Текст книги "Продрогшие созвездия"

«Осень мелькнула в Летнем саду…»

Осень мелькнула в Летнем саду,

Качнуло автобус на всём ходу,

Заполыхала вода канала,

Птица спикировала вниз шало,

Снова по городу разнеслась

Весть, что у ветра жёлтая масть,

Снова из уст в уста побежало:

Это не листья во все концы

Враз разлетятся вдруг, а дворцы,

Всадники, набережные, ростралы,

И не во сне, а впрямь, наяву

Рухнут в Фонтанку, в Мойку, в Неву.

И всему этому я виною,

Ибо тогда началось со мною…

1978

«Раскричались чайки и вороны…»

Раскричались чайки и вороны

Сквозь дождя шумящий перекос.

…Словно бы бежал и вдруг с разгону

Стал, как вкопанный, как в землю врос.

И увидел, как черны осины,

Ветви разметавшие вразлёт,

Как залива зыбкая равнина

В даль свою пустынную плывёт.

Как кустарник водит хороводы,

Как темны и одиноки пни,

Как внезапны в смуте небосвода

Самолёта краткие огни.

И изведал, каково деревьям,

Птицам, и заливу, и траве,

Ощутив с печалью и доверьем

Назначенье с ними быть в родстве.

1977

Восьмидесятые

«В проходе тёмном лампочка сочится…»

В проходе тёмном лампочка сочится,

И койки двухэтажные торчат.

Усталого дыханья смутный чад,

Солдатские замаянные лица.

То вздох, то храп, то стон, то тишина.

Вдруг скрежет двери – входит старшина:

«Дивизион – подъём!» И в миг с размаху

Слетают в сапоги. Ремни скрипят.

Но двое-трое трёхгодичных спят,

А молодёжь старается со страху.

«Бегом!» Глухое утро. Неба дрожь.

О, время, ну когда же ты пройдёшь!

И словно мановеньем чародея,

Прошло.

Решётка, нары, и в углу

Параша. Снова лампочка сквозь мглу,

А за оконцем вышки. Боже, где я?

Заборы, лай, тулупы да штыки.

Шлифуй футляры, умирай с тоски.

Кругом разноязыкая неволя,

Я на семнадцатом, на третьем – Коля.

А ты, Россия, ты-то на каком?

А, может, ты на вышке со штыком?

Когда ж домой? Спаси, помилуй, Боже!

Вернулся. Долгожданная пора.

Но не могу сегодня от вчера

Я отличить никак. Одно и то же.

1986

«Не расплескать бы лагерную кружку…»

Не расплескать бы лагерную кружку,

Передавая другу по несчастью,

Пока на вышке нас берут на мушку,

Собачий клык готов порвать на части.

Дымится чай или, верней, заварка,

До воли далеко, проверка скоро,

И лагерные звёзды светят ярко,

Обламываясь о зубцы забора.

1989

«Уже давно свой отбыл срок…»

Уже давно свой отбыл срок,

Тюрьма и ссылка миновали,

А сон лишь ступит на порог —

И всё опять как бы в начале.

Взгляд следователя колюч,

И тени на стене изломны,

В железо двери тяжко ключ

Опять вгрызается огромный.

Железно всё – и унитаз,

И две скрипучие кровати,

Окна в решётке мутный глаз,

Цвет неба, хмурый, как проклятье.

Звучал железом приговор,

И по этапной той железке

Во снах и еду всё с тех пор

Под стук колёс и посвист резкий.

1986

«И снится вновь квадрат решётки…»

И снится вновь квадрат решётки,

Вновь следователь за столом,

Суд долгий, приговор короткий,

Судьбы кровавый перелом.

Который раз на осень глядя,

И перепутав явь и сны,

Одно прошу я, Бога ради,

У бедственной моей страны:

Ни воздаяния за годы

Пропащие, ни мести злу,

А чтобы первый луч свободы

Прорезал вековую мглу.

Но чтоб взаправду это было,

Не как сейчас – от сих до сих,

И встал бы над моей могилой

Мой репрессированный стих.

1988

«Всё кончено ещё тогда…»

Всё кончено ещё тогда,

Давным-давно.

Поди осколки

Те собери… Пришла беда,

За нею сплетни, кривотолки,

Но всё как чья-то тень, фантом,

Жизнь после смерти.

Что сегодня

Мне этот жадный шум о том,

За что я сгинул в преисподней?

И распродажа по частям

Той боли?

Каждый хлыщ проворный

Кричит: «И я! Моим вестям

Внимайте, люди!»

И покорно

Внимают. Господи, спаси!

И не унять невольной дрожи…

Нас распинали на Руси

Для этого? О Боже, Боже!

1989

«Полжизни или, может быть, две трети…»

Полжизни или, может быть, две трети,

Или конец? Всё в Господа руке.

Мне столько суждено на белом свете,

Как муравью на сморщенном листке.

Но он-то делом занят, а не счётом,

Сознаньем смутным не обременён

И не обязан никому отчётом,

А только Богу. В этом счастлив он.

А я всем недоволен, всем измаян,

Чего хочу, и в слово не вложу,

Среди российских северных окраин

Сырой холодной осенью брожу.

А лужи всё темней, всё безнадежней

Взывает зябкий ветер на лету,

И муравей ползёт с отвагой прежней

По сморщенному жёлтому листу.

1984

«Времени песок шершавый…»

Времени песок шершавый

Засыпает без конца

И великие державы,

И на кладбище отца.

Но живущий забывает,

Что туда же канет он,

И в руках пересыпает

Дней минувших Вавилон.

1982

«С годами теченье времени я чувствую, как пламя…»

С годами

Теченье времени я чувствую, как пламя,

Сжигающее слепо день за днём.

Да что там я? Империи сгорали,

Лишь изредка увидим в дальней дали

Тот отсвет, бывший некогда огнём.

Но я ещё хожу под небосводом,

И плоть ещё не сгинула пока,

А пламя всё жесточе с каждым годом

И бездна сумрачная так близка!

Когда сегодняшние Карфагены

Сгорят, и Рим сегодняшний падёт —

В огне последнем огненной Геенны

Что уцелеет? Знать бы наперёд…

Строка стихов? Компьютера решенье?

Бухгалтерские пыльные счета?

Иль ничего… Молчанье и забвенье.

Лишь тьма земли и неба пустота…

1984

«В полёте чаек, чаек, чаек…»

В полёте чаек, чаек, чаек

Всё громче крик, всё плач слышней,

То ввысь уносит невзначай их,

То вдаль швырнув, кружит над ней.

И древней завистью к полёту

(О, снов крылатых тайный зов)

Душа дрожит, забыв заботу

Лишь твердь весь век твердить с азов.

1981

«Всё вытерплю – напасти и тоску…»

Всё вытерплю – напасти и тоску,

Лишь рассказать бы белому листку,

Как изморозь одела ветки эти,

Как тишина лесная глубока —

Пока ещё живу на белом свете.

Пока томлюсь, мытарствую пока.

1985

«Уже рассвета холод отступал…»

Уже рассвета холод отступал,

А ночь ещё замедленно бледнела.

Я просыпался, снова засыпал

И снова просыпался то и дело.

И вдруг в полумгновенье полусна

Я лес увидел. В небе звёзды стыли.

Мы шли с отцом. Темнела тишина.

Уж десять лет прошло, как он в могиле.

И счастливы, что встретиться пришлось,

Мы крепко обнялись.

Мне показалось,

Как будто вспять пошла земная ось,

И смерти нет, а есть любовь и жалость.

Но всё темнее становился лес,

Всё сумрачней смотрел и безысходней,

И вдруг отца не стало. Он исчез…

Вернулся снова в темень преисподней.

А мне осталась памяти тоска

И горькая надежда, что придётся

Нам встретиться, когда меня доска

Укроет, надо мной земля сомкнётся.

1989

«Душа сама себе пророчица…»

Душа сама себе пророчица,

И страшно голос ей найти —

Поёт такое, что не хочется

И слышать. Господи, прости

И упаси.

Зима готовится,

Похрустывают луж края,

Пустынней всё, темней становится,

И всё тревожней дрожь ручья.

Ворона с дерева срывается

И машет крыльями спеша,

В себя всё глубже зарывается,

Клубится небо.

А душа…

Что делать ей? Сосредоточиться

На чём? Себя не обмануть…

Она сама себе пророчица.

Призванье в том её и суть.

1982

«Подкрепи мои силы вином…»

Подкрепи мои силы вином.

Освежи, услади виноградом.

За широким и тёмным окном

Зимний день шелестит снегопадом.

Но забыто вино и окно,

И времён вековые приметы

В тайный миг, когда двое – одно,

Только это и есть, только это.

И о чём бы ни пели века,

И куда б ни влекли крутоверти,

Никогда не умолкнет строка

О любви, не боящейся смерти.

1983

«Уже зимы подходит середина…»

Уже зимы подходит середина,

Деревья все успели облететь.

Ручей застыл – заснеженная льдина.

Лишь медленных следов вороньих сеть.

Но кое-где вода бежит, трепещет,

Туда-сюда гоняет облака,

Как будто бы бросает чёт и нечет

Таинственная тёмная рука.

Так и в судьбе, где страх жесток и тёмен,

Но вновь надежда светит и дрожит,

Как между льдистых, сумрачных разломин

Вода ещё живая ворожит,

Бурлит, шуршит, играет с небом в прятки,

По камням дна проносит синеву —

Всё вечно в ней – загадки и разгадки,

Надеюсь на неё, пока живу.

1982

«Налетает на берег косая волна…»

Налетает на берег косая волна

И обрушивается бурливо,

В этот миг и хотела б настать тишина,

Но слышнее дыханье залива.

Убегающий вдаль голубой полукруг

И небесного тяжесть навеса,

И высокие сосны столпились вокруг —

Удивлённые жители леса.

1981

«Туман, туман…»

Туман, туман…

Ручей не колобродит,

А издали напоминает пруд,

Дождь редкий по воде кругами ходит,

Мелькает желтизна и там, и тут.

Как выбраться из этого тумана,

Из этой медленной глубокой мглы,

Из этого дождя, что неустанно

Шурша, как бы проник во все углы?

Бреду. Куда-то выведет тропинка,

Краснеет мухомор, как семафор.

Вся в крупных каплях прилегла травинка

На глинистый темнеющий бугор.

Кусты торчат. И зябко им и сыро.

Столб отсыревший виден в стороне,

И утки ломкой линией пунктира

Мелькнули и исчезли в вышине.

1983

«Сорока на хвосте…»

Сорока на хвосте

Приносит утром вести

О медленном дожде,

Что топчется на месте.

Полночи в темноте

Он бормотал про что-то —

Сорока на хвосте

Несёт – её забота.

Вовсю шумит ручей,

Все листья отсырели,

И неизвестно, чей

Выводит голос трели —

Синица или чиж,

Или другая птица…

Вдруг наступает тишь,

И длится, длится, длится.

Как будто ни дождя,

Ни ветра не бывало,

Но вновь, чуть погодя,

Всё снова, всё сначала…

1983

«Какие звуки издаёт…»

Какие звуки издаёт

Залив? Быть может, он поёт?

Медлительной игрой шипящих

С шуршаньем шевеля песок…

Такой фонетики образчик

Какой лингвист понять бы смог?

Назад откатываясь снова,

Разбрасывая пены дрожь,

Вдруг из одних согласных слово

Рождая, голубое сплошь?

Иль вдалеке сперва неслышно

Волна волне вослед спеша,

Вся в ореоле пены пышной

Созвучьем гласных хороша.

Но как постигнуть это пенье,

Чья музыка душе близка?

Понять волны произношенье,

Спряженье пены и песка…

1986

Предзимний диптих

I

В ноябрьском березняке

Всё в запустенье и тоске,

Повсюду листьев чернобурых

Шуршащие половики,

Но тишина в деревьях хмурых,

О, как же ветви их легки!

Черны канавки, корневища

Повылезли из-под земли,

Летит ворон крикливых тыща

И пропадает враз вдали.

Вглядишься – на поля уселись,

Как будто с неба пала тьма,

А дальше через поле, через

Дорогу – трубы и дома.

Куда уйдёшь? Да и природе,

Сказать по правде, дела нет

До радостей твоих и бед.

Она не знает о свободе

И о неволе.

Ей сам друг,

Всю вечность быть, а на рассвете

Проснуться завтра – всё вокруг

Белым-бело на белом свете.

II

Утки плавают в полынье,

Ярко селезня оперенье,

Первый снег летит в тишине,

В белом тропы, мостки, строенья.

И к берёзке голой припав,

Вверх ползёт полоска пушисто,

А внизу среди смятых трав

Шелестенье, обрывки свиста.

Так почудилось мне вчера,

Или даже не мне, пожалуй,

А строке, что зима с утра

Налетит неслышно и шало.

Ясновидение стиха

Обмануть не может поэта,

И опавших листьев труха

Белизной повсюду одета.

1983

«Сырая осень на дворе…»

Сырая осень на дворе,

И утки, оттопырив лапки,

Плывут в ручье, а дождь тире

И точки ставит на воде,

Не думая, зачем и где.

Кустов разбросаны охапки,

Ерошит ветер их с утра,

Дорога вязкая пестра.

Сырая осень, туч ряды,

И ни начала, ни конца ей,

И оторвавшись от воды,

Прочь улетают утки стаей,

Их шеи вытянуты в нить

Сквозь дождь, уставший моросить.

1981

«Унылая томительная сырость…»

Унылая томительная сырость,

Такой не помню осени давно,

А в лужи поглядишь – но где же дно?

Где было небо – всё темным-темно,

Куда ж оно и впрямь запропастилось?

Вповалку листья, и трава, склонясь,

Над ними плачет, после битвы словно

На поле брани жены плачут вдовно,

И всё равно теперь – дружинник, князь —

Век вековать одной… Осенней гнили

Меж тем не перейти. Брожу в дожде

И сам уже не знаю – кто я, где,

То явь вокруг или былого были?

1984

«Тревожны сны – тоска и спешка…»

Тревожны сны – тоска и спешка,

Аэродрома гул густой,

Огни и ночь, и высотой

Как будто правит дух ночной,

И тёмной древнею усмешкой

Его черты искажены.

О, Боже, как тревожны сны!

Потом избушка, ветхий двор,

Прибит к забору умывальник.

Сибирский край. О днях тех дальних

Не позабыть мне до сих пор.

Но в снах всё смешано жестоко,

Как, впрочем, в жизни. И опять

Навек уходит время вспять,

Уходит во мгновенье ока.

И остаётся сон да страх —

Всё, что забыто впопыхах.

1989

«Звезда одна-единственная в небе…»

Звезда одна-единственная в небе

Мерцает, раздвигая облака.

Как холодно ей там!

Как древний ребе,

Она пророчит, словно на века.

И в сны мои врывается без спросу,

И вижу я пожары и мечи,

Среди руин пророк длинноволосый

Взывает, и слова, как звёзд лучи.

Он одинок в глухом ряду столетий.

Зол Вавилон и пал Иерусалим.

Но он – звезда ночная на рассвете,

И я во сне рыдаю вместе с ним.

1987

«Иеремия к пораженью звал…»

Иеремия к пораженью звал,

Но речь его была словами Бога.

Накатывался вавилонян вал

Всё яростней, и всё не шла подмога.

«Он притупляет воинов мечи!

Военачальники слабеют духом.

А чьи его слова, ты знаешь – чьи?

Народ же тёмен, верит всяким слухам», —

Князья царю кричали.

И во прах

Пал город, золотой Иерушалаим.

Пожар и разрушенье, смерть и страх,

Изгнание – мы помним всё и знаем.

Господь нещаден в правоте своей,

Иеремия был его устами,

Но если вновь под стенами халдей —

Кто прав – боец с мечом, пророк ли в яме?

1988

«Чёрный всадник на белом коне…»

Чёрный всадник на белом коне

Грозно скачет навстречу волне,

Лупоглазые прожектора,

Тёмных веток глухая игра,

Дивный храм на колоннах своих

Держит древний божественный стих,

Купола отражённо горят,

И фигуры святых говорят.

Всадник скачет отчаянно прочь

От молитв и от мрамора – в ночь,

А куда – не узнаешь вовек,

Только ночь, только небо и снег…

Чёрный всадник на белом коне

По ночной тяжко скачет стране.

1985

«Усобица князей. Коварный…»

Усобица князей. Коварный

Поход на половцев. Бой. Плен.

И снится князю дым пожарный

И грозной треуголки крен.

О, злая гарь, проклятый пепел,

О, безысходная страна!

Опять идти походом в степи

Иль на поле Бородина?

Вельможу ли библиофила

Спросить? Но он хитёр и лжив.

Недаром знаменье сулило,

В ночи недаром кликал Див.

Ещё Господь немало судит

Беды и страха на века,

Но тайной навсегда пребудет

Песнь о погибели полка…

1980

«Окраины моей углы и повороты…»

Окраины моей углы и повороты,

Квадратные дома, горбатые столбы.

Уехать бы куда, да словно жаль чего-то —

Забора, деревца, лихой своей судьбы?

Отсюда увезли на легковой сначала,

А после «воронки», «столыпинский вагон»,

Но снились мне мосты, соборы и ростралы,

Окраин корпуса в мой не врывались сон.

Лишь только иногда во мгле передрассветной

Вдруг электрички стук маячил в тёмном сне,

Далёкий и глухой, прощальный, безответный,

Дома и пустыри мелькали, как в окне.

1989

«Два дерева цветаевских стоят…»

Два дерева цветаевских стоят,

Они ещё с двадцатых уцелели,

С тех дней, когда рубили всё подряд:

Людей, деревья, строки, птичьи трели.

Деревья помнят – ветви и кора,

И корни под землёй, и сердцевина,

Как выходила с самого утра —

Нет, не поэт в тот миг, а мать, Марина.

Опять на рынок, что-то продавать,

Чтоб голод не убил, да не успела.

Строку и дочь выхаживала мать.

Не нам её судить.

И в том ли дело?

Деревьям не забыть.

Она сродни

Была им на земле. Сестрой, быть может.

И повторяют медленно они

её стихи.

Никто им так не сложит.

1987

«Я по мосткам обледенелым…»

Я по мосткам обледенелым,

Дома оставив за спиной,

Спешу к полям пустынно белым

И к лесу, вставшему стеной.

Здесь вороньё на холст небесный

То круг наносит, то черту.

Снежинки падают отвесно,

Подрагивая на лету.

В снегу избушки, как подушки,

Заборами обнесены,

И у калитки две старушки

Стоять готовы до весны.

Собака лает с подвываньем,

Цепь звякает и дребезжит,

И зимним медленным дыханьем

Огромный белый день дрожит.

И больше ничего не надо,

Но вдалеке, как перст судьбы,

Неотвратимая ограда

Кирпично-блочной городьбы.

1988

Игорю Бурихину

Неразборчивый почерк прощанья…

И.Бурихин

Прошлое, где ты? Достанет ли тщанья

Восстановить, оживить, воскресить

Твой неразборчивый почерк прощанья,

Смутных чернил узловатую нить?

Оба мы душу запродали слову,

Снова Шемякина ждать ли суда?

Ты и ушёл подобру-поздорову,

И замелькали твои города.

Вольно тебе и раскольно, и больно,

Мне ещё горше в российском углу,

Дымным громадам внимаешь ли Кёльна?

Падаю я в петербургскую мглу…

Что чужеродней нас нынче?

Свиданье —

Горький итог, жёлтый лист на ветру,

Твой неразборчивый почерк прощанья

Я никогда уже не разберу.

«В сырую непогодь такую…»

В сырую непогодь такую

Уже не хочешь ничего,

На жизнь свою, как на чужую,

Глядишь, теряя с ней родство,

А смутный дождь напропалую

Косит своё, да всё впустую.

И тротуар промок насквозь,

В нём облака плывут и листья,

У деревца все ветки врозь,

И оттого черней и мглистей

Оно, и дрожь его берёт

И дни и ночи напролёт.

А я – прохожий на земле,

С дождём, и деревом, и тучей,

Пока брожу в осенней мгле —

Всё сумрачней, всё неминучей,

Всё глубже ощущаю связь,

Как будто кровно породнясь.

То, может, мать-земля сыра

Меня зовёт иль от людского

Душа устала, и пора

Пришла – чему – не знаю слова,

Так дождь, и ветка, и трава

Не знают про себя слова.

1980

«Нынче видел я воочью…»

Нынче видел я воочью.

Трудно обходясь без сна —

Медленною звёздной ночью

Пробиралась тишина.

За деревьями во мраке

Тайна длилась и ждала,

Звёзды делали ей знаки,

Полыхая без числа.

Петушиный клич звенящий

Звал в дорогу утра свет.

До поры себя таящий,

Тот молчал ему в ответ.

И текла из дали дальней

Семизвёздного ковша

Всё прозрачней, всё хрустальней

Ночь живая, как душа.

1982

«Я отлучён от леса, от ручья…»

Я отлучён от леса, от ручья

Размокшим январём, февральской лужей,

Брожу по тротуарам, сгоряча

Мечтая о метельной жёсткой стуже.

Но понапрасну, видно.

Всё течёт,

Земля чернит последние ледышки,

Сосульки две иль три наперечёт

У оттепели просят передышки.

И тяжело дыхание строки.

Ей непривычно здесь. Она не в силе

Превозмогать всю будничность тоски.

Торчат дома. Бегут автомобили.

Народ у магазина мельтешит.

С набитою кошёлкою старуха

По улице так медленно спешит.

А о стихах ни слуху и ни духу.

Лишь вдалеке, где тёмен окоём,

Маячит лес, и словно бы маячит

Какой-то звук. Зачем он и о чём?

Пойму ли я сегодня, что он значит?

1989

Девяностые

«Мы прощаем Петру злодейства…»

Мы прощаем Петру злодейства

За сверканье Адмиралтейства,

За Невы гранитный убор,

За Исаакиевский собор.

Что нам те старинные страхи,

Те стрелецкие дыбы, плахи,

И над сыном неправый суд,

И кровавых сотни причуд,

И разгул наводнений шалый…

Смотрят в белую ночь ростралы,

Светит мрамором Летний сад,

В полдень пушки слышен раскат,

А на камне, волне подобном,

Будто с грозным рокотом дробным

Скачет, в небо вздыбив коня,

И ни в чём себя не виня,

Он, смеясь над нашим прощеньем,

Полон яростным вдохновеньем.

1995

«Где пахнет чертовщиной вековой…»

Где пахнет чертовщиной вековой,

Где императора убили в спальне,

Где город меж Фонтанкой и Невой

Ещё заброшеннее и печальней, —

Куда бежать – уже не от него,

От собственной судьбы, ему подобной,

Заброшенной в ничто и в ничего,

Отброшенной, как чей-то камень пробный.

1994

«Что, город мой, с тобой?…»

Что, город мой, с тобой?

Ты на ветру

Дрожишь, гудит Нева, кренятся зданья,

И ворон сел на голову Петру —

Дурное предзнаменованье.

Того гляди, услышишь: «Never more»

И сгинет всё, и древней станет тенью,

И только строк обрывки про узор

Чугунный, про державное теченье…

1990

«Мне город шепчет неустанно…»

Мне город шепчет неустанно,

Хоть всё прощальнее и реже,

На Невском или на Расстанной,

Большой Московской и Разъезжей.

То на мгновенье остановит,

То на ходу бормочет шало,

На позабытом слове ловит,

На том, что было и пропало.

Балконов стройные извивы,

Колонн коринфские причуды,

И льды Фонтанки молчаливы,

И зимние на них этюды.

А он всё шепчет неумолчно,

Всё явственней и безответней,

То в утра миг, то в час полночный,

То зимнею порой, то летней.

1990

«Снова к улицам тянет знакомым…»

Снова к улицам тянет знакомым,

Переулкам, дворам проходным,

Обдаёт чем-то тайным, родным,

Хочет за душу взять каждым домом.

И брожу, и брожу день за днём,

Всё мне чудится – молодость встречу,

Только страшно: а что ей отвечу,

Коли спросит – узнать бы, о чём…

Потому что она-то права,

Да вот жизнь – но с неё разве спросишь,

И прощально слова произносишь,

Понимая, что это слова…

1990

«На краю квадратной льдины…»

На краю квадратной льдины

Селезень уснул,

Убегает Мойка длинно

В петербургский гул.

На одной торчит он лапке,

Яркий, как макет,

Но притом живой и зябкий.

Тает, тает след.

Тёмных зданий отраженья

Рядом с ним сквозят.

Спит. И видит сновиденья.

Ярок их наряд.

1991

«Приснился старый дом…»

Приснился старый дом,

Забытые соседи,

Я вспоминал с трудом

Фамилии на меди

Дощечки под звонком,

Покатые перила —

Всё это стало сном,

Всё это явью было.

Ступеней низкий скат

И вид во двор унылый,

Но иногда закат

Сверкал нездешней силой,

Исаакий из окна

Виднелся на мгновенье —

Глухие времена,

Слепые откровенья…

От молодых тех дат

Остались сны да строки,

Да за окном закат

Сверкающий, далёкий,

Да лестниц полумгла,

Свет жалкий вполнакала.

Всё это явь была…

Всё сном прощальным стало…

1995