Текст книги "Убей фюрера, Теодор"

Глава 14. Ренегат

Понятия не имею, как самому изобразить контакт с Чеботарёвым, оттерев и Лемке, и Дитмана. Полагаюсь исключительно на экспромт.

«Демис» дал список тухлых агентов, что будут принесены в жертву. Гроблю других, чтобы выплыть, успокаиваюсь самообманом – этим людям дана команда уходить.

В Берн катим вчетвером. Дитман за рулём собственного, весьма недешёвого «Опель-Адмирала», меня усадил рядом. Дюбель и Лемке путешествуют сзади, причём по лицу нашего штатного водителя заметно, какого он мнения о шофёрских талантах унтершарфюрера.

Объект операции назначает встречу в людном месте – около медвежьей ямы. Здесь всегда полно зевак с детьми. Он явно боится. Конечно, после рандеву с нами Чеботарёв имеет возможность удалиться своим ходом и благополучно загнуться через часок-другой. Но, по крайней мере, на глазах у обывателей и полиции мы не применим интенсивные методы допроса.

– Обер-лейтенант! – голос Дитмана подчёркнуто официален, поэтому смущение и растерянность проступают в нём, словно матерное слово на стене, неумело закрашенное жидкой краской. – Как русский догадается, что мы – те, кто нужно?

– Начальству виднее, – весомо роняет мой шеф, тоже не посвящённый в детали моего знакомства с Чеботарёвым.

Через окна авто оглядываем публику у медвежьего зверинца. У всех фотография бывшего капитана ГБ, но я, естественно, засекаю его раньше других. Тот наверняка срисовывает дорогую автомашину с берлинскими номерами, седоков вряд ли может рассмотреть.

– Вот он. Герр унтершарфюрер! Предлагаю изменить план. Я отправлюсь к перебежчику один.

– Что вы задумали, Зулус? – нервничает Лемке.

– В остальном действуем по плану. Я узнал его. Наши пути пересекались. Без сомнения, перебежчик опознает меня.

Эсэсовец торопливо раскрывает портфель. Ну, конечно же! Портативный диктофон. Как усмирить его рвение?

– При всём уважении… Русские отстают от нас на десятилетия, но о спецтехнике представление имеют. Насколько помню этого типа, разговор будет непрост.

Лемке, более сообразительный, догадывается первым.

– Вот почему полковник ничего не сказал… Объект знает Зулуса в лицо.

– Как вы познакомились? – подозрительно вякает Дитман и тут же получает отпор.

– Секретная операция. Разглашать подробности запрещено.

Спутники дисциплинированно молчат, и я проникаюсь благодарностью к немецкому порядку. Es ist verboten! А раз запрещено, то и допытываться не будут. Кто-нибудь из моих русских друзей в подобной ситуации непременно ткнул бы локтем в бок: «Да ты чё! А ну, колись! Ладно тебе! Мы ж никому не скажем…»

Пока начальство пребывает в раздумьях, распахиваю дверцу и двигаюсь навстречу авантюре, прокручивая в уме возможные сценарии. Большинство сценариев мне не нравится.

Приближаюсь. Чтоб сюрприз вышел как можно неожиданнее, а предатель не успел подготовить манёвр, обхожу его скамейку по большой дуге. Чеботарёв восседает нога за ногу и швыряет хлебные лохмотья голубям, при этом зыркает по сторонам. Не предполагал, что культурный немец подберётся через газон и кусты. Для вящего эффекта говорю по-русски:

– Добрый день, Виктор Алексеевич!

– Ты-ы?!

Он роняет батон, голубиное счастье целого дня, и суёт руку в правый карман. Ну не верю, что спрятал там маленький пистолет. В лёгком летнем костюме даже полкило металла очень заметно, да и посреди Швейцарии с нелегальным стволом…

Я демонстрирую пустые руки, держу их на виду.

– Поверьте, беспокоиться нечего. Если бы я опасался разоблачения, то ткнул бы шилом в затылок, потом справился о здоровье. Не возражаете, если присяду? Денёк-то какой! Погода шепчет не убивать, а беседовать.

Ренегат чуть успокаивается. Его голова совершает полуоборот в сторону «Опель-Адмирала».

– Ясно мне это. Тебя абвер пасёт. Значит, у них на глазах меня не грохнешь.

Если б всё было так просто!

– Могу. Но не буду. Мои шефы желают выкупить список советской агентуры. По сдельному тарифу.

Чеботарёв утратил сходство с кавказским донжуаном. Лицо нездорового оттенка, под глазами залегли синие круги – следы нервов, недосыпания, быть может, какой-то болезни. И, конечно, пропала непрошибаемая уверенность в себе, что брызгала в Казани во все стороны. Но наглость осталась.

– А вот я… С тем же тарифом сдам агента Париса!

– Не получите ни марки. Я открылся Мельнику ещё на советской стороне и добросовестно работаю на абвер.

– Ой ли? – щурится бывший капитан. – Вот так сразу? Комсомолец, орлёнок дяди Яши?

– А что вы хотели? Преданности до гроба? – я завожусь вполне искренне. – Начиналась операция спецгруппы Серебрянского с привлечением его ученика. Какого хрена вы сунули рыло в Казань? Понимаю, если бы шустрила контрразведка, немецкий шпион в СССР проходит по её части. Вашему ИНО что в Москве не сиделось? Люди Серебрянского были в прямом подчинении Ягоды, минуя ГБ!

Это мне всегда подчёркивали товарищи из СГОНа: смотри, салага, с младых ногтей попадаешь в элиту разведки, спецподразделение, что выше самой госбезопасности. Над нами только нарком и товарищ Сталин!

– То есть ты допёр, что в НКВД всё делается через задницу. Замечательное открытие, до него доходит каждый в органах, рано или поздно.

Себя капитан уже отделил от НКВД. Там одни уроды, а он, получается, на белом коне, образец для подражания…

– Это не ответ. Как вас занесло в Казань?

Чеботарёв медлит, рассматривает меня с прищуром, словно взвешивает – достоин ли я знать подробности, сломавшие мне жизнь.

– Прошло в сводке, взяли некоего Мюллера, что подозревался агентом абвера. Вроде в Испании работал. Ну, а в Испании у Слуцкого свои дела. Хотел по старым связям Мюллера на немецкого резидента в Мадриде… Короче, я двинул в Казань, как Слуцкий велел. Звякнул в Москву о втором политзэке – тебе, значит. Уже после мордобоя звонил, ты не в обиде? – не смущается, что приказал начистить мне фасад. – Из Москвы вдруг здрасьте: это агент СГОНа, типа на стажировке, чтоб войти в контакт и разболтать немца. Слуцкий бегом к Ягоде: Серебрянский далеко, у него людей мало, давайте мы подхватим.

– Ну, подхватили. А тот, не помню фамилии, толстый, он чего на меня с «наганом» бросился?

– Чувырин. Не догадался? Тупой он был. Я не сказал про тебя. Знай, что ты подсадной, дурак всё испортил бы.

А так всё исправил и сыграл в ящик. Браво!

– Чтоб замазать собственную некомпетентность, вы решили арестовать моего отца.

Он хмыкает. Мол, как умели, так и работали. Не всем быть Серебрянскими.

– А кто мою маму арестовал? И что с ней?

– Ну, задерживал я, по приказу Слуцкого. На зоне оттрубила, да, где-то около года.

– А потом? – во мне теплится прозрачная от несбыточности надежда, что выпустили, смилостивились… Не хочется слышать продолжение, оно падает на меня, как топор на плаху.

– Умерла, конечно. Болела сильно, сердцем. Сам пойми – лагерь, тяжёлый труд.

Я вскакиваю, не в силах сдержать эмоции. Желание прикончить урода кипит Везувием…

– Ты правильно решил – сдёрнуть. Что бы ни вышло с той операции, Слуцкий давно сказал: тебе не жить. Попользоваться и убрать на хрен. Как Артузова.

– Что-о?!

– Взяли его. Верно, уже закопали.

Мерзавец с чувством перечисляет фамилии разведчиков, или только схваченных, или пущенных в расход.

– …Вот, Теодор, такие дела. Мы оба в одной лодке. На Родине нас ничего не ждёт. Только пытки и расстрел. Да…

Мой привычный внутренний мир трещит по швам, голова разрывается на части, а мир внешний требует сохранять самообладание и действовать. Чеботарёв отправил меня в нокдаун, но не добивает. Что же, сердобольность ни разу не доводила боксёров до добра.

– Откровенность за откровенность, товарищ капитан ГБ. У вас последний шанс соскочить. Абвер не станет преследовать, если не договоримся. Но, заключив сделку, вы никуда от нас не денетесь.

– Ясно, – кривится он. – Всё выведаете и прихлопните, не заплатив.

– Не судите абвер по НКВД. Здесь прагматики, а не палачи. Вам отдадут каждый доллар до цента, но будете обречены жить в рейхе, служить фюреру и получать оклад на уровне гауптмана пехоты.

Он сосредоточенно размышляет, не зная, куда кинуться. Подсказываю.

– Я так понимаю, англичане и этого не посулили.

– Они… – Чеботарёв для МИ-6 не находит цензурных слов, зато другие в избытке. – …Скупые, суки. «Британская империя гарантирует вам убежище». Маркиз Колдхэм, их, так сказать, полномочный представитель. Улыбается, вроде как одолжение делает. Подданство и убежище. И всё. Да мне хотя бы тысяч двадцать-тридцать, так закопаюсь, меня хрен кто обнаружит. Слушай! Уболтай начальство на мои условия – десять тыщ за каждый скальп, и пятьсот с него твои.

– Передам. Но вы много просите. Знаете, какой сейчас курс доллара к марке?

– Знаю. До хрена! – волосатый кулак с седыми волосками лупит по ладони левой. Капитан недавно дрожал, что положу его на месте, сейчас захлёбывается от алчности. – Да! Но у меня ж это единственный шанс в жизни.

– Вот что. Сейчас беседуем с моими буграми. Просите пять и ниже не спускайтесь. Я встреваю, предлагаю дать пятёрку в аванс, вы сдаёте одного агента, средней ценности. Лучше – коммуниста-еврея, наци обожают такие объекты разработки. Потом следующую пятёрку, мне десять процентов, пять сотен с каждой суммы. У вас выйдет около полутораста тысяч. Целое состояние, между прочим.

Торгуемся дальше. Переводим марки в доллары и фунты, один раз экс-капитан произносит совершенно бессмысленную вещь – сколько это будет в советских рублях. Цифра, пересчитанная по чёрному рынку, впечатляет, но Чеботарёв снова жмётся. Потом протягивает пятерню. И я жму руку человеку, убившему мою маму.

Как два кореша, мы неторопливо топаем к «Адмиралу». Дюбель услужливо покидает салон, чтобы не создавать тесноты.

Переговоры на кожаных сиденьях рекордно коротки: и эсэсовский, и абверовский начальники боятся спугнуть удачу. Дитман охотно извлекает из-под приборной доски толстую пачку рейхсмарок, отсчитывает тринадцать тысяч, чуть больше затребованных пяти тысяч американских. Как только деньги в сумме, мной никогда не виданной, меняют хозяина, эсэсовец рявкает:

– Фамилия?

– Фёдор Зусман, атташе советского посольства в Берлине. Резидент разведки Генштаба под дипломатическим прикрытием.

Вижу кислую мину на лице плательщика. Ещё бы, и без того известно, что советский МИД – сплошь крыша ИНО и военных. Информация стоит бутылки коньяка, но не ефрейторской зарплаты за два года. Вся комбинация висит на волоске. Если начнутся разговоры, между делом промелькнёт моя связь с НКВД… И я, будто со стороны, слышу свой голос, произносящий жуткие слова:

– Давай нормального агента-нелегала. Настоящую русскую грязную свинью.

Он называет псевдоним, фамилию, имя, адрес, режим связи, текущее задание. Лемке тщательно записывает. Дитман едва скрывает торжество, хоть информация ещё не проверена.

Я молюсь Богу, в которого не верю. Сделай так, чтоб раскрытый предателем сотрудник уже получил радиограмму с приказом бежать.

Или не получил. Потому что его нет в списке, спущенном из Москвы. Тогда я его убил.

Если бы не вмешался или ситуация вышла бы из-под контроля, Чеботарёв выдал бы данные немцам, включая этого человека. Добровольно, за деньги. Или после интенсивного допроса. Но это предположение. А тут – свершившийся факт. Моими руками уничтожен советский разведчик, чисто из низменного инстинкта самосохранения. Да, кого-то спасу, если удастся заткнуть рот перевёртышу, наверное, многих, быть может, десятки. Не оправдание, ведь в первую очередь думал о себе.

Сколько же ещё народа я убью, чтобы просто выжить? Сколько раз пожму руку мерзавцам, достойным только пули в лоб?

Перебежчик назначает встречу на завтра и ретируется. К нему прилипает топтун из штата местной абверовской резидентуры, мы покидаем место рандеву.

В отеле два лидера препираются, а я лишний раз убеждаюсь, насколько невозможная вещь – объединение в одной опергруппе человечков из противоборствующих ведомств. Ordnung muss sein, должен быть порядок, и самое время его навести. Например, исключив из дела одного из спорщиков.

Очень сложно рассчитать, например, если кёльнер несёт компании четыре бокала пива, кому какой достанется. Обер-лейтенант невероятно облегчает мне задачу, заказав в обслуживании диетический кефир. Добавить туда щепоть бесцветного порошка не составляет проблемы.

Непьющий человек своей несгибаемой трезвостью способен разрушить общество любителей опрокинуть. Но именно он после кефира вдруг перегибается в талии, будто перебравший. Теперь офицер больше похож на труп, а не птицу-падальщика.

– Дерьмо…

– Язва? – участливо придвигаю к начальнику саквояж с походным набором лекарств, хотя прекрасно знаю истинную причину боли. Такую химию в кефире и здоровый человек не выдержит.

– Она! Зулус… ох, как режет… Вызови врача с обезболивающим.

Когда Лемке затихает, по самые гланды накачанный морфием, старшим в компании по линии абвера становлюсь я.

– Герр унтершарфюрер! Позвольте спросить: подтверждена информация русского?

– Жду с минуты на минуту, ефрейтор. У вас сомнения?

– По поводу первого агента – нет. Но я знаю этот сорт людей. Он торговался со мной, предлагал процент, если помогу заключить сделку на выгодных условиях. Наконец, угрожал обвинить в шпионаже меня или кого-либо из моих близких.

– Подонок…

– Именно, герр унтершарфюрер. Но я не успел рассказать самое главное, пока Лемке не схватился за пузо.

– Интересно. Что же?

– Большевик намерен, взяв деньги, бежать в Англию.

Эсэсовец выстреливает нецензурную тираду, яркую, но неестественную, будто старательно заученными словами ругается школьница.

– В России все такие – рвачи? Ваш Чеботарёв, часом, не еврей?

– Он не мой. И прошу больше не упоминать о миссии в России.

– Извините, – смущается Дитман. – Но что же вы предлагаете?

– То же, что сделал со мной абвер по прибытии с холода в Германию. Прогулку в лес и интенсивный допрос.

– Но как мы его вывезем в рейх через границу? Вы сумеете допросить… без явных следов?

Чтобы человек не напоминал свиную отбивную? Это не понадобится.

Рассказываю о своём недолгом опыте по пересечению границ. Как бы слабо они ни охранялись, пограничники проверяют документы, спрашивают пассажиров, просят открыть багажник. Ровно так же суетились швейцарцы. Если Чеботарёва заправить наркотиками, как только что Лемке, возникнут неприятные вопросы… Нам нужно светиться перед полицией?

– То есть вы…

– Вытащу из него всё, вплоть до цвета трусов его бабушки. Дюбель! Нужен грузовик с местными номерами, тентованный. Оформишь?

– О чём речь… Виноват! Будет исполнено.

– Что немаловажно, ваш грубый метод, Зулус, сбережёт крупные деньги из оперативного фонда.

Мне показалось или бледная немощь хочет спереть их?

– Герр унтершарфюрер, не могли бы вы взять из банка тысяч двадцать пять? Видом денег нужно усыпить бдительность нашего, так сказать, делового партнёра.

Мне безумно жаль неизвестного разведчика, днём принесённого в жертву. Чеботарёва – ни капельки. С каким удовольствием увидел бы в кузове грузовика и Слуцкого!

Глава 15. Пейзажи

Наверно, если бы дядюшка был вдвое моложе и не приходился родственником, Элен влюбилась бы в него. Никто и никогда не предугадывал её желания столь быстро и точно. Некоторые – что даже не успели до конца оформиться в её белокурой головке.

Уикенд в Швейцарии, несколько, правда, затянувшийся, дал начало целой серии живописных полотен. Молодая художница напоминала скупца, которому сказали: что утащишь, то твоё. Она пыталась унести всё очарование местных пейзажей – в фотоснимках, в законченных картинах, в набросках, просто в памяти.

Рейнский водопад со стороны замка Лауфен потряс её энергетикой гремящей воды. Подобравшись к самому краю потока, девушка уронила в него щепку, и деревяшка унеслась в водоворотах. Так же кипит Европа в предчувствии бурных событий, о которых постоянно твердит дядя. И судьба Элен непонятна, её подхватит и увлечёт за собой людская река.

Она улыбнулась. Родители уговаривают вернуться в Лондон. Там всё неизменно, разве что с каждым годом больше авто на улицах да станций подземки. Остаться в стороне от потока, замкнувшись в семейном кругу, – что превратиться в замшелый камень на берегу.

Нет уж. Немцы хоть и провозглашают лозунг домохозяек Kinder, Küche, Kirche, он уходит в историю. Дети, кухня и церковь – только для тех ограниченных фрау, что не желают ничего больше. Конечно, при Гитлере упала безработица, выросли заработки, миллионы женщин имеют возможность сидеть дома и рожать. Но столько других путей!

Элен восхищалась Ханной Райч, её рекордными перелётами. Как бы ни была важна авиационная техника, необходимо невероятное мужество, чтобы взлетать ввысь на хрупком сооружении из проволочек и ткани! Это не дирижабль, где работает целый экипаж. Лётчица-рекордсменка может рассчитывать только на себя.

Некоторое разочарование в Германии вызвали молодые люди. Наследники титулов ушли в тень, в общении со сверстниками не принято больше выпячивать приставку к фамилии «фон». Национал-социалистическая рабочая партия слишком увлеклась возвышением простых парней из народа. Эти истинные арийцы, они же – белокурые бестии, при ближайшем рассмотрении оказались обыкновенной деревенщиной, переполненной сознанием собственной значимости. Узнав, что собеседница – англичанка, тотчас перескакивали на покровительственный тон. Конечно, английская нация тоже входит в арийскую расу, но не то, не то… Элен пресекла попытки к сближению с подобными типами, когда один из кандидатов в ухажёры на полном серьёзе взял линейку обмерить ей череп, уши и нос, дабы случайно не связаться с девушкой-унтерменшей.

Она поделилась наблюдениями с дядюшкой, и тот охотно прихватил её в Швейцарию, чьи немецкие кантоны считаются улучшенной версией рейха. Экскурсия началась с севера, с кантона Шаффхаузен, где рокочет тот самый водопад. Потом они поехали к Берну в глубь Альп, где задержались на две недели.

Маркиз Колдхэм постоянно исчезал по своим торговым делам, приходил в отель озабоченный. К его чести, не было ни одной попытки переложить некоторые проблемы на племянницу. Ей доставались лишь незначительные поручения: отнести пакет кому-то из дядюшкиных знакомых, получить и доставить в гостиницу конверт, отправить на почте коммерческую телеграмму. Их она выполняла в точности, никогда не вникая в суть того, что не касалось девушки напрямую.

В середине августа дядя предложил прокатиться на юго-восток бернского кантона. Из местечка Гриндельвальд им открылась живописная панорама на трёхглавую гору Веттерхорн.

Само селение ничем не примечательно, кроме фона: горные кручи на заднем плане придают загадочный вид россыпи домов. Дорога, зимой вряд ли проходимая, петляет возле строений и теряется в лощине.

Дядя рулил не спеша. Когда впереди мелькнул багажник какого-то немецкого лимузина, тащившегося вслед за грузовиком, даже не пытался их объехать. Наоборот, разорвал дистанцию, объяснив нежеланием глотать пыль. Однако чуть ниже посёлка «Ройс» снова упёрся в германскую машину. Она перегородила узкую дорогу, а водитель, черноголовый крепыш, менял переднее колесо, очевидно, спустившее. Пассажир, субтильный блондин, стоял рядом и покрикивал. Выгнутая спина, руки на пояснице, ноги, чётко расставленные на ширине плеч, однозначно свидетельствовали о военной выправке, более выразительной, чем мундир вермахта.

Маркиз с нескрываемым раздражением осмотрел дорогу и смирился с паузой: его авто явно не протискивалось в узком пространстве до скалы без риска оцарапать двери. Когда через пару минут немцы тронулись, дядя Чарльз неожиданно резко надавил на газ и обогнал их. Лимузин понёсся с исключительной для горных дорог скоростью, Элен только вскрикивала на поворотах. На счастье британских путешественников, им не встретилось ни единой машины, ни даже повозки, иначе авария была бы весьма вероятна. Минут через пятнадцать гонка столь же неожиданно прервалась.

– Люблю иногда полихачить, – признался дядя. – Я не напугал тебя, дорогая?

– В некоторой степени…

– Сожалею. Увы, впереди только однообразные скалы. Вернёмся к Гриндельвальду.

Обратно он катил размеренно, крутил головой по сторонам, выбирая, надо полагать, наиболее удачное место для привала. Элен отметила, что немцы куда-то исчезли, быть может, отвернули. Впрочем, они её мало интересовали.

Месяцы, проведённые в рейхе, полностью подтвердили дядино утверждение о скатывании нации к культурной дикости. Фюрер объявил борьбу с декадентским искусством. Полотна Сезанна, Ван Гога, Гогена, Матисса, Пикассо и многих других великих художников изъяты из немецких музеев. Их место заняли поделки партийных живописцев: о единстве рабочих, крестьян и солдат, о героических арийцах, о пасторальном сельском быте в стиле фёлькише. Изобилие голых баб, демонстрирующих гармонию арийского тела, по количеству уступает только портретам вождя нации. Газеты взахлёб пишут, как Гитлер, в молодости сам подвизавшийся в художниках, лично оценивает новые шедевры: не заслуживающие его благосклонности пробиваются насквозь ударом ноги. Неудивительно, что в этой атмосфере Элен утратила желание набросать хотя бы простенький этюд. Швейцария – как глоток свежего воздуха.

Перед Гриндельвальдом «Роллс-ройс» въехал под ели, чтоб кузов не нагревался под солнцем. Дядя вытянул раскладной шезлонг. Его безмятежная поза на цветастой ткани красноречиво свидетельствовала: деловой части поездки конец. Мощный полевой бинокль лениво обвис на шее, лишь изредка совершая восхождение к переносице владельца.

Элен разложила мольберт, выкатила на огневую позицию всю художественную артиллерию. Тонкая твёрдая рука чётко вывела углем абрис Веттерхорна, Миттельхорна и Розенхорна. У подножия гор проступили очертания черепичных крыш.

Жаль, что никто не видит нас со стороны, подумала художница. Я за мольбертом в белой шляпе и в белом платье, элегантная и воздушная, солидный мужчина рядом. Лёгкая полнота и редкая седина в усах отнюдь не испортили его облик. Роскошный лимузин и чарующий пейзаж… Что ещё нужно для счастья? Респектабельного, немного чопорного английского счастья?

– Мне потребуется не меньше часа.

– Конечно, дорогая. Я должен забрать одного делового партнёра, как только он закончит переговоры, – по всей видимости, переговоры не затянулись, так как дядя вдруг напрягся и снова поднёс бинокль к глазам. – Holy fucking shit…

Джентльмен не бранится при леди. Маркиз пробормотал ругательство тихо, но отчётливо.

– Что-то случилось?

– Не знаю, дорогая, но должен это узнать. Буду весьма признателен, если быстро сложишь вещи. Обещаю – вернёмся на это место и закончишь свой пейзаж. Но позже.

Она не посмела перечить. Дядюшка вдавил газ, как только девушка села в машину, и вторично погнал по горной дороге на скорости, далёкой от благоразумия.

Гонка чуть было ни привела к катастрофе. Лопнуло переднее колесо, «Ройс» опасно вильнул и замер около самого скоса, внизу – десятки ярдов усыпанного камнями склона.

– God dammit! – сэр Колдхэм за день выбрал месячный лимит бранных словечек.

Конечно, лимузин снабжён запасным колесом, но кто его поставит? Англичанин беспомощно огляделся. Они отъехали на пару миль от Гриндельвальда, вокруг – безлюдье.

– Я схожу за помощью в деревню, дядя?

Он раздражённо сморщился, потом вдруг побледнел, что-то увидев на спущенном колесе.

– Возвращайся в машину, дорогая, и не высовывайся наружу. Быстро в машину!

Шокированная неожиданно резким тоном, Элен послушно забралась в «Ройс», а дядя торопливо поднял верх. Колесо пришлось менять его неумелым рукам.

Навстречу из ущелья промчался германский автомобиль, весь в облаках пыли. Дядя проводил его взглядом, даже не пытаясь позвать на помощь. Когда колесо наконец встало на место, он взгромоздился на водительское сиденье и тронул машину вперёд.

– Похоже, здесь немцы сворачивали, – пробормотал он под нос, выкручивая баранку. Лимузин покатился по узкой, едва заметной дороге.

– Кто сворачивал?

– Весьма неприятные люди. Тебе лучше с ними не встречаться. Мои конкуренты.

Дорогу перегородил грузовик, брошенный поперёк колеи.

– Элен, милая, лучше оставайся внутри. Я сейчас всё быстро осмотрю, и мы вернёмся к Гриндельвальду.

Но любопытство выгнало её наружу. Девушка на цыпочках подобралась к заднему борту кузова, где недвижно застыл её спутник, и с интересом заглянула внутрь.

Сначала она не увидела почти ничего, такой был резкий переход от света к тени. В нос ударили неприятные запахи – рвоты и мочи. К ним примешался характерный аромат бойни с металлическим привкусом. Кровь? Да, кровь!

Затем глаза разглядели такое, что разум отказался принять. Элен зажала рот перчаткой в попытке удержать отчаянный вопль. Это удалось не вполне, дядя резко обернулся.

– Умоляю, вернись в машину. Зрелище не для твоих глаз.

Она начала пятиться. Глаза как приклеенные не могли оторваться от кровавого свёртка, недавно бывшего человеком.

Спутник схватил её за руку и довольно грубо потащил к дверце.

– Уезжаем. Если кто-то обнаружит этот грузовик, нас не должны видеть рядом с ним.

Девушку била истерика.

– Он… Он…

– Да, тот самый деловой партнёр, что согласился на пикник с… Будем называть их конкурирующей фирмой.

– Кто же они? Эти звери? Эти нелюди! Большевики?

– Ничем не лучше красных, дорогая. Тебе не стоит вникать в подробности. А я мог спасти бедолагу! Если бы с самого начала проявил больше гибкости.

Они проехали Гриндельвальд без остановки. О том, чтобы закончить живописное полотно с обманчиво-мирным пейзажем, не могло быть и речи.