Текст книги "Непогрешимая Россия"

 
Есенин со страхом писал о нём:
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь…
…Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле…
 

Не знал Есенин, что «там» есть, а чего нет. И Данте тоже страшно удивился, очутившись в «Земном Раю», описанном в XXVIII песни «Чистилища», когда ощутил дуновенье ветра и услышал

 
…шумы многих листьев; я б сравнил их,
Вот эти шумы над лесом и долом
С ропотом сосен на прибрежьях Кьясси[146]146
  Перевод А. А. Илюшина. См.: Дантовские чтения. – 1979. – С. 225.


[Закрыть].
 

Данте имел в виду сосновый лес к югу от Равенны, Кьясси – бывший морской порт Равенны. Так что «цветут там чащи».

В комментарии к стихам 85–87 отмечается: «Данте удивлен, встретив воду и ветер в Земном Раю», но они особенные: на высоте земного Рая уже нет беспорядочных ветров. Здесь ощущается только равномерный круговорот земной атмосферы с востока на запад (стихи 97-108)[147]147
  Примечания ⁄⁄ Данте Алигьери. Новая жизнь. Божественная комедия. – М.: Художественная литература, 1967. – С. 623.


[Закрыть].

Фёдоров как христианин верил в «фикцию человечества» (термин Пьера Шассара), отсюда его неожиданное сходство с Л. Фейербахом, одним из «трех источников» марксизма. Для Фейербаха Бог есть не что иное, как идеализированная человеческая сущность, и для Фёдорова Бог «есть уже то, чем человеческие индивиды должны быть и некогда будут – поэтому вера в Бога есть вера человека в бесконечность и истинность своего собственного существа»[148]148
  Семенова, С. Г. Николай Федорович Федоров… – С. 102.


[Закрыть]. Но «человека вообще» не встречал не только Жозеф де Местр, его никто никогда не встречал. И не встретит не только на земле, но и на небе. Данте, побывав в Раю, «постиг, что всякая страна

 
На небе – Рай, хоть в разной мере, ибо
Неравно милостью орошена.
 

(«Рай», III, 88–90)

И Д. Андреев тоже узрел некую небесную Россию.

У Федорова обнаруживается сходство и с ещё одним из источников марксизма. Он описывал общество будущего как одну из форм тоталитарной психократии, близкую к фаланстерам Фурье и управляемую православным «Большим Братом». Каждый член общины записывает свои мечты и мысли и передает эти записи Психологическому Совету, над которым надзирает православная церковь, а брачные пары отбираются по «психогенетическим критериям»[149]149
  Laruelle, М. – Op. cit. – Р. 141.


[Закрыть].

Все коммунистические утопии – от Томаса Мора до Кропоткина, не обходились без принудительных мер. Кроме одной.

На неё и обрушился в 2009 году в номере 45 газеты «Завтра» С. Кургинян, взяв себе в союзники православного фанатика А. Ф. Лосева, который написал толстую книгу о Возрождении лишь затем, чтобы обгадить эту эпоху, и ещё более толстую книгу о Платоне лишь затем, чтобы обгадить Платона, объявил музыку А. Н. Скрябина «сатанинской» и совершил много аналогичных подвигов. Объектом атаки стала картина Телемского аббатства в первой книге романа Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».

При жизни Рабле вышла первая принудительно-коммунистическая «Утопия» Томаса Мора. Рабле, несомненно, знал «Утопию» и полемизировал именно с нею, а А. Ф. Лосев в своей книге «Эстетика Возрождения» (М., «Мысль», 1978) безапелляционно заявил: «Утопический социализм аббатства Телем есть социализм дармоедов и тунеядцев». Однако в Телемской обители были книги на греческом, латинском, еврейском, французском, тосканском и испанском языках (кн. 1, гл. 53) – не на тунеядцев же были рассчитаны эти библиотеки. И все жившие в Телеме мужчины и женщины умели читать, писать, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти или шести языках и на каждом из них сочинять и стихи, и прозу (кн. 1, гл. 57) – это же был просто Дом творчества! Кроме того, все кавалеры искусно владели любым видом оружия – это было одновременно и военное училище – а все дамы – были отменными мастерицами по части шитья (кн. 1, гл. 57), а отнюдь не «дармоедками праздными».

Неверно толкуется и девиз Телемской обители: «Делай, что хочешь». Он означал: выбери себе занятие по вкусу, ибо «всем людям свойственно с особым усердием приниматься за дело, которое им по душе» (кн. 3, гл. 1).

С. Кургинян блистает иронией: идеал Рабле воплотился в Куршавеле. Но на вратах Телемской обители висел плакат:

 
В кого проник бесовский дух Маммоны,
Кто исступленно копит миллионы,
Пусть в раскаленный ад вас ввергнет чёрт!
Здесь места нет для скотских ваших морд!
 

(кн. 1, гл. 54)

Так что Прохорова с его блядским кордебалетом и близко не подпустили бы!

Рабле писал: «Людей свободных, происходящих от добрых родителей, просвещенных, вращающихся в порядочном обществе, сама природа наделяет инстинктом и побудительной силой, которые постоянно наставляют их на добрые дела и отвлекают от порока, и сила эта зовется у них честью. Но когда тех же самых людей давят и гнетут подлое насилие и принуждение, они обращают благородный свой пыл, с которым они добровольно устремлялись к добродетели, на то, чтобы сбросить с себя и свернуть ярмо рабства» (кн. 1, гл. 57).

Историк французской литературы Г. Лансон так характеризовал суть мировоззрения Рабле: «Никакого первородного греха и падшего человечества; мир хорош, человек хорош, цели мира и человека хороши; и мир, и человек спонтанно направляются внутренними импульсами своей природы к целям, которые хороши… Вся метафизика, вся религиозная мораль, католический аскетизм и гугенотский ригоризм, всё христианство, в конце концов, в своей изначальной сути разрушаются этим учением». Рабле основал «антихристианский культ природы, разумного и неиспорченного человечества»[150]150
  Lanson, Gustave. Histoire de la literature francaise. – P., 1912. – Pp. 254, 261.


[Закрыть].

В этом и заключалась причина «метафизической ненависти» христианского фанатика Лосева к Рабле.

В этой связи очень кстати будет вспомнить, что Алан Уоттс писал о китайских религиях: «И для даосизма, и для конфуцианства фундаментальной была та мысль, что надо доверять естественному человеку, и с их точки зрения казалось, что западное недоверие к человеческой природе – теологическое или технологическое – это своего рода шизофрения. На их взгляд, невозможно верить во врожденное зло, не дискредитируя саму веру, ибо все понятия извращенного ума – извращенные понятия»[151]151
  Watts, Alan W. The Way of Zen. – Pelican Books, 1971. – P. 41.


[Закрыть]. А спонтанность развития (цзы-жань) – основная идея учения Лао-Цзы.

Но вернемся к Рабле. Лосев утверждал, будто в главах 61 и 62 4-й книги его романа Гастер (желудок) прославляется. Гастер (желудок) как изобретатель и творец всей человеческой культуры. Но не было у Рабле «культа желудка»! Наоборот, в главе 58 4-й книги рассказывается о том, как Пантагрюэль «возненавидел гастрелатуров», т. е. именно тех, кто поклоняется Желудку, как богу.

Лосев, ненавидя Возрождение, лицемерно обвинял Рабле в «снижении героических идеалов Ренессанса», якобы в его романе «вместо героя выступает деклассированная богема, если не просто шпана». Но разве можно отнести к этой категории брата Жана, которому именно за его воинскую доблесть Гаргантюа даровал Телемское аббатство.

Брат Жан героически сражался и не терялся в любых трудных ситуациях, как во время морской бури, описанной в главах 18–24 4-й книги. И он не из монахов-лентяев. В 40-й главе 1-й книги он рассказывает о себе: «За панихидой или же утреней я стою на клиросе и пою, а сам в это время мастерю тетиву для арбалета, оттачиваю стрелы, плету сети и силки для кроликов. Я никогда не сижу без дела». Вот какой человек возглавлял Телемскую обитель, это сборище паразитов, по Лосеву и Кургиняну.

С. Кургинян в газете «Завтра» (2009, № 42) ополчился на исследователя творчества Рабле М. М. Бахтина, назвав его «интеллектуальным снарядом сверхкрупного калибра», которым «должно было быть поражено Идеальное – Идеальная как таковое». Этой цели якобы и служила теория карнавала, теория смеховой культуры, как универсальное средство разрушения любой империи. И любой идиократии.

В № 43 той же газеты Кургинян продолжал долдонить то же самое: Бахтин якобы объявил «войну Идеальности как таковой», потому что знал: если «убить Идеальность как таковую – ни один идеал не взрастет». «Для уничтожения Идеальности как таковой Идеальность надо обгадить». «Бахтина не специфика системы интересовала, а технология, с помощью которой систему можно разложить», и этому Бахтин учился у Рабле. Он «превращал раблезианство в универсальную технологию, в технологию на все времена».

Странно, аж жуть. Только всё это – ложь.

Уже во введении к своему исследованию М. М. Бахтин писал: «Празднество всегда имело существенное и глубокое смысловое миросозерцательное содержание… Никакой отдых или передышка в труде сами по себе не могут стать праздничными. Чтобы они стали праздничными, к ним должно присоединиться что-то из иной сферы бытия, из сферы духовно-идеологической. Они должны получить санкцию не из мира высших целей человеческого существования, то есть из мира идеалов»[152]152
  Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М.: Художественная литература, 1990. – С. 13–14.


[Закрыть]. Где же тут «отрицание Идеальности как таковой»? Это лишь отрицание Идеальности в понимании Лосева и Кургиняна во имя иных идеалов, не признаваемых этим тандемом за «таковые». В карнавализации эта сладкая парочка видела «издевательство над всем идеальным и высоким». Да ничего подобного! Это лишь осмеяние «старой власти и старой правды»[153]153
  Указ. соч. – С. 241.


[Закрыть], претензии господствующей власти на вечность и неотменность[154]154
  Указ. соч. – С. 236.


[Закрыть]. М. М. Бахтин раскрывал мировоззренческий смысл карнавальных форм. «Карнавальная толпа… это не просто толпа. Это – народное целое, но организованное по-своему, по-народному, вне и вопреки всем существующим формам насильственной социально-экономической и политической его организации[155]155
  Указ. соч. – С. 280–281.


[Закрыть].

Для Лосева и Кургиняна наследственные формы организации общества – единственно возможные, их отрицание – потрясение основ как таковых отрицание «Идеальности как таковой». На самом деле народно-праздничные формы «давали новый положительный аспект мира»[156]156
  Указ. соч. – С. 298.


[Закрыть], они указывали на возможность совсем другого мира, другого миропорядка, другого строя жизни», разыгрывали «возврат на землю сатурного золотого века, живую возможность его возврата»[157]157
  Указ. соч. – С. 57.


[Закрыть].

Н. П. Огарев писал: «В идее потерянного рая заключается вся история человечества»[158]158
  Герцен, А. И. Сочинения. – Т. 4. – С. 289–290.


[Закрыть]. Тоска о потерянном рае это, в сущности, то же самое, что и мечта о возвращении золотого века. И русский народ увидел в революции возможность воплотить в жизнь эту мечту, мечту о социальной справедливости.

Рассказывая о смеховой культуре, М. М. Бахтин уточнял: Люди «понимали, что за смехом никогда не таится насилие, что смех не воздвигает костров… что смех не создает догматов и не может быть авторитарным… что наконец смех связан с будущим, с новым, с грядущим, очищает ему дорогу[159]159
  Бахтин, М. М. Указ. соч. – С. 108–109.


[Закрыть]. Но несовместимость «народной культуры» с существующим строем была ещё «неосознанной», а её проявления – стихийными. В них выражалась «надындивидуальная телесная жизнь», «народное тело» чувствовало своё единство, своё «относительное историческое бессмертие», и индивид ощущал себя «неотрывной частью коллектива, членом массового народного тела»[160]160
  Указ. соч. – С. 250, 251.


[Закрыть].

Но что такое это самое «народное тело»? Да это же архетип, «коллективное бессознательное» К. Г. Юнга. И человеку мало «относительного исторического бессмертия», ему хочется личного бессмертия. И французский сенсимонист Пьер Леру, который ввёл в обращение сам термин «социализм», учел эту человеческую потребность. Он проповедовал учение о переселении душ для морального обоснования этого общественного строя. Человек, который мечтал о нём, но не дожил до него, тем более, если он отдал жизнь за него, должен получить компенсацию – увидеть его своими глазами. Но «переселение» душ имеет одну интересную особенность. Мир архетипов существует в обратном времени, и наше прошлое для его обитателей – их будущее, так что, в соответствии с обещаниями Пьера Леру, человек может попасть в Золотой век, только не в будущий, а в прошлый.

Об этом догадывался М. Унамуно. Один из героев его романа «Туман» говорит: «Вечность это не будущее. Когда мы умираем, вечность позволяет нам совершить оборот по нашей орбите, и мы возвращаемся назад, в прошлое, к тому, что было»[161]161
  Unamuno, Miguel de. Niebla. 16-е изд. – Madrid: Espasa-Calpe S.A, 1978. – P. 50.


[Закрыть].

Тему Телемской обители, которая вызывает особую ярость Кургиняна, М. М. Бахтин отодвигал на второй план, считая, что этот эпизод «не характерен ни для мировоззрения, ни для системы образов, ни для стиля Рабле»[162]162
  Бахтин, M. M. Указ. соч. – С. 153.


[Закрыть]. Кургинян разъярился, потому что не мыслит порядка без принуждения, Рабле же считал это возможным. И, описывая Телем, он перестал смеяться, чем удивил Бахтина, зато опроверг Кургиняна, который сделал из Бахтина некоего злого демона, идеолога нашей нигилистической перестройки. У неё вообще не было никаких идеологов, под её лозунгом к власти пришли хищники. Говорят, будто их идеология – «социал-дарвинизм», но то, что называют этим термином, не имеет ничего общего с учением Дарвина, хотя сегодня И. Прокопенко в угоду церковникам делает из Дарвина такого же «диявола во плоти», какого Кургинян делает из Бахтина, и даже объявляет Дарвина «виновником Первой мировой войны».

Но борьба за существование Дарвина не сводится к одному перегрызанию глоток. Он говорил, что и дерево, которое растет на краю обрыва и сцепляется корнями за почву, тоже ведёт борьбу за существование. И в этой борьбе побеждают отнюдь не самые сильные и лучшие, как думают так называемые социал-дарвинисты. Не менее великий, чем Дарвин, русский биолог А. Н. Северцов внес необходимую поправку. Он различал биологическую и морфофизиологическую эволюцию. Биологическая эволюция это увеличение численности вида, расширение его ареала, а морфофизиологическая может идти разными путями. Это либо подъем на качественно высший уровень (ароморфоз), либо частичное приспособление (идиоадаптация), либо регресс. Но «общее регрессивное направление эволюции часто ведет в конечном итоге к биологическому… прогрессу вида». Одной из причин общей дегенерации А. Н. Северцов считал «переход от самостоятельного образа жизни к паразитизму» и констатировал: «Мы можем считать достоверно установленным, что многие… дегенерировавшие формы принадлежат к числу наиболее цветущих групп животного мира»[163]163
  Северцов, А. Н. Морфологические закономерности
  эволюции. – 1939. – С. 316–320.


[Закрыть]. И мы наблюдаем это не только в животном мире.

П. А. Кропоткин писал: «Известно, к каким выводам пришло большинство последователей Дарвина, даже таких умных, как Гексли, в толковании его закона “борьбы за существование”. Нет такого насилия белых народов над чёрными или же сильных по отношению к слабым, которого не старались бы оправдывать этими словами: “борьба за существование”».

Новое, превосходное понимание борьбы за существование Кропоткин нашёл в речи русского зоолога профессора Кесслера, произнесённой на съезде русских естествоиспытателей в 1880 году. «Взаимная помощь, – говорил он, – такой же естественный закон, как и взаимной борьба; но для прогрессивного развития вида первая несравненно важнее второй». Эту мысль сразу же принял и подтвердил примерами Н. А. Северцов, отец А. Н. Северцова, тоже известный биолог.

Гексли вступил в борьбу с социализмом и выступил в 1888 году в журнале XIX Century[164]164
  «XIX век» (англ.). – Прим. ред.


[Закрыть] со статьей «Борьба за существование: программа деятельности». Кропоткин решил выставить свои возражения против ходящего понимания борьбы за жизнь между животными и между людьми и сказал об этом некоторым английским друзьям, но «скоро убедился, что “борьба за существование”, истолкованная как боевой клич “Горе слабым!” и возведённая на ступень непреложного “естественного закона”, освящённого наукой, пустила в Англии такие глубокие корни, что превратилась почти в канон».

Только два человека одобрили Кропоткина выступить против этого ложного толкования жизни природы. Одним из них был Джемс Ноульз, издатель XIX Century, другим – Бэтс, натуралист, который много лет собирал в бассейне Амазонии данные изменчивости видов, на которых Дарвин построил свои обобщения. Когда Кропоткин сообщил ему о своём намерении, он очень обрадовался. «Да, непременно сделайте эту работу! – говорил он. – Это настоящий дарвинизм. Просто обидно думать, что они сделали из идей Дарвина».

И Кропоткин напечатал в XIX Century статьи «Взаимная помощь у животных» и «<…> у дикарей, у варваров, в средневековом городе и в современном обществе», а потом издал их отдельной книгой «Взаимная помощь как фактор эволюции»[165]165
  Кропоткин, П.А. Записки революционера. – М.: Мысль,
  1990. – С. 464–466.


[Закрыть].

Но Рабле был француз и писал свою «Утопию» давно, а у нас были и свои пророки, причём совсем недавно. «Пророк Есенин Сергей» написал свою поэму «Инония» в январе 1918 года, тогда же, когда Блок написал «Двенадцать». Статья Бунина об этой поэме «Инония и Китеж» (1925) не менее омерзительна, чем «Собачье сердце» Булгакова. Та же звериная ненависть барина к «холопу», который посмел заговорить человеческим голосом.

А этот холоп написал в 1917 году очень серьезное исследование по сравнительной мифологии «Ключи Марии», в котором говорилось о некоем «вселенском вертограде… где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного прекраснейшего древа, имя которому социализм или рай»[166]166
  Есенин, Сергей. Собрание сочинений: в з-х томах. – М.: Правда, 1970. – Т. 3. – С. 147.


[Закрыть].

Но в 1917 году в России соперничали два социализма: марксистский социализм социал-демократов и народнический социализм эсеров, – близкий к последним критик Р. В. Иванов-Разумник в предисловии к «Инонии» предрекал, что Русь обновится на новой религиозной основе, но не языческой или христианской, а на социалистической, что Социализм с большой буквы является не политической программой, а «религиозной идеей» новой веры и новым знанием, идущим на смену знанию «Старой веры христианства». Новая вселенская идея (социализм) будет динамитом, она раскует цепи, ещё крепче прежнего заклёпанные христианством на теле человечества [167]167
  Куняев, Станислав, Куняев, Сергей. Сергей Есенин. – М.: Молодая гвардия (Серия «Жизнь замечательных людей»), 1995. – С. 114.


[Закрыть].

С. Есенин был тоже близок к эсерам и в октябре 1917 года пошёл с левыми эсерами, вступил в их боевую дружину.

«Инония» сложилась у Есенина не сразу, он шел к ней постепенно. В небольшой поэме «Товарищ», написанной в 1917 году, младенец Иисус сходит с иконы, идёт вместе с демонстрантами и становится жертвой расстрела.

 
…больше нет воскресенья!
Тело его предано погребению:
Он лежит на Марсовом Поле.
 

А «Инония» знаменовала собой уже полный разрыв с христианством:

 
Тело, Христово тело
Выплевываю изо рта.
Не хочу воспринять спасения
Через муки его и крест:
Я иное постиг учение…
…Я иное узрел пришествие —
Где не пляшет над правдой смерть…
…Языком вылижу на иконах я
Лики мучеников и святых.
Обещаю вам град Инонию,
Где живет божество живых…
…Проклинаю тебя я, Радонеж,
Твои пятки и все следы!
…Стая туч твоих, по-волчьи лающих,
Словно стая злющих волков,
Всех зовущих и всех желающих
Прободала копьем клыков…
…Говорю вам – вы все погибнете,
Всех задушит вас веры мох.
 

А уж как этот мох душит нас сегодня, описать можно лишь в медицинских терминах, эти стихи Есенина – прямо кислородная подушка.

Над Есениным много смеялись за его «Господи, отелись». Но сначала был стихотворный образ: «Отелившееся небо лижет красного телка», а потом, изучая мифологию разных народов, Есенин познакомился и с древнеегипетской, а в ней Солнце-Ра это золотой теленок, рожденный богиней неба Нут[168]168
  Коростовцев, М.А. Религия древнего Египта. – М., 1976. – С. 66.


[Закрыть].

У Есенина это не теленок, а «Телица-Русь». В. Ходасевич так истолковал этот символ: «Боже мой, воплоти свою правду в Руси грядущей»[169]169
  Куняев, Станислав, Куняев, Сергей. Сергей Есенин. – С. 119.


[Закрыть]. И в поэме «Отгарь»:

 
…дряхлое время
Бродя по лугам,
Всё русское племя
Сзывает к столам…
Всех зовешь ты на пир,
Тепля клич, как свечу,
Прижимаешь к плечу
Нецелованный мир.
У Блока в «Скифах» звучал тот же призыв:
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
 

Но с угрозой: а то азиатов на вас напустим! Есенин же палкою на «братский пир» никого загонять не хотел. И «красный террор» он воспринял соответственно: новая религия социализма оказалась не лучше христианства. «Это старое инквизиционное православие, которое, посадив Св. Георгия на коня, пронзило копьем, вместо змия, самого Христа». «Противны занесённые руки марксистской опеки в идеологии сущности искусств… Перед нами встает новая символическая черная ряса, очень похожая на приёмы и православия, которое заслонило своей чернотой свет солнца истины»[170]170
  Есенин, Сергей. Собрание сочинений: в 3-х томах. – Т. 2. – С. 153.


[Закрыть].

А летом 1920 года он писал одной своей корреспондентке: «Идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый… без славы и без мечтаний. Тесно в нём живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений»[171]171
  Там же. – С. 242.


[Закрыть].

На Тамбовщине в августе 1920 года началась крестьянская война. Руководителем восстания стал эсер А. Антонов. И в пьесе Есенина «Пугачёв» рассыпаны намеки, позволяющие думать, что писал он о Пугачёве, а думал о Тамбовском восстании.

Но больше всего мысли Есенина занимал Махно. Знаменитый образ жеребёнка, бегущего наперегонки с поездом, был навеян Есенину сценой, которую он однажды действительно наблюдал, но подумал он при этом о Махно. И после того, как Махно уже был разбит и бежал за границу, Есенин восславил его в поэме «Страна негодяев», имя главного героя которой – «Номах» – было прозрачной анаграммой имени Махно. И этот герой признавался:

 
Я шел с революцией,
Я думал, что братство не мечта и не сон,
Что все во единое море сольются,
Все сонмы народов, и рас, и племен.
Пустая забава, одни разговоры,
Ну что же, ну что же мы взяли взамен?
Пришли те же жулики, те же воры
И вместе с революцией всех взяли в плен.
 

И ему поддакивает коммунист Чарин:

 
…в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера…
 

Позже Ильинка называлась улица Куйбышева и располагались на ней здания ЦК КПСС. И из них в девяностых годах пришли новые «маклера», которые уже не просто уцепились за кремлёвские буфера, а захватили сам Кремль.

С. Н. Семанов много занимался махновщиной, даже ездил в Джамбул для встречи с жившими там в ссылке вдовой и дочерью Махно. В своей брошюре о Махно он писал, что с середины XIX века «анархия сделалась вожделенной мечтой всего обездоленного человечества». «Обездоленные и озлобленные социальные низы мечтали о земном рае»[172]172
  Семанов, С. Н. Махно, как он есть. – М.: Товарищество советских писателей, 1991. – Выи. 1. – С. 25–26.


[Закрыть], и эту мечту воплощал собой Кропоткин. «Махно возглавил некое своеобразное политико-национальное движение… находившееся тогда в детском возрасте… Здесь складывалась, как выразились бы теперь, крайне левая популистская идеология»[173]173
  Указ. соч. – С. 28.


[Закрыть].

Но не надо выражаться «как теперь». По определению Г. Фая популизм это «позиция защиты интересов народа, а не политического класса». Этот термин «теперь» сделали ругательством, но ему надо вернуть его положительное значение. Неприязнь к «популизму» выдаёт в действительности неприятие подлинной демократии. Антипопулизм это семантическая хитрость буржуазных политиков и интеллектуалов, чтобы не считаться с волей народа, признание того, что «нынешние элиты по сути своей антидемократичны»[174]174
  Фай, Г. За что мы сражаемся? – М.: Приложение к журналу «Артем», 2006. – С. 142.


[Закрыть].

Крестьянская утопия Есенина и Махно не сбылась. Но и якобы научный социализм тоже оказался утопией. Так не лучше ли ориентироваться на ту, что была тогда «в детском возрасте»? «Когда человек рождается, он мягок и слаб. Когда человек умирает, он тверд и силён… Поэтому удел твёрдого и сильного – смерть, а мягкого и слабого – жизнь» («Дао дэ Цзин», 76).

Сергей Есенин был поэтом; такой же, как и он, крестьянский сын Александр Чаянов стал ученым, всемирно признанным авторитетом в области сельского хозяйства, работал и во Временном, и в Советском правительствах, но и он опубликовал в 1920 году фантастическое произведение – «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». В отличие от антиутопий Е. Замятина, О. Хаксли и Дж. Оруэлла, это была позитивная утопия.

Начинается этот роман с того, что его герой Алексей Кремнев перечитывает цитату из Герцена: «Социализм разорвётся во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займёт место нынешнего консерватизма и будет побежден будущей, неизвестной нам революцией»[175]175
  Герцен, А. И. Сочинения. – Т. 3. – С. 339.


[Закрыть].

Пророчество Герцена сбылось, он ошибся лишь в одном: произошла не революция, а контрреволюция. И Алексей Кремнев, коммунист, перечитав эту цитату, засомневался: во имя каких идеалов произойдет это революция? «Какую утопию вы начертаете на ваших знаменах? – мысленно обращается он к либералам. – Что, кроме мракобесия капиталистической реакции, имеете вы в замену социалистического строя?»[176]176
  Цит. по: Утопия и антиутопия XX века. – М.: Прогресс, 1990. – С. 167–214.


[Закрыть]

Алексей Кремнев чудесным образом переносится в 1984 год – именно в год Оруэлла! Знакомясь с историей той эпохи, через которую он перелетел, он узнает, что «мировое единство социалистической системы держалось недолго и центробежные социальные силы весьма скоро разорвали царившее согласие». Можно подумать, что Чаянов провидел тот процесс, который мы наблюдали воочию с 1948-й по 1989 год. После новой мировой войны мир разделился на пять замкнутых народно-хозяйственных систем (стал многополярным!) В «Англо-Франции» весьма скоро олигархия советских служащих выродилась в капиталистический режим – это и произошло в Советском Союзе.

А вот будущую историю России Чаянов описал с точностью до наоборот. У него господствующим классом становится крестьянство. Происходит это в 1932 году, после «великого перелома» станового хребта России, когда Чаянов был осужден по делу липовой «Трудовой крестьянской партии» и позже погиб лагерях, не то в 1937, не то в 1939 году[177]177
  Александр Васильевич Чаянов (17 [29] января 1888, Москва – 3 октября 1937, Алма-Ата) – российский и советский экономист, социолог, социальный антрополог, основатель междисциплинарного крестья-новедения; писатель-фантаст и утопист. Автор термина «моральная экономика», з октября 1937 года был расстрелян в Алма-Ате.


[Закрыть].

В утопии Чаянова крестьянский Совнарком в 1934 году издает декрет об уничтожении городов. У Чаянова этот процесс происходит мирно и плавно, в реальности всё бывает иначе.

В 1975 году власть в Камбодже захватили «красные кхмеры» во главе с Пол Потом. И начали они именно с уничтожения городов. Жертвами их террора якобы стали два миллиона человек, хотя вполне возможно, что эта цифра сильно преувеличена, – наши либералы насчитывают столько жертв сталинских репрессий, что непонятно, кто же защищал страну в 1941 году.

Экскурсовод Минин рассказывает Кремневу, что в социалистический период нашей истории крестьянское хозяйство почитали за нечто низшее, за ту протоматерию, из которой должны были выкристаллизовываться высшие формы крупного коллективного хозяйства. Так оно, в действительности, и было.

Маркс, протирая штаны в библиотеке, разглагольствовал об «идиотизме» деревенской жизни. АМинин просвещал Кремнева: «В основе нашего хозяйственного строя, так же как и в основе античной Руси, лежит индивидуальное крестьянское хозяйство. Мы считали и считаем его совершеннейшим типом хозяйственной деятельности. В нём человек противопоставлен природе, в нём труд приходит в творческое соприкосновение со всеми силами космоса и создает новые формы бытия. Каждый работник – творец, каждое проявление его индивидуальности – искусство труда». «Сельская жизнь и труд наиболее здоровы… жизнь земледельца наиболее разнообразна… Это есть естественное состояние человека, из которого он был выведен демоном капитализма». «С социальной точки зрения капитализм есть не более как болезненный уродливый припадок, поразивший обрабатывающую промышленность в силу особенностей его природы».

Примечательно, что основой древней Руси Чаянов считал индивидуальное крестьянское хозяйство, а не пресловутую общину, которая так умиляла наших славянофилов и народников, начиная с Герцена и Огарёва.

Герой романа Чаянова Минин говорит: «Мы всегда признавали государство и его аппарат далеко не единственным выражением жизни общества, а потому в своей реформе в большей части опирались на методы общественного разрешения поставленных проблем, а не на приёмы государственного принуждения… Мы стремились завоевать мир внутренней силой своего дела и своей организационной идеи, а отнюдь не расшибаем морды всякому иначе мыслящему».

Ленин представлял себе в своей работе «Государство и революция» пролетарскую диктатуру лишь как «полугосударство», построенное по образцу Парижской коммуны, дабы чиновники не могли образовать отчужденную от народа бюрократию. Он утверждал, что коммунисты расходятся с анархистами лишь в том, что они считают возможной отмену государства сразу же после революции. Но Бакунин предупреждал: «Никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечения себя»[178]178
  Бакунин, М.А. Полное собрание сочинений. – Т. 2. – С. 218.


[Закрыть].

Идеалом Герцена была свободная человеческая личность. В 1991 году толпа «демократического» сброда, одурев от «свободы», сломала памятную доску Герцена в Новгороде, не имея понятия о том, что Герцен был врагом марксизма.

Минин рассказывал Кремневу: «Нашей задачей являлось разрешение проблемы личности и общества. Надо было построить такое человеческое общество, в котором личность не чувствовала бы на себе никаких пут, а общество невидимыми личности путями блюло бы общественный интерес. При этом мы никогда не делали из общества кумира, из государства нашего – фетиш. Всегда нашим конечным критерием являлось углубление содержания человеческой жизни, интегральная человеческая личность». «Особенно осторожны мы в отношении государства… Политический опыт многих столетий, к сожалению, учит нас тому, что человеческая природа всегда почти остаётся человеческой природой, смягчение нравов идёт со стороны геологических процессов. Сильные натуры, обладающие волей к власти, всегда стремятся добыть себе полную интегральную и содержательную жизнь на опустошении жизни других».

Марксисты, как и все утописты, не учитывали человеческую природу, думая, что её можно переделать на иной лад. Не получилось. А Чаянов человеческую природу и даже ницшеанскую «волю к власти» учитывал.

Создатели строя, описанного Чаяновым, «совершенно почти разгрузили государство от всех социальных и экономических функций, и рядовой обыватель с ним почти не соприкасается».

У Лао-Цзы есть такая градация правителей: «О высочайшем правителе все подданные знают лишь одно: он есть. Ему уступит тот, кого народ любит и хвалит. Но ещё ниже тот, кого народ боится» (Дао дэ Цзин, 17). Лучше всего, по Лао-Цзы, та власть, которую народ практически не чувствует. Такой хотел видеть власть и Чаянов.

Кремнев спрашивает Минина: «Какими идеями стимулировалась ваша работа над созданием сего крестьянского Эдема?» «Чем стимулировалась наша работа и тысячи нам подобных? – выходит из себя Минин. – Спросите Скрябина, что стимулировало его к созданию “Прометея”, что заставило Рембрандта создать его сказочные видения? Искры Прометеева огня творчества! Вы хотите знать, кто мы – авгуры или фанатики долга? Ни те ни другие – мы люди искусства».

Упомянутый «Прометей» в 1984 году стал государственным гимном России [В тексте произведения. – Ped.]. Эта «сатанинская», по Лосеву, музыка! А в главе 12 романа описан праздник окончания жатвы, в программу которого, исполняемую на кремлёвских колоколах в сотрудничестве с колоколами других московских церквей, входят наряду с четырьмя видами звонов тот же «Прометей» Скрябина и «Литургия» Рахманинова.

К обществу, в которое попадает Алексей Кремнев, вполне применим термин «археофутуризм», который в конце девяностых годов ввел Гийом Фай. Архаичный быт сочетается в нём с высшими техническими достижениями. В их число входит управление погодой, и в конце романа Россия отражает немецкое нашествие с помощью метеорологического оружия.