Текст книги "Орёл в стае не летает"

Глава 8. Филипп II, царь Македонский

Реформатор

Филипп не мог пожаловаться на невнимание богини Лахесис, назначающей каждому человеку особую судьбу. Долгие шесть лет, которые он, младший сын царя Аминты*, подростком находился в Фивах в качестве заложника, Лахесис подарила ему терпение и доброго наставника, полководца Эпаминонда*. Филипп жил в его доме, не чувствуя особых тягот, а знаменитый фивянин полюбил его как сына. От него юноша впитал любовь к эллинской культуре, познал вкус боевых сражений, секреты эллинского военного искусства. Вернувшись в Македонию, Филипп сумел быстро определиться, кто друг ему, а кто – враг, завёл связи среди родовитых князей и старой военной элиты. Это помогло ему не только выжить в смертельной схватке за временно пустующий престол, победить претендентов, которые, к своему несчастью, недооценили его как слишком юного соперника. На Общевойсковом собрании, где Филиппа избрали царём, он обещал возродить былую мощь Македонии. С той поры царствует двадцать три года, исполняя обещание народу.

С первых дней он решительно взялся за реформирование армии, которой, по сути, не существовало, набиралась как ополчение из разных областей Македонии и не подчинялась единому командованию, царю. Пригодились знания, полученные в Фивах, помогли опытные военачальники: Парменион, Полиперхонт и Антипатр, служившие ещё при его отце, царе Аминте. При их поддержке македонская армия обретала новые организационные очертания, переоснащалась вооружением и, главное, становилась кадровой. Если раньше македонские цари призывали ополчение с разных областей, которое распускали после военных действий, сейчас у Филиппа появилось войско на постоянной основе. Он говорил вербовщикам:

– Выбирайте из всех желающих самых рослых, а я сделаю их храбрыми. В моей армии полезней будет землепашец, чем городской. Крестьянин привык находиться под открытым небом, он терпеливо переносит дожди и солнечный жар, не обращает внимания на ночную сырость. У него врождённая привычка носить на себе орудия труда, таскать тяжести, копать ямы и рвы. К тому же он чужд роскоши, простодушен и довольствуется малым. Его надобно обучить военному делу и подчинению своему командиру.

Молодому царю труднее пришлось с самонадеянными аристократами, составляющими отряды всадников. Во время войны они нередко показывали беспримерную отвагу, храбро шли на врага, но действовали разобщённо, каждый сам по себе, не подчиняясь верховному командиру. Их разрозненные действия не приносили ощутимых результатов для общей победы. Филиппу удалось совладать с этой частью военной элиты, убедить, что сила всадников станет гораздо эффективнее, если они объедятся в конный отряд, который войдёт в состав общего войска как организованное подразделение под командованием единого военачальника.

* * *

Обновлённое царское войско показало, на что способно, в первых сражениях с иллирийцами, фракийцами и прочими враждебными соседями. Греки поначалу не обращали внимания на действия молодого македонского царя, не придавали значения его военным успехам, поэтому некоторое время не воспринимали Македонию как угрозу для себя. А царь Филипп, пользуясь их благодушием по отношению к нему, начал неприметно отбирать у Афин, главного гегемона Греции, влияние над греческими городами во Фракии и Халкидике, расчищая путь Македонии к морскому побережью. Афиняне забеспокоились, только когда поняли, что действия Филиппа наносят вред их историческому престижу на севере Греции, но до прямого сражения дело у них не доходило. В таком «замороженном» состоянии отношений между Македонией и Афинами стратегическое преимущество пока оставалось за Филиппом!

На полях боевых действий македоняне всё чаще оказывались сильнее противников, но даже поражения шли им на пользу. В проигрышах Филипп не паниковал, делал здравые выводы, после чего приходили победы, и он быстро навёрстывал упущенную выгоду. Скоро персидские цари, мечтавшие об очередном походе на Грецию, с интересом начали присматриваться к новому македонскому лидеру, пытаясь подобрать к нему ключи, определить, кто он для них – будущий соперник или союзник, согласный на участь сатрапа*.

Царь Филипп покорял чужие города не только в победоносных сражениях. Он проявлял себя искусным дипломатом и переговорщиком, умело маневрировал настроениями союзников, легко давая им и противникам обещания и клятвы в дружбе, которые нарушал в выгодной для себя ситуации. Прежде чем начать военные действия, не скупился на золото, подкупая правящую верхушку противника, вождей и царьков, и, как следствие, часто добивался успеха мирными договорами, без кровопролития. Филипп пользовался любой выигрышной для него ситуацией, чтобы войти в доверие к потенциальной жертве. Например, когда жители одного греческого города враждовали с жителями другого греческого полиса, кто-то из них призывал македонского царя в помощь. Филипп никогда не отказывался от подобных просьб, однако, завоевав такой город, не спешил передать его своему «заказчику». Обычно оставлял в нём македонский гарнизон, объясняя это необходимостью оберегать всеобщий покой и безопасность.

* * *

Во время первой в своей жизни военной экспедиции Филипп захватил во Фракии известные Пангейские рудники, богатые рудами с золотом и серебром. Начал их осваивать, для чего нанял опытных горных мастеров, оснастил производство техникой и увеличил число рабов в десять раз – для работы в три смены. В результате вместо прежнего дохода в восемьдесят талантов* драгоценного металла в царскую казну теперь поступало в двенадцать раз больше. Сюда же добавились военные поборы и дань с покорённых городов. Царь Филипп оказался богаче азиатских правителей, и чтобы окончательно произвести впечатление на греков, он сделал то, что до него не делал никто в Элладе – начал чеканить золотую монету с собственным изображением. Располагая огромными запасами золотой и серебряной монеты, Филипп повёл себя гораздо решительней в отношении территорий, соседних с Македонией.

До восшествия Филиппа на македонский престол страна погрязла в междоусобицах, некоторые области не признавали царскую власть. Однажды он пригласил удельных князей во дворец, устроил весёлую пирушку, а в самый разгар устроил развлечение: в загон выпустили двух бойцовых собак. Дрались они ожесточённо, насмерть, пока к ним не запустили волка. Собаки перестали драться и, вдвоём бросившись на волка, загрызли зверя. Гости благодарили царя за доставленное удовольствие, а он сказал:

– Разве не похожи вы на этих псов, когда грызётесь между собой? В таком случае кто-то из вас должен погибнуть. Не лучше ли вам сделать правильный выбор и сообща сразиться с врагом, как сделали эти собаки? Афины, Фивы, Спарта – вот ваши враги, пусть лучше прольётся кровь их граждан, а не македонян. А следующим врагом, с кем мы должны справиться, будет Персия.

После таких слов царя князьям ничего не оставалось, как добровольно принять власть Пеллы. Немного позже, чтобы навсегда покончить с самостоятельностью удельных князей и родовитой аристократии, Филипп составил из них ближайшее придворное окружение. Теперь недовольные были рядом с царём, на виду, не делая попыток устраивать заговоры или выражать иными способами недовольство. Среди царских вельмож не было недовольных, так как Филипп щедро раздавал им почётные государственные и военные должности, хотя всегда ценил прежде всего личные заслуги, а не родовитость и знатность. Нерадивых и трусов, несмотря на былые заслуги, знатность или родовитость, жестоко наказывал и расставался без сожаления. Приказывал не допускать в расположение лагеря до тех пор, пока провинившийся воин не предоставлял в доказательство своей храбрости двух убитых или пленённых им врагов.

Ради пользы и величия

Военные действия против греческих городов Филипп вёл избирательно, в первую очередь ему нужны были те из них, где имелись гавани для стоянки кораблей. Таковыми были на побережье Амфиполь, Стагиры, Пидна, Олинф. Постепенно Македония выходила к морю, следовательно, появилась надобность в строительстве собственного флота – боевых и торговых кораблей. При наличии сильного флота для македонян открывались большие возможности в освоении морских торговых путей, что усиливало могущество Македонии не только на суше, но и на море. Это нужно было делать как можно быстрее, прежде чем Афины надумают воевать с Македонией.

Для сооружения кораблей царь пригласил из Финикии нескольких искусных судостроителей. Финикийцы – известные мореходы и мастера корабельного дела, что находило подтверждение в древних финикийских колониях, повсюду разбросанных в Средиземноморье. Они первыми разработали проекты судов, на шпангоутах которых предусматривалась обшивка, а важнейшей частью являлся киль; их суда имели помещения под палубой, в которых размещался груз, а у других народов такого не было. Они придумали двухпалубное размещение гребцов, что позволило увеличить скорость и маневренность корабля. Их корабли имели длину до пятидесяти метров, могли перевозить большие грузы и без особых проблем перемещаться на дальние расстояния.

Греки тоже считались хорошими судостроителями и мореходами, но опыта они набирались у финикийцев. Для военных целей создавались однопалубные триеры, где на вёслах сидели вольнонаёмные гребцы, до ста семидесяти человек. Носовой таран корабля пробивал бреши в борту неприятельского корабля: часто успех морского сражения зависел от стремительного нанесения удара тараном.

Филипп услышал неизвестные ему ранее сведения о кораблях от Матана, пожилого мастера с лицом бронзового цвета. Речь финикиянина оказалась на редкость цветастой, образной.

– Если при постройке дома, – говорил он царю, – ты обращаешь внимание на качество камня, извести и песка, то тем более будь внимательным во всех отношениях при постройке кораблей, так как гораздо больше опасности быть на плохо построенном корабле, чем в доме.

Матан обстоятельно делился с Филиппом своими секретами. Говорил, что самые лучшие корабли финикийцы строили из ливанского кедра, но его, увы, почти полностью вырубили. Сейчас на возведение корабля главным образом идёт кипарис, также сосна и ель, из-за хорошей смолистости. Доски обшивки лучше соединять медными гвоздями, чем железными, хотя расход меди будет несколько значительнее. Но это прочнее, значит, выгодно: железные гвозди быстро разъедаются ржавчиной от тепла и влаги, а медные и в воде сохраняют свою основную металлическую основу.

В работе Матан оказался на редкость требовательным ко всем, и к Филиппу тоже, когда дело касалось корабля. Однажды царю доложили, что Матан приказал рабочим прекратить работы, и хочет его видеть. Филипп, не ожидавший подобной наглости от наёмного работника, тем более чужеземца, возмутился и приказал передать, чтобы Матан сам пришёл к нему. Тот не подчинился. Тогда Филипп решил выяснить, в чём дело. Оказалось, что мастер забраковал всю партию брёвен, предназначенных для распиловки на доски. Кто из македонских торговцев, закупавших брёвна, мог знать, что корабельный лес хорош, если он срублен между пятнадцатым и двадцать вторым числом месяца? Дерево, срубленное за эти восемь дней, навсегда остаётся нетронутым гниением и трухлявостью; срубленное же в другие дни дерево ещё в том же году, источенное изнутри червями, обращается в пыль.

– Поверь, царь, кораблестроители познают всё из наблюдений, – с горячностью заявил при встрече Матан. – Самое время, полезное, чтобы рубить деревья – после летнего солнцеповорота* и во время осеннего равноденствия: только в эти месяцы засыхают соки, отчего дерево становится более сухим и крепким. Чего необходимо остерегаться ещё, царь, так это чтобы не распиливать ствол на доски тотчас же после того, как дерево срублено, а как только оно распилено, не посылать досок на постройку корабля. Ведь если пускать в работу сырые материалы, то, когда выходит природный их сок, они ссыхаются и дают очень широкие щели. Нет ничего опаснее для мореплавателей, чем когда доски корабельной обшивки начинают давать трещины.

Благодаря усердию финикиянина Матана и содействию ему со стороны царя, в распоряжении македонской армии появилась пока небольшая группа боевых кораблей. Ежегодно флот прирастал десятками, вызывая раздражение афинян, до этого времени считавших себя хозяевами морских торговых путей.

Глава 9. Олимпиада

Мать наследника

На другой день Аристотелю сообщили, что царица желает беседовать с ним. Из рассказов людей, бывавших в Пелле, и ещё из разговора с Филиппом у философа сложился портрет неуравновешенной и мстительной женщины, уставшей от измен и невнимания мужа, ведущей с ним давнюю борьбу за привязанность сына.

Дворцовый слуга провёл Аристотеля во внутренний двор с обустроенным небольшим садом: несколько плодовых деревьев, ряды цветочных клумб, тропы. Извилистая щебенистая дорожка вела к водоёму, над которым свисали гибкие ветви одинокой ивы. Рядом две мраморные скамьи; на одной сидела женщина с лицом породистой эллинки – крупные черты, прямой нос, начинающийся от основания крутых бровей, низкий лоб. Золотая застёжка в виде ажурной диадемы завершала сложную причёску из светлых волос; собранных наверх, они придавали ей горделиво-величественный вид.

Подойдя ближе, Аристотель обратил внимание на яркие пятна египетских румян, педорота, на бледных щеках. Заметил зелёные глаза, оттенённые сурьмой и длинными ресницами. На царице была калиптра, лёгкая накидка с обнажённым правым плечом, а застёжка располагалась на левом. Под невысокой грудью митра – кожаный поясок в виде двух сплетённых змей с глазками из мелких драгоценных камешков.

Аристотель уловил аромат тимьяна, в настойке которого, вероятно, царица принимала оздоровительную ванну. Она заметила его, повернула голову и смотрела с любопытством, пока он приближался.

Философ поприветствовал, как принято у македонян, лёгким наклоном головы, присел на соседнюю скамью. Вокруг в саду никого не было. Продолжая внимательно его разглядывать, Олимпиада произнесла низким, но неожиданно приятным голосом:

– Я хотела познакомиться с наставником своего сына до того, как начнутся занятия. Хочу убедиться в том, что царь сделал выбор правильный.

Аристотель ответил:

– Готов услужить матери своего будущего воспитанника.

Он догадывался, что царица знает о нём достаточно, чтобы иметь общее представление, но, понятно, как всякая мать, излишне беспокоится за своё чадо. Так и было. Когда она узнала о решении Филиппа, многое ей рассказал царский советник Евфрай, достаточно осведомлённый о жизни Аристотеля. Характеристики получились неблаговидные, поэтому у неё появились сомнения, правильно ли поступил супруг. Теперь этот человек с цепким, неприятным взглядом невозмутимо стоит перед ней. Странно, но от него веяло спокойствием и уверенностью.

– Чему будешь учить Александра, Аристотель? – спросила Олимпиада, прерывая своё молчание.

– Царица, что касается наук, он получит от меня весь объём человеческих знаний, которые помогут ему справиться в жизни. Но это при том, если мне удастся продержаться в должности наставника столько времени, сколько понадобится. – Он слегка скривил губы в улыбке.

– Всё будет зависеть от наставника, – парировала царица. – Справится ли он со строптивым воспитанником. В любом случае мешать я не намерена.

– Благодарю, царица, именно этого я остерегался. Теперь буду спокоен и за свою судьбу, и за образование наследника. Приступаю к занятиям сразу, как только оборудую учебные помещения.

– В таком случае прошу успеть до новолуния, – оживилась Олимпиада, показывая мелкие белые зубы. – Растущая луна благоприятствует восприятию знаний; а когда она убывает, молодой организм труднее усваивает уроки. Я думаю, ты учтёшь эти обстоятельства и в дальнейшем не будешь слишком загружать Александра уроками в неблагоприятные периоды.

– Разделяю твои опасения, царица. Я сам сторонник учебного процесса, позволяющего уберечь детей от чрезмерных физических и умственных нагрузок. По этой причине попросил у царя Филиппа разрешение на устройство ксиста, комнаты для физических занятий, рядом с учебным помещением. Это для того, чтобы мальчик в любую погоду чередовал умственные занятия с гимнастическими упражнениями.

По оживлённому лицу Олимпиады было заметно, что идея Аристотеля нашла в ней поддержку. И вообще, в процессе разговора наставник сына ей нравился всё больше, задвигая на задний план прежнее представление о нём со слов Евфрая.

– Из беседы с царём, – продолжал Аристотель, – я понял, что для своего возраста Александр достаточно образован, а в некоторых науках сильно преуспел. В этом подозреваю большую заслугу прежних учителей, которых, говорят, подбирала ты, царица.

Олимпиада едва сдержалась, чтобы не расчувствоваться, но повлажневшие глаза выдали её. Она отвернулась и сделала вид, что внимательно следит за пчелой, которая старательно возилась на ближней цветочной клумбе. Аристотель деликатно замолчал.

Прошло некоторое время, понадобившееся царице продолжить разговор. Она повернулась к нему и неожиданно спросила:

– Видишь вон ту пчелу? Говорят, что каждая пчела – это душа умершего человека. Что по этому поводу говорит философия?

Аристотель пожал плечами.

– Я прежде всего учёный, поэтому вынужден признавать только факты, которым удаётся найти объяснения или подтверждение догадок и предположений. Для учёного пчела – обычное насекомое, которое наглядно живёт по своим законам, данным ей природой. Живёт огромными семьями в долблёнках и дуплах деревьев, летает за соком цветов, заготавливает для своего потомства мёд, которым пользуется человек. В этом случае человек для пчелы – заботливый друг, хозяин и враг, отнимающий у неё еду. Хотя, соглашусь, пчела по своим повадкам необычное, загадочное существо. Например, она задолго узнаёт изменения в погоде: например, если они скопом залетают в улей и оттуда вылетают мало, ожидается дождь. Откуда она это знает – загадка!

– Но я уверена, что есть пчелы, в которых живёт душа человека. Я слышала об одном волопасе, который спал на лугу с открытым ртом. Его напарник видел, как оттуда выползла пчела, затем улетела. Когда стало жарко, напарник перенёс волопаса в тень под куст, а сам лёг на его прежнее место и увидел, как та самая пчела вернулась и как бы с удивлением всматривалась в лицо этого человека. Она испуганно заметалась и улетела прочь. Волопаса стали будить, но он так и не проснулся. Разве это не доказательство моих слов?

– Царица, не могу возразить и, тем более, согласиться. Но именно таким вещам в науках я хочу уделить внимание Александру. Я постараюсь направить его ум на то, чтобы его познания не ограничивались рассказами людей, а опирались на исследования учёных, человеческий опыт и физическую природу событий и чувств. Философы не зря говорят: «Кто знает всё, чего может достичь через силу ума, он Бог среди людей».

– О, Аристотель! Моему Александру достаточно будет, если люди признают его не богом, а всего лишь его сыном.

Философ не понял, в шутку или всерьёз сказала Олимпиада, а она, понизив голос до шёпота, добавила:

– Но это останется нашей маленькой тайной.

Царица решила, что она уделила Аристотелю достаточно внимания. Встала и направилась во дворец, оставив философа в уверенности, что заниматься с Александром будет ему гораздо легче, чем если бы не было этой встречи.

Супружеская жизнь

До замужества царицу, дочь эпирского царя Неоптолема, звали Мирталой. После свадьбы она добровольно взяла себе новое имя – Олимпиада, в честь триумфальной победы конной квадриги* Филиппа на Играх в Олимпии. Через год родила Александра, провозглашённого наследником царя. Начальные годы супружества оба любили друг друга, находили понимание во взаимоотношениях. Свидетельством тому стало рождение вслед дочери, названной Клеопатрой. Возвращаясь после военных походов, Филипп без меры баловал супругу ценными украшениями, дорогими тканями, дарил рабынь, а она светилась счастьем. Это нравилось ему, и он ещё больше удивлял её щедростью.

Олимпиада никогда не отказывалась от такого внимания мужа. Она смолоду обожала изделия из золота, но воспринимала их не столько за ювелирную ценность, как за таинственные чудесные свойства. Золото обожают олимпийские боги, значит, владеющий им приближается к ним. Имеющий золото обретает право иметь власть над другими людьми. Олимпиада понимала это, принимая в подарок украшения. Особенно ценила золотые диадемы, тяжелые цепи, кулоны и перстни, а когда носила их, чувствовала на себе тепло золотоносного светила. С этими целями носила днём золотые диадемы поверх длинных волос цвета спелой пшеницы, надевала золотые серьги с изображениями богини любовной страсти Афродиты и Геры, покровительницы семьи и брака. А в ожидании супруга у себя в спальне примеривала особые серьги; они были изготовлены из двух тонких серебряных дисков с мельчайшим узором и инкрустацией; с дисков на серебряных нитях свисали легкие подвески из жемчужин в виде больших капель. Жемчуг стоил больших денег: царь, когда дарил их, похвастался, что одна такая «капля» стоила ему десяти рабов! Возможно, по этой причине Филипп любил, когда супруга носила эти серьги или потому что при ходьбе они издавали нежный звон, вызывающий у него прилив страсти к супруге.

Олимпиада всегда следила за своей внешностью, чтобы выглядеть свежо и молодо. С помощью браслетов она стремилась подчеркнуть изящество своих длинных белокожих рук. Один из любимых браслетов был выполнен в виде двух змей, сплетённых в любовном соитии. Вместе с ним царица носила полупрозрачный хитон из аморгина – египетского льна с тонким волокном. Искусно драпировала тканью одно плечо, а другое открывала, показывая руку с драгоценными кольцами на длинных утончённых пальцах. Столько ювелирных изделий одновременно носить не осмеливалась ни одна уважающая себя эллинка, но Олимпиада была супругой влиятельного македонского царя. Ей многое позволялось!

* * *

За тринадцать лет замужества Олимпиада привыкла к жизни среди македонян, и большинство жителей Македонии спокойно воспринимали её своей царицей, матерью наследника Филиппа. К моменту появления Аристотеля в Пелле ей исполнилось немногим за тридцать лет, но она продолжала выглядеть молодо. Следила за собой так, как ведёт себя женщина, сама способная к любви, жаждущая страсти своего мужчины, мужа…

Но в последнее время царица замечала, что Филипп не стремится посетить её спальню. Олимпиада не собиралась сдаваться обстоятельствам. Не зная причин охлаждения к ней мужа, она продолжала сохранять красоту и молодость: применяла сложные косметические средства и часто меняла украшения и одежды. Зная, что Филипп любит высоких женщин, носила обувь на толстой подошве. Однажды вызвала к себе старую знакомую – финикиянку Зарру, жрицу Астарты. Несколько лет назад, когда жаркий пламень между супругами поутих, она раскрыла царице тайны «точек Эрота». Прошло немного времени, как, распалившись новой страстью к жене, Филипп забыл всех своих женщин.

Когда Зарра узнала, что хочет царица, она сказала:

– Пламя светильника затухает, если в чашу не добавить масла. Не бойся жертв, которые надо положить на алтарь своей любви. Накладывай на ладони масло из жасмина, а на шею и щеки масло кедра. Эфирное масло из амбры втирай в ложбинку между грудями, а на голову пролей каплю экстракта нарда. Тончайший запах мускуса* кабарги* немедленно возбудит копьё мужчины, призовёт его посетить женское лоно, при этом не забудь наложить на бедра капли сандалового масла, а выжимку шафрана – на ступни. Они усилят любовное влечение у вас обоих…

Олимпиада исполнила все советы Зарры, и дальше происходило так, как и должно быть. Она готовилась к приходу мужа, превращая спальню во вместилище любви, в котором Эрот есть основной бог. Подбирала нужные настроению цвета: красный и пурпурный – для возбуждения, темно-синий – для расслабления и придания силы. Кровать разгораживала занавесями, матрац велела набить высушенной морской травой, возбуждающей запахами. Раскидала на постели, подушках и подушечках лепестки роз, и на коврики тоже; бронзовые зеркала и светильники расставила так искусно, что они создали настроение, пробуждая в душе восторги. По углам расставила блюда со свежими фруктами, печеным тестом, разложила благовония и цветы…

Проверка обустроенного таким образом любовного гнёздышка последовала сразу после возвращения Филиппа из неудачного похода в Иллирию. Раздражённый и усталый, он заглянул, из вежливости, к Олимпиаде, да так и не вышел оттуда скоро. Прислуга и советники во дворце, знавшие о натянутых отношениях между супругами, немало тому удивились, когда царь не объявился и на другой день, и на третий – словно не было у них до этого первой супружеской ночи. И после возвращения к своим обыденным делам царь часто посещал Олимпиаду, теша её самолюбие, а он действительно каждый раз находил жену привлекательней, чем прежде. Когда же царь засобирался в новый поход, супруги не расставались три дня, чем весьма расстроили военачальников. А она все дни нежно массировала уставшее от любви тело мужа, втирая масло сандалового дерева на лоб, шею и грудь, низ живота, плечи и бедра, ладони и ступни. Филипп обретал новые силы, усталость исчезала, и он с ещё большим усердием овладевал её телом, вёл себя настойчиво, как весенний олень…

Олимпиада научилась управлять чувствами, исходящими от обоих, с тем, чтобы умело направлять их любовную лодку по бешеным струям реки Эрот… И если Филипп становился равнодушным к её телу, она искусной игрой пальцев умело раздувала пламя его желаний, превращая любовную игру в восхитительную охоту за удовольствиями для обоих… Тесные объятия вновь и вновь возрождали желания любить, тела наполнялись неистовыми страстями…

В такие мгновения Олимпиада ощущала себя самой счастливой женщиной, богиней Афродитой, к святилищу которой устремляется восторженный паломник, чтобы каждый раз найти там для себя нечто новое, необычное. И это состояние казалось Олимпиаде вечным…

После проведённых супругами ночей Олимпиада ходила по дворцу с гордо поднятой головой, показывая окружению, что по праву занимает место царицы. Но были и такие встречи, когда Филипп нередко под утро вваливался пьяный в её спальню без предупреждения – такое случалось после пирушек. Без промедления овладевал ею, как дикий кабан в лесу, и сразу затихал, затем громко храпел, широко открыв дурно пахнущий рот. В такие ночи Олимпиаде случалось терпеть сильную обиду. Пересиливая чувство омерзения, она терпела и надеялась, что это произошло случайно и в последний раз. Поступи она по-другому, ещё неизвестно, чем всё может закончиться. Но вскоре и такие посещения Филиппа прекратились…

* * *

Олимпиада не собиралась признаваться в поражении. В Эпире, когда она была ещё девочкой, придворный жрец, заметив у неё тягу к мистике, познакомил её с чародейством, способным внушить свою волю другому человеку, повлиять на состояние его души. Миртала запомнила несколько обрядов, наговоров и приворотов, научилась подбирать особые травы, настои которых могут привлечь мужчину к женщине. Она изучила свойства ядовитых растений и заодно составление противоядий к ним. Зачем? Миртала запомнила слова жреца: «В жизни тебе всё может понадобиться». Убедившись в том, что Филипп в очередной раз увлёкся другой женщиной, она стала думать, какие тайные знания применить.

Глубокой ночью, когда гвардейцы дворцовой охраны задремали, Олимпиада вышла в сад, расставила треугольником три бронзовых светильника, зажгла, а посередине положила золотую пряжку от пояса Филиппа. Он когда-то оставил её в спальне. Как учил жрец, она начала пристально смотреть на пряжку, затем произнесла:

– Филипп, ты теперь мой!

Опять смотрела, долго, словно пыталась найти в ней что-то особенное, только ей понятное. Время проходило напряжённо, царица почувствовала, как сознание её уплывает… И она вдруг увидела себя высоко в небе странного тёмно-фиолетового цвета, заметила круг на небе, а в круге стрелу, направленную вверх. Произнесла с придыханием, делая паузы:

– Да будут чары мои, моя магия, моя любовь и мои слова услышаны тобою… Филипп – ты мой любимый муж, и пусть моим словам не препятствуют высокие плотные стены, которые ты возвёл вокруг себя… Мои слова проходят сквозь твои преграды, как вода сквозь сито… Слова мои просачиваются в дом, где ты сейчас находишься, и самые прочные двери не останавливают их, самые надёжные засовы не заставляют их повернуть назад… Как змеи, проскальзывают они сквозь дверь и, как ветер, врываются сквозь доски пола… Они обнаруживают тебя, муж мой Филипп, и внушают тебе, что ты любишь только меня и твоя любовь никогда не покинет меня…

В этот момент Филипп, находящийся вдали от супружеской спальни, неожиданно вспомнил об Олимпиаде, захотел увидеть её, – он и вновь долго ещё принадлежал ей…

Но царь ушёл в поход, а на отдалении магические чары Олимпиады ослабели, или его мужская воля оказалась сильнее женской магии. Он вновь забыл дорогу к её сердцу.