Текст книги "Чудо хождения по водам"

22

Река, река машин, пожирая пространство, текла по асфальтовому руслу шоссе на зеленый простор природы из бетонной теснины города. Что за день пятница, последний рабочий день недели! Что за славный день, какой особый день, нет такого другого на неделе! Ради этого славного дня, в предвкушении двух других, когда ты сам хозяин своей жизни, ее полновластный собственник и распорядитель, можно и потомиться в пробках, созерцая запорошенный унылой дорожной пылью бампер автомобиля, что дергается перед тобой, наслушаться до одури новостей по радио, которые у всех станций одни, так что переходи со станции на другую – все равно что и не переходил. В., впрочем, ехал без радио. Включил было – и уже спустя минуту выключил. Диктор заговорил о нем. Что именно сообщал диктор – слух его не успел схватить. Услышал свое имя – и рука тут же ударила по красной кнопке. Он даже не успел отдать себе отчета, что делает.

В. ехал сегодня на базу отдыха заводского топ-менеджмента на своем «фольксвагене». И без компании охранников. Ни «мерседеса», ни охранников предоставить ему сегодня завод не мог. Пятница! И все «мерседесы», и все охранники требовались сегодня более существенным персонам. Чему В. был только рад: воспоминание о вчерашней поездке с недоуменно-презрительными телохранителями рядом до сих пор сидело в нем саднящей занозой. И еще вопрос, стал бы кто-нибудь из этих бодигардов, защищая его тело, рисковать своим.

В какой-то миг, когда изнывал в очередной пробке и исследовал от безделья, кто у него в соседях, В. показалось, что видит у себя сзади замызганно-замусоленный, будто с весны его ни разу не мыли, похожий на облезлого голодного волчару джип уже довольно давно. Сворачивал с улицы на улицу, перестраивался из ряда в ряд, а этот волчара, как появился, так и не отлипал. Чтобы с такой буквальностью совпадали их маршрут и все перемещения на дороге?! Невероятно. Вроде бы этот самый джип возник за ним на дороге вскоре, как отъехал от завода.

На светофоре джип встал за В. совсем впритык. Словно не хотел дать никому другому ни малейшего шанса вклиниться между собой и «фольксвагеном». В. отстегнул ремень, освобождаясь от его стесняющей движения упряжи, и развернулся назад.

За лобовым стеклом джипа, спрятав родного державного орла о двух головах под широченной майкой с одноглавым орлом США, восседал, без всякого стеснения глядел на него сквозь разделявшие их две прозрачные пластины охранник со стоянки. Ну я это, выражало собой его мясистое бульдожье лицо. И что?

В. развернулся обратно, вновь защелкнул на себе ремень и, положив руки на руль, изготовился к зеленому свету. Значит, это был не обман зрения, не фантазия, ему не помнилось – там, еще около дома, – когда в человеке, мелькнувшем за рядком машин, он предположил охранника. Охранник это был, охранник! Проследовал за его «фольксвагеном» до завода, дождался там и снова тронулся следом за ним. Не таясь, открыто, ничуть не стремясь быть незамеченным, скорее наоборот: выставляя свое преследование напоказ.

И был он один? Или ехал вторым эшелоном, в отличие от охранника до поры до времени не желая обнаруживать себя, кто-то еще?

Охранник был один. Это сделалось ясно уже за городом, когда настала пора покидать главную дорогу и сворачивать к озеру. По главной дороге тек поток, пусть по сравнению с ближним пригородом и поредевший, на ответвление свернули только В. и джип.

Расчерченные наискось красно-белыми полосами железные ворота выросли посреди разрезающей лес дороги декорацией хичкоковского фильма. Подавая хмуро-неприветливым привратным стражам в зеленом леопардовом камуфляже паспорт сверить его данные с теми, что они получили электронным распоряжением, В. глянул коротко в сторону джипа. Тот не доехал до ворот добрые два десятка метров, с этого расстояния мясисто-бульдожье лицо охранника за лобовым стеклом казалось размытым белесым пятном, и какие чувства оно выражает, было не понять.

Удаляясь от ворот, В. видел в зеркале, как охранник в несколько резких, злых рывков развернулся и джип, бешено ускоряясь, понесся в обратный путь. Затем ворота соединили створки и скрыли от него охранника. Невольно В. перевел дыхание. На ближайшие два дня эти шлагбаумные ворота были его крепостными вратами, его надежной защитой, а что там дальше – будет видно.

Второй раз он въезжал на территорию базы – всего лишь второй! – но вот человеческая сущность: въезжал с чувством возвращения домой.

Народу на базу, судя по количеству машин на стоянке, приехало уже порядком. Если и не весь топ-менеджмент, то изрядная его часть. Пятница! Преддверие двухдневного рая, гуляний по елисейским полям.

Не встретиться, ни с кем не встретиться, молил В., катя шумно стрекочущий по асфальту чемодан к своему особняку. Сознавал прекрасно, невозможно ни с кем не пересечься за предстоящие два дня, но хотя бы сейчас вот, по приезде, переложить момент неизбежного общения на будущее…

Небо, однако, было к нему немилостиво. Впрочем, это оказался не Сулла и вообще никто из топ-менеджеров, это оказалась Угодница! Она летела откуда-то и куда-то в своих стремящихся выглядеть стрингами бахромящихся джинсовых шортах, по-обычному звонко цокали каблучки ее туфель, перекрывая стрекот его чемодана, и, увидев В., она бросилась к нему – вся сияние восторга и ликования. Казалось, она даже приподнялась над землей, странно, что стук ее каблучков продолжал звучать.

– Ой, это вы! – воскликнула она. – Я так счастлива видеть вас! Я вам так благодарна! Я о вас все время думаю, думаю не переставая! Я почему-то даже была уверена, что увижу вас здесь! Я все время хотела увидеть вас, все время хотела! Чтобы сказать вам, как я вам благодарна, как счастлива. Просто невозможно, как счастлива!

Что она здесь делала? В. даже подумалось, когда Угодница бросилась к нему, что причина ее появления здесь – он: послана сюда специально, чтобы следить за ним, передавать куда-то, неизвестно кому, каждое его слово.

– Зачем ты растрезвонила? – спросил он.

– О чем? – недоумение прозвучало в ее голосе.

– О том, – ответил В. – По телевизору.

Угодница поняла.

– Ой, я просто не могла молчать! Об этом должны были все узнать! Разве нет?

Так просто, так доверчиво она это сказала, что В. вмиг ей поверил: так и было. И отринул мысль, что она послана сюда шпионить за ним.

– Что же, – проговорил он. – Что сделано, то сделано… – И позволил себе поинтересоваться: – А здесь что? Какими судьбами?

Лицо ее вновь вспыхнуло счастливым ликованием, В. опахнуло изошедшим от нее ветерком солнечного весеннего дня.

– Только вы не осуждайте! – попросила она. Сконфуженная улыбка прошила ее счастливое ликование. – У меня роман.

– Вот как! – вырвалось у В. Он почувствовал, невольная ответная улыбка размягчает его скрученные каменными жгутами лицевые мышцы. – Зачем же осуждать. Нет, конечно.

С кем роман, он не стал спрашивать. Роман и роман, ее дело, имеет право.

Но она открылась сама. Ей хотелось открыться ему. Именно ему. С Суллой у нее был роман. С нынешнего дня. И она приехала с ним сюда на уикенд.

– Ой, вы знаете, – сказала она, глядя на В. с прямодушной доверчивостью – словно он был ее лучшей подругой, которой она могла доверить самые тайные свои тайны, – он такой… совсем не похож на того, каким мы знаем его на работе. Совсем-совсем другой. Он такой славный…

– Уже и любишь? – Иронию, просочившуюся в непроизвольную улыбку, сдержать не удалось – поди сдержи пробивающий себе дорогу сквозь снег весенний ручей.

Вызывающим движением Угодница отбросила со лба прядь волос.

– И что?

– Нет, ничего, – ответил В. – В теннис будет тебя учить играть.

– Да, обещал, – с прежним вызовом отозвалась Угодница. – Он сам отлично играет в теннис.

– Счастливо тебе подняться до его уровня, – пожелал В. Никакой двусмысленности его пожелание в себе не заключало, но, видимо, обида, причиненная Угоднице его нечаянной иронией, жгла ее еще слишком сильно.

– Я об этом и не мечтаю, – сказала она нелюбезно. – Мне другое нужно.

Рассказ Суллы о его ночном приключении с дочерью кудлатой, напрочь вылетевший из головы В., ожил в нем во всех подробностях.

– Что ж, пусть твои мечты осуществятся, – сказал он, берясь за ручку чемодана и собираясь двигаться дальше.

– Нет! – схватив за руку, остановила его Угодница. – Вы пожелайте! Пожелайте! Вот как в тот раз! – Повеление и мольба мешались в ее голосе.

«Желаю», – едва не отозвался автоматически В. – и осекся.

Что у нее были за мечты? Чего она так хотела? Что за плоды должна была в итоге собрать? Вероятность того, что его желания могут обретать реальную материальную сущность, сковывала В. страхом. Он не хотел взваливать на себя ответственность за будущую горечь плодов, если они окажутся такими.

– Да вдруг ты мечтаешь о том, что тебе будет не на пользу? – сказал он.

– Неужели я стану желать себе дурное? – удивилась она.

– Сейчас думаешь, что хорошее, а оно потом обернется дурным.

В тот же миг, как произнес это, с такою явственностью, как если бы вживе, – ему предстала картина: Угодница в длинной просторной юбке, в какой никогда ее не видел, с животом, напоминающим огромное яйцо, Сулла в тесно облегающем его щегольском черном костюме – Сулла не просто зрелый, Сулла свирепый властитель, создатель безжалостных проскрипций, пресекающих чужую жизнь бесповоротно и без снисхождения, – Угодница, защищаясь, выставляла перед собой руки, а Сулла наотмашь, хлестко бил ее по щекам, схватил за волосы…

– Нет! – изошло из В. вскриком. Он потряс головой, зажмурил глаза, отделываясь от увиденной голографической картины, а когда открыл их, Угодница стояла перед ним в шортах и без живота, Суллы же не было вообще. – Нет, – повторил В., выдавливая из себя остатки крика, – не желаю я тебе этого.

– Чего?! – еще удивленнее, чем до того, вопросила она. – Вы же не знаете, что я имею в виду!

– Не желаю, – повторил В. – И себе не желай. Не надо, не желай. Пока. – Надавил, наклоняя, на ручку чемодана, чтобы тот встал на колеса, повернулся и, вновь громко застрекотав по асфальту, пошел к своему особняку.

Угодница – он так это и чувствовал спиной – смотрела ему вслед с горячей обидой. Но как он мог объяснить ей свой жесткосердый отказ? Она бы ему поверила? Когда он сам не верил себе. Разве что голографическая картина в полной мере была тождественна интуиции, но когда интуиция была доказательством?

Никто больше до самого особняка ему не встретился, не встретился никто и в холле – словно, прибыв сюда, все попадали-нырнули в пластмассовую кондиционерную прохладу, как в воду с головой, и дышали оттуда через тростниковую трубочку. Последние шаги до двери В. сделал почти бегом и, ввалившись в номер, некоторое время стоял под дверью, подпирая ее спиной, не в силах двинуться – будто уходил от погони и вот наконец ушел.

Взнесенный на второй этаж и бесцеремонно развалившийся посредине выбранной В. для ночлега спальни толстобрюхий чемодан был уже раззявлен в готовности подвергнуться процедуре потрошения, В. уже и наклонился над ним заняться этой операцией – и распрямился. Да лежи ты, как бы прозвучало в нем, обращенное к чемодану. Никому, кроме него самого, не мешал этот его упрессованный в чемодан гардероб посередине комнаты, так не все ли равно, сколько проваляется он тут неразобранным. Нестерпимо хотелось позвонить детям. Хотелось сегодня весь день, но так и не представилось возможности – чтобы спокойно, чтобы никто и ничто не мешало, чтобы ни на что не отвлекаться. Забывал было об этом своем желании, однако время спустя оно возвращалось – лишь многократно усиленное. И пока ехал сюда, преследуемый охранником в джипе, забылось снова. И вот, только оказался предоставлен самому себе – как кипятком обварило.

В. достал из кармана телефон, извлек из него сим-карту, вставил прежнюю, от разбитого мобильника, и набрал номер тещи. Даже если жена ей что-то сообщила, он надеялся – не сможет же теща не допустить его до общения с собственными детьми.

Теща, однако, не допустила его даже до разговора с собой. Трубка засигналила длинными гудками, предваряя соединение, три гудка, четыре – и осиная жалящая очередь коротких гудков ударила в ухо: теща сбросила звонок. Увидела высветившийся на дисплее его номер – и сбросила. Впрочем, это могло быть случайностью, звонок сорвался, а не был сброшен, и В. тотчас же повторил вызов. И все произошло, как в первый раз: длинные гудки – и следом за тем короткие. С той лишь разницей, что на этот раз до коротких сигналов не пришлось слушать трех-четырех длинных, а разъединение последовало почти мгновенно.

Теперь В. просидел с трубкой в руке, прежде чем позвонить вновь, наверное, минуту. И снова его звонок был сброшен. Нечего названивать, как бы сказала ему теща.

Засвечивать свой нынешний номер не хотелось ужасно. Но желание услышать голоса детей было необоримо. Как чувство жажды – невозможно противостоять.

В. опять поменял сим-карту. Уж этого-то номера теща не знала, уж на этот-то звонок она должна была ответить.

Расчет его оказался верен. Теперь теща ответила.

– Добрый день, – поздоровался В. на ее недоверчивое аккуратное «аллё». Следовало, конечно, несмотря ни на что, произнести еще какие-то слова вежливости, да хотя бы для того, чтобы дополнительно не настраивать ее против себя, но язык у него ни на какие такие слова не повернулся. В. сразу попросил кого-нибудь из детей. Кто сейчас ближе.

– А оба далеко, – было ему ответом. – Они от тебя теперь всегда далеко. Никаких тебе отныне детей. Раз ты так с их матерью. Негодяй!

Казалось, он увидел высосанное жизнью впало-желтое лицо тещи, матери-одиночки, вволю настрадавшейся от своего одиночества и не простившей его миру. Плеск близкой морской волны почудился ему, шум прибрежных деревьев под налетевшим порывом жаркого соленого ветерка. А его сын и дочь… ведь где-то рядом были там, неподалеку!

– Я их отец, – сказал В. – Независимо от наших отношений с вашей дочерью. Отец! Позовите, пожалуйста. Обоих позовите!

Может быть, причиной тому был кондиционер, поставленный на излишне прохладный режим, но его познабливало. Страшно, страшно нужно было услышать ему голоса детей. Словно последняя такая возможность была. Бред какой-то, абсурд, наваждение, – но не мог отделаться от этого чувства, отдирал его о себя, сбрасывал под ноги, растаптывал в прах… и мгновенно, как коростой, обрастал им снова.

– А не позову, – с горячей мстительностью ответила ему бывшая мать-одиночка.

И, не успел он раскрыть рта для ее вразумления, в ухо ему с беспощадной свирепостью ударили частые рапирные выпады – все те же сигналы разъединения.

Бросить телефон на кровать рядом с собой было куда тяжелее, чем шваркнуть его изо всей силы о пол, как два дня назад старый свой мобильный о сосну. Но В. благополучно преодолел искушение.

Как его смял сон, В. не заметил. Лежал, смотрел в потолок, глуша в себе отчаяние, что услышать голосов детей, надеждой на что жил весь день, не получится, и вдруг обнаружил себя лежащим на кровати с ногами, на боку, свернувшимся в позе эмбриона, и проснулся, должно быть, оттого же, отчего и свернулся эмбрионом, – продрогнув.

Он взял телефон и посмотрел, что там со временем. Ого! С момента, когда разговаривал с Угодницей, прошло без малого два часа. В. поднялся с кровати, порылся в чемодане, вытащил изнутри свитерок, напялил на себя и подошел к окну. Солнце наполовину зашло за верхушки ближнего леса, тень леса почти достигла середины лужайки. До темноты было не близко, но власть уже решительно и беспощадно взял вечер, безжалостно обещая впереди неизбежную ночь.

Разбирать чемодан не было никакого желания. Постояв над ним несколько мгновений, В. поддел его крышку ногой, крышка упругим парусом взлетела вверх, поколебалась в вертикальном положении, будто задумавшись, в какую сторону валиться, и, решившись, с треском упала на чемодан.

Спустившись вниз, В. проследовал на кухню, открыл холодильник, содержимому которого не смогли нанести больших потерь ни вчерашний вечер, ни нынешнее утро, подоставал оттуда, что попало под руку, и, поместив эту гору на поднос, отправился в гостиную. Вечер безвыборно обещал впереди ночь, но все же следовало до нее добраться, а если учесть его внеурочный сон, мог понадобиться и нырок далеко за полночь. Телевизор! Какое иное транспортное средство можно было придумать, чтобы добраться до ночи-заполночи.

В. включил телевизор и, еще располагался за журнальным столом перед подносом, услышал звучащий из него знакомый голос. Это был голос коллеги. И говорил коллега, естественно, о нем.

Экран засветился. Коллега стоял за тонконогой грибовидной трибункой, взявшись за нее двумя руками и откинувшись назад, что-то полетное было в его позе – казалось, он взмывал в воздух. Должно быть, это было некое ток-шоу, что за тема – бог весть, коллега, во всяком случае, говорил о нем.

– Это серьезно! Я вас прошу прислушаться: это серьезно! – рвался, взмывал он в воздух. – Заключение, и только заключение! За решетку! Превентивные меры, пока не поздно! Он не может жить среди нас! Это опасно для нашей цивилизации! Это нужно осознать всем и каждому: опасно! Ограждаем же мы себя решеткой от диких зверей в зоопарке! Не позволяем им ходить по тем же дорожкам, что сами! Это дикие звери, они живут по другим законам, чем мы!

С досадливым изнеможением В. переключил программу – и тут же поспешно вернулся к прежней, с коллегой за трибункой. Вдруг, когда уже нажимал на кнопку, ему почудилось, что размытое, не в фокусе лицо женщины в первом ряду зрителей – это жена.

Это была жена. В те секунды, что он отсутствовал на канале, ведущий – само воплощение галантерейного изыска в раме художественно уложенных волос – как раз укротил вулканическое извержение коллеги и бурно-вдохновенной походкой перекочевывал к первому ряду трибуны, оператор перефокусировал оптику, и сидевшие там явили себя городу и миру во всей отчетливости своих черт. Что делала его жена на этом шоу? Неужели шоу было посвящено его персоне? Ведущий с выставленным перед собой, словно царский скипетр, мохнатым микрофоном нацелился, похоже, на нее.

На нее, на нее, В. не ошибся. И ей явно доставляло удовольствие оказаться в центре внимания, быть, можно сказать, главным лицом здесь, знаменитостью.

– Нет, я не знаю… зооопарк – это что-то уж слишком, – произнесла она с брезгливой гримаской, когда ведущий представил ее и поднес к ее губам микрофон. – И насчет инопланетянина… где эти доказательства? Я лично, мы двенадцать лет прожили, ничего инопланетного не замечала. Его нужно лечить. Его просто нужно лечить! Он болен, я вам это как жена говорю. Я жена, я вижу! – Воодушевление охватывало ее, высоким звонким пафосом наполнялся голос – она переживала за В., она страдала, она несла его болезнь как крест. – Разве может нормальный, здоровый человек ходить по воде? Нет, разумеется. Его нужно сейчас устроить в хорошую клинику. С квалифицированными врачами, хорошим средним медперсоналом. Я убеждена в этом: положить в клинику и как следует пролечить!

– А про родителей, про родителей?! – провопил галантерейный ведущий, с гимнастической ловкостью перебросив микрофон к своим губам. – Перед началом передачи, в гримерной, вы говорили мне о его родителях. Вы говорили, может быть, у него детская травма!

– Да, конечно, я не исключаю. – Жена уже была распята на кресте, вознесена на нем и, пересиливая страдание, вещала с его мученической высоты. – Они же, расходясь, его бросили. Разъехались по разным городам. Он даже не знает толком, где они сейчас, живы ли, его дед с бабкой воспитывали.

– Прекрасно, прекрасно! – снова провопил ведущий в микрофон. По всему было видно, что время, отпущенное жене В. быть телезвездой, исчерпано. – Вот мы сейчас попросим прокомментировать ваши заявления специалиста. Доктора наук, профессора. Врач! Где у нас врач?! – воскликнул он, поворачиваясь к жене В. спиной. – Вон у нас врач! – последовало победное восклицание с ленинским выбросом руки в сторону грибообразной трибунки в противоположном конце студии, и ведущий сгустком ураганного ветра помчал к ней. Не забывая при этом окормлять зрителя своим пастырским словом: – Вот мы сейчас врача и спросим! Профессора! Комментарий профессора, а?! Это вам не хухры-мухры!..

Ему, ему, В., было посвящено ток-шоу, без всякого сомнения. Интересно, почему не позвали его самого? Мельком В. подумалось: а пошел бы он? Ответить со всею решительностью, взвесив все «да» и «нет», не получилось: врачу, профессору, доктору наук уже включили микрофон, и он с готовностью принял эстафету у ведущего.

– Видите ли, – со вкусом произнес он, – я действительно могу считать себя высококвалифицированным специалистом: все-таки и доктор наук, и профессор, не одну, позвольте мне так пошутить, а много собак в своем деле съел. – Голос у него был густой, сочный и зычный бас, и сам он весь очень подходил этому голосу: бочкобрюхий, с крупными резиново-подвижными чертами лица, взморщенный лоб – настоящие гармонные мехи. – С таким явлением, однако, которое мы сегодня обсуждаем, – тут обладатель иерихонской трубы словно бы приглушил ее звучание, как если бы хотел придать грядущему признанию оправдыващий характер, – с таким явлением, повторю, сталкиваюсь впервые. – После чего голосу его вернулась прежняя мощь, и вовсю задышала гармоника лба. – Может ли рассматриваемое явление быть признаком психического расстройства? Не исключено, скажу вам сразу и без обиняков. Неординарный, конечно, случай, согласен. Но ведь психические нарушения – это все, в известной мере, измененное сознание, человек становится другим, человек, можно сказать, уже не совсем человек… Инопланетянин! – широко повел он рукой в сторону коллеги, не понять – то ли пошутил так, то ли согласился с его утверждением. – Всего можно в такой ситуации ожидать. Интересный случай, очень интересный. Я бы с удовольствием им занялся. – Горячее плотоядие послышалось в его иерихонском голосе. Профессорские руки совершили непроизвольное движение – как бы он быстро помыл их под струей воды. – Тем более что, – кивнул он, – и жена нашего героя говорит: хотела бы, чтоб он полечился. Никак это нельзя считать нормальным, чтобы человек по воде… Никак. И разумеется, поведение такого человека может быть непредсказуемым. Может стать и опасен для общества. Уйму примеров могу привести, как это случается. Так что в клетку не в клетку, в зоопарк не зоопарк, а в клинику, конечно, стоит. Очень даже стоит. Полежит у нас, понаблюдаем за ним… Мы готовы.

В. было жарко, он горел. Сорок градусов, не меньше, – такая сейчас была у него температура. Хотя здесь, внизу, кондиционер веял так же свежо и яро, как наверху. В. стянул с себя свитерок и отбросил в сторону. Он не мог оторваться от экрана. Невозможно было смотреть – и невозможно было выключить. О еде на подносе он забыл. Жена тянула руку, трясла ею, прося слова еще, – ведущий больше к ней не подходил. Дали слово человеку в генеральской форме, сидевшему, как и она, в первом ряду, но на противоположной трибуне. Генерал оказался из руководства той службы, что обозначалась трехбуквенной аббревиатурой и к которой принадлежали сизощекий с младенческолицым, он заверил, что общество может чувствовать себя спокойно, причин для паники нет, их организация держит руку на пульсе, ведут наблюдение, мониторят ситуацию, если что – отреагируют молниеносно.

– А сейчас сюрприз! – тоном иллюзиониста, как готовясь достать из рукава чей-то исчезнувший бумажник или часы, объявил ведущий.

Грянула музыка, пробила барабанная дробь, откинулся полог – в студию под свет прожекторов из полумрака закулисья, в черной рясе, с наперсным крестом поверх нее вышел священник – тот самый, с которым сегодня В. разговаривал в церкви. Почему он, тотчас возопило все в В. Странно было бы, если б устроители шоу, натащив столько всякого народа, не позвали служителя церкви. Но то, что это оказался именно священник, которому открывался сегодня в том, в чем никому больше… Как так получилось, что это оказался он, не кто другой? Невероятно, чтобы тут была случайность. Видимо, охранник, если действительно следил за ним от самого дома, сообщил и о посещении им церкви, похожей на резной каменный сундук. Только вот кому? Получалось, что доклад охранника о его перемещениях по городу поступал не только бородачу?

– Нам стало известно, – ликующим голосом, расхаживая по студии между трибунками, провещал ведущий, – что сегодня в середине дня наш инопланетянин, – «инопланетянин» он выделил голосом, показывая, что это не его определение, он лишь его использует, – посетил храм, где настоятелем – отец… – тут он указал рукой на приглашенного священника, для которого, пока шел из полумрака на свет, живо освободили одну из трибунок. – Какого рода беседу вы имели, о чем он с вами разговаривал? – вопросил ведущий, обращаясь к священнику.

Должно быть, на священника устроителями шоу возлагались особые надежды, он должен был, по их замыслу, придать разговору необычайную остроту, насыпать соли и перца. Священник, однако, оказался не по части пряности.

– Вы полагаете, я вам вот так должен взять и все выложить? – удивился он в ответ на вопрос ведущего. – Это, конечно, была не исповедь, но в любом случае – приватный разговор, почему я должен разглашать его? Он между нами двоими, и больше я ничего сказать не могу.

– Но какое впечатление он на вас произвел? Что вы можете сказать о его поведении? – Хватка у ведущего была бульдожья, сомкнув челюсти, разжимать их он не намеревался. – Это поведение нормального человека? Адекватное?

– А у вас будет адекватное поведение, если с вами произойдет такое? – спросил священник.

– А! – радостно вскричал ведущий. – Значит, вы считаете, что его поведение все же ненормально?

– То, что он не в себе, – это безусловно, – согласился священник.

Сеанс магии вполне удался: священник согласился со всем, что формулировал ведущий. Не его словами, имея в виду подчас совсем иное, но согласился! Изолировать, ограничить, лечить, все отчетливее звучало общим пожеланием несущегося к концу шоу.

И оно закончилось наконец.

Оно закончилось – и В. выключил телевизор. Хотя собирался переплыть на этом судне через весь вечер. Но с такой пробоиной как было на нем плыть. Ветчина, печенье, йогурт, сыр, орехи, хрустящая и скрипящая на зубах сухая вермишель из пакетика – он поглощал все подряд. Жевал, глотал, запивал. Он не мог остановиться, еда была спасением. Изолировать, ограничить, лечить, стучало в нем.

Держать внутри то количество еды, что запихнул в себя, было невозможно. В. дотащил себя до туалета и, согнувшись там над унитазом, засунул в рот четыре пальца. Спазм свил желудок жгутом и вытолкнул съеденное наружу.

Когда он, умывшись и почистив зубы, вернулся в гостиную, за окном стояла благословенная темнота. Настоящая, плотная, ночная. Ему даже удалось занырнуть за полночь.