она возвращается на работу.

Было бы прекрасно, если бы у меня набиралось хотя бы 50 миллилитров к утру, и Андрей мог бы брать молоко с собой на работу, но нет. Несмотря на то, что я сцеживаюсь очень часто, за полные сутки получается около 30–40 миллилитров. К утру у меня и того меньше, около 20. Самый большой рекорд за всё время посещения больницы был около 50 миллилитров, но к такой цифре я приблизилась только ближе к концу нашего пребывания в ОПН.

Я поняла, что для того, чтобы лактация сохранилась или, что ещё сложнее, возобновилась, необходим титанический труд не только матери, но и родственников. Их поддержка в такие моменты просто жизненно необходима, без неё матери не справиться.

Отделение патологии недоношенных (ОПН) располагалось в том же корпусе, что и реанимация, только на втором этаже. Это очень удобно: если состояние ребёнка ухудшилось, его просто поднимают на четвертый этаж (в реанимацию).

В этом отделении были свои правила.

Первое правило касалось карантина. Посещения были запрещены. То есть попасть к ребёнку ни на пять минут, ни даже на минутку нельзя. Родители не могли вообще видеть своих детей до окончания карантина. После реанимации это казалось явным притеснением.

Но – правило есть правило, и Андрей в тот день ребёнка не увидел.

Для сцеженного молока в этом отделении выдавали стерилизованные бутылки. (В реанимацию мы приносили его в одноразовых пластиковых пакетах). Это были стеклянные, довольно высокие бутылки, которые помещались в бумажные непрозрачные пакеты. Благодаря им легко было сохранить в тайне от любопытных глаз количество молока, которое вы приносите, и избежать лишних разговоров. На этом пакете следовало писать фамилию и палату, в которой лежал ребёнок.

За каждой палатой был закреплён врач. Как правило, с 12.00 до 13.00 врачи выходили к родителям и рассказывали о состоянии ребёнка. Строго определённого времени не было. Как вы догадываетесь, работы у врачей в таком отделении очень много, поэтому врачи выходили в разное время. Понятно, что почти все родители приходили к 12.00 и ждали. Почти – это потому, что кто-то уже понял, что их врач никогда не торопится и можно смело приходить к часу, чтобы не терять время впустую.

Кто-то из врачей разговаривал с родителями в комнатке, теоретически предназначенной как раз для этого. Теоретически – потому что так делали не все врачи, а только половина. Другая половина, к которой относилась и наша врач, передавала сведения о состоянии ребёнка прямо в коридоре, где сидели родители. При этом ваш разговор с врачом слышали все родители, что было совсем неприятно по вполне понятным причинам. Ведь не рассказываете же вы о своих болезнях всем вокруг. Зато каждый знал, у кого какая проблема с ребёнком.

Когда Андрей вернулся домой, он рассказал о своём впечатлении от посещения:

– Врач пожилая, закалки советских времён. Расстроилась она сильно, что ей такого тяжёлого ребёнка перевели. Не знает, справится или нет, говорит, что слишком сильно от кислорода зависит девочка. И знаешь, она со мной вообще неохотно разговаривала. Я что-то спрашиваю у неё, – реакция крайне негативная, как будто я у неё в долг прошу.

– А что она сказала по поводу ретинопатии – закрывать будут ребёнка от света? – мне всё время казалось, что мы можем на что-то повлиять.

– Нет, что ты! Отмахнулась, сказала, что необязательно защищать от света, что ретинопатия не из-за этого возникает.

После этого я стала расспрашивать мужа о ещё каких-то важных вопросах по состоянию малышки и как зовут врача, на что он быстро перебил меня:

– Я ж сказал тебе, не хотела она разговаривать. Вот сама завтра её увидишь и поймешь, что это за человек.

«Вот тебе и раз», – подумала я. – «Так спокойно было, когда ребёнок в реанимации был. Казалось бы, раз в реанимации, значит, состояние стабильно тяжёлое. Теперь наступило улучшение. Ведь оно наступило, раз перевели из реанимации на следующий этап выхаживания? А места себе не находишь из-за переживаний. И ребёнок-то оказывается тяжёлый, раньше мы и не слышали об этом».

Мысленно я ещё раз поблагодарила Марию Александровну за то, что ей так удалось выстроить отношения с нами. По-моему, отношения пациент – врач неизбежно «вертикальные». Мне, к сожалению, редко удаётся выстроить хорошие отношения с врачами. Я – пациент, который не доверяет врачам. Я постоянно обращаюсь с большим количеством вопросов, ставлю под сомнения решения врачей, могу идти против них. И я очень хорошо знаю, что врачи бывают разные, впрочем, как и все люди.

По описанию Андрея врач-неонатолог, с которой нам предстояло долгое общение, имела непростой характер, но была хорошим и очень опытным профессионалом.

Наши старшие дети частенько вырывают меня из омута внутренних переживаний. Сегодня у Лизы новогодний утренник. Настроение у меня было, мягко говоря, не праздничное. Мне совсем не хотелось идти, но надо. Ребёнок ждёт, что придёт именно мама.

С одной стороны, я постоянно переживаю, выживет ли Анна. С другой – играет музыка, и детки поют и танцуют:

 
«Кто в избушечке живёт?
Песню громкую поёт?
Там Ба-буш-ка Яга – костяная нога!
Бабка-Ёжка, выгляни в окошко!
Бабка-Ёжка, выгляни в окошко!
Не боимся мы тебя, тру-ля-ля!»
 

С каждой потерей в моей жизни мне всё труднее радоваться. Такое впечатление, что праздник жизни не для меня. Дети это чувствуют, от этого никуда не денешься. Я сидела на празднике, а думала о другом. Моя доченька, как обычно, – одна из самых спокойных детей в группе. Она не будет закатывать истерик, если мама не поучаствует ни в одном конкурсе, поэтому я была просто наблюдателем.

27 декабря

Моя мама приехала к нам в гости на время зимних каникул в школе. (Она – учитель математики). Дети радуются, нам тоже проще.

Решили, что Лиза не будет ходить на подготовку к школе и в детский сад. Сегодня подписала заявление в школе об отчислении из группы. Учитель немного расстроилась.

Андрей сходил в детский сад и подписал там заявление. Заведующая спрашивает: «Вы уверены?» Андрей засмеялся.

– И тут она посмотрела на меня, как ты иногда на меня смотришь, когда недовольна, – рассказывает он мне.

– А ты что сказал? – спрашиваю я.

– Ответил, что, конечно, уверен.

Это всё мы делаем ради Анютки, чтобы дети не таскали заразу домой и не заражали малышку. Я уверена на все сто процентов в правильности своих действий, а также в том, что, поступи мы по-другому, нас ждали бы очень тяжёлые болезни в первый год жизни новорождённой (как минимум: отит, ветрянка, ротавирус, ОРВИ с высокой температурой).

Мне значительно лучше. Выделений меньше, уже не страшно, что в обморок упаду. Поэтому в тот день я решилась поехать в больницу сама.

Приехала я, отдала сцеженное молоко и стала искать людей, у которых дети так же, как и у меня, лежат в первой палате. Пока искала, нашла маму, которая договаривалась с врачом о посещении ребёнка. «Интересно, как ей удалось добиться разрешения посещать ребёнка, ведь карантин», – размышляла я. Оказалось, всё просто: она сделала ещё при беременности прививку от гриппа. Если у мамы есть справка об этом, то заведующий разрешает ей навещать ребёнка.

Конечно, прививку от гриппа я не делала. А теперь пойти и сделать её я побаивалась. Во-первых, это было бессмысленно с медицинской точки зрения. Ведь пока прививка начнёт действовать, эпидемия уже пройдёт. Во-вторых, анализы крови у меня только-только пришли в норму. Прививка – это новый удар по иммунитету, который и так на нуле.

Разумно было или вовсе не делать прививку или отложить её до лучших времен. Что я и решила сделать.

Найти людей, которые ждали врача из палаты номер один, было нетрудно. В основном, только они и сидели в коридоре. Все остальные родители уже общались с врачами в кабинете.

Первым делом я спросила их: «Как врач? Нравится?» Мамы тут сделали многозначительную паузу и ответили:

– С родителями не церемонится. Наверное, это потому, что она пожилая. Рассказывает всё быстро, как есть.

– А когда она обычно выходит к родителям? – спросила я, надеясь в будущем не тратить час на ожидание.

– Ближе к часу, – это означало, что в этот раз час мне придётся подождать.

– Она вообще обычно не торопится выходить.

Я задела явно больную тему, и одна из мам начала мне подробно рассказывать, как врач относится к родителям. Чем больше я слушала, тем больше понимала, что и мне, и врачу будет тяжело общаться друг с другом.

– У меня ребёнок с пороком развития. Так она мне вообще сказала: зачем вам такой ребёнок? Тяжело будет такого растить.

– Всем детям нужны родители. Не слушайте её, она просто не понимает, о чём говорит, – попыталась я поддержать человека. Я не впервые слышу о советах такого рода от медицинских работников и не понимаю одного – почему никто не поддержит маму в такой трудной ситуации? Почему обязательно найдутся люди, которые дадут совет отказаться от ребёнка, но никогда среди медиков не найдутся люди, которые хотя бы словами помогут пережить горе, которые скажут: «Вы поступаете правильно. Вы так нужны своему ребёнку!»?

– Но вы не переживайте, она хороший специалист. Её многие хвалят, – увидев, что я расстроилась, стала подбадривать меня другая мама.

Оставалось надеяться на то, что это так.

– А к детям вообще не пускают?

– В первый раз должна пустить минут на пять. Вы ведь в первый раз?

– Да, – ответила я.

– Тогда пустит.

Как оказалось, в отделении лежали не только дети с пороками сердца, но и просто недоношенные, инфицированные, – у каждого своя проблема. Родители тех детей, у кого не было пороков, «хорошо попросили в роддоме», чтобы их перевели именно в эту больницу. Я была удивлена, но оказалось, что больница считается одной из лучших по выхаживанию недоношенных в Москве.

Как родители и предсказывали, врач появилась ближе к концу приёма. Это была женщина пенсионного возраста, но полная энергии. Первым делом она рассказала всё родителям, которых знала в лицо. После этого я робко представилась ей. Врач бросила на меня небрежный взгляд:

– Сегодня она получше. Признаюсь, вчера я расстроилась, какого тяжёлого ребёнка нам перевели! Она очень сильно зависит от кислорода. Я думала вчера, что верну её назад. Хрипела сильно. Но сегодня ничего, лучше.

«Странно, почему мне раньше не говорили, что Анна – тяжёлый ребёнок?» – подумала я.

– Вес 1400 у неё, – продолжала врач. – Я добавила ей питание до 20 мл.

– Как хорошо, – обрадовалась я, с другой стороны мелькнула мысль: «В реанимации всего 8 давали. Не знала, что можно так резко увеличивать количество питания».

– И ещё добавлю, если усваивать будет, – сказала она, весьма довольная собой.

– Мне можно на неё посмотреть?

– Нет, посещения запрещены. У нас карантин, – отрезала строго врач.

– Но ведь я в первый раз, может, можно на минутку? – упрашивала я.

– Ладно, пойдёмте, – она отвела меня в палату.

Руки здесь не надо было обрабатывать, потому что уж прикасаться-то к ребёнку совсем было нельзя.

– Ну, вот она, ваша крошка, – указала она мне на Анютку. Та лежала запелёнутая. До этого её одевали в одежду, но, по вполне понятным причинам, не пеленали. Моя малышка показалась мне совсем большой по сравнению с тем, какой я её видела в последний раз. Во время бодрствования мне ещё не удавалось застать её ни разу. Тихо-тихо спит моя девочка. В носу у неё остались только тонкие трубочки, через них подают кислород.

В этом отделении совсем ничем не накрывали кювезы, дети лежали прямо под светом. Он никогда, разумеется, не выключается. Мне оставалось только надеяться на то, что используются допустимые значения яркости света. Хотя об этом я постаралась не думать, потому что кто их знает для недоношенных?

– А можно мы принесём чехол для кювеза, чтобы закрыть ребёнка от света? – спросила я.

– Зачем? – спросила врач. – В этом нет необходимости. Свет ни на что не влияет.

Было очевидно, что спорить бесполезно.

– Вы заполняли мне бумаги? – спросила врач.

– Нет.

– Тогда пойдёмте, будем заполнять.

Всё по стандартной схеме: разрешение на манипуляции, переливания, лечение. Пока я всё заполняла, мы немного поговорили.

– Она у вас Анна Андреевна? – спросила врач, вероятно, заметив связь с известной поэтессой.

– Да, – ответила я.

– Я тут вчера изучала вашу историю, – врач перелистывала талмуд внушительных размеров. – У вас так часто были выкидыши. Я думаю, причиной этому, также, как и вашим преждевременным родам в этот раз, послужила инфекция. Вы сдавали какие-нибудь анализы на инфекции?

– Нет. Только стандартные, которые сдают все в женской консультации, – я не хотела спорить с врачом. Рассказывать о робертсоновской транслокации хромосом, патологиях крови настроения не было. Ведь она видит все мои диагнозы на бумаге. К тому же надежды на то, что врач-неонатолог разбирается в генетике и гематологии, у меня не было.

– Сделайте анализы, которые я вам напишу, и принесите мне результаты.

Она написала на бумажке: «Вирус простого герпеса Ig G, цитомегаловирус Ig G, вирус Эпштейна-Барр к ядерному AF(EBNA)». «Что бы это значило?» – подумала я. «Неужели какая-то инфекция так негативно повлияла именно на эту беременность?»

Известно, что если ребёнок родился раньше срока или, что ещё хуже, мёртвым, врачи назовут причиной инфекцию. Благо их существует великое множество.

Признаюсь честно, сдавать анализы, которые мне написала врач, я не хотела. Во-первых, у меня было не так много времени. Во-вторых, недолгое время посидев в интернете, я выяснила, что положительный анализ именно титра Ig G, говорит лишь о том, что вы когда-то болели этой болезнью. Чтобы выяснить, активен ли вирус в данный момент или во время беременности, необходимо также сдавать анализ на Ig М. Помимо этого внутренний голос мне подсказывал, что вопросом: «Какая именно инфекция повлияла на преждевременные роды?» – должен заниматься инфекционист.

В общем, этот вопрос в тот момент волновал меня меньше всего.

– Она будет нормальным ребёнком, здоровым? – задала я вопрос, который задавала всем врачам, тесно общавшимся с ребёнком.

– Это я вам скажу, когда ей сделают обследования. НСГ мозга.

– А когда будут делать?

– В среду должны.

Уходя из отделения в тот день, я начала переживать, как бы не потерять ещё и эту девочку. Никто до этого врача не говорил нам, что мы тяжёлые, скорее наоборот. На душе было совсем не спокойно. «Первое впечатление, конечно, может быть обманчивым», – пыталась я себя успокоить.

28 декабря

После потери Марии Андрей потерял спокойствие. Теперь он уже не был уверен, что Анна выживет.

Времени на расспросы врача у него обычно нет. Да и характер у него такой: он не любит напрягать людей, когда видит, что это неуместно. Обычно это моя роль: я постоянно со списком вопросов, я не промолчу, если у меня появились подозрения, что что-то пошло не так.

Поэтому сегодня новость из больницы только одна: набрали вес 15 грамм.

Сегодня забежала в гости Лена, моя подруга из соседнего дома, поздравила с наступающими праздниками. Я рассказала ей последние новости. Она не понимает, как одна девочка из двойни могла умереть.

Лена и её брат – двойняшки. У её мамы всё было хорошо и при беременности, и при родах. Поэтому представления моей подруги о вынашивании и родах двойни сильно отличались от реальности. И уж совсем она не могла представить, что возможна смерть хотя бы одного ребёнка.

Несложно догадаться, что ей стало очень меня жалко. Просто потому что у меня умер ребёнок. Про потери и трудности, которые предшествовали смерти Марии, она не знала, потому что я ей не рассказывала.

29 декабря

Пока сидела в ожидании врача, познакомилась с родителями Эмилии. Она родилась совсем маленькой на сроке 24 недели. Она должна была, как и мои крошки, родиться в феврале. По гестационному сроку она наша ровесница. В реанимации они полежали подольше, чем мы.

Сейчас им уже антибиотики отменили. Какое счастье для родителей! Получается, что около двух месяцев ребёнок на антибиотиках был. Как вообще дети выживают при этом?

– Так… Вес 1440. Прибавили 40 грамм. У вас предпосылки к энтероколиту, кишечной непроходимости, – говорит мне врач, как будто сообщает о погоде за окном.

У меня сердце ушло в пятки. Откуда это взялось?

– Сегодня делали УЗИ, – продолжает врач, – уменьшим питание. Если лучше не станет, придётся совсем убрать, перевести на капельницу.

– Она хоть сама дышит? – спрашиваю я, хотя и понимаю, что теперь меня интересует только один вопрос.

– Дышит сама, – я смотрю на врача недоверчиво, – на УЗИ её просто на руках носили, – убеждает меня врач.

– А НСГ сделали? – вспоминаю я про обещание врача дать прогноз на будущее.

– Да, – смотрит на меня врач как-то нерадостно.

– И как?

– У неё церебральная ишемия мозга, – от слова «церебральная» все вокруг затаили дыхание.

– И что это означает? – перспективы мамы ребёнка-инвалида ярко предстали передо мной, но к тому моменту мне было уже всё равно. Эта ситуация уже была мысленно прожита мной наперёд.

– Ну, поймите, ей уже 32 недели, а мозг развит на 24 недели. У неё даже извилин никаких нет. Гладкий мозг совсем, – договаривала врач на ходу, собираясь уходить. – Так что тут мне всё понятно, – подытожила она и ушла.

В коридоре повисла гробовая тишина. Чувствовалось, какой ужас у всех людей вызвали слова: «церебральная ишемия».

Я сидела в состоянии шока, потому что ещё одну смерть я не переживу. Ясно, что ребёнок будет инвалидом. Пока только не понятно, насколько. Конечно, меня поддерживало то, что у меня были живые дети. И не только мои дети опора для меня, мои ученики для меня – огромнейшая поддержка. Опять-таки дети. Люблю я детей.

Но жизнь удар за ударом добивала меня. Я позвонила мужу, выплеснула эмоции на него, не помогло.

Пока я шла из больницы по направлению к метро, в мою голову проникало всё больше негативных мыслей. Как раз с этими мыслями я позвонила своему давнему знакомому профессору из института, Валерию Петровичу. Каждый раз, когда я ему звоню, я думаю: «Боже, пусть он ещё поживёт. Пожалуйста». Ведь ему уже 82 года. Но никто, как он, не может мне помочь разобраться в вопросах медицинского характера. И, что немаловажно, он очень хорошо меня знает. Может, даже лучше, чем я себя сама.

Не могу точно назвать момент, когда я ему сообщила о трудностях, которые я переживала в те времена. Кажется, это было, когда я лежала в реанимации роддома.

Валерий Петрович трубку не брал. И только когда я уже почти дошла до метро, перезвонил мне. Возле станции в это время играли необыкновенно красивую мелодию на металлических билах. Наматывая круги вокруг метро, я рассказала обо всём, и даже о том, что хочу перевести Анну в какую-нибудь другую больницу для выхаживания.

Валерий Петрович ответил, что это сложно, что надо договариваться с тем стационаром, куда хочешь перевести ребёнка, организовывать транспортировку. В общем, он так мне всё описал (как умеет только он), что я поняла, что будем мы лежать в этой больнице до самого конца.

Но после этого он всё же посоветовал мне:

– Ты же сама понимаешь, надо разговаривать с заведующим отделением. Ведь врач всего лишь подчиняется ему. Ты разговаривала хоть раз с заведующим?

– Нет, – мне, признаюсь, было немного страшно идти к заведующему.

– Вот, как раз ему и надо задавать все вопросы. Обязательно скажи ему, что ты хочешь посещать ребёнка. У них есть отдельные палаты для матери и ребёнка. При желании можно туда лечь, – это звучало для меня как сказка.

– Мне кажется, вы ошибаетесь. Это невозможно, сейчас карантин. Валерий Петрович, мне не разрешают даже на минутку заходить к ребёнку! – я нарезала круги около станции и судорожно соображала, ехать домой или вернуться в больницу, чтобы зайти к заведующему.

– Разве я тебя когда-то обманывал?

– Нет. – Это точно, обычно, когда он сомневался, было сразу понятно.

Разговаривали мы, наверное, минут двадцать. После этого не без сомнений я вернулась в больницу.

Коридор уже опустел. Было около двух часов дня. К счастью, какая-то врач вышла из палат и заметила меня. Она даже не удивилась, услышав, что я хочу поговорить с заведующим.

– Подождите, я сейчас ему скажу, – сказала врач.

Заведующий меня сразу принял. До этого приёма я уже успела в интернете прочитать про этого человека. Оказалось, благодаря интернету можно очень многое узнать о любом враче.

Михаилу Владимировичу было, кажется, немного за семьдесят. Почти все отзывы гласили, что он не только грамотный специалист, но также хороший человек. Помимо отзывов в интернете была история про то, как врач ездил лечить детей в зону военных действий.

Разумеется, без негативных отзывов тоже не обошлось. Поэтому я немного переживала, когда заходила в его кабинет.

Объяснив, что я пришла поговорить о состоянии ребёнка, я встретила встречный логичный вопрос:

– А вам ваша врач не рассказывает о состоянии ребёнка?

– Я не до конца понимаю, почему резко ухудшилось состояние. Почему возникли предпосылки к энтероколиту?

– Такое часто случается с недоношенными детьми. Я постоянно говорю своему персоналу, что с детьми надо действовать очень осторожно, не торопиться, также, как и со стариками. Лучше медленно двигаться вперёд, чем резко вмешаться и получить осложнение.

– Доктор говорил о резком увеличении количества питания. Именно это, по моему мнению, спровоцировало воспаление кишечника. Как после такого недоразумения можно доверять доктору, допустившему такую ситуацию?

– Сегодня ребёнку уменьшили количество питания и добавили лекарства. Если это не подействует, то питание будет только через капельницу.

– Нам сегодня сделали НСГ. И мозг сильно недоразвит. Говорит ли это о том, что ребёнок будет инвалидом? И можно ли сейчас сказать, будет ли у неё ДЦП? – это, пожалуй, был главный вопрос, который меня волновал. Михаил Владимирович говорил доброжелательно и спокойно, без малейшего недовольства.

К сожалению, я лишь пересказываю слова врача, и не смогу здесь передать уникальность его личности. Но стоит отметить, что мне редко приходилось встречать людей с таким ясным умом в таком возрасте. Я лишь отметила про себя, что и среди моих ровесников редко удаётся встретить людей, умеющих так чётко и лаконично выражать свои мысли.

– В мозге дырок нет, это главное. Но судить о ДЦП можно лишь в семь месяцев, – эта фраза меня насторожила. Понятно, что диагноз, наверное, раньше не ставят. Но я всегда думала, что предположить в будущем ДЦП можно сразу. Свои мысли я оставила при себе и молча слушала дальше. – Ведь ребёнок развивается очень долго. Животные развиваются быстро, а человеческий детёныш становится самостоятельным лишь спустя долгое время. Как будет развиваться ребёнок, невозможно предположить. Какие ещё проблемы могут вас ожидать? У недоношенных детей часто возникает анемия. Это происходит из-за незрелости костного мозга, который образует эритроциты. Они состоят в основном из гемоглобина. Какую функцию выполняет гемоглобин? – заведующий посмотрел на меня, ожидая ответа.

– Переносит кислород, – ответила я.

– Правильно. Очень важная функция! Поэтому, как только замечают анемию у недоношенного ребёнка, делают переливание. На какое-то время это помогает. Но постепенно эритроциты разрушаются, и анемия может вновь возникнуть, если костный мозг не успел дозреть. Тогда делают вновь переливание. Постепенно с ростом ребёнка костный мозг дозревает, и эта проблема уходит.

Следующее, с чем вы можете столкнуться – это ретинопатия недоношенных. Во время беременности формируются сосуды сетчатки глаза, и заканчивается этот процесс только к 36–40 неделям беременности. Когда же ребёнок рождается раньше срока, то сосуды могут начать расти неправильно. Может произойти натяжение и отслойка сетчатки. Чтобы этого не произошло, делают операцию: лазерную коагуляцию. Коагулянтами, как гвоздиками сетчатку прибивают, – врач показывал в воздухе, как это делают.

– Иногда операция не помогает, сетчатка продолжает отслаиваться, и тогда делают повторно операцию, – я внимательно слушала, втайне надеясь, что с нами этого не будет. – Есть ещё один метод лечения ретинопатии: делают уколы, они часто помогают. Но не в нашей больнице, в другой – и тут врач назвал ту больницу, где умерли Гавриил и Мария. – А можно прямо у нас сделать лазерную операцию. К нам приезжают специалисты из Гельмгольца.