Текст книги "Кортик"

Глава 62
Бабушка и тетя Соня

Леля все же дала Мише бабушкин адрес. Вечером Миша, Генка и Слава направились к Лелиной бабушке. Мальчики скользили по ледяным дорожкам, тянувшимся вдоль тротуаров Борисоглебского переулка.

Тихая пелена снежинок струилась в мутном свете редких фонарей. Голубые звезды висели в небе.

Над зданием Моссельпрома, выкрашенным полосами в белый и синий цвета, вспыхивала и гасла, пробегая по буквам, электрическая реклама: «Нигде кроме, как в Моссельпроме».

Генка был на коньках, прикрепленных к валенкам веревками. Его старенькое пальтишко расстегнулось, уши буденовки болтались на плечах.

– Безобразие! – негодовал Генка. – Раньше только улицы песком посыпали, а теперь уж до переулков добрались! Жалко им, если человек прокатится. Видно, только на катке придется кататься. Эх, жалко, нет у меня «норвежек», а то бы я показал Юрке, какой он чемпион.

Они подошли к небольшому деревянному домику.

– Всем идти неудобно, – сказал Миша. – Я пойду один, а вы дожидайтесь меня здесь.

По скрипучей лестнице с расшатанными перилами Миша поднялся на второй этаж и зажег спичку. В глубине заваленной всякой рухлядью площадки виднелась дверь с оборванной клеенкой и болтающейся тесьмой. Миша осторожно постучал.

– Ногами стучите, – раздался в темноте голос спускающегося по лестнице человека. – Старухи глухие, ногами стучите.

Миша загрохотал по двери ногами. За дверью послышались шаги. Женский голос спросил:

– Кто там?

– К Подволоцким! – крикнул Миша.

– Кто такие?

– От Лели Подволоцкой.

– Подождите, ключ найду.

Шаги удалились. Минут через пять они снова раздались за дверью. В замке заскрежетал ключ. Он скрежетал долго, и наконец дверь открылась.

Натыкаясь на какие-то предметы, Миша шел вслед за женщиной. Он ее не видел, только слышал шаркающие шаги и голос, бормотавший: «Осторожно, не споткнитесь, осторожно», как будто он мог что-нибудь видеть в темном коридоре.

Женщина открыла дверь и впустила Мишу в комнату. Тусклая лампочка освещала столик и разложенные на нем карты. За пасьянсом сидела бабушка Подволоцкая, а тетя Соня вошла вслед за Мишей. Это она открыла ему дверь.

Миша огляделся. Комната была похожа на мебельный магазин. В беспорядке стояли шкафы, столы, тумбочки, кресла, сундуки. В углу виднелись округлые контуры рояля. Через всю комнату от железной печи тянулись к окну трубы, подвешенные на проволоке к потолку. На полу валялась картофельная шелуха. В углу облезлая щетка прикрывала кучу мусора, который все собираются вынести, но никак не вынесут. Возле двери стоял рукомойник, под ним – переполненное ведро.

– Проходите, молодой человек, – сказала бабушка и отвернулась к картам. Края ее потертого бархатного салопа лежали на полу. – За беспорядок извините – теснота. – Она задумалась над картами. – От холода спасаемся. (Пауза и шелест карт.) Вот и перебрались в одну комнату: дровишки нынче кусаются…

– Мама, – перебила ее тетя Соня, взявшись за ручку ведра с явным намерением его вынести, – не успел человек войти, а вы уже о дровах!

– Соня, не перечь, – ответила бабушка, не отрывая глаз от карт. – Ты положила на место ключ?

– Положила. Только вы, ради бога, его не трогайте. – Тетя Соня опустила ведро, видимо прикидывая, можно ли его еще наполнить.

– Куда ты его положила?

– В буфет, – нетерпеливо ответила тетя Соня.

– Уж и слова сказать нельзя! – Бабушка смешала карты и начала их снова раскладывать. – Постыдилась бы – чужой человек в доме.

Потом бабушка обратилась к Мише.

– Садитесь, – она показала на стул, – только осторожнее садитесь. Беда со стульями. Столяр деньги взял, а толком не сделал. Кругом, знаете, мошенники… Приходит мужчина, прилично одет – хочет купить трюмо. Я прошу десять миллионов, а он дает мне пятнадцать рублей. И смеется. Говорит, миллионы отменены. Каково? – Старушка переложила карты. – Я ему говорю: «Знаете, когда миллионы ввели, я год не верила и по твердому рублю вещи продавала, а теперь уж извините, миллионы так миллионы…»

– Мама, – опять прервала ее тетя Соня, все еще в нерешительности стоявшая у ведра, – кому интересно слушать ваши басни? Спросили бы, зачем человек пришел.

– Соня, не перечь, – нетерпеливо ответила бабушка. – Вы, наверное, от Абросимовых? – обратилась она к Мише.

– Нет, я…

– Значит, от Повздоровых?

– Нет, я…

– От Захлоповых?

– Я от вашей внучки Лели. Скажите: вы знали Владимира Владимировича Терентьева? – одним духом выпалил Миша.

Глава 63
Письма

– Как вы сказали? – переспросила старуха.

Миша повторил:

– Не знали ли вы Владимира Владимировича Терентьева, офицера флота? Он учился в Морской академии.

– Терентьев Владимир Владимирович! – Старушка задумалась. – Нет, не знала такого.

– Как же вы не помните, мама! – сказала тетя Соня. Она подняла ведро и теперь, вмешавшись в разговор, поставила его обратно. От этого помои еще больше расплескались. – Это несчастный Вольдемар, муж Ксении.

– Ах! – Старушка всплеснула руками, Миша бросился поднимать упавшие на пол карты. – Ах, Вольдемар! Боже мой! Ксения! – Она подняла глаза к потолку и говорила нараспев: – Вольдемар! Ксения! Боже мой! Несчастный Вольдемар… – И неожиданно спокойным голосом добавила: – Да, но он погиб.

– Меня интересует судьба его семьи, – сказал Миша.

– Что же, – старушка вздохнула, – знавала я Вольдемара. И супругу его Ксению Сигизмундовну тоже знавала. Только давно это было.

– Простите, – Миша встал, – как вы назвали его жену?

– Ксения Сигизмундовна.

– Сигизмундовна?

– Да, Ксения Сигизмундовна. Красавица женщина, красавица, картина!

– Ее брата вы не знали? – спросил Миша.

– Как же, – с пафосом ответила старушка. – Валерий Никитский! Блестящий офицер. Красавец. Он тоже погиб на войне. Мамашу Владимира Владимировича, эту самую Терентьеву… как ее… Марию Гавриловну, скажу по правде, я недолюбливала. Неприятная женщина, из простых… Впрочем, нынче простые в моде.

– Вы не знаете, где они теперь? – спросил Миша.

– Не знаю, не знаю. – Старушка отрицательно покачала головой. – Вся их семья странная, загадочная. Какие-то тайны, предания, кошмары…

– Возможно, вы знаете их прежний адрес?

– В Петербурге жили, а адрес не помню.

– Адрес можно узнать, – сказала вдруг тетя Соня. Она стояла у самой двери с ведром в руках. – На его письмах к папе есть обратный адрес. Но разве в таком хаосе что-нибудь найдешь!

– Я вас очень прошу, – сказал Миша, переводя умоляющий взгляд с бабушки на тетю Соню и с тети Сони на бабушку, – я вас очень прошу. Знаете, родственник, пропал без вести. – Он вскочил со стула. – Я вам помогу, вы не беспокойтесь, только скажите, что надо сделать. Я вас очень прошу!

– Найди ему, Соня, найди, – благосклонно проговорила бабушка, снова принимаясь за карты.

Тетя Соня колебалась, но представившаяся возможность отложить выливание помоев взяла, видимо, верх. Она поставила ведро обратно в лужу и показала Мише, что делать.

Он передвинул шкаф, комод, влез на рояль, снял со шкафа ящик, за ним корзину. Тетя Соня нагнулась над корзиной, вытащила из груды бумаг пакет, на котором потускневшими от времени чернилами было написано: «От В. В. Терентьева», и вручила Мише.

– Большое спасибо, – сказал Миша, надевая шапку, – большое спасибо!

– Пожалуйста, молодой человек, пожалуйста, – проговорила бабушка, не отрывая глаз от карт. – Заходите к нам.

Сжимая в кармане пакет с письмами, Миша выскочил на улицу к дожидавшимся его ребятам.

Часть шестая
Домик в Пушкино

Глава 64
Слава

Все письма были в одинаковых конвертах. Аккуратным почерком на них был выведен адрес: «Его Превосходительству Петру Николаевичу Подволоцкому. Москва, Ружейный переулок, собственный дом. От В. В. Терентьева, С.-Петербург, Мойка, дом С. С. Васильевой».

Содержание писем тоже было одинаково: поздравления с днем ангела, с Новым годом и тому подобное. Только одна открытка, датированная 12 декабря 1915 года, была несколько пространнее.

«Уважаемый Петр Николаевич, – сообщал в ней Терентьев, – пишу с вокзала. До поезда тридцать минут, и я, к сожалению, лишен возможности лично засвидетельствовать Вам свое почтение. Задержался в Пушкине, а к месту назначения должен явиться не позднее 15-го сего месяца. Какова бы ни была моя судьба, остаюсь искренне преданный Вам В. Терентьев».

– Дело в шляпе, – сказал Генка, – нужно ехать в Питер.

– В открытке упоминается еще Пушкино, – заметил Миша.

– Чего тут думать, у нас есть точный адрес, – возразил Генка. – Нужно ехать.

– Письма написаны восемь лет назад, – сказал Слава. – Может быть, там никто из Терентьевых не живет.

– Запросим сначала адресный стол, – решил Миша.

Мальчики тут же сочинили письмо и вложили его в конверт.

Они сидели у Славы, Алла Сергеевна была в театре, Константин Алексеевич еще не пришел с работы.

– Да, – мечтательно произнес Генка, поглядывая на зеленый конверт, – теперь уж клад от нас не уйдет. Я все точно узнал. В те времена все боялись Бирона и прятали от него сокровища.

– Что ты еще узнал? – насмешливо спросил Миша.

– Еще я узнал, – невозмутимо продолжал Генка, – тому, кто найдет клад, принадлежит двадцать пять процентов. Так что нужно свою долю сразу забрать, а то будешь за ней целый год ходить.

Мальчики засмеялись, Слава сказал:

– Ни в какой клад я не верю. Но допустим, там действительно сокровища. Нам достанется какая-то их часть. Что мы будем с ней делать?

– Ты первый скажи, тогда и я скажу, – ответил Генка.

– Я бы отдал на детский дом.

– Нет уж, пожалуйста, – замотал головой Генка, – детдомов у нас хватает. Если по-серьезному говорить, так нужно, чтобы на эти деньги построили большой стадион с катком, футбольным полем и теннисной площадкой. Вход бесплатный. А детские дома, санатории – это все фантазии… Ты еще придумай музыкальную школу построить.

– Думаешь, стадион нужней, чем музыкальные школы? – обиделся Слава.

– Сравнил! Музыкальные школы! Эх, ты… Вообще, Славка, если ты хочешь, чтобы тебя приняли в комсомол, тебе надо серьезно подумать о своем будущем.

– Почему?

– Ведь ты собираешься стать музыкантом?

– Что же из этого?

– Как – что? Ведь задача комсомольцев – строить коммунизм.

– Но при чем тут музыка?

– Как – при чем? Все будут строить, а ты будешь на рояле тренькать. Этот номер не пройдет.

– Ты много построишь! Тоже строитель нашелся!

– Конечно. – Генка развеселился. – Кончу семилетку, поступлю в фабзавуч. Буду металлистом, настоящим рабочим. Меня в комсомол и без кандидатского стажа примут. Мы с Мишей это давно решили. Правда, Мишка?

Миша медлил с ответом.

На последнем сборе отряда Коля читал речь Ленина на III съезде комсомола. И одно место в этой речи поразило Мишу: «…Поколение, которому сейчас пятнадцать лет… увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества».

Эти слова относились прямо к нему, к Генке, к Славе. Задача всей их жизни – строить коммунизм. То же самое говорил ему Полевой: «Будешь для народа жить – на большом корабле поплывешь». Это и значит строить коммунизм – жить для народа. А как же Слава? Разве он для себя будет сочинять музыку? Разве песня не нужна народу? А «Интернационал»?..

– Не беспокойся, Слава, – сказал Миша, – я думаю, тебя примут в комсомол.

Глава 65
Константин Алексеевич

Послышался шум открываемой двери. Кто-то раздевался в коридоре, снимал галоши, сморкался.

– Папа пришел, – сказал Слава.

Продолжая сморкаться в большой носовой платок, Константин Алексеевич вошел в комнату. Его щеки были пунцовыми от мороза. Плохо повязанный галстук обнажал большую медную запонку на смятом воротничке. Маленькие, заплывшие глазки смотрели насмешливо и добродушно.

– Ага, пионеры! – приветствовал он мальчиков. – Здравствуйте.

Вслед за Константином Алексеевичем вошла домработница Даша и стала накрывать на стол.

Константин Алексеевич вымыл руки, повесил полотенце на спинку стула и сел за стол. Слава унес полотенце в спальню и вернулся.

– О чем беседовали? – Константин Алексеевич заметил лежащий на столе конверт, взял в руки, начал рассматривать. – «Петроград, адресный стол…» Кого это вы разыскиваете?

– Так, одного человека. – Слава забрал у отца письмо и спрятал в карман.

– Ну-ну, дела секретные! – засмеялся Константин Алексеевич, отщипывая и жуя хлеб. – Так о чем разговор?

– Мы говорили о разных специальностях. Кто кем будет, – ответил Слава.

– Гм! Ну и кто куда?

Константин Алексеевич посыпал в суп перца, хлебнул.

– Генка говорит, что комсомолец не может быть музыкантом.

– Я этого не говорил, – запротестовал Генка.

– Как – не говорил?!

– Что я сказал? Я сказал, что кроме музыки надо иметь еще какую-нибудь специальность.

Генка слукавил обдуманно: знал главный предмет разногласия между Константином Алексеевичем и Славой.

– Ай да Генка, – сказал Константин Алексеевич, – молодец! Специальность обязательно надо иметь. В жизни нужно на ногах стоять твердо. А там – пожалуйста, хоть канарейкой пой.

– Все же я буду музыкантом, – сказал Слава.

– Пожалуйста, кто тебе мешает! Бородин тоже был композитором, а ведь химик… – Константин Алексеевич отодвинул тарелку, вытер салфеткой губы. – Не обязательно быть именно хорошим химиком. Можно и другую специальность избрать, но чтобы ремесло было настоящее.

– Разве музыка, живопись, вообще искусство – не ремесло? – возразил Слава.

– Только ремесло это такое… как бы тебе сказать, воздушное. – Константин Алексеевич пошевелил в воздухе толстыми пальцами.

– Почему же воздушное? – не сдавался Слава. – Разве мало людей искусства прославили Россию: Чайковский, Глинка, Репин, Толстой…

– Ну, брат, – протянул Константин Алексеевич, – то ведь гиганты, титаны, не всякому это дано.

– Я согласен со Славкой, – сказал Миша. – Если он хочет быть музыкантом, то и должен учиться на музыканта. Вот вы говорите: он должен получить специальность. Значит, он пойдет в вуз, станет инженером, а потом это дело бросит, будет музыкантом. Зачем же он тогда учился, зачем на него государство тратило деньги? На его месте мог бы учиться кто-нибудь другой. У нас не так много вузов.

– М-да… – Константин Алексеевич задумчиво крошил пальцами хлеб. – Не сговориться, видно, мне с вами…

Он встал, заходил по комнате.

– Я ведь не бирюк, понимаю. В молодости в спектаклях участвовал, чуть было актером не стал… Вот и жена у меня актриса. Я понимаю, молодость – она всегда жизнь за горло берет… – Он шумно вздохнул. – И мне когда-то было четырнадцать лет. А кругом жизнь – дремучий лес. И моя мать, помню, все меня жалела: как, мол, ты один будешь пробиваться… «Пробиваться!» Слово-то какое! – Он рассек кулаком воздух. – Пробиваться!!! Биться!!! Вот как… Я молод был, думал: «Ага, вот хорошее место есть, как бы мне его заполучить», а Миша говорит: «Ты, Слава, зря в вузе места не занимай, на этом месте другой может учиться…» Другой. А кто этот другой? Иванов? Петров? Сидоров? Кто он? Родственник его, приятель? Он его и в глаза не видел! Ему важно, чтобы государство еще одного инженера получило. Вот он о чем печется.

– Разве это плохо? – улыбнулся Слава.

– Я не говорю, что плохо. – Константин Алексеевич остановился против Генки. – Разбили они нас, Генка.

– Почему «нас»? – возразил Генка. – «Вас», а не «нас».

– Как так? – удивился Константин Алексеевич. – Ведь ты только что поддерживал мою точку зрения?

– О, – протянул Генка, – это когда было!.. – и отошел в сторону.

– Единственного союзника потерял… – развел руками Константин Алексеевич. – Ну, а ты кем собираешься быть?

– Я пойду во флот служить, – объявил Генка.

– Полчаса назад он собирался в фабзавуч, а теперь во флот, – заметил Слава.

– Сначала в фабзавуч, а потом во флот, – хладнокровно ответил Генка.

– Так, так… Ну, а ты, Миша?

– Я еще не решил.

– Он тоже в фабзавуч собирается! – крикнул Генка. – А потом поступит в Коммунистический университет.

– Брось ты, Генка! – перебил его Миша.

– Далеко вы прицеливаетесь, – покачал головой Константин Алексеевич. – А я думал, Миша, ты будешь девятилетку кончать.

– Не знаю, – нехотя ответил Миша, – маме трудно. Учиться буду вечерами. В общем, там видно будет.

Он посмотрел на часы, обрамленные бронзовыми фигурками. Взгляд его поймал мгновенное движение большой стрелки, дернувшейся и застывшей на цифре девять. Без четверти двенадцать. Мальчики стали собираться домой.

– Ну-ну, – весело сказал Константин Алексеевич, пожимая им руки, – а на меня не сердитесь. Уж я-то желаю вам настоящей удачи.

Глава 66
Переписка

Пришел ответ адресного стола. «На ваш запрос сообщаем, что для получения справки об адресате нужно указать год и место рождения разыскиваемого лица».

– Поди знай, где и когда родилась эта самая Мария Гавриловна! – сказал Генка. – Нет, надо ехать в Питер.

– Успеем в Питер, – сказал Миша, – а этот ответ – чистейший бюрократизм. Напишем секретарю комсомольской ячейки.

Они сочинили такое письмо:

«Петроград, адресный стол, секретарю ячейки РКСМ. Дорогой товарищ секретарь! Извините за беспокойство. Дело очень важное. До войны 1914 года в Петрограде на улице Мойке, дом С.С. Васильевой, проживали гражданин Владимир Владимирович Терентьев, его жена Ксения Сигизмундовна и мать Мария Гавриловна. Пожалуйста, сообщите, живут они там или куда переехали. Не все, конечно, потому что Владимир Владимирович взорвался на линкоре, а мать и жена, наверное, живы. Мы уже запрашивали, но от нас требуют год и место рождения, что является чистейшим бюрократизмом. Вам, как секретарю РКСМ, нужно выжечь его каленым железом. С пионерским приветом, Поляков, Петров, Эльдаров».

Ребята отправили письмо и стали дожидаться ответа.

Приближался конец первого полугодия. Приходилось много заниматься, да и в отряде хватало работы.

А ведь надо побывать и на катке.

Они приходили на каток вечером, торопливо переодевались на тесных скамейках и, став на коньки, несли свои вещи в гардероб. Коньки деревянно стучали по полу, этот дробный стук речитативом выделялся в общем шуме раздевалки, окутанной клубами белого морозного воздуха, врывающегося с катка через поминутно открываемые двери.

Взрослые конькобежцы раздевались в отдельном помещении. Они выходили оттуда затянутые в черные трико. Ребята почтительно шептали: «Мельников… Ипполитов… Кушин…»

Фонари пятнами освещали снежные полосы на льду. По кругу двигались катающиеся, странные в бесцельности своего движения. Они двигались толпой, но каждый ехал сам по себе, в одиночку, парами, перегоняя друг друга. Новички ехали осторожно, высоко поднимая ноги, неуклюже отталкиваясь и двигаясь по инерции.

Все ребята ездили на «снегурочках», «нурмисе», и только один Юра – на «норвежках».

Одетый в черный вязаный костюм, он катался только на беговой дорожке, нагнувшись вперед, заложив руки за спину, эффектно удлиняя чрезножку на поворотах. Всем своим видом он показывал полное пренебрежение к другим ребятам.

Миша и Слава не обращали внимания на Юру, но Генка не мог спокойно переносить Юрино высокомерие и однажды, выехав на круг, попробовал гоняться с ним наперегонки. Генка катался на коньках очень хорошо, лучше всех в школе, но разве мог он на «снегурочках» угнаться за «норвежками»! Он позорно отстал от Юры на целых полкруга.

После этого случая все стали дразнить Генку. Ездили за ним и кричали:

– Эй, валенки, даешь рекорд!

Генка с досады перестал ходить на каток, по улицам на коньках тоже не бегал.

Глава 67
День рождения Генки

Как-то Генка объявил Мише и Славке, что приглашает их в субботу на день рождения.

– Угощение мое, подарки ваши.

В субботу вечером друзья пришли к Генке и изумились при виде обильно и празднично накрытого стола. На краю его свистел струйками пара самовар с расписным чайником на верхушке. На тарелках – ломтики сала, вареники в сметане, пирожки и монпансье. У стола хлопотала Агриппина Тихоновна.

– Вот это да! – протянул Миша. – Ай да Генка!..

– На какие капиталы ты все это оборудовал? – спросил Слава.

Генка ухмыльнулся.

– Это уж дело хозяйское…

– Отец прислал, – сказала Агриппина Тихоновна. – Я говорю: «Тебе, Геннадий, этих продуктов на месяц хватит». А он и слушать не хочет – давай на стол, и дело с концом. Весь в отца! – добавила она не то с осуждением, не то с восхищением.

– Даже конфеты прислал, – сказал Миша.

– Нет, – сказала Агриппина Тихоновна, – монпансье Геннадий сам купил: коньки-то он продал.

– Тетя! – закричал Генка. – Ведь я вас просил!

– Чего уж там, – отмахнулась Агриппина Тихоновна. – Оно и лучше: валенок не напасешься.

– Если бы я знал, что ты ради фасона продал коньки, – сказал Миша, – я бы к тебе в гости не пришел.

– Без коньков проживу, – мотнул головой Генка. – Подумаешь, «снегурочки»! Поступлю в фабзавуч – «норвежки» куплю. Ты ведь тоже свою коллекцию марок продал. А? Зачем?

– Нужно, – уклончиво ответил Миша.

– Я знаю, – сказал Генка, – ты на кожаную куртку копишь. Хочешь на настоящего комсомольца походить.

– Может быть, – неопределенно ответил Миша, – Славка свои шахматы тоже продал.

– Да? – удивился Генка. – Костяные шахматы? Зачем?

– Надо, – тоже уклончиво ответил Слава.

Раздалось три звонка.

– К нам. – Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошел Миша Коровин, одетый в форменное пальто и фуражку трудколониста. Он поздоровался с ребятами, разделся, вынул из кармана пачку папирос «Бокс» и закурил.

– Как дела? – спросил его Миша.

– Движутся помаленьку. Вчера на четвертый разряд сдал.

– Сколько ты теперь будешь получать?

– Рублей девяносто, – небрежно ответил Коровин, вытащил из кармана часы размером с хороший будильник, приложил их к уху и сказал: – Никак к мастеру не соберусь. Почистить надо.

– Покажи! – Генка взял в руки часы, послушал. – Ход что надо.

– Ничего ход, – сказал Коровин, – пятнадцать камней. – Он спрятал часы в карман куртки. – Ячейку у нас организовали, комсомола. Я уже заявление подал.

Девяносто рублей в месяц и часы ребята выдержали, но это уже было свыше их сил. Они еще пионеры, только мечтают о комсомоле, а Коровин уже заявление подал.

– Нас тоже скоро в комсомол передают, прямо из отряда, – сказал Миша и посмотрел искоса на Генку и Славу.

Они молчали, как будто Миша действительно сказал правду.

– Знаете, кого к нам в колонию прислали? – спросил Коровин.

– Кого?

– Борьку Жилу.

– Ну?

– Ага. За ножны-то отец его чуть не убил. Сбежал он из дома. Теперь у нас.

Снова три звонка.

Агриппина Тихоновна пошла открывать.

В комнату вошла Зина Круглова.

Генка стал в торжественную позу.

– Дорогие гости, принимаю поздравления и подарки! Прошу не толкаться и соблюдать очередь.

Зина смеялась без передышки. Такая уж она смешливая!

Она подарила Генке клоуна, своими взлохмаченными волосами очень похожего на именинника.

– Замечательно! – сказал Генка. – Девочки, как всегда, отличаются аккуратностью. Чем порадуют меня мальчики?

– Ах да, – спохватился Миша, – чуть не забыл!

Он открыл свою сумку, вытащил оттуда пакет, долго разворачивал. Все следили за его руками. Наконец Миша развернул последний лист… Блеснуло стальное лезвие конька… «норвежка»!

Генка взял в руки конек, осторожно провел ногтем по лезвию, приложил к уху, щелкнул и наконец проговорил:

– Здорово… А где второй?

Миша развел руками:

– Только один… второго не достал. Ничего, поездишь пока на одном, а там видно будет.

У Генки было такое жалкое выражение лица, что даже Зина – и та не рассмеялась. А уж как смешно было представить себе Генку, бегающего по катку на одном коньке!

Генка положил конек на табурет, глубоко вздохнул и упавшим голосом произнес:

– Прошу к столу.

– Погоди, – остановил его Слава, – у меня ведь тоже есть подарок. – Он засунул руку в портфель, долго шарил там и… вытащил второй конек.

– Разыграли! – взвизгнул Генка, потом замолчал, внимательно посмотрел на друзей и медленно проговорил: – Значит… коллекция, шахматы, кожаная куртка.

– Ладно, – перебил его Миша, – замнем для ясности.