Текст книги "Пропасть глубиною в жизнь"
Автор книги: Анатолий Косоговский
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Короче, – констатировал Даниил, загадочно улыбаясь, – само собой, я там, внутри, не был, но могу себе только представить: приезжает семейка домой, все такие радостные, лыбу давят; заходят в большую комнату, а посреди стола, прямо на шикарной скатерти к-у-у-ча…
Последнюю фразу Даня произносил, тщательно выговаривая и растягивая каждое слово, как бы подводя свое повествование к неминуемой и интригующей развязке. Он толкнул Алексея рукой в плечо (мол, ну, держись!) и сделал длинную паузу, широко раскрыв рот и готовясь выплеснуть последнее слово, уже растворявшееся в лаве хохота, которая копилась, бурлила и рвалась из него наружу все то время, пока он вел свой незамысловатый рассказ.
– Мальчишество, – вдруг тихо, без особого энтузиазма, произнес Алексей, до этого слушавший Даньку не перебивая.
Всю дорогу в поезде он сидел, растянувшись на сиденье и чуть ли не с головой утонув в старой, потрескавшейся на рукавах и воротнике зимней куртке.
Даниил резко переменился в лице и покосился на Лешу:
– Не по-о-о-нял?
– Даня, да ты не суетись, – подхватил его под локоть Алексей. – Я просто хотел сказать, что твоя затея тебе могла очень дорого обойтись. Я не хочу там сказать, тюрьма-нетюрьма, но позора бы ты точно не избежал.
– Не по-о-о-о-нял! – уже без вопросительной интонации повторил Даниил, вплотную приблизив свое лицо к Лешкиному. – Ты что, защищаешь этого козла?
– Да причем тут, – хмыкнул Алексей. – Я вообще не об этом. Ну, в смысле, твое рождение… Хотя, согласись, это была лишь версия твоей матери…
– А я что, по-твоему, своей матери не должен верить?
– Да нет! Ну чего ты сразу на дыбы становишься. Просто, вдумайся… Правда, она вроде бы всегда одна, но в то же время у каждого человека она все-таки своя. Вот и получается, что правд как бы несколько…
– Во дает!
Данька слегка поостыл. Его явно заинтересовала философская сторона сказанных Алексеем слов, хотя уверенности в том, что он понял весь смысл произнесенного, не ощутил. Потому и потребовал всем своим видом продолжения начатого.
– Нет, ну, в смысле, каждая сторона, как правило, толкует правду по-своему. А почему ж между людьми споры бывают. Да еще такие, что не всякий суд рассудит, – фактически повторил уже сказанное ранее Кобзарь, чем явно разочаровал собеседника.
– Фи-ло-соф, – издевательски протянул Даниил и отвернулся.
Алексею вовсе не хотелось обидеть своего нового приятеля. Ему казалось, что, напротив, он и так крайне мягко попытался объяснить Даниилу самые, на его взгляд, простые вещи. Однако, видя такую реакцию собеседника, поспешил перед ним извиниться.
– Даня, ну, извини, – теперь Алексей более тщательно подбирал слова. – Я вообще не это хотел сказать. Вот послушай.
Даниил снова повернулся к Алексею.
– Вот скажи, – продолжал тот. – Вас там сколько в этой квартире было?
– Это частный дом, – пробухтел Даня.
– Ну хорошо, допустим, частный дом. Так сколько вас туда налезло?
– Да я там вообще внутри не был, я же говорил, – отходя, начал объяснять Даниил. – Одного шкета ночью в форточку пихнули, он там и наделал.
– Вот! – Алексей поднял вверх указательный палец. – Шкет в квартире, ну, короче, в доме был один. Хорошо. А во дворе под окнами следы еще десятка таких же, которые его в форточку пихали. Правильно я говорю?
– Ну, не десятка. Нас там трое было.
– Итого четверо. Теперь подобьем бабки. Мало того, что проникновение в кварти…, ну, в дом – уголовное преступление, за него срок светит, так шкет в квартире, конечно же, уйму пальчиков оставил…
– В смысле? – перебил Даня.
– В смысле отпечатков пальцев. Ведь прикасался же он к вещам в доме. Так?
– Так.
– Плюс следы обуви. Его и ваши под окнами. Так?
– Наверно. Да что ты мне всякую ерунду плетешь. Пальчики… Обувь…
– Нет, ты не спеши, ты послушай. Еще можно добавить ту самую кучу, из которой, знаешь, эксперты, ну, в общем, милиция сколько информации могла нагрести.
Даня хрипло засмеялся: «На то они и мусора!», но Кобзарь не обратил на его реплику абсолютно никакого внимания, сел поудобнее и продолжил:
– Да еще всякие прочие оставленные вами улики. Вот и получается, что вы из-за кучи говна могли если не реальный срок схлопотать, то по шапке точно получить. Из комсомола, скажем, вылететь.
Даниил засмеялся:
– Тоже мне наказание. Пусть выгоняют. Я в него еще и не вступал, между прочим.
– Как это?
На лице Лешки читалось искреннее удивление.
– Очень просто. Не вступал, и все.
Наступило молчание. Данька, прекратил смеяться и сейчас задумчиво сидел рядом. Наверно, оценивал сказанное новым приятелем. Было видно, что открывшиеся сведения явно подломили его уверенность в правильности выбранного способа отомстить отцу. Уж слишком глупой теперь казалась ему затея, которую еще пару минут назад он считал чуть ли не показательным выступлением, цыганочкой с выходом.
Лешка почувствовал это состояние Даниила, но, не желая закругляться, оценил его по-своему: назидательно продолжил тему визита к Данькиному отцу:
– Вот так-то, неуловимые мстители! О! Там, кстати, в смысле, в кино про неуловимых мстителей тоже Данька был. Интересно. А если серьезно, то я вообще не понимаю, как это вам удалось тогда выйти сухими из воды. Вы из дома папашки хоть ничего не выносили?
– Да ты что, на фига! Нужно мне его барахло! Пачкаться! – вдруг воскликнул ошарашенный Данька. – Просто отомстить хотелось, – добавил он, хотя в его голосе уже явно чувствовались сомнения, совместимо ли в данном случае слово «месть» с тем, что было устроено в доме его отца.
– Скажу тебе честно, дружище, – Алексей выпрямился и посмотрел Даниилу в глаза, – вот это-то вас как раз и спасло, что не пожадничали да из дому ничего не потянули. Так, мелкое хулиганство, не больше. А вот теперь я четко представляю ту картину, когда семейка твоего отца вернулась домой. Входят радостные, веселые, отдохнувшие (наконец-то до дому добрались!). Дети ж у них, конечно… А на столе куча дерьма. Настроение, само собой, сразу испортилось, только решили молча убрать и никому не говорить, чтоб не позориться. Да еще призадумались, кому ж это они дорогу перешли, что так подло нашкодил у них в доме. Батя твой, конечно, раз он человек в городе уважаемый, с начальником милиции на этот счет переговорил, хотя бучу попросил не поднимать. Тот согласился и обещал дать задание, чтоб подчиненные походили, порасспрашивали, поразнюхали и, если что узнают, доложили. На том и порешили, мол, из-за кучи дерьма шум подымать – себе же дороже. А твоя пацанва, думаю, рано или поздно обязательно где-то похвастается – это же событие как-никак для города. Одно радует, ты уже в армии, а оттуда тебя не раньше, чем через два года отпустят. В общем, сдается мне, примерно так.
Алексей в упор глядел на Даньку и всем своим нутром чувствовал, что произвел даже не впечатление, а просто фурор, потрясение в его голове, а потому последние слова произнес как-то уж больно самоуверенно, с видом человека, бросившего нищему пачку крупных купюр:
– А если б что посерьезней, не сомневаюсь, раскопали бы в два счета. И сейчас ехал бы ты, Даниил… Как это тебя? Ах, да, Сергеевич… не в армии служить, а давным-давно уже матрешки в местах не столь отдаленных мастерил.
В этом месте Лешка остановился – уж больно он разошелся в своих предположениях и фантазиях – замолчал и, как ни в чем не бывало, снова почти с головой съехал в свою широкую, распахнутую сверху куртку.
Снова воцарилось молчание. Алексей полулежал на сиденье, прикрыв глаза, в общем-то, вполне довольный собой. Даниил же был удивлен и потрясен до такой степени, что даже не уловил горделивого, если не сказать пренебрежительного тона в длинном монологе нового приятеля. Он даже никак не среагировал на подобное уничижение, просто сидел и обдумывал услышанное. Нет, его потрясла не столько легкость, с какою Алексей в пух и прах разбил досель казавшуюся ему остроумной затею под названием «месть отцу», хотя, в общем-то, получилось у него довольно складно. Потрясло его другое. То, что до разговора со своим новым приятелем он просто не задумывался над такими простыми, можно даже сказать, элементарными вещами.
В мозгу Даниила тут же начали всплывать различные истории из его бурной босяцкой юности, и многие из них, если верить Лешке, могли довольно круто и, главное, далеко не в лучшую сторону изменить всю его жизнь. От этих мыслей по спине и плечам его пробежал довольно неприятный холодок, от которого парень слегка поежился.
Он явно зауважал Алексея. В каком-то смысле, в данный момент Алексей просто взял над ним верх, чего до этого просто не случалось. Даня почувствовал себя перед новым приятелем не здоровяком, от встречи с которым бросало в дрожь многих его сверстников-земляков, а пацаном, мальчишкой, которого нужно крепко взять за руку, нашлепать по заднице и вести, время от времени напоминая, что делать можно, а чего нельзя.
– Слушай, а где ты всего этого нахватался? – как-то даже заискивающе через время спросил Данька.
Из воротника показалось лицо Алексея. Он усмехнулся, приподнялся выше на сидении и, подняв вверх указательный палец, как делал это несколько минут назад, произнес:
– Криминалистика – великая вещь!
Алексей лукавил. Процентов восемьдесят познаний восемнадцатилетнего парня в криминалистике исчерпывались сведениями, почерпнутыми из одной, но ужасно заинтересовавшей его книги – Юргена Торвальда «Сто лет криминалистики», после чего он уже не мог спокойно относиться к этой теме. И стоило ей лишь возникнуть к какой-нибудь газете, журнале, книге, Лешка жадно впивался глазами в строки, восхищаясь тем, как вообще всякое такое возможно. Но стоило ли говорить об этом Даниилу? Где, что прочитал? Какая разница. Может, Даньке и времени-то не захочется тратить на чтение. А так сохраняется интрига. Знаю, да и все. А откуда нахватался, не имеет значения.
Видя, что первая фраза не особо впечатлила Даню и он все так же внимательно и терпеливо ждет ответа, Алексей сел поудобнее и продолжил:
– Нет, ну ты подумай, это ж просто интересно. Допустим, кто-то совершает преступление, думает, что учел все детали: работал в перчаточках, все после себя будто бы стер, сдул. Спокойненько возвращается домой, а тут, не успел руки помыть – бац! – гости на пороге. Собирайте вещи, товарищ! Тот, мол, как, что, я вообще ко всему этому отношения не имею. А ему – извините, вот вещественные доказательства: эксперты обнаружили на месте преступления следы вашей обуви. Посмотрите, вот след на фотографии с места преступления. А вот след вашего ботинка. Тот: а что мало людей ходит в одинаковых ботинках? А ему: да, много. Но посмотрите: на протекторе вашего ботинка, вот в этом месте, оторван кусочек резины, и здесь, на фотографии следа, видите, точно такой же дефект.
– Не-е, ну ты мне вообще как пацану объясняешь, – перебил Даня Алексея. – Я что, детсадиковский.
– Да при чем тут, детсадиковский, – Лешка уже вошел в азарт: познания в криминалистике, которые он так бережно, иногда по щепоткам, складывал в архивах своей памяти, требовали выхода, словно невидимая пружина, стремящаяся развернуться в полную силу. – Думаешь, те люди, которые начинали все это, знали больше? Ни фига. Вот, например, как додумались до того, что узоры на пальцах рук (их, эти узоры, криминалисты называют папиллярными) у всех людей разные? Совсем по другому поводу. Все началось с Индии. Индия была ж колонией Англии, ты знаешь. Так вот один англичанин, который работал там, не помню в какой местности (не важно), должен был выдавать индийским солдатам зарплату. А они же все чумазые, на одно лицо, если глазами европейца смотреть, и накалывают его постоянно, в смысле обманывают: раз зарплату получат, припрячут, потом второй раз приходят и снова получают – разве всех запомнишь.
– Тоже мне, – хмыкнул Даня, – раздай под подпись, и вся проблема.
– А вот, понимаешь, проблема. Под подпись, говоришь? – азартно продолжил Леша. – Под подпись – это хорошо, только они-то все безграмотные. Это ж еще в начале девятнадцатого века было. Темнота, безграмотность. Короче, этот англичанин заметил, что у разных людей совершенно разные отпечатки пальцев. Вот и придумал – брать при получении денег у каждого индийца отпечаток пальца. И все! Как отрезало! Хотя, в общем-то, таким способом, например, китайцы, японцы давным-давно пользовались: при разных там сделках вместо подписи отпечаток пальца ставили, короче руку прикладывали. Вроде отсюда и выражение пошло – «руку приложить».
– Нет, вряд ли, – засомневался Даниил. – Я так думаю, что приложить руку – это в челюсть зацедить.
– Ну, не знаю, – не стал спорить Алексей. – Короче, от того англичанина и началось, что у преступников стали брать отпечатки пальцев. Тоже там, в Индии, сначала, а дальше уже постепенно, постепенно и по всему миру.
– Это ж такое надо, бляха-муха, – с глубокомысленным выражением лица произнес Даниил. – На земле живут миллионы, рассыпались кто куда, между ними моря, океаны, и, смотри, ни у каких двух нет одинакового узора на руке.
– Х-ха, – чувствовалось, что Алексею трудно остановиться, – чего только не придумывали: и кислотой папиллярные узоры выжигали, и лезвием срезали – ни фига: заживают и восстанавливаются. А один чудак в Америке, слышь, попался на горячем, его приводят в полицию, хотят взять отпечатки пальцев, а там пусто. Он, конечно, улыбается – что съели. Полицейские в шоке, не поймут, в чем дело.
– И чего? – Даня даже пригнулся, пытаясь заглянуть в глаза Алексея.
– Короче, потом они обследовали его с ног до головы и обнаружили, что по обеим сторонам в области грудной клетки ровно по пять шрамов. Ну, как раз столько кожи вырезано, чтоб ее на руки пересадить. Понял! Вот он, ну не он, а врач, хирург какой-то, кожу с грудной клетки, а там же узоров нет, на пальцы пересадил.
– Супер!
– А баллистика7, например! – не останавливался Лешка. – Вот ты знаешь, что все гильзы, выстрелянные из одного и того же пистолета, имеют абсолютно одинаковые признаки. Ну там, царапины одни и те же, вмятины от бойка. Допустим, совершено преступление в одном городе – стреляли в кого-то, а затем преступники переехали в другой и тоже совершили преступление – убили кого-то другого из того же оружия. Они думают: «А, в разных городах стреляли – никто не разберется». Не тут-то было. Если гильзы на месте преступления нашли, эксперты их сравнят и увидят, что стреляли из одного и того же оружия, а значит, возможно, одни и те же люди. В общем, зацепочка уже появилась. Туда-сюда, преступления объединили – и на убийцу вышли.
Алексей на секунду замолчал, соображая, чем бы еще удивить Даниила, а затем продолжил:
– С баллистикой вообще случай уникальный. Один английский полицейский расследовал убийство. Ну, пулю из трупа вытащили, ему дали в руки: она гладенькая, но снизу небольшой выступ. Он это сразу заметил, думает: «Прошвырнусь-ка я по своим «клиентам» (у них же тоже разные люди в «черных» списках были). Заходят к одному – обыск. И что ты думаешь, находят форму для литья пуль, а в той форме – впадинка. Примерили пулю к форме – точно, его рук дело.
– Признался?
– А куда денется?
– Классно!
– Конечно, классно, – подтвердил Алексей. – Эксперты – это классно! Представляешь, из какой-нибудь мелочи, ну, следа, нитки, пули, даже капли крови можно раскопать целое преступление, найти преступника, припереть его фактами к стенке. Не знаю, как ты, а я балдею. Вот отслужу, попробую на эксперта выучиться.
– Ага, и будешь моих корешей вылавливать, – полушутя-полусерьезно заключил Даниил.
– Да при чем тут, – в который раз повторил свою излюбленную фразу Леша. – А я, думаешь, такой себе тихоня. Мы с пацанами, знаешь, такие хохмы в школе отбрасывали, что только держись. Дело же не в этом. Просто нравится мне эта профессия, эта работа – и все.
Глава 3
Дед Фрол вроде и смотрел на Гурю, но не понимал, что обращаются именно к нему. Его немигающие глаза вот уже на протяжении нескольких минут были направлены в одну точку.
– Здорово, дед. Как дела?
Именно эти слова произнес Гуря, увидев своего восьмидесятитрехлетнего соседа в местной забегаловке. Но, поняв, что тот никак не реагирует ни на движения, ни на слова, он чуть отодвинул в сторону прислоненную к столу дубовую палку и молча присел на стул рядом. Гуря знал – такое с дедом Фролом случается. Временами, правда, но случается.
Палка, с которой Фрол не расставался уже добрых лет сорок, была ему нужна вовсе не для опоры. Высокого роста, худой, с короткими седыми волосами и острым, несколько длинноватым носом, несмотря на свой возраст, внешне он выглядел бодрячком. Но было одно обстоятельство, о котором все в селе, конечно же, знали. Это обстоятельство – серьезная контузия Фрола во время войны, которая впоследствии наложила отпечаток на всю его дальнейшую судьбу.
Будучи уже тридцатилетним мужчиной оказался Фрол Устинович Шапорда на фронте, да еще и в самой гуще событий. А вот повоевать пришлось всего-то каких-нибудь несколько месяцев. Не повезло. А может, и повезло. Это как посмотреть.
Вернулся в родные места он уже после войны. Где был, где скитался, так и осталось для односельчан загадкой. Поначалу перенесенное на войне потрясение практически не сказывалось на его жизни, суждениях, поступках. Благодаря навыкам, полученным от отца еще в детстве, он очень скоро заслужил славу столярных дел мастера. Мог, например, Фрол при помощи нехитрого инструмента, изготовленного, кстати, своими руками, такие узоры на наличниках соорудить, что многие просто диву давались. Хотя сам-то он это называл баловством. Время тогда требовало не каких-то изысканных наличников, а элементарных построек, домов в его родном селе, которое, пережило целых три года оккупации.
Вот и нашлось применение золотым рукам Фрола. Да что говорить, не один односельчанин, даже через годы и десятилетия, прошедшие с тех, послевоенных, лет, вспоминал добрым словом Фрола, приложившего руку чуть ли к каждому срубу, появившемуся в те времена в селе.
А, впрочем, что здесь удивительного? В первый после войны год население Рудни составляли одни бабы, старики да детвора. Ну и еще несколько десятков мужиков, чьи судьбы во многом напоминали судьбу самого Фрола.
Помогал он всем, можно сказать, бескорыстно, чем заслужил и почет, и уважение. Впрочем, иначе и быть не могло. Война сроднила односельчан, сделала одной дружной семьей: вместе отмечали праздники, вместе провожали в последний путь ушед-ших в царствие небесное, вместе оплакивали погибших на войне, вместе трудились.
Дефицит мужской половины руднян обнаружился довольно скоро. И не только потому, что для восстановления отощавшего хозяйства очень понадобились мужские руки, но и потому, что война, как ни пыталась, не смогла убить в людях те извечные чувства, данные Господом, которые притягивают друг к другу мужчину и женщину, заставляют их любить, растить потомство.
Несколько лет после возвращения с войны Фрол умышленно старался уходить от всего этого, ища отдушину в труде. Где-то в глубине души ощущая страшную занозу душевной болезни, неполноценности, которая нет-нет, а когда-нибудь возьмет да и уколет его в самое сердце, он подавлял в себе зов природы, все, что так упрямо рвалось наружу.
Рвалось-рвалось, да и вырвалось. Вырвалось благодаря местной солдатке Настасье, так и не дождавшейся с войны своего муженька, с которым и пожить-то не удалось, как следует. Какой-нибудь месяц-два до того, как кривая телега, запряженная парой лошадей, в сорок первом увезла его и еще четверых односельчан в неизвестность.
Настасья была двумя годами старше Фрола. Бойкая и напористая, она, можно сказать, сама себя выдала за него замуж. А что? Характерами сошлись. И мужчина в доме, и хозяин во дворе. Тем более, что, с ранних лет оставшись сиротой, привыкла сама принимать решения.
Поженились они в сорок восьмом. Фрол принял такой поворот судьбы безропотно, как-то тихо и спокойно, будто бы боясь спугнуть удачу, осчастливившую его. Был он в семейной жизни уступчив, никогда не порывался отвечать грубостью на случавшиеся порой упреки жены, в основном, касавшиеся его безотказности и бескорыстности, и даже мысли не мог допустить, чтоб ударить или хоть как-то обидеть Настасью. Получая несколько десятков рублей за инвалидность, он так и не пошел работать в колхоз, а по-прежнему мастерил, причем год от году кружева на деревенских домах становились все изящнее и изысканнее. Настасья же каждый день бежала на ферму, где работала дояркой и откуда тайком всегда могла принести литр-другой молока, чтобы угостить мужа.
Все в их семье ладилось на зависть многим односельчанкам, некогда отговаривавшим подругу от столь рискованного брака. Дошло и до пересудов да злых словечек. Частенько, бывало, слышала она за спиной всякие небылицы про своего мужа. На первых порах порывалась разбираться со сплетницами, а потом успокоилась: пускай себе языки чешут, ей от того не убудет.
Одного лишь утешения не дождались за долгие годы: не дал Бог ребеночка. Так и состарились вдвоем в своем уютном гнездышке, разукрашенном золотыми руками Фрола, отпустившего, казалось, на все четыре стороны воспоминания и о войне, и о своей страшной душевной ноше.
Да война вот не отпустила. В конце семидесятых принялся Фрол беседку во дворе мастерить. Уж как он ее вымерял, как лелеял, словно родимое дитятко. Каждую дощечку чуть ли не до миллиметра подгонял, каждый узор поигривее завивал. Вырастала беседка на загляденье, как куколка, выхваляясь красотой своей перед прохожими. А когда выросла да заискрилась на солнце лакированными боками, сел вечером Фрол на скамейку, облокотился на стоящий посреди беседки столик, обнял Настасью и мечтательно произнес:
– Вот здесь, милая, и будем по вечерам чай пить да о жизни говорить.
А через месяц ночью разбудил Фрола шум во дворе и яркий свет в окне. Глянул и оторопел: полыхает его беседка, словно сухой сноп пшеничный. Кликнул Настасью, сам бросился было спасать свою «куколку», да когда выскочил на крыльцо, ослепило ему глаза горячее пламя, зашумело что-то в голове Фрола, больно ударяя по вискам. Не сделал он больше ни шагу. Лишь сел на ступеньку, обхватил голову руками и спрятал ее в худым острых коленях. Не слышал он больше криков Настасьи, не мог ответить на ее слова, не видел соседей, суматошно бегавших по двору с ведрами. Голова его наполнилась шумом и скрежетом, словно оказался Фрол под грохочущим над ним танком, безжалостно давящим его своими гусеницами.
Перевернулось что-то в его голове после того пожара. Как будто был и пропал тот, прежний Фрол. Мастерить забросил, однажды пошел в лес, срубил молоденький дубок и выстрогал себе метровую палицу. С этой-то палицей и выходил старик каждое утро на улицу, производя своеобразный ритуал, а точнее ударяя ею по соседским калиткам и лавкам да приговаривая:
– Закрепил Шапорда Фрол Устинович, Ленин, Сталин, Маршал Советского Союза!
Так и вернулась к нему старая болезнь, связанная с контузией, полученной на войне. Его поведение стало сплошь сотканным из каких-то непостижимых противоречий. Порою Фрол был излишне разговорчив с мальчишками, готовыми, окружив его возле лавки, часами слушать рассказы о жизни, особо и не вникая, насколько правдоподобными они были. А порой, наоборот, становился безмолвным. Причем даже насмешки или ироничные шутки, нередко ему адресованные, не могли сдвинуть Фрола с «мертвой» точки, расшевелить его, возбудить хоть какие-нибудь чувства.
Порою он успокаивался, отходил, на время превращаясь в прежнего Фрола Устиновича, но стоило наступить утру, как старик брал в руки свою палицу, выходил на улицу, и соседи снова слышали все те же слова, к которым привыкли за прошедшие более чем два десятилетия:
– Закрепил Шапорда Фрол Устинович, Ленин, Сталин, Маршал Советского Союза!
За годы многое поменялось и в самом селе: вырастали новые дома, односельчане играли свадьбы и рожали детей. К концу восьмидесятых пыльная сельская дорога, делившая Рудню на две части, преобразилась, примерила новую, асфальтную одежку и стала частью трассы то ли областного, а может и республиканского значения. Кто их там знает. Это не особенно волновало рудчан. Другое дело, что количество автомобилей, проезжавших селом, теперь увеличилось в несколько раз, чем не преминули воспользоваться предприимчивые селяне, ежедневно выносившие на обочину свежее молочко, сметанку, творог, фрукты, овощи. А еще через некоторое время вдоль трассы появились доморощенные кафешки, сразу же получившие в народе название «ганделыков», рядом с которыми задымили мангалы, манящие проезжавших ароматом шашлыков.
А год назад не стало Настасьи. Ушла она тихо, так же, как и прожила свою жизнь, навсегда забрав с собой радость и заботу, благодаря которой Фрол жил все это время. Всего-то и осталось, что штопаная-перештопанная одежонка да их любимица и кормилица – буренка Бэра.
Первое время старик, больше в память о жене, заботился о кормилице, как мог: и на луг пасти ее водил, и чистил, и доил. А вчера вдруг решил: хватит? Силы уже не те, только зря животное мучить: лучше все-таки в хорошие руки отдать. Она хорошая, ласковая. Не помнит Фрол, чтоб на свою любимицу прикрикнул или, не приведи Господь, ударил.
С утра свел корову на другой конец села молодой паре, еще раньше, сразу после смерти Настасьи, интересовавшейся у Фрола, не продает ли Бэру. Те несказанно обрадовались. Никто и не думал торговаться, тем более что запросил старик очень даже приемлемую цену.
Именно в свой излюбленный «ганделык» и направился старик, смяв в кармане купюры, вырученные от продажи коровы. И хозяин кафе Игорь, молодой парень из районного центра, большую часть дня здесь отсутствовавший, и его жена-барменша Надежда, по совместительству еще выполнявшая и работу официантки, знали: Фрол Устинович ничего заказывать не будет. Он просто тихонько сядет за столик в углу у окна и будет наблюдать за находящимися здесь людьми, как это происходило довольно часто. Наблюдать безмолвно, без всякой реакции на действия посетителей, изредка отвечая на приветствия входящих и совершенно не реагируя на насмешки и колкости подвыпивших односельчан.
К тому же в дневное время свободные места, несмотря на то, что здесь стояло всего лишь пять столиков, как правило, были. Местные появлялись в забегаловке под вечер, а проезжащим всего-то и нужно было – перекусить и двигаться дальше.
Фрол мог сидеть в кафе часами. В его больной голове роились самые разнообразные мысли, то выстраиваясь в одну четкую линию, то иногда до невозможности перепутываясь. С одним и тем же выражением лица он встречал глазами входящих и выходящих, изредка поглядывая за окно, где с грохотом в сторону города мчались автомобили.
Тот день не отличался от других. Тихо играла музыка. За столиком у стойки обедали нездешние, по-видимому, семья: мужчина, женщина и двое мальчишек (именно их белый «Мерседес» стоял сразу же перед окнами кафешки). Да еще к официантке на пару слов заскочила знакомая, и они о чем-то увлеченно перешептывались, пересмеивались, благо, времени на их женские разговоры было предостаточно.
Как раз в то время, когда на часах, висящих над входной дверью, кукушка прокуковала двенадцать раз, у кафе, подняв клуб пыли, с шумом затормозил автофургон. Фрол видел в окно, как с подножки соскочил водитель-дальнобойщик в сине-серой клетчатой рубашке с закатанными рукавами и бейсболке, обежал вокруг капота, ударив на ходу ногой по переднему колесу, и распахнул дверь со стороны пассажира. В открытой двери показалась голова девушки с распущенными волосами. Хохоча и что-то говоря водителю, она выставила вперед ногу, поставив босоножку на ладонь протянутой водителем руки. Дальнобойщик засмеялся и прижал ногу девушки к своему лицу. Его подруга еще больше залилась смехом, широко расставила руки, словно птица крылья, и, что-то крикнув водителю, стала на ступеньку кабины. Тот отступил полшага назад, вытянул вперед руки и подхватил ее в свои объятия.
Парень развернулся и сделал несколько шагов вперед, все еще не отпуская попутчицу, кокетливо согнувшую ноги в коленях, из своих объятий. У входа в кафе он приостановился, поставил наконец девушку на землю и толкнул дверь.
– Здрасьте всем! – крикнул он с порога и, держа спутницу за руку, подошел к стойке бара.
Барменша Надежда попрощалась с подругой, которая тут же вышла, и повернулась в дальнобойщику.
– Девушка, чего-нибудь поесть, – с ходу выпалил тот. – Не откажемся от окрошки, второго, с мясом, конечно. Ну, в общем, предлагайте.
Пока водитель и Надежда утрясали заказ, попутчица дальнобойщика отошла от барной стойки и подошла к окну рядом со столиком, за которым сидел Фрол Устинович, так что он смог рассмотреть ее во всех деталях.
Среднего роста. Худенькая. Лицо выкрашено чуть ли не во все цвета радуги. Короткие волосы фиолетового цвета с зеленоватыми прядями. Тонкие, но жгуче черные, брови, словно смолой наведенные. Щеки отливают розоватым цветом, но как-то неестественно, не от румянца. Над глазами голубоватые полосы. Маленький изящный носик подернулся вверх. Губы в точь под цвет волос, а сами волосы немного спутались, по-видимому, решил Фрол, от долгого нахождения в машине.
Вот и все что отметил про себя старик. А одета? Да что одета, что нет! Совсем не по сезону. Юбчонка еле-еле прикрывает попку, какая-то короткая курточка да блузочка под ней – вот и вся одежда. Не для ранней весны одежка, не для марта, это точно!
– Ириша, ты пить что-то будешь? – крикнул дальнобойщик, все еще стоя у бара и обращаясь к девушке.
Та резко повернулась.
– Все, что горит, – хохотнула она, присаживаясь у соседнего с Фролом столика и закидывая ногу за ногу.
– Понял, – в тон ей произнес водитель и снова повернулся к барменше.
– Сережа, иди садись! – позвала его Ирина, поднося огонь зажигалки к сигарете. – Отсюда тоже можно заказ сделать.
– Сесть, это мы всегда успеем, – ответил избитой фразой ее попутчик и, повернувшись к своей подруге, улыбнулся.
– Ну, как знаешь, – глубоко затянувшись и артистично выпустив клуб сизого дыма, сказала Ирина и тут же добавила, обращаясь к Надежде:
– Девушка, пепельницу м-о-о-ж-н-а-а!
Последнее слово она произнесла, растянув его насколько хватило захваченного легкими воздуха и как-то особенно ярко выделив последний звук. Видимо, желала дать понять барменше, что отнюдь не обращается с просьбой, а дает установку на обязательное присутствие этого атрибута на столе.
– Вообще-то, у нас не курят, – как-то неуверенно ответила та, но все же на секунду оторвалась от разговора с водителем, подошла к Ирине и поставила перед ней блюдечко.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
