Текст книги "Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая"
Автор книги: Анатолий Хлопецкий
Жанр: Религия: прочее, Религия
Возрастные ограничения: +6
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Он повел плечами, словно внезапно озябнув, и, переводя разговор, сказал небрежно:
– А вообще-то, нам не мешало бы подумать, как объяснить мои частые визиты к вам.
– А что, если вам начать брать у меня уроки фотографического дела? – поразмыслив, предложил собеседник.
– Ну что ж… Предлог вроде бы и не плох… если смотреть на это с нашей точки зрения.
– А если с другой?
– С чего это военный переводчик воспылал любовью к фотографии? Уж не секретные ли документы собрался фотографировать?
– Бог с вами, какие секретные документы! Вас к ним пока и близко не подпускают.
– Так-то оно так… А все же надо обоснование понадежнее.
– Ну что ж… Подумаем. – Фотограф вынул из проявителя последний снимок, положил в фиксатор, сполоснул руки и, медленно вытирая их вафельным, в пятнах, полотенцем, предложил:
– Чайку не хотите? По-китайски, с женьшенем?
– А я после этого ночью спать буду?
– В вашем возрасте да спать? Светланская к полуночи только раскочегаривается – гуляй не хочу! Да и на Мильонную заворачивают любители острых ощущений.
– Неужели я похож на завсегдатая Мильонной?
– Совсем не похож. В этом-то и может быть загвоздка.
– Какая же?
Фотограф бережно протер салфеткой тонкий фарфор чашки и усмехнулся в усы:
– Извольте, Василий Сергеич: японцы ведь вам, по нынешним меркам, неплохо платят. Опять же борьбой этой, поди, кое-что скопили – так ведь? А человек вы несемейный, живете этаким отшельником… Копить в наше ненадежное время только дурак станет. Куда денежки деваете, а? А так бы все ясно: заработал – прогулял. Картишки там или прочие сомнительные удовольствия. Человек со слабостями понятнее и вопросов лишних не вызывает. А нам, сами сказали, лишние вопросы ни к чему.
Василий не без изумления всмотрелся в своего собеседника: ишь как все разложил по полочкам! До тех пор хозяин фотографии казался ему проще, а его согласие сделать в салоне явку подполья можно было объяснить как сочувствием, так и меркантильными интересами. Но фотограф оказался человеком гораздо более занимательным.
– А вы, оказывается, психолог! – не без некоторой иронии заметил Василий.
– Да где нам, мы семинарий не кончали, – в том же тоне отозвался фотограф. – У нас другие были университеты.
– Какие же?
– Шлиссельбург, Нерчинск, Акатуй – доводилось слыхать? А вообще, не в обиду вам, Василий Сергеич, скажу: чем меньше вы обо мне знаете, тем для нас обоих лучше. Как не знали вы обо мне ничего, кроме имени, так и дальше не знайте.
– Э, нет, Петр Иванович, так не пойдет! – Василий потер руки и весело заглянул в глаза своему собеседнику. – У вас и имя-то вряд ли настоящее, хоть вы и числитесь одним из «бр. Кузнецовых». А кстати, второй брат действительно существует? Я о своем компаньоне будущем должен все, как на духу, услышать от него.
– Позвольте, как, то есть, о компаньоне?!
– Сами, сударь, виноваты: вольно вам было о деньгах моих беспокоиться. Вот и я о них тоже побеспокоился – чего им, в самом деле, без движения лежать? Я их сию минуту и решил в ваше дело вложить. Давно вижу, что вам одному трудновато справляться: салон обновления требует, да капитала, сознайтесь, недостает… Ну как – берете в компаньоны? Хотя предупреждаю: денег у меня не так много, как можно было бы предположить, – на самом деле платят японцы скуповато, а жизнь в нашем благословенном городе дорожает день ото дня.
Фотограф покрутил головой:
– Ну у вас и приемчики, однако! – Помолчал и затем решительно хлопнул ладонью по протянутой ему руке: – Идет! Как «легенда» мне эта ваша затея нравится. Но я один решать такие дела не могу – надо посоветоваться. Кстати, имейте в виду, что все бумаги по фотографии оформлены на известное вам мое имя, как бы вы ни сомневались в его подлинности. И второй «брат» действительно существует. Он является совладельцем, но живет в Москве. Ну а вы, раз уж решили войти в дело, пока, может, станете вникать в наше, так сказать, производство? Нет, в самом деле, хотите научу фотографировать? Не боги горшки обжигают.
И теперь уже Василию пришел черед воскликнуть:
– Идет!
Соглашение запили горячим, со странноватым привкусом, чаем, попутно обсуждая, где Василию приобрести простенькую для начала фотокамеру.
Сев на своего любимого конька, Петр Иванович стал таким, как обычно: добродушным, простоватым, веселым. Но теперь Василий уже не мог забыть, какой наблюдательный и аналитический ум кроется за непритязательной внешностью этого вроде бы всего лишь мелкого хозяйчика. И неожиданно для себя спросил:
– Петр Иванович, вы большевик?
– А вы, голубчик, не в обиду вам сказать, уже отличаете большевиков, скажем, от эсеров или кадетов?
– Ну зачем же так? – все-таки обиделся Василий. – Я же не на другой планете живу, вижу, что вокруг делается.
– Я вовсе не хотел вас обидеть, – в свою очередь удивился фотограф. – Просто вы в России не так уж давно и до сих пор интереса к политике за вами не замечалось.
– Так. И с каких пор за мной, так сказать, замечают?
– Ну вот что, – нахмурился Кузнецов, – если вы это насчет слежки, так не по адресу. Мы не охранка. Но дела у нас с вами серьезные, и доверять вовсе неизвестному человеку было бы неразумно. Так что свои справки, конечно, навели. И, как видите, в вашу пользу. А возвращаясь к вашему вопросу, я задам встречный: если я, допустим, большевик – это что-нибудь меняет в наших с вами отношениях? И что вы вообще знаете о большевиках?
– Только то, что говорится в листовках, на которых вы изволили начертать свое первое приглашение сюда, – парировал Василий. – Помнится, там было обращение Ленина.
– А вам, оказывается, палец в рот не клади! – рассмеялся фотограф. – И все же, если ваш интерес к большевикам – не праздное любопытство, это предмет для серьезного разговора. Предлагаю его отложить для менее позднего времени.
Поняв это предложение как сигнал к окончанию чаепития, Василий поднялся:
– До свидания. Надеюсь, не до более подходящего времени?
Петр Иванович снова рассмеялся, и они условились о следующей встрече.
Василий вышел в сырую темень улицы. Он шел, как обычно, не слишком остерегаясь пустых переулков и распахнутой черноты проходных дворов. И все же что-то мешало ему полностью отдаться набегавшим мыслям – что-то еще, кроме звука собственных шагов и шороха ветра в мокрой листве. Он резко обернулся и скорее почувствовал, чем увидел, серую тень, пересекшую тусклый отсвет газового фонаря.
Это больше разозлило, чем насторожило его. И все же стоило выяснить, кто из любителей замечать за ним на сей раз выслал вдогонку соглядатая. Василий не сбавил шага, но и не побежал – он просто нырнул в первый же проходник, но, не продолжая движения, затаился. Услышав шаги преследователя – тот уже не прятался, топал в открытую, – Василий неслышным движением поднял камешек и кинул вперед, обозначая звуком его падения там, далеко, свое присутствие. Соглядатай купился: шумно дыша, протопал мимо.
Неимоверным усилием воли Василий остановил себя, чтобы не кинуться за ним. Между тем фигурка там, вдалеке, остановилась, потопталась и все же ринулась дальше. Василий перевел дух и быстрым, но не торопливым шагом порядочного человека вернулся и продолжил свой путь, пока не затерялся среди прохожих освещенной и многолюдной улицы.
Все еще обдумывая происшедшее, он вошел в вестибюль гостиницы и уже направился к лестнице, когда его остановил портье:
– Господин Ощепков, вас тут дожидаются. Дама…
Нет, решительно сегодняшний день предполагал и закончиться так же, как начался: сюрпризом. Он, не скрывая изумления, обернулся. Портье был прав: эту женщину действительно хотелось назвать дамой – стройная, в черном, может быть, траурном, платье; на маленькой шляпке приколота вуалетка, наполовину скрывающая лицо. Чуть привядший рот не накрашен и как-то горестно сжат. Она заговорила дрогнувшим голосом:
– Господин Ощепков, я понимаю: это не совсем прилично – в такой час, здесь… И мы незнакомы… Но я в безвыходном положении.
Василий смешался: его опыт общения с дамами был, в общем, никаким. Разговаривать с нею здесь? Пригласить в номер? На помощь пришел портье:
– Не угодно ли пройти в гостиную? Я предлагал…
* * *
Николай Васильевич Мурашов так записал в своем позднем дневнике об этой встрече:
– Помню, однажды мать вернулась домой поздним вечером, усталая, бледная, но возбужденная. Я еще не спал, дожидаясь ее, и она присела на краешек моей постели. От ее платья пахло туманом и чуть уловимым запахом ее прежних духов. Сейчас я понимаю, что собеседником я был неважным – я даже не все понял тогда из того, что теперь помню. Но ей надо было выговориться.
– Ты знаешь, Николенька, – сказала она, всматриваясь в меня блестящими глазами, – мне, кажется, удалось найти работу! Ах, нет-нет, только бы не сглазить! Ты понимаешь, он ничего не обещал – только разузнать. И какой деликатный – заметил, что я вот-вот расплачусь, и перестал смотреть на меня. И даже не пригласил меня поужинать – ты знаешь, я так этого боялась! Теперь все устроится, вот увидишь. И мы больше не будем голодать и сразу отдадим долги квартирной хозяйке. А может быть, и найдем комнату получше – здесь, на первом этаже, такая сырость… Меня и сейчас бьет озноб.
Она, по обыкновению, размечталась и все строила планы, не замечая, что я уже почти сплю.
Но уже наутро стало ясно, что всем ее планам не суждено сбыться: видимо, промокнув и озябнув прошлым вечером, она простудилась и занемогла, недаром так блестели ее глаза – уже начиналась горячка. Она слегла и болела тяжело и долго.
Так распорядилась на то время судьба событиями жизни моих героев, и они не знали, перекрестятся ли когда-нибудь еще их жизненные пути. А ведь не случись этой болезни – совсем по-другому могла бы сложиться жизнь и матери, и сына.
* * *
Нельзя сказать, что Василию пришлась кстати эта неожиданная встреча. Мелькнула даже мысль, не является ли визит неизвестной вдовы нотариуса продолжением утренней проверки? Но, как ни примеряй, не выходило, чтобы можно было извлечь кому-то выгоду из хлопот переводчика о своей соотечественнице. Впрочем, прежде чем хлопотать, следовало провести некоторую разведку.
И следующим же утром он между делом порасспросил девушек из машинописного бюро и из канцелярии, нет ли там свободных вакансий и не собирается ли начальство расширять штаты ввиду срочности работы или увеличения ее объема. Оказалось, что ничего такого не предвидится, но вроде бы шел разговор о новой уборщице.
Василий поморщился: вчерашнюю незнакомку трудно было представить со шваброй в руках. Однако, судя по давешнему разговору, положение там и впрямь дошло до крайности и тут уж не до выбора. В конце концов, его дело – предложить. И взять в руки швабру все же лучше, чем выйти на панель. Он уже собрался было за обеденный перерыв отыскать того, кто ведает наймом гражданской обслуги, когда ему передали, что необходимо срочно явиться к начальству.
Японец – начальник отдела кадров управления – ответил на почтительный (словно сэнсэю) поклон Василия не менее вежливым и учтивым поклоном, а затем долго перебирал на своем столе какие-то бумаги: видимо, дожидался от переводчика вопроса, почто зван. Не дождавшись, одобрительно кивнул и наконец сообщил, что Василий-сан с завтрашнего дня переводится из торгового отдела управления в отдел снабжения японской армии: там его услуги требуются больше.
«Значит, проверку прошел», – подумал Василий и еще раз молча поклонился в ответ.
– Кстати, – добавил японец, – вам не жаль, что находятся без применения знания, полученные вами в Кодокане, у великого Дзигоро Кано? Не согласились бы вы время от времени, разумеется, за отдельную плату, участвовать в тренировках офицеров нашего управления? Мы боимся, что за канцелярской работой они растеряют обязательные для каждого офицера японской армии навыки дзюу-до.
Помедлив секунду, Василий отвесил еще один непременный поклон и скромно ответил:
– Я уверен, что офицерам доблестной армии Микадо нечего почерпнуть у иностранца, допущенного всего лишь прикоснуться к великой сокровищнице знаний Кодокана. Но, разумеется, я буду только рад возможности самому научиться чему-нибудь у благородных самураев.
С этих пор Василий получил еще немного свободного времени для тренировок – что и говорить, работа подчас не давала лишний раз заглянуть в спортивный зал. Теперь заниматься борьбой можно было вполне официально, в рамках службы.
Новое назначение, а также предложение участвовать в тренировках офицеров штаба японской армии открывали немалые возможности, но, выслушав возбужденный рассказ Василия, Петр Иванович решительно охладил его пыл:
– Никаких штучек на манер шпионских романов – кражи документов, попыток проникнуть в сейфы для секретных бумаг, провоцирующих вопросов – особенно на первых порах. Конечно, нам с вами, может быть, удастся узнать немало ценного, но самым ценным для нас является само ваше пребывание в управлении, и рисковать этим нельзя – разве уж в самом срочном безвыходном случае. А вот прислушаться в приватной обстановке к разговорам господ самураев не помешает. Тут из каждой мелочи можно извлечь что-нибудь полезное.
Недоверчиво отнесся Кузнецов и к появлению неизвестной вдовы нотариуса:
– Я понимаю ваше желание помочь несчастной женщине, но не разумнее ли вначале навести справки, кто она на самом деле и нет ли кого-нибудь, кому выгодно внедрить ее в японское военное учреждение. А то, глядишь, она засыплется, выполняя свою неизвестную нам миссию, а рекомендовал-то кто? Вы…
Василий несогласно покачал головой: слишком уж быстро поворачивала жизнь – словно норовистая речка со своими мелями, перекатами и порогами. А коли так, какой смысл выжидать – сегодня японцы здесь и он служит в их управлении, а завтра… Кто его знает, что будет завтра. Жить надо здесь и сейчас, сегодня, используя преимущества своего положения. А что касается вдовы нотариуса…
* * *
Что касается вдовы нотариуса, то в условленный день и час она не появилась, так и оставив после себя смутное воспоминание о запахе ее духов, неразрешенные вопросы и неясные, но не оправдавшиеся подозрения.
Впрочем, неразрешенных вопросов и неясных подозрений хватало и без нее. Кем, например, был послан непрошеный провожатый, который вел его от фотографии в тот вечер его встречи с Петром Ивановичем Кузнецовым? И почему он дожидался Василия именно у фотографии? Или незаметно провожал его туда от самой гостиницы? Кто это проявил такую «заботу» – японцы после случая с документом? Или все же подпольщики, вопреки заверениям владельца фотографии? Или Меньшов остался недоволен последней встречей и натравил на строптивого агента свое начальство?
Ответа не было, но и инцидент не повторялся, хотя Василий, следуя советам фотографа, – судя по всему, опытного конспиратора, – проверялся при первой возможности, неожиданно поворачивая с избранного пути или приостанавливаясь у нарядных зеркальных витрин. «Хвоста» вроде бы не было, и по-прежнему никто, кажется, не интересовался, куда следует господин Ощепков, с кем раскланивается на улице, где выпивает свою послеобеденную чашечку душистого зеленого чая.
* * *
Наступила осень и незаметно перешла в зиму.
А между тем продолжалась и уже стала привычной работа в новом отделе. Собственно, через руки Василия проходили, казалось бы, по-прежнему различные накладные и квитанции, но мало-мальски внимательному и способному к анализу человеку ничего не стоило увидеть за цифрами поставок обмундирования, продовольствия и оружия другое, грозное движение: перемещались полки и дивизии, стучали колесами воинские эшелоны и бронепоезда, готовились стратегические воинские операции.
– Вот это нам и важно, – подчеркивал Петр Иванович. – Не копии документов, не сами цифры, а то, что, по-вашему, кроется за всем этим. Предупрежден – значит, вооружен: так, кажется, говаривали умудренные полководцы, укрепляя разведку?
Внимательнее стал относиться к сообщениям Василия и капитан Меньшов. Инцидент в кафе, казалось, был забыт, но на встречи теперь Меньшов появлялся немногословным и трезвым, попытки ощепковского анализа сухо пресекал:
– Факты, господин Ощепков, нам нужны только факты. А уж что они означают, позвольте судить нам самим.
Однако после нескольких встреч Василию стало казаться, что хмурый капитан извлекает из полученных сведений не только служебный интерес. Не представлялось случая проверить эту догадку, но однажды в совершенно постороннем разговоре фотограф, заливая проявитель в бачок с очередной пленкой, произнес фразу, которая косвенно подтвердила подозрения Василия:
– Конечно, господа земцы, так сказать, оптом подторговывают ресурсами России, но особенно противно то, что, кроме того, и каждый из них в отдельности старается урвать свою рыбку в нынешней мутной воде: сделать личный капиталец на будущее. Вам еще не предлагали конфиденциально поделиться полезными сведениями, так сказать, за процент от сделки? Ну значит, пока приглядываются, с какого боку подступиться. Поверьте, непременно предложат.
«Вряд ли, – усмехнулся про себя Василий. – Капитан Меньшов, по-моему, имел случай убедиться в том, что я за птица. Вероятно, числюсь в заносчивых идеалистах, а таких пытаться купить – безнадежное дело. Правда, могут попробовать обмануть. Так что следует держать ушки на макушке».
Вскоре ему пришлось убедиться в справедливости этих предположений.
Во время одной из встреч под конец разговора Меньшов небрежно сказал:
– А кстати, господин Ощепков… По моим конфиденциальным сведениям, через вас вскоре должен пройти один документ… Он касается сделки с японским концерном по поводу монополии японцев на лес и рыбу на территории около пятисот километров по морскому берегу. Охрану обеспечивают японские военные, поэтому бумаги и пойдут по вашему, так сказать, ведомству. Мне стало известно, что в русском тексте пропустили, по небрежности машинистки, очень важную строчку о том, что за разрешение на эту монополию концерн расплачивается своими акциями на триста тысяч иен. Не могла ли бы эта строчка появиться в японском переводе? Конечно, мы не остались бы в долгу за исправление этой маленькой оплошности.
– Кто это «мы»? – поинтересовался Василий, откладывая вилку.
– Да не все ли вам равно, милейший Василий Сергеевич! – нервно засмеялся Меньшов. – Главное, ведь сдерем мзду с япошек мы, русские. Не отдавать же им наше добро уж вовсе задаром.
«Вон ведь как: и что русский – вспомнил!» – подумал Василий, а вслух медленно сказал после некоторой паузы:
– Ну что ж… Я не против помочь исправить оплошность, если пропущенная строчка появится в русском официальном документе, прежде чем он попадет на мой стол, – и предупреждая возмущенный возглас капитана, добавил: – А иначе никак не получится, коллега. Японцы тщательно отслеживают точность перевода, и моя голова – слишком дорогая плата за вашу несуществующую строку.
– Вы забываете одну деталь… коллега, – так же медленно произнес побледневший капитан, – вы получили вашу нынешнюю работу благодаря нашим рекомендациям. Вы так же можете ее и потерять…
– А вот это нет! – засмеялся Василий. – Не спорю, вы подсадили меня на старте, но с тех пор поезд уже ушел далеко и, так сказать, своим ходом. Что касается камней за пазухой, то ведь и у меня есть доказательства, что вы занимались вербовкой служащего японского военного ведомства, и японцам не придется загонять мне иголки под ногти для того, чтобы я подробно рассказал, чем вы интересовались… А вообще-то, – неожиданно переменил тон Василий, – давайте оба будем считать, что вашего предложения не было. И вот что, капитан, передайте вашему начальству, чтобы он присылал мне вместо вас другого связного. Думаю также, что ни ему, ни вам не интересно портить отношения с японцами, не так ли?
Побледневший Меньшов поднялся и откланялся, демонстративно спокойно отодвинув и затем поставив на место стул.
* * *
Кроме своей прямой переводческой работы Василий теперь вместе с офицерами управления не менее двух раз в неделю занимался борьбой в наспех приспособленном под додзе складском помещении. Он относился к этим учебным схваткам спокойно, не раскрывая всех своих возможностей, не претендуя на непременную победу. Однако наиболее искушенные борцы чувствовали, что имеют дело с опытным и сильным противником, который в то же время почему-то пользуется лишь самым стандартным набором простеньких приемов. Удобнее всего было объяснить это тем почтением, которое якобы испытывал русский к своим партнерам: это было менее обидно, чем думать, что он проявляет снисхождение к слабым для него противникам.
Василий позволял им думать так – по крайней мере он не давал им возможности почерпнуть из этих уроков что-то новое для них. Сам же он опытным глазом подмечал у некоторых, кроме навыков дзюдо, школу окинавской борьбы карате, приемы китайского ушу и брал их на вооружение.
Прав был и Петр Иванович – разгоряченные борьбой, партнеры Василия не всегда помнили о том, что русский отлично знает их родной язык: их разговоры нередко касались и служебных тем. И Василий порой чувствовал себя старателем, который, промывая отвалы пустой породы, все же иногда находит на своем лотке крупинки золотого песка.
Именно благодаря сведениям, добытым из этих разговоров и вовремя полученным в тайге, порой неожиданно меняли маршруты партизанские отряды, а каратели, казалось, действовавшие наверняка, находили на месте партизанских баз только теплую еще золу от таежных костров.
Давали эти донесения и ясное представление о ближайших намерениях японцев: усиливают ли они свой контингент перед очередной операцией, перебрасывают ли войска на другое направление. Партизанское командование дорожило «своим человеком» в японском управлении не меньше, чем самыми законспирированными подпольщиками.
Скажу честно: мне стоило немалых трудов разобраться в том, что происходило во Владивостоке и вообще в Приморье в 1918–1919 годах. Слишком уж много разнородных сил столкнулось там, слишком быстро сменяли друг друга правители, русские и иноземные генералы, слишком много чужих ртов зарилось на эту самую восточную окраину России.
А разобраться следовало непременно: ведь в этой сумятице, на самой быстрине находились в то время мои герои.
Согласно мнению историков Гражданской войны с сентября 1918 года обстановка на Дальнем Востоке вступила в новую фазу: начался партизанский период борьбы против американско-японских интервентов и белогвардейцев.
В этих условиях особое значение приобретает партизанская война в тылу колчаковских войск – в Приморье. Партизанским отрядам была нужна постоянная прочная связь с рабочим подпольем Владивостока. Дело это было очень нелегким.
Такова была обстановка, в которой оказался «русский японец», где ему довелось жить, работать и вести еще одну, незримую для большинства людей, жизнь.
И мне кажется, что в тогдашней России, где требовался четкий выбор, какого ты «цвета» – белого или красного, – он был одним из немногих людей, кто чувствовал, что своя правда есть по обе стороны этого раздела.
* * *
Казалось бы, постоянный риск должен был сделать существование Василия наполненным, азартным. Но опасность волновала его меньше, чем он сам мог бы от себя ожидать. Он еще в Кодокане нередко задумывался над тем, что такое, собственно, страх. И однажды пришел к странному на первый взгляд выводу: а ведь боишься каждый раз не противника, а себя – своей возможной слабости, ошибки, поражения. Значит, укрепляй себя – молитвой, упражнениями, тренировкой. И страх уйдет, отступит, просто не возникнет.
Действительно живым чувством, бередившим душу, была боль за Россию. Но она не заполняла собой все – у Василия было ощущение, будто какая-то неведомая сила, которая до сих пор вела его за собой, определяла и направляла его поступки, покинула его. Какой-то внутренний голос временно смолк, как он ни прислушивался к нему. Он сам не понимал, что с ним делается, почему то важное и опасное дело, которым он был занят, казалось ему чем-то внешним, привходящим.
«Может быть, – думалось ему, – дело в том, что преосвященный Николай научил меня смотреть дальше сегодняшнего дня, и я просто знаю, что вся эта неразбериха должна рано или поздно кончиться, а значит, и то, чем я сейчас занят, станет само собой ненужным. И что тогда?»
Он понимал, что уже не сможет жить просто тренерской работой, он и с самого-то начала рассматривал ее прежде всего как способ обжиться в новой для себя обстановке. Временной казалась ему и деятельность военного переводчика – война, какой бы тяжелой она ни была, не могла быть вечной. И что тогда?
Снова, как когда-то подростком, он задавал себе вопрос: зачем я? И чувствовал, что когда-то уже получил ответ, а сегодня просто не находит его.
* * *
Прошло еще полгода. После конфликта с капитаном Меньшовым некоторое время Василий остерегался какого-нибудь подвоха с его стороны, но на ближайшее время все, кажется, улеглось. Названный им документ действительно прошел через руки Василия, но в русском тексте не было никакого упоминания о «забытой строке». Не появилась она, естественно, и в японском переводе. И «навар» в триста тысяч иен проплыл мимо бумажника Меньшова или тех, кто стоял за капитаном.
За всеми этими заботами и размышлениями как-то размылся в памяти эпизод с вдовой нотариуса, перестала остро волновать загадка несостоявшейся встречи с нею. И все же для Василия, привыкшего доводить до логической определенности все житейские ситуации, с которыми он сталкивался, эта встреча без продолжения оставалась смутно беспокоящей тайной.
* * *
А тем временем уже пробовала первые краски нарядная приморская осень 1919 года.
Уже давно, после того как пришло необходимое разрешение, Петр Иванович получил в лице господина Ощепкова совладельца для своего фотографического салона. Скромная прежде фотография на Полтавской преобразилась. Исчезли провинциальные плюшевые шторы, окаймлявшие витрину. Элегантной, привлекающей внимание стала вывеска, окаймленная мигающими электрическими фонариками. Согласно этой вывеске теперь салоном владели «Бр. Кузнецовы и Ко».
Теперь салон мог похвастаться и своей клиентурой – не только рядовыми обывателями, раньше забредавшими к фотографу по случаю семейных памятных дат. В витрине красовались на подретушированных снимках таинственные дамы в модных широкополых шляпах; оказавшиеся из-за революции в бессрочном отпуску мужественные прапорщики с полученными по случаю ранения Георгиевскими крестами; и, главное, надменные британские морские офицеры, бесшабашные матросы-янки и непроницаемые японские поручики в круглых очках. Этим последним больше всего нравилось запечатлевать себя на фоне экзотических зарослей рядом с якобы подстреленными лично амурскими тиграми.
По совету Петра Ивановича Василий приобрел себе дешевый, но надежный «Брауни» последней модели (американская фирма «Кодак» пустила эти фотоаппараты в продажу всего по доллару за штуку) и легкую складную бамбуковую треногу в брезентовом чехле. С этим снаряжением он скоро примелькался как праздным городским обывателям, так и бдительным японским патрулям. Этих особенно устраивало, что господин с «Брауни» совершенно равнодушно проходит мимо военных объектов, не расчехляя своей аппаратуры, зато охотно откликается на просьбу сделать фото «на память близким», правда, оговариваясь, что он еще только учится и снимок может не получиться.
Все свое свободное от службы и тренировок время он проводил в лаборатории фотосалона, и это уже никого не удивляло: был пущен и всеми, кого это интересовало, проверен слух, что господин Ощепков стал совладельцем фотографии на Полтавской. И было совершенно естественно, что он старается поглубже вникнуть в новое для себя дело. Определенной гарантией благонадежности был уже сам адрес салона, не говоря о его респектабельных клиентах.
Что касается самого фотодела, то оно просто зачаровывало Василия своей кажущейся таинственностью. Несмотря на вполне научные объяснения Кузнецова насчет светочувствительных материалов, коими покрыты фотопластинки, фотопленки и фотобумага, а также сугубой химии проявителей и закрепителей, остановленное фотоаппаратом время казалось чудом.
Особенно нравился Василию процесс печатания снимков. Каждый раз волнующими оказывались мгновения, когда в свете красного лабораторного фонаря на погруженной в раствор бумаге вдруг медленно всплывали дома, деревья или контур чьего-то лица. Первое время Василий так увлекался этим процессом, что неизбежно передерживал бумагу в проявителе, вызывая воркотню своего учителя о сплошных убытках на фотоматериалах.
– Не ошибается тот, кто ничего не делает, – добродушно успокаивал его Василий. – Научусь.
* * *
Между тем любительские и, на первый взгляд, вполне безобидные ученические снимки Василия тоже выполняли предназначенную им двойную роль: случайно попавшие в кадр солдаты и офицеры, взводы доблестных союзников, марширующие на припортовых улочках, подтверждали или опровергали данные тех бумаг, с которыми приходилось возиться военному переводчику – господину Ощепкову; фотографии позволяли сделать из этих сведений более точные выводы.
Однажды, помогая своему компаньону навести порядок в архивном собрании негативов, с тем чтобы уничтожить ненужные, случайные кадры, Василий, просматривая пластинки под ярким фонарем фотоувеличителя, невольно вскрикнул и схватил Петра Ивановича за руку:
– Постойте! Откуда это у вас? Это же она! Вдова нотариуса!
Они оба склонились над негативом: в традиционном интерьере прежней фотографии – возле хрупкого бамбукового столика с греческой амфорой – сидела прошлогодняя ночная гостья Василия, внимательно и грустно глядя в объектив. К ее коленям прижимался белобрысый мальчуган в матросском костюмчике.
– Ведь почти год прошел… Но у вас же, наверное, сохранилась копия квитанции? – воскликнул Василий. – Там должен быть адрес. Я припоминаю имя: ее звали Анастасией. Где-то у меня записана и фамилия.
– Ну конечно! – успокоил его Петр Иванович. – Книги записи клиентов я обычно веду аккуратно. Вот здесь на пластинке, в уголке, есть и дата. Сейчас найдем.
Искать пришлось недолго.
– И что вы собираетесь делать с этим адресом? – прищурился Кузнецов. – Я бы, знаете, не рекомендовал вот так прямо туда наведываться. Мало ли что…
– А чем я, собственно, рискую? – удивился Василий. – А может быть, эта женщина уже дошла до крайности и нуждается в помощи? К тому же там ребенок. Каково ему, если с матерью что-то стряслось?
Лицо Василия потемнело. Петр Иванович вдруг вспомнил, что его собеседнику в детстве довелось оказаться в такой же ситуации, и понял, что дальнейшие возражения совершенно неуместны.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?