Текст книги "Убей фюрера, Теодор"

Глава 11. Полина

В испанце было что-то ненатуральное, наигранное.

Первой это разглядела Полина Натановна Серебрянская, то ли женским чутьём, то ли жизненным опытом от долгих скитаний с мужем по опасным местам Европы и Азии.

Себастьян прибыл из Мадрида в конце весны тридцать шестого года по протекции испанских коминтерновцев. Вручил письмо Якову Серебрянскому и жил на конспиративной квартире в ожидании переправки в Москву. Над республиканским правительством сгущались тучи, в левом движении орудовали люди Троцкого. Руководитель СГОНа выбил у Ягоды разрешение отправить в Союз человек пять коммунистов для обучения и закрепления лояльности, чтоб использовать их потом в Испании.

Вторым тревогу поднял Арнольд, полчаса болтавший с Себастьяном «за жизнь». Тот был молчалив, но дни заточения на явке сказались, испанец разговорился. Арнольд, попрощавшись, мигом помчался на окраину Парижа. Чета Серебрянских держала там мини-завод искусственного жемчуга. Кстати, очень красивого. Заодно разведчики имели предлог ездить по Европе как предприимчивые бизнесмены.

Полина пересыпала снежно-белые бусины пальцами, когда Арнольд выстрелил с порога сортировочной:

– Он не тот, за кого выдаёт себя! Испанец!

Яков утащил помощника в сторону. В сортировочную часто захаживал мастер, в секретные дела не посвящённый.

– Его и Полина подозревает. Что не так?

– Закурили мы. Ты с ним смолил хоть раз? Нет? Сам бы догадался.

Черноглазый и черноволосый Арнольд, с пышными усами и лёгкой полнотой для солидности, больше походил на сицилийского землевладельца, чем на парижского лавочника, жестикулировал так же отчаянно, как уроженцы юга.

– Продолжай.

Агент изобразил целую пантомиму, как Себастьян поджигает папиросу, прикрывая ладонью огонёк. Как только табак занимается от первой глубокой затяжки, курильщик тушит спичку или защёлкивает зажигалку. Испанец затягивается, не убирая руки, сложенной ковшиком, потом опускает её вниз вместе с папиросой.

– Фронтовик, – догадался Серебрянский. – Из окопов. Сколько лет прошло, прикрывает огонёк от снайпера.

– А сказал, что никогда не был на войне. Товарищ Яков! Дайте мне его на день, ещё раз поговорю по душам.

– Валяй. Документы всё равно не готовы.

Они не понадобились. Когда Серебрянский на следующий день прибыл на явку к Арнольду, Себастьян недвижно сидел на деревянном кресле с руками, примотанными проволокой к подлокотникам. Тело выгнулось в предсмертной судороге, рот открыт, из него выкатилась струйка слюны вперемешку с кровью.

Прошедший закалку среди боевиков-эсеров и повидавший немало жестоких сцен в своей жизни, более того – неоднократно выступавший постановщиком таких сцен, Серебрянский вздрогнул, обратив внимание на одну деталь. Предплечье испанца надрезано, из него вытянута кровавая жилка – сухожилие, нервное окончание или мышечное волокно, не понять. Оно намотано на револьверный шомпол. Испанца пытали, понемногу вращая этот шомпол! На войне как на войне.

– Сердце слабое, – объяснил Арнольд.

– Что сказал?

– Имя – Франц Магнус, сорока двух лет. Абвер. Настоящего Себастьяна сдал крот из Мадридского отделения. Магнус его убил и подменил.

– С целью?

– Под коминтерновским прикрытием проникнуть в СССР, легализоваться. Теперь самое интересное. Магнус должен был выйти в Казани на сотрудника авиазавода, также из абвера, бывшего резидента в Мадриде. Фамилия – Мюллер.

– Та-ак! – Серебрянский прижал пальцы к вискам. Чуть было своими руками не впустил врага, не пристроил в НКВД… – Под какой фамилией этот Мюллер в СССР?

– Именно как Мюллер, фольксдойче.

– А в самом деле?

Арнольд пожал плечами и показал на труп. Оборотень замолчал по уважительной причине – умер.

Дома Серебрянский устроил военный совет с единственным доверенным человеком.

Полина Натановна сидела перед трюмо и расчёсывала роскошные тёмные волосы. У евреек они чаще всего сплетаются в непокорные кольца. Полине достались густые плавные волны от матери. Обычно она зачёсывала их назад, открывая широкий чистый лоб. В тридцать семь она сохранила идеальную кожу, белую шею Полины оттенял натуральный, а не искусственный жемчуг. Выслушав рассказ мужа, без подробностей о методах интенсивного допроса, она вздохнула.

– Предупреждала тебя. Себастьян этот, или как его, в разговоре смотрел в сторону, потом – в упор. Как шуруп вворачивал. Видно, вспоминал, что постоянно отводить глаза нехорошо, глядел прямо. И тотчас опускал их. Плохой актёр.

– Ситуация деликатная, Поля. Из неё нужно выкрутиться тоже очень деликатно. Нельзя подвести Эйтингона. Если всплывёт, что у него в мадридской ячейке сидят абверовские стукачи, Науму припомнят и буржуйское происхождение, и эсеровское прошлое, и все проколы – мнимые да настоящие. Придётся с тем Мюллером разобраться самим. Вычислить, прижать.

– Правильно. Тогда выйдем через него на мадридских. Кому-то он передал агентурную сеть?

Серебрянский присел на постель.

– Дело говоришь. Но пять лет! В разведке столько воды за это время утекло.

Находясь в Париже, организовать операцию было сложно. Конечно, посвятили Ягоду, он дал санкцию. Перед помещением Мюллера в тюрьму туда отправился Тео Нейман, выпускник разведшколы, свежий как только что сорванное яблоко. В промежутке между долгими загранкомандировками Серебрянский читал лекции в спецшколе, вёл занятия по минно-взрывному делу и токсикологии. Нейман был лучшим в выпуске, первым претендентом в СГОН. Его натаскивали и другие члены группы.

Очень не вовремя влезли люди Слуцкого. Молодой тоже оплошал, позволил вывезти себя в Германию. Мюллер практически недосягаем. Неопытный, едва обученный агент оказался внедрённым в абвер.

Полина Натановна была в курсе операции «Канкан». Шансы Неймана она оценивала как провальные. Когда Теодор прислал письмо по адресу, предусмотренному на самый крайний, аварийный случай, просила мужа: забери пацана из Берлина, возьми под своё крыло. Доучи, подготовь, поддержи на первых порах.

Но произошло неожиданное, не вписывающееся ни в какие рамки. В Москве были схвачены люди из СГОНа, в том числе имевшие контакт с Нейманом. Арестован почти весь выпуск разведшколы. Взяты по обвинению в «шпионаже в пользу империалистических государств».

Серебрянские не знали, что и думать. Конечно, в разведке не обходится без предательства. Перебежчик Агабеков причинил столько вреда! Но за арестованных в Москве Яков поручился бы головой… Раньше. После случая с Себастьяном-Магнусом и другими сказал себе: нельзя доверять никому. Заикнись об отзыве Неймана, Серебрянский вызвал бы лавину подозрений и в его, и в свой адрес.

Они с Полиной перебрались в Мадрид, в самую гущу гражданской войны и не менее бурных баталий на невидимом фронте, без правил и без жалости. Работа стала не просто опасной – смертельно опасной. Однажды, после очередного покушения на Андре Марти, Яков упрашивал жену уехать в Союз. Довод привёл бронебойный: сын растёт без родителей.

Женщина ответила коротко: «Отправишь меня насильно – разведусь».

Они продолжали трудиться вместе. Пара – это намного сильнее, чем одиночка. И намного уязвимее, каждый переживает за вторую половинку больше, чем за себя.

Серебрянский, насколько возможно, поддерживал связь с нелегалами в других странах, не забывал Неймана, формально теперь подчинявшегося Слуцкому. С подачи Полины принял решение, чтобы молодой человек не обрастал группой, оставался в одиночестве. Так тяжелее, но намного безопаснее. Агента-нелегала губят собственные ошибки, но ещё чаще – промахи людей, с которыми связан.

Во время европейской командировки пропал без вести некто Чеботарёв, человек Слуцкого. Сбежал или погиб, неизвестно. Из состава СГОНа он знал двоих – самого Серебрянского и кандидата в группу Теодора Неймана.

Глава 12. Провал

Борька обронил: будешь спящий агент. Он соврал. Спящего не тревожат годами. От меня требуют информацию. Регулярно, много. Каждый раз, корябая шифровку, я приближаю свой смертный час. Информация используется, иногда – во вред рейху, и однажды какой-то чин в гестаповской контрразведке сделает нехитрый вывод: работает крот.

Дальнейший сценарий известен. Очерчивается круг людей, допущенных к определённой информации. Пока я мелкий, круг этот широк. Но постепенно вырасту, коль за меня хлопочет фон Валленштайн. И вычислить крота не составит труда.

Однажды попавшие под подозрение получат известие, требующее незамедлительных действий, каждый – особое. Скажем, что через неделю в Одессе на Приморском бульваре посланник Троцкого встретится с главарём подполья, чтобы обсудить покушение на товарища Сталина. Он будет одет… например, в серый пиджак и шляпу. Потом серенькая старушка, кормившая крошками голубей у памятника Ришелье, сообщит по линии абвера, что целый день озабоченные люди в штатском хватали близ Потёмкинской лестницы всех мужчин в пиджаках и шляпах. Если дезу про эмиссара Троцкого скормили лично мне, то стальные браслеты моментально украсят мои запястья… Но беда приходит совсем с другой стороны. Под покровом тьмы, как тать в ночи.

Будильник спит со мной как женщина, под одним одеялом, чтоб не гремел на всю мансарду. Он тормошит меня в четыре часа. Бью по кнопке, иначе через тонкую перегородку железный петух разбудит соседей. Минута нужна для прогрева ламп.

Ночной эфир на коротких волнах полон звуков. В наушнике пищит, трещит, щёлкает, далёкая музыка перебивается морзянкой.

Наконец, нужная волна. Последовательность цифр необычно короткая. Я торопливо чёркаю карандашом. Цифры повторяются.

Сейчас буду выглядеть как настоящий идейный нацист, в пятом часу утра раскрываю «Майн Кампф» двадцать восьмого года издания и внимательно рассматриваю гитлеровскую нетленку. Первая цифра – номер страницы. Вторая – номер строки. Как несложно догадаться, третья означает номер буквы в строчке. Получается полная тарабарщина, последний рубеж защиты перед въедливым взломщиком шифров. «А» с двумя точками наверху, мудро обзываемая «умлаут», стоит на втором месте в немецком алфавите, пишем «Б». «D» занимает пятое, соответственно – «Д» и есть. Метод шифрования надёжный, но громоздкий, в итоге на листике образуется единственная строка. Но какая! Остатки сна и лени сдувает словно штормом.

«ДЕМИС ПАРИСУ ВАС ВЫДАЛ ПРЕДАТЕЛЬ УХОДИТЕ»

Руки, сжигающие бумажку, нервно вздрагивают, я нешуточно обжигаюсь. У шпионов железные нервы? Плюньте в лицо придумавшему эту глупость!

Провал. Конкретный, качественный. Шах и мат одним ходом.

За окном брезжит ранний летний рассвет. Виски буравит раскалённый гвоздь. Головные боли досаждают реже, и то – если сильно нервничаю. Не слышно ни тормозов автомобилей гестапо, ни грохота сапог по лестнице. Нужно бежать налегке в одну из явочных квартир, оттуда ждать эвакуации в Союз. Тем более Парис, согласно гомеровской «Илиаде», бегал весьма недурно. Правда, кончил плохо.

Беру себя в руки в прямом смысле слова – обхватываю плечи. Приступ мигрени постепенно отпускает, возвращается ясность в мозгах.

Старые контакты ИНО ГУГБ, опиравшиеся на Коминтерн, оборваны или засвечены. Если у меня и есть шанс спастись, то лишь пробравшись в советскую дипмиссию в надежде, что сограждане вывезут из рейха в багажнике посольской машины. Реалистично? Вариант отметается.

Далее, если гестапо пасёт старые явки ИНО, а уж за входом в посольство СССР оно наблюдает непременно, то моё появление означает: вот он я, советский нелегал, вяжите, пока тёплый.

Не хочу.

Или это провокация со стороны своих же? Радиограмма может быть проверкой – выполню ли приказ или сорвусь в неизвестность, опасаясь ареста в Москве.

Наконец, есть ещё одна возможность, умозрительная, маловероятная. Но я обязан её отработать. Естественно, до утра не могу уснуть. Появляюсь на службе в отвратительном настроении и в первую же паузу сбегаю, чтобы проведать своего покровителя.

– Да, Тео. Слышал про московского перебежчика. Это тот самый капитан, что допрашивал нас в Казани. Чеботарёв.

Граф очень недолго влачил существование штатского партийного функционера. Чёрный китель с нарукавной свастикой туго обтянул его торс, несколько дряблые щёки легли на воротник табачно-коричневой рубашки. В петлицах две руны «зиг», на другой – четыре квадратика. Штурмбаннфюрер Главного управления имперской службы безопасности заполучил отдельный кабинет в здании СД на Принц-Альбрехтштрассе и непонятные мне полномочия. Готов побиться об заклад – не самые маленькие.

Я стараюсь не показывать волнения. Боюсь поверить, что самый дерзкий план вырваться из ловушки обретает право на жизнь.

– Не откажусь увидеться с ним ещё раз.

– Естественно. Ему я обязан самыми неприятными минутами в жизни. Но есть несколько сложностей. Во-первых, он отказывается идти на контакт и пытается совершить сделку с англичанами.

Сердце колотится тысячей ударов в минуту. От дальнейших слов и решений зависит… Всё!

– Осмелюсь предположить, ему не сделали правильного предложения. Он по-прежнему в Швейцарии?

– В Берне. С ним пытался разговаривать военный атташе, совершенно безуспешно. Хочешь попробовать? Понимаю. Но есть вторая трудность, на этот кусок пирога раскрыла рот наша контора. Бригаденфюрер не поймёт, если привлеку абвер.

Мои мозги работают на триста процентов. Если Чеботарёва укроют британцы, через какое-то время от них последует вербовочное предложение. Вряд ли МИ-6 выдаст меня немцам. Но если его просто выкрадут или возьмут в оборот эсэсовцы…

– Вам виднее… Но СД, как мне кажется, имеет право привлечь к операции кого угодно, хоть гражданского, хоть военного.

– Это мысль, – он водружает на нос очки, отчего его лик под грозным портретом фюрера становится чуть ли не домашним. – Я ещё раз изучу рапорт из Берна и буду рекомендовать твоё участие. Справишься?

– Так точно. В Чехословакии же не подвёл!

– Теодор, мальчик, нам мало, чтобы большевистская агентура не уплыла к англичанам. Ликвидировать перебежчика просто. Нужна информация. В идеале – сам Чеботарёв, доставленный в Берлин и готовый рассказать всё до последнего слова.

Обрывки складываются в рисунок.

– Мне нужна группа из абвер-2! Пусть от СД с нами едут офицеры, командуют операцией. Обещаю отдать им всю славу!

Покровитель откровенно смеётся. Сейчас, подобревший, пополневший, в чуть запотевших круглых очках, он похож на доброго дядюшку, что отбивается от слишком настырного племянника.

– Славы никогда не бывает много. Поэтому не разбрасывайся ею заранее. Тихо! – он решительным взмахом руки пресекает мои дальнейшие уговоры. – Сказал же: изучу и рекомендую. Свободен, ефрейтор!

– Есть! – я щелкаю каблуками и выписываю строевой поворот кругом.

Карты сданы. Остаётся только ждать. Многострадальная тётя Эльза получает телеграмму, что племянник пробует спасти семейную фирму от банкротства.

На второй день я готов радоваться малому – что ещё не арестован. По пути домой проверяюсь с особым тщанием. Пусто, слежки нет. В квартирке скрупулёзно исследую тайные волоски-закладки. Пропал лишь один, что скорее похоже на дело рук фрау Магды, убирающей у меня два раза в неделю. В вещах никто не рылся.

В припадке параноидальной подозрительности обыскиваю квартиру. На занятиях по спецтехнике нам показывали крошечные микрофоны, не больше сливы по размеру, портативные диктофоны и фотокамеры для тайного подслушивания и подглядывания. Ничего не нахожу. С чувством облегчения и даже некоторого разочарования обнаруживаю, что никого не интересую.

Эфир наполнен морзянкой и тресками, не имеющими ко мне отношения. Радио присоединилось к заговору молчания.

Следующий день. Группа обер-лейтенанта Лемке получает приказ собираться на спецзадание в Польше. Не в Швейцарии. Я готов лезть на стену.

На четвёртый день в перерыве курю в конце коридора Абверштелле, рядом отирается Лемке. Слышу чеканный топот. С противоположной стороны к нам шагает троица. Впереди лупит сапогами унтершарфюрер СС, с ним пара стрелков-штуце в эскорте. Точно, приближаются именно к нам.

Я чувствую предательскую слабость внизу живота. Без иллюзий, трёх дней достаточно, чтобы отловить в Швейцарии кавказского красавчика и выжать его досуха, включая сведения о моей персоне. Вот он, кошмар любого агента крупным планом – окончательный провал и арест. Сейчас начнётся!

Как в Казани, шагаю под прикрытие чужой спины. Рука опускается на клапан кобуры. Понимаю, что живу последние секунды. Отмеряна точка – серая плитка на полу в десяти шагах. Когда по ней грохнет эсэсовский сапог, нужно стрелять.

В запасе лишь секунда форы, пока все сообразят, пока штуце сорвут винтовки с плеча… Кого захватить в преисподнюю?

А они всё ближе.

– Что у нас забыли чёрные твари? – цедит Лемке, и я вдруг замечаю: взгляды пришлых обращены к нему.

– Обер-лейтенант Лемке? Я Эрих Дитман, Служба безопасности. Вы с агентами поступаете в моё распоряжение для выполнения специального задания.

Начальника перекашивает. Его, старого вояку кайзеровских времён, берёт к ногтю какой-то юнец?

Унтершарфюрер действительно выглядит скорей человечком гитлерюгенда, нежели унтером из СС. Такой же светловолосый и светлокожий, как я, но худосочный и непростительно молодой.

– Вынужден вас разочаровать. Моя группа приступила к выполнению другого задания. Не смею задерживать.

Эсэсовца словно ужалили. Зубки сжимает, кадык над рубашкой прыгает вверх-вниз. Старое офицерство презирает нацистских выскочек и не упускает случая поддеть. Чёрным эти шпильки, как жеребцу шлея под хвост.

– С вашим начальством согласовано, – провозглашает молодое недоразумение, вернув себе дар речи. Перед Лемке появляется листок на бланке безопасности с размашистой визой нашего гауптмана о согласии. Не исключено, что ради этой визы граф организовал звонок Канарису.

– Вот дерьмо! – восклицает мой патрон, брезгливо отодвигая приказ. – Что надо?

Дитман в явном замешательстве. Сотрудничество с абвером в выполнении важного задания виделось ему несколько иначе. Бросаю спасательный круг.

– Герр обер-лейтенант, позвольте? В конце концов, мы делаем общее дело. У СД, как видно, не хватает опытных агентов, и по пустяку нас бы не тревожили.

Растопить этой фразой отчуждение Лемке – что спичкой айсберг. Зато эсэсовский унтер смотрит на меня с благодарностью.

– Догадываюсь, это именно о вас предупреждал…

– Никаких имён, герр унтершарфюрер. Мой оперативный псевдоним – Зулус, напротив меня – Дюбель. Будьте добры сообщить, что за задание нам поручено.

Наверно, подчёркнутой лояльностью к пришлому, которого чуть не пристрелил минуту назад, я порчу отношения с Лемке. Плевать. Рандеву с Чеботарёвым того стоит.

Дитман отсылает свиту. Потрясающе. Оказывается, двух дуболомов с винтовками он приволок, чтобы произвести впечатление на моего командира. Феерический чудик! Впрочем, скоро всё становится на свои места. По окончании обсуждения эсэсовец доверительно шепчет мне в том же коридоре:

– Надеюсь на вашу поддержку в дальнейшем, Теодор… Простите, Зулус. Мне рекомендовали вас. Берн – это шанс для нас обоих, камрад!

– Не сомневаюсь, Эрих. Но берегитесь Лемке. Он в любой момент подложит свинью.

– Шайзе! Я – руководитель операции. Если увижу, что ставит палки в колёса, отстраню его.

Итак, чрезвычайно ответственное задание поручено не офицеру с нормальным послужным списком, а мальчишке-унтеру по протекции большого папочки из Министерства авиации. Расчёт графа прост: нам с Лемке хватит опыта и жёстокости, чтобы выпотрошить Чеботарёва наизнанку. Что ж меня не предупредил о Дитмане? Хорош сюрприз, я чуть не обделался от неожиданности.

Глава 13. Артузов

По интернациональной традиции, разведслужбы часто конкурируют не только с противником, но и с другими аналогичными ведомствами своего государства. Порой дело доходит до откровенной вражды.

Парадокс: в кабинетах разведки в здании Генштаба Слуцкий чувствовал себя гораздо спокойнее, чем в родной конторе на площади Дзержинского. Чекисты периодически арестовывают и коллег, и военных, но армейцы сотрудника госбезопасности – вряд ли.

При каждой удобной возможности Слуцкий навещал Артузова. Под видом координации действий ИНО и военной разведки два ветерана обсуждали главный вопрос тридцать седьмого года.

Как выжить самим.

Слуцкий держался за тонкую ниточку надежды, что в окружении разгорающихся репрессий не тронут хотя бы разведуправление Генштаба РККА. Там непотопляемый «Старик» Ян Берзин, переживший и взлёты, и падения. Начальник ИНО мечтал вырваться из объятий Лубянки с переводом в армию.

В конце зимы тридцать седьмого Артузова вернули в НКВД. Отстранённый от оперативной работы, Артур Христианович был сослан в архив с поручением написать историю органов госбезопасности.

Конечно, общение с опальным коллегой выходило за грань благоразумия. Но Слуцкому больше не с кем было поговорить откровенно. Изредка он спускался в крохотный закуток, не больше чулана для веников и швабр, где звучал тихий голос одного из создателей советской разведки.

– Знаешь, Абрам, если меня оставят на свободе с условием – сиди и строчи, пока история ОГПУ-ГУГБ не будет написана, умру от старости через много лет. Помнишь наши лучшие операции? «Трест», «Синдикат», «Тарантелла». Я начинаю повествование, но вынужден переделывать множество раз, потому что список фигурантов что ни месяц меняется. Вчерашние герои вдруг становятся изменниками.

– И что же будешь делать, когда неарестованные закончатся? – грустно пошутил Слуцкий.

– Есть ценный резерв – умершие до тридцать седьмого. Они навсегда герои. Из живых, если брать верхушку, мы с тобой да ещё полдюжины.

– Вот и пиши: агент номер икс-икс, чьё имя не разглашается, при поддержке коммунистического подполья разработал и осуществил операцию по уничтожению контрреволюционной троцкистской ячейки. Если не называть имён, дат и мест акции, твой труд будет закончен за день.

– Да кому он нужен… – Артузов отпихнул стопку папок с грифом «совсекретно». – История никого и ничему не учит. Мы слишком спешим. Одно дело – диверсия с уничтожением конкретного объекта. Её можно организовать быстро.

– С Троцким ни у меня, ни у тебя не получилось.

– Ты прав. Скоростные методы не всегда работают. А на внедрение агента, что годами будет ввинчиваться в окружение объекта, вечно нет времени.

Слуцкий старался не называть по имени их самую большую проблему. Чисто по суеверию – чтоб не привлечь к себе внимания чёрного духа репрессий, не сглазить… Но сейчас не сдержался.

– Потому что ни один из нас не усидит на посту до момента, когда многолетние усилия дадут результат.

В подвальной конуре повисла мрачная пауза.

– Да… – протянул наконец Артузов. Он, итальянец по происхождению, сохранил лёгкий забавный акцент, но сейчас его говорок звучал не смешно. – Вот Хью Синклер. Он возглавляет МИ-6 с двадцать третьего года. Максимум, что ему грозит – это отставка. Ему позволительна роскошь задумывать операции на пять, на десять лет.

– Артур! – во внезапном порыве произнёс Слуцкий. – А если бы сейчас у тебя была возможность рвануть, если не к англичанам, то просто затеряться где-то?

Архивариус замкнулся. При всей многолетней дружбе со Слуцким он не дал бы руку на отсечение, что откровенность начальника ИНО – не более чем провокация, чтобы выслужиться перед Ежовым.

– Нет. И тебе не советую. Даже не пытайся оформить дальнюю командировку, как бы ни было оно нужно для дела. Мы, начинавшие с Ягодой, сейчас как под увеличительным стеклом.

– Понимаю…

– Я не могу завершить историю прошлых лет, но главу «тридцать седьмой год» несложно закончить единственной фразой: зарубежная агентурная работа сворачивается. Или у тебя ещё остались люди?

А это уже могла быть провокация со стороны Артузова. Пусть он сохранил допуск к архивным данным, разглашение актуальной оперативной информации дорого обойдётся. Слуцкий постарался не встречаться с ним глазами, чтобы не выдать этих мыслей. Не хочется врать единственному человеку в центральном аппарате НКВД, заслуживающему доверия. Но и полагаться сегодня на кого-либо – безумие. Начальник разведки ограничился половинчатым ответом.

– Некому поддерживать связь. Легальная берлинская резидентура скукожилась до одного штыка.

– Всё, за что мы боролись столько лет… Я оборвал связи с товарищами. Если и меня… Ты понимаешь.

– Конечно.

– Чтоб в случае моего ареста и они не пострадали от связи с врагом СССР.

Артузова взяли в мае тридцать седьмого, прямо на рабочем месте. Тщедушного человека, отнюдь не первой молодости, по коридору волоком тащили два сержанта госбезопасности, а командующий арестом лейтенант отвесил подзатыльник, точно учительница нерадивому ученику. Тем самым дал понять: ты больше не корпусной комиссар ГБ, а лагерная пыль.

Через два месяца Артузов впервые увидел следователя прокуратуры, что зашёл оформить финальный допрос. Бесконечно уставший от выматывающего ритма – до пятидесяти следственных действий в сутки по делам изменников Родины, прокурорский чиновник постарался не смотреть, во что превратился сидевший напротив арестант. Предшественники не потрудились привести его в приличный вид, хотя бы убрать колтун слипшихся от крови волос.

– Вы не признали вину. Предоставляю последний шанс, он позволит надеяться на снисхождение суда.

– Какого суда… – прошамкал обвиняемый. Часть зубов отсутствовала напрочь, от других сохранились пеньки. – Особое совещание. Списком. Да что говорить… Без меня знаете.

Следователь пометил в протоколе отказ от признания вины.

– Ваша вина подтверждена показаниями соучастников.

– Гэбисты говорили, что меня сдали Берзин, Карин и Штейнбрюк. Фуфло! Берзин не арестован – какой он соучастник?

Ответом послужило пожатие плечами. Арест – дело недолгое.

– Ни очных ставок, ни даже собственноручных признаний…

Прокурорский помахал исписанным листиком: мол, Штейнбрюк закладывает с потрохами. Обвиняемый упрямо дёрнул изуродованной головой.

– Подумаешь, одного вынудили… Остальные парни держатся, и я – тоже. Ещё вопросы?

Следователь снял круглые очки и неторопливо протёр их носовым платком. Выбивать признания – не его работа. К тому же злодей в несознанке отнимает меньше времени. Не виноват и всё тут, распишитесь, увести. Но Артузов был первый за день, вызвавший неподдельный интерес.

Не сломленный. Не обозлённый. Не цепляющийся за иллюзии. Спокойно ожидающий смерти.

– Только один вопрос. Как вам удалось?

– Выстоять?

Следователь кивнул.

– Элементарно. Мы, кадровые разведчики, готовились к провалу, к пыткам в застенках полиции, дефензивы, сюрте, гестапо. Перенести любые издевательства, не выдать агентов, каналы связи, задание… – Артузов закашлялся, брызнула кровь – из разбитого рта или из лёгких. Он вытерся грязным рукавом. – Злая ирония, что в роли врагов выступают советские граждане.

Прокурорский подавил рефлекторное желание рявкнуть: это ты – враг советским гражданам. Счёл за лучшее промолчать и слушать дальше.

– Я не знаю, кто приказывает уничтожать советскую разведку. Но вы не можете не понимать, гражданин следователь, что ваши действия и методы преступны, – он указал на своё изуродованное лицо. – Заказчики таких преступлений всегда уничтожают исполнителей. Вы – татарин?

– Да, – чиновник несколько растерялся от неожиданной смены темы и догадливости подследственного.

– Стало быть, турецкий шпион. В будущем. Так же как я, сын итальянских родителей, непременно шпионю на Муссолини. Поэтому позвольте совет на прощание: не колитесь!

– Почему вы мне это советуете?

– Сознавшихся берегут, вдруг последует приказ о постановке показательного процесса. У них долгая агония. Я же бесполезен, меня быстро пустят в расход.

Следователь недоверчиво наклонил голову.

– Вы ищете смерти? Почему же не покончили с собой в камере?

– Родители были добрые католики. Самоубийство – страшный грех. Я не верил в Бога как истинный коммунист, но сейчас, на пороге… В общем, дождусь расстрельного взвода.

Он не смог расписаться правой рукой, замотанной тряпицей, неловко взял перо в левую. Ногти на ней были вырваны.

О расстреле Артузова Ежов не преминул сообщить лично членам коллегии НКВД. Слуцкий, давно готовый морально к такому повороту дел, тем не менее ощутил потрясение.

– Абрам Аронович, – голос народного комиссара источал отеческое тепло. – Доложите товарищам, как иностранная разведка избавляется от чуждых элементов?

– Успешно, товарищ нарком! – отчеканил Слуцкий подчёркнуто бодро, не придя ещё в себя от роковой новости. – Тщательной проверкой выявлено, что часть нашей зарубежной агентуры проникнута идеями троцкизма. Информация о предателях сливается полицейским службам капиталистических государств. Ревизионисты уничтожаются наймитами капитала.

– Весьма своевременная инициатива, товарищ Слуцкий! К утру жду справку о количестве изобличённых и уничтоженных изменников.

– Так точно, товарищ нарком!

Возвратившись с коллегии, начальник ИНО внутренне застонал. Вопреки обычаям большинства разведывательных служб, ему предстоит сдача негодных агентов вражеской контрразведке. Так поступать нельзя. Эти случаи предаются скандальной огласке и очень осложняют вербовку новых людей. Но если не выполнить обязательства, озвученные перед Ежовым, Слуцкий отправится вслед за Артузовым, Кариным и Штейнбрюком – разведчиками, казнёнными в один день.

Отправится на расстрельный полигон. По протоптанной дороге.

На неё уже ступили Ягода и Агранов, Мессинг и Кацнельсон. И многие другие.

Для чекистов, арестованных в Москве и Московской области, та дорога чаще всего заканчивается у посёлка Коммунарка, на бывшей даче Ягоды. Раньше могилы копались лопатой, сейчас там работает экскаватор.

Слуцкий вздохнул и достал из сейфа расшифрованное донесение Париса.

В эту ночь жёлтый квадратик окна в кабинете начальника ИНО горел до утра. Глава разведки выбирал жертв из числа наименее нужных или наименее надёжных сотрудников. Временно живых людей.