Текст книги "Пропасть глубиною в жизнь"

Еще не договорив до конца фразу, он тут же начал жалеть о сказанном, увидев, как на глазах суровеет лицо майора, сходятся к переносице брови, становится грозным его взгляд. Наблюдения подтвердили и металлические нотки в голосе Тараса Бульбы, отчего непринужденный вид Гури и так и не успевшая окрепнуть в нем бравада мгновенно испарились:

– На чьем?

Гуря почувствовал – назревает гроза – и попробовал включить дурака:

– Не понял?

– На чьем огороде, говорю?

– Ясное дело, на чьем.

Участковый больше не стал продолжать дискуссию. Всем своим видом он показывал, что шуточки закончились. Он посмотрел на гражданского с сумкой и молча кивнул ему. Тот сразу же выступил на несколько шагов вперед, встал посреди летней кухни и осмотрелся. Буквально спустя несколько секунд взгляд его упал на валявшуюся под столом металлическую крышку с недавно открытой банки. Гражданский поднял ее, повертел в руках и, улыбаясь, словно бы нашел какую-то раритетную вещь, воскликнул:

– Вот! Это именно то, что нужно!

Тут же, порывшись в своей сумке и достав из нее закаточный ключ и лупу, он начал внимательно осматривать то крышку, то сам ключ, что-то мурлыча себе под нос, затем посмотрел на Тараса Бульбу, улыбнулся и, утвердительно покачав головой, подытожил:

– Они.

– Точно? – чувствовалось, что майор сказал эти слова больше для убедительности, нежели что-то уточняя.

– Семеныч, обижаешь! Даю гарантию, что вывод экспертизы будет положительным.

– Ну, ты гений! – восхищенно произнес участковый, проведя рукой по своему могучему затылку. Его суровость вмиг исчезла, а на лице выросла широкая улыбка. На мгновение могло показаться, что сейчас в летней кухне никого, кроме них, нет и в помине, что они забыли о Гуре и Шнуре, и вообще о том, что стало причиной их появления здесь.

Изобразив на лице восхищение, Тарас Бульба поднял вверх указательный палец и торжественно произнес:

– Вот что значит криминалистика!

– Трасология!⁶ – уточнил человек в гражданском.

– Да какая разница! Трасология, не трасология! Это ж надо – догадаться с собой хозяйскую закатку взять!

– Так ведь…, – начал было гражданский, но, видимо, решив не спугнуть эмоциональный всплеск участкового, осекся.

Он, в отличие от Тараса Бульбы, всем своим видом показывал обыденность ситуации, по крайней мере, для него, а потому восторга участкового внешне никак не разделил. Дождавшись, пока чувства коллеги улягутся, он, абсолютно без пафоса, продолжил начатую ранее фразу:

– Так в том же и суть, Петрович. А иначе на хрен я здесь был бы нужен.

Словно искусный лицедей, участковый тут же сменил выражение на лице с восторженного на гневное и повернулся к сельчанам:

– Т-а-а-к!

Одного этого слова было достаточно, чтобы горе-воришки, так и не вкусившие полной мерой радость от сворованного, окончательно и бесповоротно потухли. Оно, это слово, словно тяжеленный многотонный якорь, вдруг с невероятной силой понесло Гурю и Шнура вниз, на самое-самое дно, откуда уже не увидать ни света, ни просвета.

– Т-а-а-к! – снова протяжно повторил Бульба и вынес свой вердикт: – Ну что, голуби. Полетали на воле – пора и честь знать. Собирайтесь!

– Вы чего, Семеныч…, – начал было Гуря и, приподнявшись, с нарисованным на лице раскаянием сделал шаг навстречу участковому, но тот аж зубами заскрипел:

– Что? Какой я тебе Семеныч, ворюга! Я тебе не Семеныч, а майор милиции Павленко. Виталий Семенович. Понял ты меня? Собирайтесь, говорю!

Гуря отступил назад и замолчал.

Участковый, видя замешательство и поникшие лица сельчан, малость поостыл и, усадив их перед собой, почти идеально изложил хронологию событий, связанных с кражей имущества граждан (так заковыристо и сказал: имущества граждан). Незнакомец же с сумкой все подносил к лампочке крышки, сравнивая бороздки на них с бороздками на закаточном ключе и при этом по несколько раз повторяя «Идентичны. Видишь-нет, идентичны».

Шнур не совсем понимал смысл слов, произносимых участковым и его спутником, незнакомцем в гражданском, однако очень хорошо сообразил, что на этот раз они с Гурей влипли, кажется, довольно серьезно.

Тогда горе-ворам откровенно повезло. Заинтригованные массой новых непонятных слов, аргументов против которых у них не оказалось, Гуря и Шнур без раздумий и компромиссов поспешили показать место, где спрятали украденное, и сами же под присмотром участкового вернули его хозяевам. Не считая, конечно, съеденного. Тогда обворованные хозяева просто пожалели Шнура. Как же мать одна без кормильца останется: хоть такой, да все-таки лучше, чем никакой. Да и не стоят какие-то злосчастные банки того, чтоб человек из-за них в тюрьму сел. Заявление у Семеныча они забрали – претензий не имеем. Однако участковый суровость на лице при виде воришек больше не менял.

– Ладно, голуби, коль так, то полетайте еще, – сказал он тогда. – Только знайте: если где какая кража или еще что, к одному и другому в первую очередь наведаюсь. И не дай Бог, что-то недоброе о вас услышу – пеняйте на себя. Это и есть мое последнее китайское предупреждение.

Амбал появился, что называется, именно тогда, когда фантазии Шнура и Гури просто-напросто начали иссякать. Еще помня о серьезном предупреждении участкового насчет краж и такого прочего, ничего более изощренного они придумать никак не могли, а образ жизни менять как-то не особо и хотелось.

– Не греби, где живешь, и не живи, где гребешь, – заметил их новый знакомый, слушая сбивчивый рассказ собутыльников. – И следов – никаких – оставлять категорически нельзя. Не те нынче времена: по соплям, и то найдут. Вот ты, например, – показал он пальцем на Гурю, – мог бы себе представить, что из-за какой-то ржавой крышки тебя так легко к стенке припрут. Нет? Вот то-то.

С той ночи Амбал в селе больше не появлялся. Еще при первой встрече, так и не закрыв даже на минуту глаза, рано утром он распрощался со своими новыми дружками, но не навсегда, а пообещал, что деньжата у них могут очень скоро завестись. Главное – в точности его команды выполнять, не пьянствовать да языками по селу поменьше трепать. Договорились встретиться через день на подъезде к областному центру, до которого Гуре со Шнуром было рукой подать, всего-то каких-нибудь минут двадцать пять-тридцать езды на автобусе.

Амбал слово сдержал. Они встретились в назначенное время в назначенном месте, и оба, Шнур и Гуря, безоговорочно подчинились ему, безоговорочно приняли лидерство человека, о котором еще пару дней назад даже слухом не слыхивали и в глаза не видали. Конечно же, они прекрасно понимали, что Амбал поведет их не вагоны разгружать или бутылки собирать. И не кирпич на стройке класть. И не раствор мешать.

Они прекрасно понимали, что дальнейшее их, скажем так, сотрудничество будет иметь, скорее всего, криминальный привкус. Но отторжения от подобных перспектив не возникло. И сомнений тоже не возникло. И вообще, ничего такого, отрицательного, не возникло. Осталось лишь впечатление, что встреча с Амбалом – это именно то, чего не хватало им в жизни и что они приняли как само собой разумеющееся. И спроси кто Гурю или Шнура, почему все сложилось именно так, они, пожалуй, сразу и не ответили бы. Ну, вот сложилось, и все. Ну, вот такой он, Амбал, спокойный, прямой, уверенный в себе. Настолько уверенный, что легко может ей, уверенностью, поделиться с любым человеком, даже такими лузерами, как они.

Для начала, как выразился Гуря, «обули одного хмыря», который съехал на «BMW» в зону отдыха возле трассы. Побежав за дерево «по маленькому», он тут же попал в руки вожака новоиспеченной криминальной троицы, который вырубил его одним мощным ударом в голову. В это же время Шнур и Гуря в трикотажных перчатках, заранее припасенных Амбалом, по-быстрому обшарили салон и багажник его машины. Как говорится, новичкам везет. В руки приплыла небольшая видеокамера, фотоаппарат, плеер. Шнур прихватил было с заднего сиденья ящик с какой-то техникой, но Гуря его остановил и заставил вернуть назад: брать какие-либо крупные вещи Амбал запретил категорически. Самому же Амбалу повезло не меньше: в карман его куртки перекочевали около четырехсот «баксов», какие-то гривны, мобильник, да еще золотое кольцо и довольно не мелкая золотая цепь, снятые с хозяина иномарки.

Вынув из кармана пачку гривен, Амбал выдал приятелям по несколько крупных и мелких купюр. Найденную в «BMW» технику он забрал с собой (сбуду сам, а то опять залетите) и назначил встречу рано утром через неделю уже в другом месте, пообещав подкинуть еще кой-какого «бабла», а прощаясь, настрого пригрозил, чтоб напропалую не гуляли, денег в селе не меняли, а пользовались мелкими. И вообще, деньгами не сорили («Поскромнее надо быть, пацаны! Понятно?»). Нечего вызывать подозрения и лишние вопросы у односельчан.

Шнур и Гуря команды Амбала выполнили в точности и аккуратно. Деньги поменяли на окраине города, в ларьке. Самогонку купили под вечер у знакомого в соседнем селе. Втихаря попировали на летней кухне у Шнура, вполголоса, но восторженно вспоминая до мельчайших деталей их сегодняшнее приключение, и там же молча уснули, гордясь новым успешным поворотом в их до этого, казалось бы, никчемных судьбах и ожидая новых свершений на нелегком криминальном пути.

Шло время. «Легкие» деньги очень быстро засасывали, а аппетиты росли. «Во время работы никакой жалости, – учил подельников Амбал. – Жертву надо запугать, унизить, сделать ничем, пустым местом, дерьмом на палочке, тогда она сама с себя все снимет и отдаст. А потом, когда все позади будет, жалей ее сколько хочешь». Давая подобные советы, Амбал всегда щурил правый глаз и иронически улыбался. Все налеты у «троицы» проходили настолько гладко, что постепенно и как-то незаметно для Гури и Шнура у них притупились сомнения и нерешительность, зато наоборот появилось чувство безнаказанности, даже самоуверенности, прежде всего основанной, конечно, на могучих плечах и кулаках Амбала, и они даже начинали злиться, если выбранный для «дела» день оказывался неудачным.

Хотелось чего-то большего, крупного, и как-то Гуря намекнул Амбалу насчет кафе в парке, в котором они однажды, с вечера задержавшись в городе, коротали время.

– А что, Амбал, – рассуждал Гуря, – охрана, можно сказать никакая, один мужичонка никакой дежурит. Оружия я при нем не видел, даже палки какой-нибудь резиновой. Так, только щеки надувает – что-то корчит из себя. Тебе он на раз, точно. Могут работать до часов двух-трех ночи, короче, до последнего клиента. Там у них так и написано. Мы вон со Шнуром до закрытия сидели, так там всего-то пару человек и было. Короче, налетаем, чистим – и ходу. Позади парк – проблем не будет. При входе пара фонарей, да и те то потухнут, то погаснут. Что скажешь?

Амбал предложение Гури выслушал, однако ничего конкретного тогда не сказал и никаких эмоций по этому поводу не выразил. Он снова вернулся к разговору примерно через неделю, начав с вопроса «Что ты там тогда насчет кафе говорил?». Гуря с готовностью, почти слово в слово, повторил сказанное ранее, на что вожак сразу же заметил, что к такому «делу» посерьезней готовиться нужно.

– Тут подстраховаться надо. Оружие какое-нибудь заиметь. Оружие – это сила. Кого хочешь на место поставит.

Сказав последнюю фразу, он замер на какое-то время, видимо, что-то обдумывая или давая возможность обдумать свое предложение напарникам, а затем резко повернулся к Гуре:

– Охотничье ружье у кого-нибудь в селе есть?

– Да почти у всех, – как-то весело ответил тот. – Ты что? У нас же лес кругом, браконьерит, наверное, каждый второй, чтоб ты не сомневался.

– А у самих-то?

– А у самих нет, – вроде сокрушаясь, сказал Гуря.

Шнур в подтверждение сказанного приятелем отрицательно покачал головой.

– Вот и правильно, все правильно, – как-то отстраненно произнес Амбал, словно говорил об одном, а думал совершенно о другом, но уже спустя несколько секунд, мгновенно выйдя из раздумий и снова глядя на Гурю, уверенно произнес:

– Значит, надо потянуть у кого-то. Только красиво надо, без шума. Есть кто-нибудь на примете?

– А ты что ж, с ружьем по городу ходить будешь? – отчасти удивленно, отчасти иронично спросил Шнур, пытаясь обратить на себя внимание.

Амбал, нахмурив брови, презрительно глянул на него:

– Не твоего ума дело.

Резкие слова, брошенные вожаком, обидели Шнура – он отступил шаг назад и замолчал.

С самой первой встречи с Амбалом он видел, что тот больше доверяет Гуре: и советуется с ним, и прислушивается к его мнению. Предложения же Шнура чаще всего просто игнорировались либо выслушивались с нескрываемой иронией, даже насмешкой.

А чем Гуря лучше? Они же ровесники. Они ж неразлейвода-кореша. С ранних лет знали друг друга, дружили. Да и биографии их тоже во многом похожи. Правда, если Гуря с рождения воспитывался матерью, но все-таки смутно помнил отца, уехавшего куда-то вроде как на заработки, когда сыну было лет десять, и больше не появившегося в селе, то Шнур своих родителей вообще не знал. До шестнадцати лет он прожил со своей бабкой, матерью отца, которая в год своей смерти сделала его совершеннолетним и в прямом, и в переносном смысле. В один год он как раз получил паспорт и тогда же, после кончины бабки, вынужден был самостоятельно строить свою жизнь.

Конечно же, причина его сиротства долгое время не давала ему покоя, но бабка, еще при жизни, так и не смогла внятно растолковать ему эту причину. По крохам собранная Шнуром темная история, связанная с отсутствием у него родителей, имела несколько совершенно разных версий, впрочем, заканчивавшихся одним и тем же печальным финалом. Рождением его в местах, не столь отдаленных, где и отбывали наказание люди, давшие ему жизнь, а затем и их смертью там же. Причем смертью с интервалом во всего лишь в несколько дней, хотя отбывали они наказание в совершенно разных заведениях. Тонкостей столь грустного финала, конечно же, никто бабке Шнура, впоследствии забравшей его на воспитание, не рассказывал.

Финал этот, впрочем, дал старт. Старт жизни Шнура не в тюремных стенах, а в доме бабки, которая, как ни старалась, так и смогла сделать эту жизнь мало-мальски счастливой. Да и как? После шестидесяти государство преподнесло женщине, весь свой век тяжело трудившейся в поле, потерявшей мужа в тридцать седьмом, пережившей войну на оккупированной территории, подачку в виде мизерной пенсии, а судьба к тому времени в прямом смысле согнула труженицу так, что разогнуться до смерти она уже не смогла. И то хорошо: пусть и недоедали, но с голоду не пухли.

С ранних лет внук, в силу своего сиротского существования, подвергался унижениям и оскорблениям со стороны других детей, особенно в школе. Долговязый, худой, болезненный, Шнур, собственно, вначале названный Шнурком за сутулость, безобидность, терпеливость, молчаливость, вместе взятые, долгое время молча сносил удары судьбы и не решался ответить обидчикам. Но однажды, когда ему вот-вот должно было стукнуть тринадцать, его терпение лопнуло. И он ответил. Да так ответил, что обидчик его около двух месяцев пролежал в больнице с несколькими переломами, полученными от ударов арматурой, а сам виновник нанесенных травм загремел на год в колонию для несовершеннолетних.

Само собой, при разбирательстве мало кто обратил внимание на то, что агрессия у Шнурка, словно гнойный нарыв, копилась долгие годы, полные обид, унижений и насмешек, что была она ни чем иным, как внезапно пробудившимся обыкновенным чувством собственного достоинства, что всякое терпение когда-нибудь да заканчивается. Шнурок на подобной философии внимания не заострял, а к бабке, лишь час от часу глубоко вздыхавшей да вытиравшей платком глаза, нос и губы, особо никто и не прислушивался.

Зато, вернувшись через год домой, Шнурок стал Шнуром, да и то не для всех, а для избранных. Например, Гури. С его возвращением исчезли и нападки на него. Скорее всего, даже не потому, что в его биографии появился криминальный опыт, а потому что в селе уже знали, что на насмешки и издевательства можно получить ответ. Пусть не самый достойный, пусть подловатый, пусть исподтишка, но ответ, после которого придется подождать, пока сломанные кости обратно срастутся.

Жизнь и воспитание, вернее, перевоспитание в колонии каким-то странным образом подействовали на Шнура. Стремление жить честно, к коему призывали воспитатели и надзиратели, очень быстро отступило перед другим воспитанием, гласившим, что в этой стране честно нормальных денег не заработаешь, да и авторитет, впрочем, тоже. Особенно человеку с клеймом. А раз так, то чего, спрашивается, пуп рвать. Есть много других способов для вполне себе нормального существования. Да и много ли Шнуру вообще-то нужно? В принципе, не так уж и много.

Вот так и окрепла дружба Шнура и Гури, основанная на, в общем-то, схожих ценностях. Вот так и полетели дни, месяцы, годы беззаботной, а потому вполне нормальной, по их мнению, жизни.

И теперь вот в эту самую дружбу, в эту самую жизнь, словно клин в дубовое полено, все глубже и глубже впивается и впивается какой-то чужак. Да мало того, что впивается, начинает потихоньку разрывать полено на две части. Разрывать бесцеремонно, нагло, можно сказать, по-живому, вроде и не замечая Шнура.

«Да кто он такой, этот Амбал? – иногда подтачивал сознание Шнура червь обиды. – Я даже не знаю, откуда он взялся, где живет, даже как его зовут по-настоящему».

Однако обида подступала и отступала, и Шнур снова возвращался к мысли, что, в общем-то, то, что поручалось ему, когда они шли на «дело», все-таки делать было попроще и не так рискованно, как Гуре и особенно Амбалу. Именно это обстоятельство Шнура вполне устраивало и останавливало, когда ему вдруг очень хотелось справедливости в отношениях с приятелями.

– Короче, Гуря. Ружье нужно достать тихо. Рисковать, конечно, не надо, – продолжал Амбал, уже не отвлекаясь и четко видя порядок дальнейших действий.

– Не боись, – самоуверенно ответил Гуря. – Я уже даже знаю, где ружьецо возьму, – он замешкался. – Только как же с ним? Оно же длинное?

Амбал засмеялся:

– Обрез сделать сможешь?

– А-а-а-а! – хлопнул Гуря себя по лбу. – Понял! Дошло на третьи сутки.

– Ну вот и отлично.

Все замолчали: вроде, тема исчерпана. Однако Шнур, пытаясь быть равноправным членом обсуждения и хоть как-то подняться в глазах главаря, вдруг громко выпалил:

– А у меня граната есть!

Амбал удивленно посмотрел на него. Шнур заметался, соображая, не сморозил ли какую-нибудь очередную глупость, и намереваясь получше объяснить свое предложение. Вроде как оправдываясь, он добавил:

– Она, правда, не настоящая. Я ее еще в школе когда-то спер и на чердаке спрятал.

Вожак, все еще не стерев с лица удивление, молча смотрел на него. Он думал, видимо, что-то рассчитывал, что еще больше привело в замешательство Шнура, выдавшего последний, но, на его взгляд, решающий аргумент:

– Ну и что, что не настоящая: для острастки всегда сгодится. Я только сейчас о ней и вспомнил.

Амбал так же внезапно вышел из раздумий, как и вошел в них, улыбнулся и, довольно чувствительно тыкнув крепким пальцем Шнуру в грудь, произнес:

– Вот это хорошее… рацпредложение. Покажешь.

Они готовились к нападению на кафе больше месяца: с одной стороны, пытаясь выверить каждое свое действие, с другой – ожидая прихода весны, когда растает снег, по которому, понятное дело, далеко не убежишь.

Весна пришла, можно сказать, вовремя, точно по календарю. Два дня подряд погода благоприятствовала им, как бы помогая совершить задуманное: шел дождь, на улицах и в парке было малолюдно. И они было уже решились. Но прошлой ночью вмешались совершенно не предвиденные обстоятельства: в кафе чуть не до утра гуляли свадьбу, а значит, в кассе никакого выторга не было и быть не могло: деньги от организаторов свадьбы хозяин кафе наверняка уже давно получил, посчитал, связал резинкой и вряд ли хранил в своем заведении.