Текст книги "Дневник: Воспоминания о кампании 1914–1915 годов"

Все были предупреждены об ожидавшейся мобилизации, и даже по секрету мне было сказано (кажется, 16-го), что таковую надо ожидать через сутки. Относительно войны ничего не было известно, даже не знали, кто кроме нас, примет участие. Около 7 часов вечера, кажется, 17 июля была получена телеграмма, что объявлена общая мобилизация и что война объявлена Австрии, первый день мобилизации 18 июля. Известие тотчас было сообщено командирам бригад и чинам штаба, которые все собрались в штаб дивизии, помещавшийся в это время в грязном одноэтажном доме на углу Школьной и Рыцарской улиц, где к тому же производился еще ремонт. По вскрытии красных пакетов выяснилось, что дивизия через 21 день должна была быть перевезена в Люблин на Австрийский фронт[19]19
  Австрийский фронт – Юго-Западный фронт, оперативно-стратегическое командование Русской Императорской армии для действий против армии Австро-Венгерской империи. На 1 августа 1914 г. в составе фронта были 3, 4, 5 и 8-я армии, главнокомандующий – генерал от артиллерии Н. И. Иванов.


[Закрыть], а до тех пор, то есть до сформирования в районе Риги нового (кажется, 23-го) корпуса, должна была первой бригадой с дивизионом артиллерии расположиться в Шавлях под начальством генерал-майора Орла и при капитане Бучинском в качестве начальника штаба и укрепить здесь позицию; 2 батальона Малоярославского полка должны были стать гарнизоном в крепости Усть-Двинск; один батальон этого же полка оборонять побережье от Усть-Двинска до Туккума; две роты от него же в Виндаву[20]20
  Виндава – ныне город Вентспилс на западном побережье Латвии, основан в XIII веке Тевтонским орденом.


[Закрыть]. От каждого полка по одной роте – для охраны железных дорог; один батальон Вяземского полка – для охраны побережья от устья реки Лифляндской Аа[21]21
  Река Лифляндская Аа – ныне река Гауя в Латвии, по которой частично проходит граница с Эстонией.


[Закрыть] до крепости Усть-Двинск, и остальные 3 батальона этого полка – в Риге, как единственный резерв всего Риго-Шавельского участка. Относительно командировки генерала Гандурина в Брест-Литовск[22]22
  Брест-Литовск – ныне г. Брест Брестской области Белоруссии. 26 августа 1915 г. город был почти полностью разрушен в ходе боев между отступающими русскими войсками и немецкими подразделениями. Рядом с городом находилась Брест-Литовская крепость, ее переоборудование под современные стандарты началось в 1913 г., но к началу Первой мировой войны не было завершено. Крепость была подготовлена к обороне, но во время Великого отступления 1915 г. ее удержание было признано нецелесообразным. Перед оставлением русским гарнизоном 21 августа 1915 г. большая часть современных укреплений была взорвана


[Закрыть] вопрос оказался невыясненным, и поэтому он просил отправить его в Шавли вместо генерала Орла, чтобы быть вместе со своей бригадой, что и было разрешено. Пока же он отправился в Либаву[23]23
  Либава – ныне Лиепая, Латвия. Город носил название Либава с 1795 по 1919 г. К началу Первой мировой войны – крупный порт, военно-морская крепость, верфь и курорт на побережье Рижского залива; военно-морской порт входил в передовую позицию Морской крепости императора Петра Великого.


[Закрыть], чтобы быть на своем месте при мобилизации Старорусского полка. До глубокой ночи сидел я в кабинете начальника штаба дивизии и разбирался во всех этих сведениях. Весь следующий день посвятил изучению Шавельского района и Рижского побережья. В штабе дивизии работа кипела, и я имел возможность каждую минуту лично справляться, что делается, и разъяснять недоразумения.

Одною из первых моих забот было сформировать полусотню конных разведчиков наподобие того, как таковые были при некоторых Сибирских стрелковых полках во время Маньчжурской кампании и принесли, как известно, огромную пользу. Для этого были выбраны 70 лошадей верхового типа из числа поставленных по военно-конской повинности[24]24
  Конская повинность, военно-конская повинность – обязанность населения Российской империи при мобилизации поставить в вооруженные силы определенное количество лошадей, введенная в 1876 г. В годы Первой мировой войны конская повинность регулировалась законом 1896 г., согласно которому запрещалось изымать у владельца более половины лошадей, а за каждую призванную на службу лошадь выплачивалась компенсация. Не подлежали призыву лишь необходимые для несения государственной службы лошади.


[Закрыть] – по 10 голов от полка и артиллерийской бригады и 20 от разных учреждений дивизии. Люди были поставлены от полков из числа бывших конных ординарцев, из пеших разведчиков, умеющих ездить верхом, из попавших кавалеристов и проч. Старых плохих седел из всей дивизии и артиллерийской бригады удалось собрать около 30, а 50 новых кавалерийских седел с полным прибором было выписано экстренно из Москвы и, к счастью, своевременно получены. Командиром полусотни был назначен поручик 115-го пехотного Вяземского полка Гартман, вернувшийся из Академии Генштаба по случаю объявления мобилизации, а помощником ему подпоручик Старорусского полка Каменков. Оба оказались хорошими офицерами, особенно последний, который и оставался почти до конца, тогда как поручик Гартман оказался недостаточно деятельным и был отчислен в свой полк после первого отступления из Восточной Пруссии. Сразу оказалось некоторое количество неподходящих и людей, и лошадей, и их пришлось заменить, а отчасти и совсем отчислить, и, в общем, в полусотне ко времени выступления в поход было налицо, кажется, 64 всадника. Из них многие ездили очень плохо и не знали ухода за лошадью и только постепенно обучились этому уже на походе, особенно после того, когда к дивизии прикомандировали два эскадрона павлоградских гусар[25]25
  2-й лейб-гусарский Павлоградский императора Александра III полк – сформирован как Днепровский пикинерный полк 20 июня 1764 г. С 1801 г. – Павлоградский гусарский полк. В 1914 г. полк входил во 2-ю бригаду 2-й кавалерийской дивизии, командир полка – полковник Перевощиков, дислокация – Сувалки. Расформирован в начале 1918 г.


[Закрыть]. Конные разведчики применялись почти исключительно для службы связи и в этом отношении принесли ничем незаменимую пользу. Работа их была отменна и без отказа днем и в глухую ночь, на крайне пересеченной местности и даже под огнем. Благодаря конным разведчикам можно было от полков не брать конных ординарцев, что для них было весьма важно. Затем можно было дать каждому бригадному командиру по 5–6 надежных человек и, наконец, дивизионной конницей пользоваться исключительно для разведки, благодаря чему и сия последняя была поставлена в благоприятные условия для работы. Конечно, у многих были поползновения пользоваться дивизионными конными разведчиками, и мне лично приходилось следить очень часто за их расходом. Ко времени пленения штаба дивизии их оставалось налицо, кажется, 44 человека. В это время ими командовал поручик 29-й артиллерийской бригады Бабин. На всех ночлегах конные разведчики располагались обязательно вместе со штабом дивизии и днем и ночью выставляли посты для охранения и наблюдения. Кроме того, всегда были наготове очередные всадники с поседланными лошадьми. Части дивизии освобождались от нарядов специального конвоя для охраны штаба дивизии.

Для ведения журнала военных действий я прикомандировал к штабу дивизии поручика Вяземского полка Лбова, окончившего два класса Военной академии. В его ведении находилась стратегическая двуколка со столом-планшетом, на котором наносилась обстановка. Все получаемые и отправляемые полевые записки и телефонограммы шли через него. В стратегической двуколке возился запас карт, полевых книжек, канцелярских принадлежностей, шапирограф, свечи и закуска для штаба дивизии. Двуколка эта ни при каких обстоятельствах не отставала от штаба дивизии и шла по дорогам и без дорог, обгоняла колонны войск и одновременно прибывала на привал и ночлег. При двуколке, кроме конюха, находился всегда расторопный писарь. Она сильно облегчала службу связи. Полевой журнал входящих и исходящих пакетов вел начальник команды конных разведчиков, отмечавший в нем время и имена всадников. Хотя в этот намеченный мною порядок мне и приходилось иногда вмешиваться и его контролировать, но, в общем, работа была очень добросовестная, и чины штаба не могли нахвалиться на эту организацию. Благодаря прикомандированию поручика Лбова удалось закончить все журналы военных действий своевременно и аккуратно подобрать все полевые записки.

При мобилизации в мое распоряжение были назначены ординарцы – от Новоторжского полка подпоручик Дмитровский и от Малоярославского полка подпоручик Вишняков. Кроме того, я прикомандировал от 29-й артиллерийской бригады поручика Каменева, чтобы их было 3 человека (на 3 смены). На них было возложено дежурить по очереди днем и ночью при всяких обстоятельствах. Ночью дежурный распечатывал полевые пакеты и принимал телефонограммы. Если не было ничего спешного, то оставлял до утра; если же было спешно или требовалось разрешение или указание, а также в сомнительных случаях будил начальника штаба дивизии, который и решал, нужно ли разбудить меня. Утром при подъеме делал мне и начальнику штаба доклад за ночь. Один из офицеров-ординарцев на походе ехал всегда непосредственно за мною, и если я куда-нибудь отлучался в сторону или объезжал войска, то сопровождал, что бывало очень часто.

Эти принадлежности для службы связи в современной войне составляют обязательную принадлежность каждого штаба. К сожалению, у нас штабу дивизии ничего не полагается. Четырех самокатчиков с самокатами я прикомандировал к штабу – по одному из полков. Что касается автомобиля и мотоциклеток, то они получились совершенно случайно. Кажется, на 3-й день мобилизации к Либаве подошла немецкая эскадра и открыла огонь по городу. Командир порта (не помню фамилии этого адмирала) до того испугался, что приказал жечь все портовое имущество и бросать его в воду. В том числе решено было бросить в воду портовый автомобиль и четыре мотоциклетки. Мобилизовавшийся в это время в Либаве Старорусский полк спас эти вещи и воспользовался ими, а я, в свою очередь, взял их для штаба дивизии. Автомобиль достался вместе с отличным шофером, и хотя он был устарелой системы и слабосильный, но он отслужил отлично до 30 августа 1914 г., когда попал в плен вместе с и. д. дивизионного интенданта капитаном Лахтуровым, который пользовался им для служебных поездок. На мотоциклетки нашлись ездоки из вольноопределяющихся, причем одну мотоциклетку испортили и бросили во время отступления 30 августа 1914 г., а другая прослужила до зимы, впрочем, уже без особой пользы, так как, кажется, слишком миндальничали с ее седоком. Во время стоянки дивизии на р. Дейм совершенно неожиданно (около 20 августа 1914 г.) из запасов армии прислали в мое распоряжение один плохой, слабосильный автомобиль, и кроме того, в имении одного немецкого графа был захвачен Вяземским полком очень красивый, легкий и быстрый автомобиль красного цвета, которым я и пользовался потом, предоставив остальные автомобили капитану Лахтурову, который за это доставал нам бензин в неограниченном количестве.

Этот красный автомобиль служил мне отлично с либавским шофером до начала второго отступления из Восточной Пруссии, когда вследствие невероятной распутицы застрял где-то близ Гольдапа и за невозможностью его вытащить и двигаться был, как я узнал потом, брошен шофером и, кажется, им испорчен. Помню, еще во время мобилизации в Риге получено было известие, что в Таурогенской таможне задержано несколько немецких автомобилей, и генерал Смирнов предложил мне еще тогда взять один из них с тем, чтобы по окончании войны заплатить небольшую сумму, около 1500 рублей, но ввиду такой неопределенности, я, к счастью, отказался. Во всяком случае, штаб дивизии, как видно, был мною вполне обеспечен средствами связи, каковых ни в одном штабе не было.

В один из дней мобилизации я поехал на наряженном мне тогда еще от города автомобиле для осмотра батальона Вяземского полка, охранявшего побережье от устья р. Лифляндской Аа до крепости Усть-Двинск. Дорога шла сперва по шоссе, до перешейка между озерами Стинд и Иегель, а затем сворачивала лесами по очень живописной дороге. По пути я нагнал какую-то в полном беспорядке идущую часть Вяземского полка (человек 400). Никогда не видел еще такой безобразной картины. Вперемежку с солдатами шли бабы и дети. Бабы несли ружья, а дети – снаряжение своих мужей и отцов. Все это по дороге ело, курило, садилось где угодно и растянулось на огромном протяжении. Оказалось, что эта безобразная орава была укомплектование для 1-го батальона Вяземского полка, расположенного там, куда я ехал, и вел эту беспардонную команду полковник Эрасмус, который и сам впоследствии оказался точно таким же беспардонным, как и эти люди. Конечно, вся эта ватага мною была тотчас остановлена и приведена в христианскую веру, начиная с полковника Эрасмуса. По приезде в 1-й батальон я произвел там тревогу, объехал верхом всю позицию и проверил некоторые караулы и посты. Все оказалось в порядке, начиная с самого батальонного командира подполковника Медера, недавно прибывшего в полк и оказавшегося не только очень добросовестным, но и вполне доблестным офицером, убитым, к сожалению, в бою под Шершиненом 7 августа 1914 г. Другой раз я поехал для проверки расположения близ Шлока. Дорога шла сперва по шоссе, а потом лесом между оз. Вабит и р. Курляндской Аа[27]27
  Река Курляндская (Западная) Аа – ныне река Лиелупе в Латвии.


[Закрыть]. Песок был глубокий, и автомобилю было трудно двигаться. В Шлоке на плавучем мосту меня встретил командир батальона Малоярославского полка подполковник Никольский (3-го батальона) и доложил об обстановке и, между прочим, сообщил, что ратники ополчения[28]28
  Станцию охраняли ополченцы – в 1914 г. в соответствии с мобилизационным расписанием 1910 г. было создано ополчение, в которое призывали ратников ополчения 1-го разряда. Ополчение должно было взять на себя все вспомогательные функции, такие как караульная служба, охрана дорог и железных дорог, этапов и транспортов, обеспечение связи и сообщения, а также ремонтно-восстановительные работы в тылу действующей армии. Это позволило освободить кадровые части от всех второстепенных обязанностей и максимально широко их использовать в боевых действиях. Ополчение формировалось в уездных и губернских городах, низшей организационной единицей была дружина (всего было сформировано 769 дружин), которые сводились в бригады, дивизии и корпуса. Ополчение было расформировано в 1918 г.


[Закрыть] окапывают позицию близ Шлока. Вот, значит, с каких пор там началась подготовка и действительно не пропала даром. А кто мог тогда думать, что немцы обложат Ригу. Значит, соображения мирного времени были правильны. Подполковник Никольский оказался очень хорошим и доблестным батальонным командиром. Он был убит во время боев конца сентября 1914 г. в Сувалкской губернии, недалеко от фольварка Ганча. Во время этих объездов по окрестностям Риги пришлось слышать разные небылицы, распространяемые среди народа. Так, утверждали, что умер император Франц-Иосиф и что это скрывают; что Ренненкампф передался на сторону немцев и бежал в Пруссию, где служил его брат; что немцы тайно собираются в разных местах и прокладывают по лесам дороги со стороны Рижского залива к Двинску и Якобштадту[29]29
  Якобштадт – ныне город Екабпилс в Латвии в 90 километрах от Даугавпилса (Двинска). Основан в 1237 г. Тевтонским орденом в качестве укрепленного замка Крейцбург. До 1962 г. Крейцбург (Круцпилс) и Якобштадт (Екабпилс) были разными городами, до 1918 г. Крейцбург входил в состав Витебской губернии Российской империи, а Якобштадт – в состав Курляндской.


[Закрыть]. Последний слух возник, как оказалось, вследствие того, что в течение этого лета вдоль участка железной дороги Рига – Двинск и в разных других местах Лифляндии и Курляндии в конце июня и в начале июля шли беспрерывные и очень опасные лесные пожары, для тушения которых приходилось делать огромные наряды войск. Одно время от дивизии для этой надобности было в расходе 20 рот. Весьма вероятно, что пожары эти производились с целью волновать народ и отвлекать войска от занятий, подобно тому, как с тою же целью в это время происходили большие забастовки на разных фабриках.

В период мобилизации мною осмотрено было укомплектование только в Вяземском полку и отчасти в артиллерии. В большей части это были местные латыши, и настроение их было хорошее, но наружный вид был очень плохой. Офицеры уверяли, что они будто рвутся в бой, так как ненавидят немцев. На деле это далеко не оправдалось. Казармы были окружены женщинами и детьми, и некоторых кормили в ротах. Я приказал назначить определенные часы свиданий. Посетив занятия некоторых рот, убедился в очень плохих познаниях в полевом деле и в крайней малоподвижности людей. Люди же, прибывшие в артиллерийскую бригаду, также из местных жителей, были настолько хороши, что, по заявлению некоторых батарейных командиров, уже с 3-го или 4-го дня они почти не отличались от старослужащих. Лошади, прибывшие по конской повинности, были очень посредственные. Попадались часто очень массивные лошади, а также городские упряжки, которые были или слабы, или с пороками. Верховых лошадей было очень мало. Видно было, что лучшие лошади укрываются, так как в таком богатом городе, как Рига, трудно было ожидать столько одров[30]30
  Одёр, одра – старая измученная рабочая лошадь.


[Закрыть].

Прежде всего, я приказал всем военным врачам произвести их учреждениям походное движение в лагерь и обратно, имея всех чинов в строю и с полной укладкой. Для этого они должны были прибыть на одну из городских площадей, откуда и двинуться сообща. К назначенному часу явились не все, некоторые боялись сесть верхом и поэтому не привели лошадей, и, вообще, проявился полный беспорядок. Сделав соответствующие указания и распустив их, приказал на следующее утро собраться вновь. После этого они совершили указанное походное движение, которое принесло им большую практическую пользу. Через два дня после этого весь дивизионный обоз был собран на большом плацу по дороге в Петровский лес и там подробно мною осмотрен во всех отношениях. Во время этого смотра произошла возмутительная вещь. На этом же плацу, где я производил смотр, производила учение 2-я батарея 20-го мортирного дивизиона, прибывшая во время смотра и занявшая как раз то место, по которому должен был проходить весь обоз, повозка за повозкой, мимо меня для осмотра запряжек и укладки на походе. Как только двинулись повозки, им пришлось остановиться, так как батарея загораживала путь. Я послал офицера просить подполковника Долгова отойти в другое место. На это он ответил, что он здесь занимается и отойдет через 10 минут, когда окончит. Я послал вновь уже приказание немедленно увести батарею. Он сообщил, что ответ им уже дан. Тогда я вынужден был послать в третий раз самого начальника штаба дивизии с соответствующей угрозой и с приказанием явиться ко мне. Только после этого он отвел батарею, но не явился. Тогда я подал рапорт Смирнову, так как никогда еще не видел подобного нарушения дисциплины со стороны штаб-офицера. Смирнов решил предать его суду, если я не прощу. Долгов явился ко мне с повинной в то время, когда я обедал в ресторане. Зная, что он, за исключением своего всем, оказывается, известного нахальства, отличный батарейный командир и превосходно стреляет, сделал ему соответствующее внушение и ввиду войны простил. Действительно, он после этого случая стал шелковым. Неоднократно бывая под моим начальством во время войны, не забывался, и я жаловаться не мог, но от всех слышал, что батарея Долгова лучше всех стреляет и все были довольны, когда она находилась на боевом участке.

Когда с переходом дивизии на зимние квартиры я переехал в Ригу, то семья моя до выяснения обстановки переехала из лагеря в Мариенгоф[31]31
  Мариенгоф – курортный поселок, ныне поглощенный городом Юрмала.


[Закрыть], где удалось найти с трудом плохие меблированные комнаты, до того все в это время было переполнено. Когда объявили мобилизацию, то семья моя переехала в Ригу в те меблированные комнаты, где я раньше останавливался. Причем это было не особенно легко, так как поезда брались штурмом ввиду опасения, что немецкий флот появится в Рижском заливе и начнет обстреливать побережье, а также вследствие объявления, что на побережье и обратно будет ходить лишь один поезд в сутки. Стремление уехать поскорее было столь велико, что многие шли пешком в Ригу, неся с собою, что могли захватить, – остальное бросали. Все, что только было приезжего, а также семейства многих служащих и почти всех военных стремились покинуть Ригу. Несметные толпы запружали вокзал и прилегающую местность. Вся платформа вначале была завалена багажом. Проникнуть в кассы было почти невозможно. Поезда брались приступом, и публика насаживалась в поезд во время его подачи от Александровских ворот. Поезда уходили набитые до отказу, включая все площадки и даже крыши вагонов. Никакие кондуктора и жандармы не могли ничего поделать. Благодаря любезности и содействию станционного коменданта мне на 24 июля было предоставлено купе 1-го класса. Дело заключалось теперь только в том, чтобы воспользоваться этим купе и не дать никому другому его захватить. Поезд должен был отойти в 10 часов утра, мы явились на вокзал за 2 часа. Я привел с вещами караул из денщика и трех расторопных писарей. При помощи их и непосредственного все время участия своего и коменданта удалось сдать багаж и наблюсти, чтобы его взяли в поезд. Затем ворваться в вагон, причем в наше купе уже забрались двое каких-то штатских, которых и пришлось выдворить. Только таким образом можно было моей семье уехать. Отправлявшаяся на следующий день жена капитана Бучинского не могла попасть в вагон через площадку, причем эту высокую и полную даму пришлось Бучинскому с денщиком поднять и втолкнуть в окно вагона, где ее приняли и втащили какие-то пассажиры.

В один из первых дней мобилизации было разослано объявление, что архиерей будет служить в соборе молебен о даровании победы. Назначен был час, кажется, 11 часов утра. Я прибыл вовремя и стал первый на ковер, приготовленный для начальствующих лиц. Частной публики пришло довольно много поглазеть на интересное зрелище, но военных было очень мало. Выждав «хороших» четверть часа, архиерей начал службу. Только тогда появился губернатор Звегинцев, а еще через 10 минут (вероятно, чтоб не быть раньше губернатора) прибыл сам Смирнов. В это время на ковре было уже много званых. Хотя я за недавним прибытием в Ригу еще не был знаком ни с кем из высших гражданских чинов, но меня поразило, что никто из них не почел своим долгом подойти ко мне и пожелать счастья на войне дивизии, которая несколько десятков лет квартирует в Риге. Как известно, у нас все глазели на губернатора, а о том, для чего собрались сюда, и не подумал никто. Кругом шел пустой разговор и бестолковая толчея. Сам архиерей, прочтя манифест об объявлении войны, не мог сказать нескольких соответствующих слов. Вообще такая торжественная минута не произвела никакого впечатления, точно собрались по самому обыкновенному случаю.

Всю службу у меня было правило, что офицер в каждую данную минуту должен быть готов к походу. На этом основании я всегда все исподволь заводил, а что нужно – исправлял. Вследствие этого война меня не застала врасплох. Покупать ничего не пришлось. Вопрос только заключался в лошади. Месяц тому назад я купил у великой княгини Ольги Александровны чудного буланого мерина Соловья за 500 рублей. Ему минуло 5 лет, но он был недостаточно выезжен и не уравновешен для строя. Надо было искать другую лошадь. По конской повинности мне поставили очень приличную рыжую лошадь, но она совсем плохо ходила под верхом. Поэтому я отдал ее в артиллерийскую бригаду, откуда мне на временную замену поставили караковую крепкую кобылу, которая, впрочем, и прослужила мне все время вполне удовлетворительно. Единственное, что вышло очень плохо, это то, что мне пришлось взять в поход лишние вещи, которые все и пропали. Когда началась разборка и укладка вещей в лагере перед переездом, то неизвестно было еще, будет ли мобилизация. Между тем пребывание в таком городе, как Рига, мое служебное положение и к тому же еще обязательное посещение продолжавшейся еще Олимпиады – все это требовало наличия и хорошего платья и белья, разных мелочей, и даже орденов. Все это находилось при мне и среди мобилизационной работы и разных других дел так и осталось до последнего дня, и я вынужден был за неимением, где оставить, взять с собой все. Еще должен отметить одно обстоятельство. Моя казенная двуколка для вещей была переделана в стратегическую двуколку для штаба дивизии; на замену другой достать было невозможно. Пришлось покупать тележку, что с трудом и исполнил дивизионный интендант. Несмотря на его заверения, повозка оказалась слабая и при первом отступлении из Восточной Пруссии сломалась, а мои вещи, находившиеся в ней, пропали.