Текст книги "Дневник: Воспоминания о кампании 1914–1915 годов"

Получили телефонограмму из штаба корпуса с уведомлением, что пришел Малоярославский полк, причем спрашивали, куда его направить. Я указал Альт Катенау, так как здесь были огромные помещения с[ельско]х[озяйственной] школы. Около 2 часов дня поехал встречать полк в Катенау и приветствовал его с прибытием. Оказывается, в день бегства 28-й дивизии и кавалерийской бригады Орановского полк как раз подходил к Пилкаллену. Движение его было замечено с немецкого аэроплана, и, так как направление его было угрожающим для немцев, напавших на 28-ю дивизию, то они, сделавши свое дело, как оказалось потом, отступили, и этим 116-й полк оказал большую услугу дивизии. Кроме того, ему удалось прекратить панику в некоторых обозах 28-й дивизии и спасти часть их. Прибытие полка произвело на всех радостное впечатление. Теперь дивизия была почти в полном сборе. Не хватало по 2 роты в каждом полку, оставленных в тылу согласно мобилизационному расписанию для охраны ж[елезных] д[орог]. Невзирая на то что для этой цели уже прибыли ополченские части и что я настойчиво и беспрерывно просил об их возвращении, некоторые роты вернулись в свои полки лишь в ноябре 14-го.

Человек должен быть откровенен, и я промолчать не могу о главной сути, сути, от которой зависел успех на войне. С такой подготовкой мирного времени, с такими малосведущими, нерешительными начальниками, с таким никуда не годным Генеральным штабом, с таким составом нижних чинов, удирающих в тыл при первой возможности и поддающихся панике от каждого снаряда, не только нельзя ни на что решаться, мало-мальски требующего разумного распорядка, знания, а тем более упорства и риска, но дай только бог сохранить с ними хоть лицо, то есть заставить их достигать простейшие цели и не давать им разлагаться. Это удалось мне с большим трудом. Но те части соседних дивизий, которые [я] наблюдал кругом себя, этого совершенно не достигали, и я увидел полную деморализацию и развал некоторых из них. Кто встряхнулся в Маньчжурскую войну, тот, если он не нагло самоуверен или не окончательно глуп, должен был почувствовать и увидеть, что, пока у нас все не перевоспитается, до тех пор мы ни на какую войну не способны. Вся военная система неправильна, вся подготовка народа ложна. Бахвальства всякого рода и ура-патриотизм без конца, а подкладки никакой.

Во время стоянки в Альт Катенау генерал Гандурин получил предписание немедленно отправиться в Брест-Литовск на должность командира бригады во вновь формируемую 80-ю пехотную дивизию, которой командовал генерал Чистяков. Ввиду этого, а также неспособности командира 113-го полка полковника Калишевского[65]65
  Автор искажает фамилию, правильно – Калишевич.


[Закрыть], который сам распоряжаться не мог, я возобновил ходатайство об его отчислении и приказал полковнику Ольдерогге, которого за бой у Шершинелена я представил к Георгиевскому оружию, находиться безотлучно при Калишевском, в качестве помощника, советчика и преемника.

Кажется, 10 августа мы выступили из Альт Катенау. Утро было солнечное, хорошее. Вообще, погода благоприятствовала. Накануне вперед был выдвинут Малоярославский полк, и теперь он шел в авангарде. Под его прикрытием я обогнал все прочие части и рысью проехал в Ворупенен. Здесь были следы только что оконченного боя. Я осмотрел позицию немцев, причем обратил внимание на два обстоятельства: пехотные окопы были так применены к местности, что всюду давали косой, фланговый и даже перекрестный огонь, а артиллерия – легкая батарея – стояла в 100 шагах позади окопов, благодаря чему она могла действовать на огромное расстояние, тогда как наша артиллерия норовила стать подальше от пехоты, чуть не на пределе. Когда я потом постоянно указывал [на] этот пробел, то артиллеристы откровенно высказывали, что они становятся далеко, так как не доверяют пехоте. Вот печальное мнение, которому, однако, нельзя отказать в отсутствии оснований. Заметили еще, что окопы немцев были расположены не далее 200 шагов перед деревней, и поэтому поражение от нашей артиллерии, имеющей такой отличный ориентировочный пункт, как ряд домов, расположенных на горе, было огромное, о чем можно было судить по массе воронок, валяющимся стаканам и вдребезги разбитым постройкам, а также по следам крови повсюду.

Шли весь день без боев и ночевали в деревне Кл[яйн] Бершкурен (кажется), к северу от Гумбинена. Последний был оставлен противником и о присутствии его никаких сведений не имелось.

На следующий день продолжали движение. По плохой дороге и бродам переправились через Писсу и вышли на шоссе, идущее из Инстербурга в Гумбинен, к югу от огромного Цулькинерского леса[66]66
  Цулькинерский лес – ныне Майский лес возле города Гусев Калининградской области Российской Федерации.


[Закрыть]. Здесь я остановился на маленьком хуторке близ шоссе и пропускал мимо себя части.

В авангарде шел Старорусский полк с саперной ротой. Вперед к Инстербургу и на переправу через р. Инстер были высланы разъезды, с последним поехал командир саперной роты, которому еще с вечера приказано было подтянуть мостовой парк. Погода стояла отличная, солнечная.

В то время, когда я находился на хуторке и пропускал полки, мне явился командир 28-й артиллерийской бригады генерал-майор Малео и доложил, что за отступление 28-й дивизии он был отчислен от командования бригадой и командирован в мое распоряжение. Малео я совершенно не знал и поэтому просил Савича сказать мне откровенно, что это за человек и подготовлен ли он к управлению войсками, кроме артиллерии. Савич дал хороший отзыв и сказал, что он очень толковый. Ввиду этого, поговорив с ним, я назначил его временно командиром 1-й бригады вместо Гандурина. Но с первых же дней я убедился, что он не только не толковый, но просто ничего не понимает, и можно только удивляться, что такого генерала могли держать на службе. Впрочем, у нас такими хоть пруд пруди[68]68
  Так в тексте. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. В очень скором времени я у него бригаду отнял, и он ездил за штабом дивизии, будучи ни при чем. Иногда я давал ему некоторые поручения, большей частью по поверке и инспектированию обозов и парков. Слава богу, что за это время не было боев, а то он мог бы наделать немало беды. При движении на Инстербург мы стали встречать беспрерывные обозы возвращающихся местных жителей-беженцев. Ехали большей частью старики, старухи и дети в огромнейших телегах, наполненных имуществом и с привязанным сзади скотом. Это было целое переселение народов; ехали они серьезные, не кланялись, большинство ужасные уроды, а старухи – форменные ведьмы. Подростков было очень мало. Впечатление очень грустное. С другой же стороны, было несомненно, что мы пропускаем себе в тыл массу шпионов, но распоряжений никаких не было, и они ехали беспрепятственно.

Около 4–5 часов дня (11 августа) мы проезжали мимо Инстербурга. Каменные мосты через Ангерапп и через Инстер были взорваны, но очень [не]искусно: быки были целы и только один из пролетов подорван так, что одним концом он оставался на месте, а другим упирался в дно реки. Исправление было не трудно. На окраине города у моста стояло много жителей, особенно женщин, со злобой смотревших на нас. Река Инстер оказалась ничтожной, с глубоким бродом у моста и более мелким, несколько выше. Саперы уже приступили к постройке моста на козлах, выше каменного, но мостовой парк их не пришел. Осмотрев участок реки, я переправился по глубокому броду и, поднявшись от реки, въехал в ворота роскошного замка Георгиенбург. Пока мы стояли еще у реки, подъехал один из разъездов из Инстербурга и доложил, что при проезде через город некоторых разъездов в них стреляли жители и что в других местах напаивают наших солдат. Вследствие этого, приняв меры, чтобы никто в город не проникал, т. к. таковой находился в районе 28-й дивизии, я обо всем донес Смирнову. Место для бивака главных сил было указано на левом берегу р. Инстера. Сам же замок оказался огромным и роскошным как по помещению, так и по обстановке. Говорили, что здесь постоянно останавливался Вильгельм.

Мы застали свежие следы только что бывшего пира. На накрытых столах в разных комнатах разбросана была посуда с остатками еды, главным образом, бесконечное количество бутылок всевозможных напитков и всюду масса бокалов. Из занятой мною комнаты был превосходный вид, и от окна спускалась отвесная скала в долину реки. Весь бивак был отлично виден. Вокруг огромного двора были поистине царские конюшни прекрасного конского завода. Лошадей вывели, но оставили несколько старых производителей. Один из них с невероятной яростью налетел на нашего толстого жеребца, запряженного в стратегическую двуколку, и изгрыз его, а в двуколке поломал оглобли. Насилу их розняли, причем негостеприимный хозяин сильно поплатился. Другого жеребца колоссального роста захватил один казак вместо своей лошади и тут же стал его выезжать. К замку с одной стороны примыкал великолепный, тенистый парк. Вообще все было солидно, красиво. Я указал огромную площадь под бивак (на левом берегу Инстера), но войска при подходе стали располагаться там вплотную, благодаря необдуманности начальника колонны главных сил (генерала Орла), как на маневрах. В случае воздушной разведки или появления цеппелина все было как на ладони. Поэтому вопреки всем правилам пришлось раздать войска на бивак.

Уже с 4–5 часов саперы строили мост. Ширина Инстера в этом месте была шагов 15, берега твердые, крутые, удобные для устройства моста, дно также твердое, материал для козел и для настилки достали, и все-таки ничего не выходило. Уже темнело, а мост не был готов, мостовой парк тоже не подходил. Сразу выяснилась слабая подготовка саперной роты. Наконец, около 9 часов вечера начали переправлять на руках одно орудие. Но, как только его вкатили, мост пошатнулся – едва спасли орудие. Мне пришлось еще два раза лично ходить на постройку и всыпать приличную дозу перца, пока, наконец, в 2 часа ночи смогли начать переправу. Сразу заметивши, что саперы работают неумеючи, я еще в 6 часов вечера приказал 1-й роте 115-го полка (штабс-капитан Фалеев) улучшить брод ниже каменного моста при помощи черепиц с крыши тут же находившегося огромного здания. Работу эту организовали так хорошо, что уже вечером была готова отличная переправа в виде плотины поперек реки, которой и воспользовалась пехота и обозы.

На другой день (кажется, 12 августа) рано утром мы двинулись дальше, и ночлег дивизии (штаба) был в Саалау (к северу от Норкитена). Пришли довольно рано, часа в 2 дня. Остановились в доме какой-то помещицы, которой не было. Дом был большой, но обстановка вполне мещанская. При доме большие сараи с фуражом; рядом прилегала деревня с каменными постройками. Пока прибыла кухня штаба дивизии, уже устроили целый завтрак, хотя на большом привале мы закусили довольно плотно и смело могли ждать до обеда. Но уже у нас так заведено – где могут что-нибудь раздобыть, сейчас же едят, эта беспорядочная еда у некоторых продолжается весь день. Лопает, пока все не съест, а потом сидит без ничего. Либо густо, либо пусто. К вечеру был устроен довольно порядочный обед. По окончании обеда привели лазутчика, который и был опрошен. Оказалось, что он русский, окончивший 4 класса гимназии, кажется, в Гродно. Находится в Германии с начала весны, в числе многих русских, на работах. Он уже знал начальников гвардейских кавалерийских дивизий Казнакова и Рауха, прошедших здесь раньше, говорил с ними. На предложение вернуться в Россию, пользуясь нашим прибытием, и уговорить остальных русских сделать то же, отказался под предлогом, будто у него контракт и деньги с хозяина не получены. В настоящее время все эти русские рабочие забраны немецкими властями для работ по укреплению крепости Кенигсберг[69]69
  Кенигсберг – ныне г. Калининград Калининградской области Российской Федерации.


[Закрыть] и передовой позиции на р. Дейме. В заключение он заявил, что слышал от немцев, что нас далеко больше не пустят, так как приготовились и грозились с нами расправиться. Этот человек мне показался очень подозрительным, и я приказал его под конвоем отправить в штаб корпуса, что и было тотчас исполнено. На другое утро мы уже собрались выступать, как я услышал громкие разговоры. Оказалось, что наша хозяйка требовала за взятый у нее за ночь фураж что-то более 300 рублей. Командиры эскадронов и сотни конных разведчиков доказывали ей, что это грабеж. Наконец, выведенные из терпения, заплатили по собственному расчету. Помню, что вместо 300 рублей она получила что-то вроде 32 рублей за все.

Не помню, почему мы выступили позже обыкновенного; чего-то ждали долго, совсем одетые и готовые сесть на лошадей, которые тут же стояли оседланными. Сидели на подъезде, заросшем диким виноградом; погода была отличная. По пути следования в голове колонны главных сил мы стали на большой привал в роскошном замке (кажется, Топлакен). Обстановка многих комнат была из стильной мебели, а на стенах было много чудных картин в старинных рамах. Везде на этажерках, под зеркалами и на столах было много всяких статуэток и художественных безделушек. В столовой огромный стол был накрыт тонкой, совершенно чистой скатертью, а буфеты были полны хрусталем и очень красивыми фарфоровыми сервизами. В буфетной комнате нашли пожилого, почтенного лакея в хорошем сюртуке, которого хозяева оставили караулить дом. Из двуколки достали наш скромный, обыденный завтрак и подали его в столовую. Но тут же офицеры разыскали разные запасы и, главным образом, различные сорта варенья и огромный погреб вин. Главные любители, к моему удовольствию, оказались по части варенья, а вино даже самых лучших марок не имело большого успеха. В заключение я приказал, чтобы дивизионный комендант тотчас взял несколько конных разведчиков и уничтожил бы все бутылки в погребе. Сделано это было во избежание пьянства позади следующих войск и обозов. Взято только 6 бутылок красного вина для чая. Жалко, но что делать. Узнавший об этом Епанчин упрекал меня, почему я не пожертвовал погреб в Красный Крест. Хорошо говорить, а как доставить и вообще заниматься на войне такой ерундой. На ночлег мы стали в доме пастора в Вилькендорфе, а авангард продвинулся к р. Дейме. Здесь, во время обеда, совершенно неожиданно приехал Раух (начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии) с начальником штаба генералом Богаевским, и мы их довольно прилично накормили. Они в этот день ничего еще не ели, а Раух к тому же сидел, как всегда, на диете и имел вид сильно похудевший. Рассказывал, что он с дивизией дошел до Деймы, но что линия реки сильно укреплена, занята и вооружена крепостной артиллерией, что он пробовал отогнать артиллерийским огнем пехоту немцев, находящихся в укреплениях на опушке рощи по сю сторону реки, но что по ним открыли такой сильный огонь с противоположного берега и с опушки, что он приказал своим отойти. Дать каких-либо указаний относительно подступов он не мог. Разъезжал он в автомобиле. Я был очень рад повидаться с Раухом, но нового ничего не узнал. С дивизией он в тот же день куда-то отошел назад на отдых.

С первого же дня марша, еще до перехода границы, я заметил, что на обоз никто не обращает внимания и что его не умеют водить. Поэтому я на него направил начальническое око и почти на каждом переходе приводил в «христианскую веру» какую-нибудь его часть. Прежде всего, при обозе, как уж это всегда у нас заведено, околачивалось много неположенных людей, попристроившихся здесь под разными предлогами поближе к кухням и подальше от огня. Все это было с места разметано по своим местам. В обозах 1-го разряда появились лишние повозки, и каждый самый последний чиновник завел себе ограбным порядком экипаж и лошадей из числа брошенных немцами. Этих господ пришлось высадить, экипажи уничтожить, лошадей разогнать, все лишнее имущество истребить. Борьба была трудная, так как за этих г[оспод] заступались сами командиры, не ведая бо, что творят, особенно Савич отстаивал своих. Затем обозы шли всегда в беспорядке, обозные спали или зевали на козлах, почему растягивали дистанции до невероятных размеров. На каждую повозку насаживалось много нижних чинов, не говоря уже о том, что всю свою амуницию и ружья они сваливали в полном беспорядке, так что ружья бились одно об другое, как поленья, остальные нижние чины шли не при своих повозках, а брели наподобие пилигримов, отправляющихся на богомолье, по сторонам дороги. Иногда же они самовольно усаживались группами по сторонам дороги, отставали, кипятили воду для чая и т. п. Одним словом, всю эту братию пришлось обкладывать очень часто мало изысканными выражениями, а иногда и просто брать в нагайки. И это помогало лучше всего. Мало-помалу порядок в обозах стал образцовый.

Ко времени прибытия дивизии немцы занимали сильно укрепленную позицию в расстоянии от ½ до 1 версты от западного берега р. Дейма вдоль шоссе. Артиллерия была полевая и тяжелая, хорошо укрытая. Несколько орудий передвигались все время на автомобилях, меняя места. Вдоль всего фронта проходила близ шоссе ж[елезная] д[орога], поезда которой ходили постоянно, не стесняясь нашим огнем, несмотря на близкую дистанцию. Каменный ж[елезно] д[орожный] мост был взорван. Долина реки представляла всюду для пехоты луг шириной в версту. Его окаймляли низкие береговые высоты, причем на нашей стороне по высотам рос крупный строевой лес. Южная группа этого леса сопровождала шоссе на Тапиау. После него шла большая прогалина и низина, сквозь которую противник пронизывал наше расположение. В центре нашей позиции – отдельная группа леса, после чего, за небольшой прогалиной, шел уже большой сплошной лес. Фронт дивизии занимал от р. Прегаля на север, примерно до Букенфельда, около 15 верст. Растяжка была невероятная. Главные силы противника были сосредоточены примерно на фронте Тапиау – Мотерау. Но и тут они были невелики, но зорки и очень деятельны. Больше всего действовала на впечатление наших тяжелая артиллерия. О ее действиях сообщали небывалые вещи. Когда авангард дивизии в составе 115-го полка со 2-м дивизионом артиллерии под начальством генерала Орла подходил к Дейме, то восточная опушка леса, вдоль шоссе к Тапиау, была занята слабыми частями пехоты противника, с которыми вели перестрелку небольшие спешенные части 2-й гвардейской кавалерийской дивизии (лейб-гусары и батарея гвардейской конной артиллерии), которые при подходе вяземцев отошли. Сей последний без затруднений оттеснил немцев за р. Дейму и выставил вдоль западной опушки леса сторожевое охранение. Генерал Орел расположился в дорожной будке на перекрестке шоссе, севернее Оппена. Правее 115-го полка выдвинулся 113-й полк, имея сторожевое охранение тоже вдоль реки. Новоторжский полк был при штабе корпуса, а Малоярославский стал в резерве где-то к северо-западу от Поппендорфа (точно места не помню). Со стороны немцев в этот день (13 августа) все было спокойно. Но даже поверхностное ознакомление с позицией противника показывало, что в лоб без огромных потерь она не может быть взята, тем более что река была шириной около 150 шагов, а броды были обнаружены только потом.

14-го августа рано утром я перешел со штабом дивизии в деревню Поппендорф, и здесь разместились в крестьянском деревянном доме, плохом и почти пустом. Так как стояла хорошая погода, то столовая была устроена рядом в саду, самым примитивным образом. Часть жителей деревни Поппендорф и окрестных деревень остались на местах и, как все говорили, занимались шпионажем, сигнализацией и вообще были очень подозрительны. В одной из деревень, близ самой позиции, поймали собаку, у которой под шерстью была намотана телефонная проволока. В ночь с 17 на 18 августа, когда немцы бомбардировали нашу позицию, за самым расположением штаба дивизии внезапно загорелся огромный стог сена, и в направлении к нему пошли усиленные разрывы тяжелых снарядов. Когда я въезжал в Поппендорф, то застал картину уничтожения винного склада. Не помню, кто-то распоряжался выкатывать на улицу бочки и тут же их разбивать и выливать спирт и водку. Бочек было довольно много. Запах спирта стоял сильнейший, и какая-то свинья лакала текущую по грязной улице влагу. В этот день генерал Орел перешел в д[еревню] Грюнхайм с видневшейся на высоте кирхой и ветряной мельницей. Место было плохое, так как противник был отлично пристрелян к этой деревне.