Текст книги "Посланник"

Потом написал письмо Пашутину, где в общих словах описал метод лоскута на ножке, разработанный Филатовым в 1917 году (применяется и поныне, Андрей Андреевич видел таких ребят в госпитале, когда лечил свои травмы, полученные на военной службе, да и после читал про пластическую хирургию в журнале «Наука и жизнь»). Понятно, в деталях метода Андрей Андреевич, а значит, и я, не осведомлены, но сама идея изложена, а ее конкретным воплощением пусть занимаются специалисты. Не разберутся – пусть делают пластику итальянским методом, он уже во всем мире известен, только пусть порошка СЦ не жалеют: главная опасность в пластической хирургии того времени – отторжение аутотрансплантата из-за нагноения (если занесли инфекцию). Итальянский метод более длительный и неудобный для пациента, но Хаким терпеливый, справится.

Наконец, третье письмо для моего дворецкого с Рогожи, написал ему, какой Хаким хороший, даром что мусульманин. Чтоб не обижали его и свининой-салом не кормили, а он пусть меня дожидается и вообще, он охранник хороший, пусть дом охраняет, только скажи, пусть никого не убивает. Плати ему как охраннику, помесячно.

Написал Хакиму адреса крупными русскими буквами и французской транслитерацией и нарисовал, как везде доехать, даже написал, чтобы в Петербурге не давал больше полтинника (полталера) извозчику, а в Москве – рубль (талер), там дальше ехать придется.

Потом вызвал Хакима. Вручил ему 100 талеров и 30 золотых по 10 франков на дорогу. Сказал, чтобы он узнал, когда в Джибути будет русский пароход, и купил билет третьего класса до Петербурга или Одессы (прямо в Петербург лучше, но, если до Одессы, то потом придется добираться по суше поездом). В России талеры не ходят, поэтому надо поменять деньги в банке по приезде. Менял никаких нет, только банк, там золото с удовольствием поменяют на рубли, рубли могут быть бумажные, не обязательно монеты, а талеры следует потратить здесь. Хаким ответил, что он служил в Северной Африке в иррегулярных войсках, оттуда и французский язык знает, поэтому в европейских порядках и деньгах немного разбирается.

– Вот и отлично! – обрадовался я. – Тогда точно не пропадешь, даже если с пересадками поедешь. В Александрии консул меня знает, он даже без денег тебя посадит на русский пароход. Только и у него бумагу возьми, хоть не паспорт, но с такой справкой от консула у тебя проблем ни в одном порту не будет. Если деньги кончатся или украдут – вот адрес в Москве моего дворецкого, он тебе поможет, можешь телеграмму послать или сам приезжай. Только бумаги в русский Главный штаб, где генерал Обручев, никому, кроме него, попасть не должны. Если не сможешь доставить – уничтожь пакет, лучше сожги.

Написал письмо от имени русского посла, то есть меня, оказывать содействие Хакиму, посланному в Петербург и Москву с заданием государственной важности (написал приметы Хакима – только по-русски, а то обидится за то, что я его уродство описал). Объяснил, что это письмо можно показывать всем русским и просить помощи. Поставил посольскую печать и запечатал в конверт. Потом отдал запечатанный печатью конверт для Обручева, рассказал, что нужно отдать его офицеру на входе и дождаться ответа.

Объяснил, что даю ему письмо к русским врачам в Петербурге: место это называется Военно-медицинская академия – нужно отдать письмо для главного начальника Пашутина, а в случае его отсутствия для профессора Субботина или любого хирурга и дождаться ответа. Почти все офицеры и врачи понимают по-французски, поэтому с ними можно объясниться. Спросил, нужна ли ему лошадь или дать денег, чтобы купил сам. Хаким ответил, что лучше – мул, он выносливее. Велел дать ему мула, на котором немец ехал, уж если он толстого полковника вез, то тощего Хакима и подавно, нож, бурдюк с водой, баранины и лепешек (казаки сами их пекли из купленной на базаре пшеничной муки, наша давно кончилась), и Хаким уехал еще до рассвета.

Глава 13. Рас Аруси

Прошло еще пару дней, прежде чем меня позвали во дворец к расу. За эти дни получил с курьером от католического аббата подтверждение того, что мой отчет ушел в Петербург. Приехав во дворец, обратил внимание, что начались какие-то работы над фасадом – трудится индус, навертели ему хвоста. Мэконнын встретил меня в кабинете и сказал, что через три дня выступаем в поход – негус собирает войска в лагере на Аваше. Караван верблюдов уже перебросил туда артиллерию. На днях должен быть ответ от начальника госпиталя, выйдут они сами или их надо транспортировать. Пока верблюды окрепнут, мы уже будем знать, посылать ли этот караван обратно в Джибути, или пусть он возвращается в Харар. Чтобы перебросить мой отряд, у раса достаточно других средств – это капля в море: он идет в Аваш с двадцатитысячным войском и большим обозом. Чтобы полностью завершить переброску такой массы войск, потребуется месяц, а то и два, поэтому авангард уже вышел сегодня. Северная армия под командованием императрицы уже завершила сосредоточение в горах и готова спуститься на равнину.

Северная армия состоит из трех корпусов: корпус Семиен под командованием императрицы Таиту Бетул (она же командует армией): шесть тысяч пехотинцев, восемьсот всадников и шесть орудий. Второй корпус: Тиграи (рас Менгеша) и Намасен (рас Алула), всего двенадцать тысяч пехоты при шести орудиях.

Центральная ударная армия Шева; командующий негус-негешти Менелик II, в том числе личная гвардия императора – две тысячи пеших и три тысячи конных гвардейцев при тридцати двух орудиях, двадцать пять тысяч пехоты. Годжиам и Олия – «сборная солянка» из пятнадцати тысяч пехоты.

Южная армия – командующий рас Мэконнын – два корпуса: Харар – двадцать тысяч пехотинцев, из них три тысячи посажены на мулов; Уолло-Гала – рас Микаэл (основная масса конницы негуса) – пять тысяч всадников и шесть тысяч пехоты, половина на мулах.

По замыслу негуса Северная армия будет сдерживать наступление итальянцев, которые уже взяли три города на этом направлении, в случае неудачи она отступит в горы и закрепится на перевалах, не дав дойти до столицы с севера. Основной удар будет наноситься Центральной армией с наиболее хорошо подготовленными и вооруженными воинами. А Южная армия при удачном развитии событий должна нанести противнику фланговый удар мобильными войсками – конницей и пехотой на мулах. При неудачном развитии кампании – Южная армия имеет целью прикрыть Центральную группировку и позволить ей отойти, нависая над противником с фланга, немобильные части (обычная пехота) корпусов Харар и Уолло-Гала (пехота) остаются в резерве для пополнения Центральной группы, а корпус Годжиам и Олия охраняет лагерь и коммуникации.

По мнению раса Мэконнына, слабой частью Южной армии является отсутствие артиллерии, поэтому он очень надеется на наши орудия и пулеметы, тем более что они мобильны и отвечают общей поставленной его армии задаче. Пока итальянцы на юге имеют слабейшие части, в основном из уроженцев Эритреи, итальянцы там – только офицеры. Наиболее сильные части потихоньку перемещаются с севера на юг-запад. С востока в тылу у итальянцев находится пустынная впадина[81]81
  Глубина более ста метров ниже уровня моря.


[Закрыть], которую можно обойти либо с севера, либо – с юга. Войска по ней не пойдут: это равноценно самоубийству – источников воды там нет, и температура даже зимой такая, что впадину считают самым жарким местом на Земле[82]82
  Оспаривает это сомнительное первенство только Долина смерти в Неваде.


[Закрыть]. То есть у противника два пути: либо идти в горы, строго на запад, либо сместиться на юго-запад и, обойдя горы по долине реки Аваш, вторгнуться в глубь территории Абиссинии, разрезая страну напополам и имея целью Аддис-Абебу. Преимущество второго решения – наличие дороги и постоянный источник воды, поскольку Аваш – непересыхающая и довольно полноводная река.

Места вокруг реки обжиты, и недостатка в продовольствии быть не должно – реквизиция, а проще, грабеж местного населения. Чтобы этого не происходило, и было принято решение создать укрепленный лагерь вблизи местечка Гоуани, прикрывая караванный путь на Джибути и не давая отрезать Харар.

Вот с этой целью мы и выступаем как можно скорее, потому что до Гоуани у передовых итальянских отрядов расстояние почти такое же, как от Харара до него же, только двигаться мы будем навстречу друг другу. Авангард пехоты, посаженный на мулов, уже в пути, и конница раса Микаэла выступает завтра. К Гоуани прибудет и Центральная армия во главе с негусом, двигаться ей придется меньше, поэтому они займут позиции быстрее.

Я попросил у раса разрешения повидаться с Машей, все же отправляюсь на войну, а там всякое может быть. Мэконнын разрешил, и вскоре я увидел ее в сопровождении двух служанок. Радостно взвизгнув, Маша повисла у меня на шее и начала целовать, но папаша Мэконнын быстро одернул падчерицу, проговорив что-то по-амхарски. Маша с неудовольствием оторвалась от меня, и мы присели на кушетку, держась за руки. Она сказала, что руки у меня огрубели и некому заботиться обо мне, а от загара я мало чем отличаюсь от абиссинца. Волосы и бородка выгорели на солнце и стали совсем седые с виду.

– Бедный мой Саша, совсем ты себя не жалеешь, – пригорюнилась моя невеста.

– Зато ты все хорошеешь, моя маленькая птичка, – постарался я перевести тему разговора на более оптимистичную.

– Я так скучаю без тебя, и мне плохо, как птичке в клетке, хотя и золотой, но от этого она не перестаёт быть клеткой.

Дальше я говорил какие-то ободряющие глупости, гладил ее нежные пальчики с подаренным мной колечком. Говорил, что скоро увижу негуса и он разрешит нам пожениться, и тогда я вернусь и все-все будет у нас хорошо. Маше хотелось отправиться со мной на войну, но я сказал, что маленьким девочкам там не место, там много страданий, грязи и крови, но я постараюсь, чтобы мы быстрее победили и тогда, победителем, я вернусь в Харар и назову ее своей женой.

Наконец, расу надоели наши телячьи нежности, и он сказал, чтобы мы прощались, и я отправлялся собираться в поход, завтра с рассветом мой отряд должен быть построен у дворца. Маша ушла, бросив на меня жалобный взгляд, на ее глазах были слезы.

– Рас Мэконнын, отдав верблюдов, я оказался без тягловой силы, а у меня остается достаточно много груза, мои полтора десятка мулов не справятся. Прошу дать мне еще столько же.

– А разве у тебя нет вьючных лошадей?

– Они мне будут нужны, чтобы везти палатки, фураж и продовольствие.

– Фуражом, водой и продовольствием тебя будут обеспечивать мои люди, можешь не беспокоиться. Я думаю, того, что у тебя есть, будет достаточно.

На обратном пути я заехал к Исааку, узнать, как движется дело. Старик встретил меня как дорогого гостя, усадил в плетеное кресло и велел мальчишке-подмастерью принести мне кофе. Исаак сказал, что весь шелк уже продан, причем по цене наполовину больше, чем я посчитал по весу, поэтому он теперь мой должник. Однако деньгами он вернуть не может, поскольку закупил камни, но с лихвой, хватит еще и на красивую брошь, и на кольцо мне. Исаак открыл свою заветную шкатулку, и я ахнул – она вся светилась изнутри от блеска драгоценных камней. Еще ювелир достал уже сделанную основу для диадемы, куда были вставлены наиболее крупные камни, которые и должны составлять основу всей композиции. Кроме четырех кенийских рубинов, в центре было штук пять крупных бриллиантов и еще оставлено место под два крупных камня (Исаак сказал, что они в огранке). Я повертел изделие в руках – по темной лавочке забегали искры отраженного света.

Очень красиво, я остался доволен. Пока я вертел изделие в руках, Исаак показал, как он хочет сделать брошь – по дизайну она повторяла мотивы диадемы, то есть это был комплект, причем царский! Крупный рубин в центре в окружении россыпи бриллиантов от средних до небольших. Я одобрил его идею, и тогда Исаак показал мне довольно крупный полусферической формы камень, показавшийся мне сначала темно-темно-синим, но упавший свет отразился в кристалле, и в камне возникли яркие синие искры и блики василькового цвета.

– Мадагаскарский сапфир, – объяснил Исаак, – исключительно редкий с такой игрой света: видите, появляется как бы звезда внутри камня?[83]83
  Довольно редкое явление астеризма, то есть образование многолучевого рисунка в сапфирах в виде кабошона, обточенных до полусферической формы.


[Закрыть] Я первый раз в жизни вижу такой красивый и крупный звездчатый сапфир. Пусть он вам принесет счастье. Я могу сделать кольцо с ним, оно будет готово уже завтра.

– Дорогой Исаак, спасибо за заботу, но завтра я отправляюсь на войну, и, когда вернусь, не знаю.

– Рас Александр, я знаю, где вы остановились, и я завтра утром буду вас ждать у входа с кольцом – возьмите с собой, оно принесет вам удачу!

Приехав в гарнизон, я велел готовиться к походу. Еды и фуража берем по минимуму, кормить-поить обещали, «курей» порезать и в котел, лепешек в дорогу напечь, оставшихся баранов пустить на шашлык, после того, как все будет собрано в поход, устраиваем отвальную. Попросил убедиться, что оставшийся конный состав при условии двух пар лошадей в бричках поднимает наш груз, и пошел заняться ревизией оставшихся денежных сумм и подарков – я все четко заносил в приходно-расходную книгу полученных подотчетных сумм: кому, куда и что пошло. Естественно, без учета выкупного платежа за Салеха, собственно, я его уже потратил, и в своих личных суммах я, конечно, учет вел, но не такой строгий, только чтобы «без копья» не остаться. Вроде все сошлось, я старался записывать сразу, из личных сумм у меня осталось только золото во франках да несколько десятков русских монет в империалах, червонцах и рублях для подарков.

Все бумаги и личные деньги сложил в подаренный сундук, оставив сотню франков на расходы. Оставалось еще много неистраченных талеров, что мы разделили пополам с Титовым – я только отдавал их на закупку продовольствия, но рас снабжал нас им бесплатно, и талеры оставались пока практически нетронутыми: верблюдов мне предоставили бесплатно с зачетом стоимости почти четырех десятков, взятых в качестве трофеев. То есть у меня оставалось более двенадцати тысяч талеров казенных денег, а все казенное золото и половину талеров – тоже около тринадцати тысяч я оставил Титову.

К вечеру выяснилось, что животных под вьюки у нас хватает, в бричках поедем так же, как и сюда – я с Артамоновым и в другой два артиллериста, но пулеметы выгрузили во вьюки, благо артиллерийских лошадок мы практически всех сберегли, я только двух отдал Лаврентьеву, а нового падежа после перехода по пустыне не было. Лошади отъелись, были перекованы и переход должны были вынести без потерь. У казаков было еще лучше, уж своих-то лошадок они обихаживали. Мулы тоже выглядели браво: сытые, вроде даже подросли и потолстели – совсем скакунами скоро станут.

Вечером, как и намеревались, состоялась отвальная с куриным кулешом и шашлыками. Пришлось опять по чарочке развести спиритуса, и от ведерной жестянки после моих медицинских манипуляций и всяческих гуляний осталась едва треть, а то и четверть. Все наелись, напились и, выставив караулы, улеглись спать.

Утром поднялись рано, прочитали утреннюю молитву, поели, что осталось от ужина, покормили-напоили скотинку и с развернутым знаменем выехали со двора. Я сразу приметил Исаака, он протянул мне коробочку и что-то прошептал по-еврейски, благословил, может быть, как там у них, не знаю. Я вышел из брички, обнял старика и, поблагодарив и пожелав ему здоровья, обещал скоро вернуться с победой. Потом быстро забрался обратно на сиденье, чтобы не задерживать колонну, и мы двинулись по спящему Харару ко дворцу раса.

На площади перед дворцом нестройными рядами, кто во что горазд, уже толпились разномастные войска князя. Впечатление, что войско царя-батюшки Ивана Третьего или Четвертого, номер – без разницы, собирается в поход на татар. Наконец, на крыльце показался рас, и вот что я заметил – вместе с хвостами на палке над его головой развевался пурпурный стяг с чем-то там вышитым: понравилась, значит, идея. К расу подвели боевого коня (как же без доброго коня добру молодцу и эфиопскому витязю, это я барином, развалясь на подушках, еду). Мэконнын лихо запрыгнул в седло (у меня бы так не получилось) и проехал вдоль войск. Все орали, потрясая оружием, когда рас поравнялся с нами, по знаку Нечипоренко все троекратно рявкнули: «Ура-ура-ура!» Княжеский конь, не привыкший к таким звукам, вздрогнул. Наконец смотр закончился, молебна не было, и колонна начала выдвигаться к городским воротам.

Мы следовали с развернутым знаменем сразу за княжескими гвардейцами. Для полноты впечатления о походе московского царя на татар не хватало разве колокольного звона. Зато собравшийся по сторонам дороги народ кричал что было силы, а увидев нас, заорали: «Москов ашкер, Георгис ашкер». В общем, весело, дай-то бог всем так весело вернуться…

Дорожные впечатления описывать не буду: все было так же, но в обратном порядке, разве только то, что мы ехали в большой ораве вооруженных людей, дочиста съедая весь заготовленный фураж и провиант, который местные начальники в буквальном смысле выколотили из крестьян, поэтому особой радости, а вернее – никакой, в их лицах я не замечал. Впереди как-то быстро появился авангард из слуг, которые занимались установкой лагеря и сбором припасов, а вот никакого боевого охранения по сторонам и в помине не было: бери раса в плен голыми руками, двух сотен всадников хватит, пока славные эфиопские витязи очухаются, а злые вороги любимого начальника уж в полон утащили. Горячую пищу ели раз в сутки, вечером, вообще абиссинцы довольно неприхотливы в еде, а воины – особенно, так что мои казаки стали голодать – вот тут-то и припомнилась сладкая баранинка, ан – поздно, «поезд ушел». И купить нечего – все в деревнях выметено вчистую. Пришлось вскрыть остатки консервов, надо же их доесть, а то на жаре банки вспучит, хотя жары особенной не было, днем отдыхали час-два и опять – в путь, а ночью – так вообще, холодно. Вот и пригодилось мне летнее дипломатическое пальто, а Ефремычу – шинелка.

Так в пути прошла неделя. Однажды, трясясь в бричке, увидел у обочины людей и сразу понял, что это не крестьяне. Пригляделся – одежда песочного цвета, да это мои охотники! Что случилось, почему они здесь одни, без охраны, где артиллеристы барона? В голову полезли дурные мысли и, попросив у казака заводную лошадку под седлом, помчался вперед. Подъехал, посчитал – тридцать три человека во главе с Павловым. Люди сидят на земле усталые и безучастные, даже никто не встал и не ответил на приветствие.

– Что случилось, Иван Петрович? Почему вы здесь одни? Где барон с его людьми, доктор, Титов, остальные. Где Букин, в конце концов?

– Александр Павлович, бросили нас, как есть бросили и ушли! И обоз весь увел, разбойник! Вот только кое-что оставил, а остальное все забрал!

– Кто забрал? Почему? Какие разбойники? Вас ограбили?!

И Павлов чуть не плача стал рассказывать, что полмесяца назад приехал человек, назвавшийся Лаврентьевым. Сказал, что у него есть бумага от меня и приказ здешнего царя Менелика забрать всех военных, и вместе с обозом куда-то уехал. Им оставил только трех верблюдов, три палатки, два охотничьих ружья, инструмент, только рудознатцы и сохранили свои ящики, потому что спали на них. Увез все консервы, сухари и фураж. И сейчас они идут в Харар, потому что помнят, что я – там. Только неизвестно, дойдут ли, люди ослабли, идти пешком не могут, обувь у всех изорвалась, а дополнительные комплекты Лаврентьев увез с обозом. Есть еще немного денег, а то бы вообще с голоду померли, но сейчас здесь идти невозможно, продуктов второй день нельзя купить – все подъели. И стоят здесь с того времени, как они встретили толпу местных на дороге, сначала слуги ехали и все забирали, теперь просто солдаты пошли. Люди второй день голодают, разве что охотники подстрелили двух здешних цапель и сейчас из них варят похлебку.

Я сказал, что никакой бумаги и разрешения на то, чтобы все забирать, не давал. Бумага с моей подписью была только на то, чтобы есаул Лаврентьев проехал по Абиссинии, направляясь в лагерь Гоуани на реке Аваш, и все. Про приказ Менелика я не знаю, попросил их оставаться на месте, а сам поскакал в голову колонны, спросить раса, как узнать, был ли такой приказ и куда отправлен мой обоз. Вот тебе и Лаврентьев, знал бы, что так получится, стал бы я его из ямы освобождать, сидел бы там, пока не сдох!

Доехал до раса и объяснил ему ситуацию. Рас, конечно, не знал ни о каком приказе относительно моего обоза и решил было отправить пару сотен гвардейцев поймать вора, но я уговорил его не делать этого: во-первых, мы не знаем, может, и был приказ негуса Менелика; во-вторых, никуда из Абиссинии Лаврентьев не денется; и в-третьих, может случиться перестрелка, погоню примут за разбойников, а там семь пулеметов – положить две-три сотни всадников за минуту – им раз плюнуть.

– Как семь пулеметов, я думал, что все они – здесь, – возбудился Мэконнын, – их надо срочно забрать, пока их не сломали или не расстреляли все патроны.

Объяснил, что пулеметы и орудия – дар моего царя негусу, а пятьдесят винтовок с патронами, гранаты, два ящика взрывчатки, снаряжение и много еще чего – это мое личное имущество. Но сейчас меня, прежде всего, волнуют мои люди, голодные и брошенные всеми на дороге. Мэконнын успокоил меня, сказав, что пошлет им еду, и пусть подождут два дня – в Харар пойдет пустой караван за новыми припасами и моих людей заберут туда. Я сказал, что поскольку все они – мастеровые и часть разбирается в сельском хозяйстве, то может, поселить их на землях, где они могли бы заниматься привычным делом. Кроме того, среди них – пятеро рудознатцев, которые могли бы оценить перспективы золотодобычи, о чем мы уже говорили. Тогда я могу поручиться, что увеличу добычу золота на принадлежащих расу землях, так, чтобы нам обоим это было бы выгодно.

Вот эта новость о рудознатцах больше всего заинтересовала раса, и он сказал, что найдет возможность поселить мой отряд там, где мы встречались с кочевниками и махдистами: чуть дальше от этого места по реке Аваш моют золото, а места вокруг изобилуют дичью и имеют тучную почву, которая пригодна для выращивания всего, что здесь растет, разве что кофейное дерево и хлопчатник требуют немного других условий, но их плантации еще дальше на запад. Я ответил, что выращивание кофе и хлопка непривычно русским, а зерновые культуры и овощи они посадят. Так и договорились, моим людям помогут построить дома и распахать землю, а золотодобытчики беспрепятственно могут исследовать окрестности. Рас озаботится, чтобы местный шум обеспечил их всем необходимым и дал охрану.

Я поблагодарил, взял денег из своего ящика и поспешил к страдальцам. Когда приехал, они сидели вокруг костра и ели из мисок похлебку. Я рассказал им про новости, что их отвезут на благодатные земли, где они могут попробовать вести хозяйство. Война их не коснется, а обижать их никто не будет – местному начальнику будут даны на этот счет указания. Через пару-тройку дней туда пойдет караван и их заберет, денег за дорогу платить не надо. Вообще ни за что платить не надо – говорите, что за все им заплатит рас Мэконнын, и от вас сразу отстанут – его здесь как огня боятся.

Потом отозвал в сторонку Павлова, и он мне рассказал всю их эпопею, как не было воды, и они буквально побирались с бурдюками по Джибути – больше всех помог католический священник, он бесплатно разрешил пользоваться его колодцем, а остальные арабы и французы ломили сумасшедшие деньги. Потом рассказал, как болели, но, к счастью, наш пароход привез госпиталь, и врачи многих просто спасли от неминуемой смерти. Трое добровольцев, не выдержав африканских условий, уехали в Россию на Дальний Восток с пароходом, что привез госпиталь. Потом пришли верблюды, потому что к тому времени осталось в живых только два десятка мулов, как начальник госпиталя чуть не убил французского консула за издевательство над русскими и грозился написать в русские и французские газеты, после чего консула бы вышвырнули со службы без всякой надежды на пенсион.

– А что, фон Штакельберг, не мог ему того же пообещать? – спросил я артельщика.

– Да что вы, батюшка Александр Павлович! Он, как его Михалыч, с животом слег, совсем руки опустил, и его офицеры тоже, они же по хозяйству ничего не понимают, думают, что булки на деревьях растут. Вот так все и развалилось. Интендант долго держался, без него совсем бы концы отдали, да и он потом заболел, но поправился быстро, молодой все же. Это Титыч с начальником госпиталя «обработали» железнодорожников так, что они каждый день стали цистерну воды привозить, она уже и не нужна была в таком-то количестве, лошадей и мулов уже не было, так что нам одной бочки на три дня хватало, даже баню в госпитале устроили и постирались перед уходом каравана.

Ну, в общем, все понятно с господами офицерами – им бы только из пушечек пострелять, а в быту – детский сад на выезде. Как не вспомнить тверского вице-губернатора Салтыкова-Щедрина с его сказочкой о том, как один мужик двух генералов прокормил на необитаемом острове.

Оставил Павлову половину золота из личных запасов и поехал нагонять казаков.

Через день увидели сверху холма военный лагерь. Мне это напомнило фильмы про воинов Чингисхана: рев верблюдов и ослов, дым костров, столбами поднимающийся к небу, всадники в пестрых лемптах[84]84
  Плащ-накидка из шкур или ткани, заменяющая знаки различия.


[Закрыть], скачущие туда-сюда, хорошо, если по делу.

Разномастные шатры и палатки, на первый взгляд, стояли совсем бессистемно, но, если приглядеться, то было видно, что они «кучковались» вокруг некоторых центров притяжения – видимо, ставок расов.

Наш авангард и слуги, шедшие впереди, уже поставили шатры. Мой был рядом с большим шатром раса, и Мэконнын пригласил меня зайти. Рас сказал, что сейчас поедет докладывать негусу о прибытии и наличии войск. Он сказал, что узнает о том, был ли приказ негуса забрать мой караван, и, по его мнению, лучше, если русский попробует договориться с русским, а уж если не получится, тогда будем требовать суда. Еще Мэконнын узнает, когда я могу вручить негусу верительные грамоты и подарки, и, наконец, покажет Менелику флаг, после чего рас продемонстрировал мне полотнище пурпурного шелка, размером два на три метра, сложенное для прочности вдвое и прошитое нитками с вышивкой золотом льва. Флаг получился – загляденье!

Пошел посмотреть, как устроили казаков. Они поставили свои палатки, а для турк-баши Нечипоренко был выделен отдельный шатер, куда перенесли отрядную икону. Отдельная палатка с часовым была для денежного ящика, велел поставить туда же под охрану и мой сундук с верительными грамотами и письмом царя. Знамя пока зачехлили и тоже поставили в оружейно-денежной палатке. Спросил, где Артамонов, сказали, что ему поставили маленькую палатку рядом с моим шатром. Вроде как казаки довольны, поставили кипятиться чай (вот с дровами, чувствую, будет плохо), придется кизяком[85]85
  Сухой навоз, в Азии и Африке на нем и пищу готовят и ничего…


[Закрыть] топить, сказали, что через час кормить будут.

Пока смотрел, как устроились казаки, вернулся рас, пошел узнать новости. Мэконнын был озабочен и сказал, что две недели назад итальянцы выдвинулись вперед и заняли форт Мэкеле, там находится около семисот местных эритрейских солдат при двух орудиях, командует итальянский майор[86]86
  Майор Гальяно, к нему на помощь в реальной войне поспешил майор Тезелли с 2500 итальянцев при четырех легких орудиях.


[Закрыть]. Форт Мэкеле находится на холме, обнесен высоким земляным валом, из-за которого удобно стрелять, подступы к форту изобилуют «волчьими ямами» с кольями, поэтому попытка взять укрепление в лоб провалилась – абиссинцы, потеряв несколько сотен человек, отступили. У форта Мэкеле есть уязвимая точка – источник воды находится в четырехстах метрах от укрепления, и местность простреливается.

Зная, что у русских есть пушки и пулеметы, негус попросил недавно прибывшего к нему русского офицера по фамилии Лывретей, или что-то похожее, оказать помощь осадившим форт пяти тысячам абиссинцев и выбить оттуда итальянского майора с его черным батальоном, тем более что ему на выручку двигалось две с половиной тысячи итальянцев при четырех горных пушках Гочкиса. Русский забрал пушки и пулеметы и отправился к Мэкеле – он ушел пять дней назад и пока вестей нет никаких.

При себе русский имел подорожную, подписанную русским послом, и его опознал его баши, который полгода назад привез ящик старых ружей. Когда негус спросил, где этот офицер был полгода и где его грамоты, русский ответил, что его передали русскому послу после того, как какой-то рас Искендер разгромил в пустыне войско кочевников. Мэконнын объяснил Менелику, что русский посол и рас Искендер – одно и то же лицо, и негус назначил мне аудиенцию завтра с утра (рас рекомендовал мне прибыть за два часа до полудня).

Мэконнын сказал негусу, что я дважды спас жизнь его Мариам – сначала, прыгнув за ней в море, кишащее (ну так уж и кишащее!) огромными хищными рыбами, и второй раз – от кочевников Абу-Салеха, которого я потом вылечил от смертельной раны (так уж и смертельной, оклемался бы и так, воин пустыни!), за что тот отпустил русского офицера Лывретея и поклялся быть кровным братом победившего его раса Искендера. Эта победа и показ стрельбы пулеметов и взрывов ручных бомб – собственного изобретения посла – во многом облегчили переговоры по заключению перемирия между африканскими мусульманами и христианами на случай, если какая-то европейская держава нападет на одну из них; трехсторонний договор подписан, и Мэконнын вручил его расу, удостоившись похвалы негуса.

– Я знаю, чего ты ждешь, рас Александр, – улыбнулся Мэконнын, – ты хочешь узнать, как быть с разрешением жениться на Мариам. Я рассказал о тебе негусу и о моем отношении к тебе – завтра ты услышишь решение нашего государя.

– Рас Мэконнын, я услышал, что императрицы Таиту нет в лагере, как мне быть с подарками для нее?

– Я уже говорил тебе, что будет для нее лучшим подарком, поэтому можешь вручить всякие тарелки и ткани прямо сейчас. Да, еще тебе хотел сказать: знамя очень понравилось – ты подсказал правильную мысль, молодец.

На следующий день с помощью Артамонова я облачился в расшитый золотом парадный дипломатический мундир, надел все ордена, треуголку и лаковые ботинки. В бричку погрузили подарки, и под развернутым посольским знаменем с почетным эскортом из двадцати всадников при параде и в крестах, с папахами на головах, поехали к шатру негуса. Ждать пришлось недолго, скоро нас пригласили. Первым шел я, держа в руках грамоты и письмо императора, за мной несли знамя, шли офицеры при орденах, и затем унтера несли наиболее ценные подарки: на большом серебряном блюде бархатную коробочку с перстнем, миниатюрным портретом царя, выложенным бриллиантами и шкатулку с диадемой. Там же лежали золотые часы с портретом и альбом с видами Санкт-Петербурга. Затем казаки несли златоустовскую шашку в золоте, серебряную посуду и рулон пурпурного шелка.