Текст книги "Дневник: Воспоминания о кампании 1914–1915 годов"

Бой 6 августа продолжался примерно от 1 часа дня до 9 часов вечера. Были введены в дело: 3½ батальона 114-го полка, 24 полевых орудия 1-го дивизиона (и затем колонна полковника Эрасмуса – 1 батальон и 6 конных орудий, которая участия [в бою] не приняла). Мортирная батарея только начала пристрелку. Со стороны противника обнаружились примерно 1 пехотный полк, 1 легкая батарея и 1 тяжелая батарея. Потери наши были невелики, а артиллерия совсем не пострадала. При выходе из Шершинена пехота была встречена ружейным и пулеметным огнем, а со стороны Ворупенена косым огнем артиллерии и пехоты и вперед продвинулась не много, особенно когда начался огонь тяжелой артиллерии по тылу и по Шершинелену. Слева содействие 25-й дивизии не было оказано, а колонна полковника Эрасмуса, которая при другом начальнике могла бы иметь решительное и важное значение, только показалась на поле сражения и без выстрела ушла назад. Бой 6 августа был совсем нерешительный и показал мне то же самое, что и 4 августа, то есть неумение вести бой и отсутствие энергии у всех начальников. Сперва наступают, как на маневрах, но, как только попадают под огонь, так тотчас весь пыл остывает. Впервые в этом бою попали под обстрел тяжелой артиллерии, и, хотя поражений не было, но нравственное впечатление было положительно ужасающе. На будущее время надо было уж так и запомнить, что если по телефону передают, что попали под огонь тяжелой артиллерии, то ничего утешительного ожидать больше нельзя.

Ночь прошла спокойно. По обыкновению, я встал в 5 часов утра, по обыкновению, же Ефимова с трудом добудились, так что, едва выехали в 6 часов утра. Наблюдательный пункт штаба дивизии я наметил на высотах к северу от деревни Шершинелен. Там местность была совсем открытая, за исключением двух хуторков. Сперва поехали верхом, а потом пошли пешком, чтобы не обнаруживать себя. Попадалось много проволочных заборов, так что приходилось постоянно уклоняться от направления. Наконец, столик был расставлен, телефоны проведены, все стали располагаться по местам, а именно: впереди на высоте – я с начальником штаба, с командиром артиллерийской бригады и с офицером для связи поручиком Лбовым, и тут же стратегический столик. Позади, на склоне, шагах в 50 – телефонная станция – шагах в 50 за ними, чтобы не мешали, чины штаба дивизии и при них самокатчики и мотоциклисты; несколько далее – в укрытии – офицерские верховые лошади и при них очередные конные разведчики и очередной разъезд; наконец, за ними, в отдельном дворе и позади него, остальные конные разведчики и эскадрон гусар. Когда таким образом располагались, я внезапно увидел две несоответствующие вещи: 1) впереди по высотам, совершенно открыто, как по время небрежно выполняемого маневра, разъезжает в колонне конная батарея и 2) к отдельному двору у штаба дивизии, вдруг тянется огромный обоз, двигаясь тоже открыто. Не успел я отдать необходимые распоряжения, как внезапно по наблюдательному пункту пошла пристрелка неприятельской легкой батареи с приближением. Направление было совершенно правильное, но пока были недолеты. Оказывается, пункт был выбран слишком открыто и подвергался опасности. Разрывы на средней высоте быстро приближались, надо было принимать предупредительные меры. Я приказал собрать обоз в отдельном дворе, где его временно и укрыть, а штаб дивизии перевести в другое место, к шоссе, обсаженному деревьями у д[еревни] Шершинелен. Отходить приказал разомкнутым строем. Из-за сердцебиения едва мог идти, а Ефимов притворился, что в него попала шрапнель. Тут же всех поразила испуганная фигура шофера, который, бросив автомобиль, крался, пригибаясь к земле, назад. В конце концов, все благополучно отошли, и наблюдательный пункт был устроен на новом месте. Тут вблизи находился в леске общий резерв дивизии, 2-го батальона 113-го полка, и к штабу присоединился генерал Гандурин. Шрапнельный огонь преследовал нас, пока мы не отошли в лощину, поросшую лесом. После этого огонь продолжался по месту, где мы стояли раньше.

С 6 часов утра немцы открыли сильный огонь тяжелой и легкой артиллерии, причем сразу стало заметно, что за ночь они усилились довольно значительно. Наша артиллерия тоже начала подготовку, но пехота вперед не продвигалась. Уже с 10 часов утра Ольдерогге и Войцеховский стали просить помощи; желая объединить управление огнем артиллерии, я отправил в Шершинен Савича, который поехал очень неохотно и не только не принес пользы, но, кажется, вместе с Бучинским только дурно влиял нравственно на окружающих. Вид его был запуганный и по телефону говорил дрожащим голосом. Просьбы Ольдерогге и Войцеховского становились все настойчивее, требовали подкреплений и говорили, что не могут больше держаться. Против Вяземского полка был открыт фланговый огонь артиллерии из Пабельна. Все время ожидали, что на этом направлении выдвинутся части 25-й дивизии, а вдруг оказался противник. Но, так как все эти вопли раздавались только вследствие огня немцев, а наступления с их стороны не было никакого, то я, уже приученный к невероятному преувеличению обстановки, приказывал держаться во что бы то ни стало, тем более что взвод гусар, наблюдавший за левым флангом, донес, что от 25-й дивизии на Пабельн наступают части одного из полков. Так как к полудню генерал Орел израсходовал свой резерв, то я к этому времени послал ему две роты 113-го полка и одну роту 115-го полка, освободив последнюю от какого-то наряда, в котором она находилась. По прибытии к нему этих частей, в начале 1-го часа дня, я приказал генералу Орлу всеми силами переходить в решительное наступление. Для подготовки к этому генералу Орлу дал час времени, и огонь по фронту был усилен. В это время немцы перенесли огонь своей тяжелой артиллерии на деревню Шершинен, в которой находился генерал Орел с состоявшими при нем лицами, и зажгли ее. Расположенный здесь обоз 1-го разряда 114-го полка поднял панику и бежал в тыл, отвратительно подействовав на бывший вблизи резерв. С этой минуты донесения об опасности, невозможности больше держаться и огромных потерях усилились настолько, что в начале 2-го часа, узнав, что части 25-й дивизии отошли и на Пабельн больше не двигаются, и имея в резерве всего 6–7 рот 113-го полка, расходовать которые я не счел возможным, я приказал отложить наступление, удерживаться твердо на месте и вести сосредоточенный комбинированный огонь артиллерии по фронту Ниебудчен – Ворупенен – Пабельн. Чтобы ободрить находившегося в крайнем сомнении генерала Орла и совершенно павшего духом Бучинского, я по телефону обещал им в случае успеха ходатайствовать о награждении их Георгиевским оружием[60]60
  Гумбинен – ныне город Гусев Калининградской области Российской Федерации.


[Закрыть]. Время тянулось без конца. Погода была солнечная, но дул сильный неприятный ветер. Ефимов все время бормотал что-то вроде того – посылают на верный убой и ничем не поддерживают. Из полков прислали погоны с убитых немцев, по которым было видно, что против нас три полка. Из корпусного штаба ни одного определенного указания не давали.

Наконец, в 3-м часу Бучинский дрожащим голосом передал по телефону, что Вяземский полк отступает, что больше держаться нельзя, что всякая связь по телефонам с полками прервалась и управлять невозможно, что убит командир 1-го батальона Вяземского полка подполковник Медер и многие офицеры, что в некоторых ротах нет ни одного офицера, что силы противника огромные, превосходные и что Ольдерогге обойден с правого фланга и будет скоро совершенно уничтожен. Наконец, что деревня Шершинен горит, находится под сильнейшим обстрелом тяжелой артиллерии и в ней дольше оставаться нельзя. Я приказал держаться и обещал подкреплений. Тотчас обратился по телефону в штаб корпуса. Долго нельзя были никого дозваться, но, наконец, подошел Михаэлис и сообщил, что немцы обрушились на 28-ю дивизию и потеснили ее. Я попросил дать более точные сведения. Тогда, удалив всех из телефонной комнаты, Михаэлис сказал: «28-я дивизия вместе со своей артиллерией бежала в полном беспорядке к Вержболову, ее, собственно, больше не существует, а кавалерия противника в тылу уничтожает обозы. О нашей кавалерийской бригаде Орановского никаких сведений нет. Ваш правый фланг совершенно обнажен и против него победоносные части неприятеля». Когда я его спросил, что командир корпуса приказывает мне делать, он ответил, что ничего. – Значит, оставаться на месте. – Да. – Положение незавидное. Тотчас в северном направлении мною было отправлено три хороших офицерских разъезда, которым я сам дал указания. Тем временем генерал Орел, получив известие, что 115-й полк отступает, и, не имея никакой связи с командиром полка, вызвал желающего поехать к полковнику Войцеховскому и передать ему приказание держаться и ожидать подкреплений. Вызвался адъютант 29-й артиллерийской бригады штабс-капитан Жеденов (у которого за Маньчжурскую кампанию был солдатский Георгий), и в сопровождении состоящего при нем берейтора (выезжал мою лошадь) поскакали напрямки под огнем. Через некоторое время он вернулся и доложил, что Вяземский полк в полном отступлении и что он по дороге остановил и задержал несколько рот (как выяснилось потом, по словам генерала Орла, 115-й полк в это время переходил с передовой позиции на тыловую). Так или иначе, Вяземский полк все-таки остановился, хотя Жеденев командира полка не видел и приказания генерала Орла ему не передал. После этого жалобы со всех сторон о невозможности держаться приняли острый характер. Ольдерогге прямо донес, что он отступает. Я приказал ему остановиться и выслал в помощь 4 пулемета под прикрытием ½ роты. Ввиду опасности, угрожавшей уже не только флангу боевого порядка, но и расположению штаба дивизии и тылу, я приказал двумя ротами 113-го полка с двумя пулеметами занять высоту севернее штаба дивизии. Вслед за этим узнал от разъезда, что Ольдерогге отходит, так как его теснят со всех сторон. Я опять обратился в корпусный штаб и получил ответ, что ни на какую поддержку рассчитывать не могу. Главная опасность угрожала со стороны правого фланга, откуда мог обрушиться на тыл отбросивший 28-ю дивизию противник. Опасность была огромная, и могли произойти самые печальные последствия. К тому же, как нарочно, на северном участке дивизии местность была низменная и неудобная для обороны, а в тылу к Катенау подходило отличное шоссе и тут были возвышенности с огромным командованием над впереди лежащей местностью.

Оценив все эти условия и не получая донесений от разъездов, а лишь беспрерывные жалобы, что держаться нельзя, что отступают, что потери огромные, я решил оттянуть части несколько назад и занять более устойчивое положение с обеспеченным правым флангом. С этой целью около 4 часов дня я приказал генералу Гандурину с 6 ротами общего резерва 113-го полка занять деревню Куммельн с прилегающими рощицами и окопаться. Правее был выслан полуэскадрон гусар и послано приказание отойти в этот район 1-му дивизиону 29-й артиллерийской бригады и мортирной батарее. Под прикрытием этой опоры и не ранее того, как позиция у Куммельна будет занята, генералу [Орлу] отходить первоначально на высоты у Шершинелена. По достижении этого рубежа предполагал перевести все на линию Катенау – Альт Будупенен, о чем также сделал предварительные распоряжения для подготовки тыла. После этого вместе с штабом дивизии поехал в Катенау, чтобы лично обо всем доложить генералу Смирнову. Последнего застал в здании театра. В театральной зале был расставлен стол, на котором валялись остатки от еды. Весь многочисленный штаб корпуса толкался тут по всему помещению. Шли громкие разговоры, хохот, сильный шум. Видно, что немного подвыпили. В то же самое время улицы Катенау были загромождены повозками и заставлены в беспорядке верховыми лошадьми, так что с трудом можно было пробраться. Что бы произошло, если среди этой каши упал снаряд? Никто в штабе ни о чем, очевидно, не думал. Генерал Смирнов был все же озабочен бегством 28-й дивизии. Когда я ему объяснял обстановку и отданные приказания, он и Шемякин стали умолять меня удержаться на месте, причем обещали сейчас же дать тяжелую батарею и 1 эскадрон гусар и затем для обеспечения тыла занять двумя батальонами 112-го Уральского полка[61]61
  112-й пехотный Уральский полк – сформирован 17 мая 1797 г. как 11-й егерский полк. С 1863 г. – Уральский пехотный полк. В 1914 г. в составе 28-й пехотной дивизии, дислокация – Олита, командир полка полковник Н. Н. Ваулин, с 10 августа – полковник М. Ф. Гржибовский. В феврале 1915 г. полк был почти полностью уничтожен в Августовских лесах, воссоздан весной 1915 г., расформирован в начале 1918 г.


[Закрыть] высоты у Катенау. Затем сказали, что получено известие, что 116-й Малоярославский полк подходит и, вероятно, завтра днем присоединится к дивизии. Ни о чем этом не могли мне раньше сказать по телефону; удивительный беспорядок. Ввиду этого я немедленно продиктовал приказы о том, чтобы укрепиться на позиции Куммельн – Шершинелен, а 114-му полку отойти в резерв к Микутелен. Приказ немедля разослал с офицерами-ординарцами во все части. Сам же со штабом дивизии отправился рысью в Куммельн, осмотрел позицию и приказал генералу Гандурину устроиться здесь наикрепчайше и соединить весь 113-й полк. Тут же увидел, что батареи уже успевшего подойти 1-го дивизиона и мортирная батарея стоят слишком кучно, пришлось развести. Отсюда поехал к Катенау и осмотрел высоты к северу от города, где в это время действительно окапывались роты Уральского полка и выставлялось сторожевое охранение. По пути в Катенау впервые увидел немецкий аэроплан, который медленно пролетал вдоль фронта нашей позиции у Куммельна. На ночь штаб дивизии стал в Альт Катенау, куда сейчас же со всех сторон были проведены телефоны; штабс-капитан Люляк работал отлично. Расположились в помещичьем доме роскошного имения, где были громадные сараи, конюшни, овины с большими запасами всякого зерна и фуража. Рядом находились обширные помещения и угодия образцовой с[ельско] х[озяйственной] школы. 114-й и 115-й полки стали отходить очень медленно, причем неприятель преследовал их только огнем тяжелой артиллерии. К сумеркам Вяземский полк был на высотах у Шершинелена, последним пришел, как докладывал генерал Орел, полковник Войцеховский со штабом полка. Тотчас приказали приступить к окапыванию. С высот был хороший обзор и обстрел. Когда подходили роты, то заметили, что некоторые из них в ничтожном количестве, человек 15–20. Сильно обеспокоились такой страшной убылью. Но к утру они уже опять пополнились до обычного состава. Оказалось, что все люди этого недочета самовольно ушли в течение боя в тыл, и никто их не удержал, а когда пронюхали, что роты в безопасности, опять к ним присоединились. Вот какая ужасная черта наших солдат обнаружилась во время боя и какое отсутствие надзора всех младших начальников, допускавших это безобразие. Эта страшная язва всей армии развивалась и росла все больше и больше и дошла до того, что некоторых частей не существовало вовсе: все люди разбрелись и большинство, конечно, в плену.

Я поместился в спальне вместе с Ефимовым, спали на громадной двуспальной кровати. Рядом была уборная с ванной. Последнюю тщательно вымыли и пробу купания произвел Ефимов. После этого Андрей (мой денщик) еще раз тщательно вымыл ванну, и тогда уж я как следует вымылся. Везде тут были набросаны целые горы великолепного белья и всякого платья, а также бесчисленное количество всяких книг и альбомов.

Ко времени моего приезда в Катенау получено было обстоятельное донесение от одного из разъездов Павлоградского гусарского полка, высланного в северозападном направлении. Начальник разъезда был штабс-ротмистр. Помню, что из этого донесения ясно было видно, что на порядочном фронте, верст на 10–12 севернее дивизии не было значительных сил противника, и только в 1–2 деревнях засели небольшие части. Донесение дало уверенность, что мы успеем приготовиться к встрече противника, если он перейдет потом в наступление. В эту критическую минуту сведение это было настолько важно, что начальник разъезда был представлен к Георгиевскому оружию и получил его. В течение ночи и следующего дня сведения были вполне успокоительные. Нам было приказано оставаться на месте, очевидно, пока не будет собрана 28-я дивизия и опять выдвинута на свое место.

8-го августа днем к штабу дивизии подъехал экипаж, и мне доложили, что являются командиры 110-го Камского[63]63
  110-й пехотный Камский генерал-адъютанта графа Толя 1-го полк – сформирован 11 июля 1813 г. как 53-й егерский полк.
  С 1863 г. – Камский пехотный полк. 21 января 1914 г. Высочайшим приказом полку было пожаловано имя генерал-адъютанта графа Толя 1-го. В 1914 г. полк дислоцировался в Ковно, командир полка – полковник В. П. Евстафьев, с 10 августа – полковник Г. И. Рябенко. В феврале 1915 г. полк был почти полностью уничтожен в Августовских лесах, воссоздан весной 1915 г., расформирован в начале 1918 г.


[Закрыть] полковник Астафьев и 112-го полка полковник Ваулин (оба – 28-й дивизии). Оказалось, что они после бегства 28-й дивизии, отчислены от командования полками и оба назначены в мое распоряжение. Явились крайне сконфуженными, со слезами на глазах и рассказывали о своей невиновности. Последняя очень условна. Насколько я запомнил, 28-я дивизия придерживалась буквально приказа двигаться на таком-то фронте – разбросалась по мелочам. Колонны были слабые, наступали без всякой связи и без разведки, с самым близким охранением. Противник обрушился на правую колонну, смял ее и отбросил. Продолжая наступать, он последовательно атаковывал остальные колонны и также отбрасывал их. Силы неприятеля были, по-видимому, даже не особенно велики. Но одновременно с его пехотой наступала в охват кавалерийская бригада (или полк) с конной батареей, которая бросилась на тылы и тут имела невероятный успех. Она разгоняла и рубила отступавших, захватывала зарядн[ые] ящики, парки и обозы, которые все в неописуемой панике и беспорядке неслись назад, не слушая никаких приказаний. В это время как раз к полю сражения подходила бригада генерала Орановского, и если бы Орановский был на высоте своего назначения, то он таким же образом, как и немцы, мог броситься в тыл охватывающих частей противника и обратить их успех в полную катастрофу. Но, к сожалению, по его колонне откуда-то открыли артиллерийский огонь, и он, ничего не предприняв, повернулся и увел бригаду с поля сражения. За это он был отчислен Ренненкампфом от командования и на его место назначили генерал-майор Леонтовича (тоже совершенно неспособный генерал, но, как бывший командир Ахтырского полка, протежируемый Ренненкампфом). По-видимому, вина Астафьева и Ваулина, этих скорее архиереев, чем командиров, состояла в том, что они преблагодушно ехали в своих колоннах, упустили всякое управление, не имели никакой связи и разведки, а когда немцы ударили их совершенно неожиданно, то растерялись, и, пока обдумывали, что делать, их полки поротно, вместе с артиллерией уже улепетывали, вместо того чтобы задерживать противника. Сами они в такую минуту не приняли никаких мер и только увеличивали беспорядок тем, что, захватив знамена, ускакали с ними в Вержболово. Там они, чувствуя себя героями, спасителями знамен, явились со знаменами в руках Ренненкампфу. Но тот уничтожил их грозным налетом и приказал скакать обратно навстречу своим полкам, собирать их и вести вперед на врага. Говорят, Лашкевич во время отступления дивизии, растерявши почти весь свой штаб, стоял на какой-то дороге и чуть ли не со слезами упрашивал всех возвращаться в бой. Будучи, конечно, главным виновником всей катастрофы, он тем не менее почему-то ушел от ярости Ренненкампфа. 28-я дивизия входила раньше в состав 3-го корпуса, которым командовал Ренненкампф, и ему из ложного самолюбия не хотелось признать, что часть, которая находилась под его начальством и которую он преувеличенно расхваливал, оказалась фактически совершенно неподготовленной. Пристрастие Ренненкампфа к войскам 3-го корпуса было видно и далее, в течение всего времени, пока он был командующим армией. Известно, что 3-й корпус получил гораздо больше наград, чем остальные.

Итак, Астафьев и Ваулин явились ко мне в такую печальную минуту своей жизни. Я, конечно, ободрил их, успокоил и назначил Астафьева в 113-й полк, а Ваулина в 115-й, приказав дать им в командование батальоны. Назначил их в эти полки, так как там были наиболее старые командиры. Астафьева во время 2-го наступления я перевел в 116-й полк. Оба они оставались в дивизии примерно до Рождества. Было произведено дознание, которое не нашло за ними особой вины, и затем, по моему ходатайству, их назначили в резерв чинов Двинского военного округа, причем Астафьев благодаря какому-то знакомству очень скоро после этого был назначен заведующим санитарной частью 10-й армии, про Ваулина – ничего не знаю.

9-го августа привели из разных мест человек 20–25 пленных нижних чинов и одного кавалерийского офицера. Последнего чины штаба дивизии пригласили к себе и накормили обедом. Нижних чинов всех по очереди опрашивали. Опрос производил поручик Лбов как отлично говорящий по-немецки и штабс-капитан Слагис (114-го полка), назначенный мною комендантом штаба дивизии[64]64
  Дивизионный комендант – должность, учреждавшаяся по штатам военного времени при штабе дивизии. В его ведении находились жандармская команда и обоз, также подчинялись все находящиеся в расположении дивизии маркитанты, торговцы, ремесленники и прочие частные лица. Комендант имел право подвергать их в случае необходимости аресту не более одного месяца, а также денежным взысканиям не более 100 рублей.


[Закрыть] для наблюдения за порядком и для всех распоряжений по части военнопленных. Показания записывались и вместе с отобранными записными книжками и погонами представлялись в штаб корпуса.

Наши солдаты с громадным любопытством смотрели на в[оенно]пленных и относились к ним дружелюбно. Офицер и раненые были отправлены на подводе, остальные пешком в сопровождении конных гусар. 10 и 11 августа приводили также по несколько человек, и всех их отправляли таким же порядком. Обратили внимание, что все они были хорошо одеты.