Текст книги "Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

Уинстон незаменим, потому что у него есть идеи

Генерал Сметс, 1930

Первая мировая война начала период резких перемен в мире в целом и в британском обществе, в частности. Она не была «последней войной в истории» – но хрупкости этого вильсоновского определения в те годы никто не мог себе и представить. И в этом было своего рода благо. Как пишет будущий политический наследник Черчилля Гарольд Макмиллан, «если бы мы знали в 1918, что все труды предшествующих четырех лет окажутся напрасными, и что в течение жизни следующего поколения, частично из-за злонамеренности хозяев Германии, частично из-за готовности германского народа следовать идеям, еще более темным, чем у кайзера и его друзей, частично из-за слабости и глупости тех, кто проводил британскую политику, все это нужно будет претерпеть вновь, тогда действительно горькая чаша жизни была бы переполненной. К счастью, занавес над будущим был закрыт».

Версальский мир оказался несчастливым. Никто не получил полностью того, что хотел. Америка распростилась с Лигой Наций. Ллойд Джордж не сумел «успокоить» Европу ради сохранения империи. Французы не сумели сделать англичан и американцев гарантами своей безопасности, итальянцы не получили ожидаемых территориальных приращений. Более всего себя чувствовали обиженными немцы, рассчитывавшие на более мягкие условия мира. Версальская конференция оставила тлеющий фитиль, который взорвал погреб европейской политики через двадцать лет.

Британия, все же, получила в Версале, возможно, больше других. Американцы перестали выдвигать убийственный лозунг о «свободе морей», германский флот был потоплен. Лондон мог (на определенное время) спокойно обратиться к своей империи.

Черчилль видел главный недостаток Версальской системы в том, что она никак не уравновешивала Германию и Францию. Даже будучи побежденной, Германия значительно превосходила свою западную соседку. Черчилль хотел, чтобы британское правительство дало Франции обязательства защищать ее безопасность в обмен на ослабление французских требований к Германии, ожесточавших последнюю. Черчилль надеялся найти способ примирения с Германией, как бы компенсируя тем самым неудачу попыток сделать союзником Россию. Снова и снова он выражал ту мысль, что основная опасность Британии проистекает из возможности русско-германского сближения. Опасность такого сближения он множил на растущие возможности военной технологии.

Черчилль предупреждал, что Лига Наций обретет могущество только в случае единства великих держав. Разъединение же Британии и Франции лишало эту организацию мощи. Проявление самостоятельного курса Японии, Италии и Германии довольно рано убедило Черчилля в том, что на Лигу Наций особенно полагаться не стоит. Но и одиночество Британии, отсутствие у нее в начале 20-х годов тесных отношений с великими державами, обещало (полагал Черчилль) тревожное будущее.

Особым было отношение Черчилля к тихоокеанскому региону, где Япония и Америка быстро ужесточили спор. Ускоренное военное строительство в обеих этих странах уменьшало значимость Британии. У Британии был еще союзный договор с Японией, но в жарких дебатах на заседаниях кабинета Черчилль проводил ту идею, что наибольшую угрозу для Британии представляло бы отчуждение Соединенных Штатов. Ллойд Джордж равным образом боялся и зависимости от США.

После окончания первой мировой войны ведущим английским политикам стала ясной новая роль двух величайших факторов на мировой арене – Соединенных Штатов Америки и новой России. Это было лишь начало возвышения обеих держав, но уже в период Версаля Ллойд Джордж, Черчилль и их окружение не без смятения оценивали потенциал этих двух сил на мировой арене. Англичане приложили колоссальные усилия, чтобы сплотить в этот (решающий, как они считали) момент британской истории подлинную имперскую федерацию, надеясь, что доминионы и колонии, объединенные вокруг Лондона, помогут ему удержать за собой роль мирового арбитра.

Но в кругу политиков, среди которых Черчилль отличался и талантом и прямотой суждений, росло понимание трудности выполнения этой роли. Мощь империи прежде базировалась на эффективном контроле над доминионами и колониальными владениями, а также на военно-морском преобладании. После окончания первой мировой войны и первое и второе основание подверглись суровым испытаниям. Хотя Индия и поддержала в ходе войны военные усилия метрополии, в ней произошел необратимый рост национального самосознания. Лидеры национального движения, получившие образование в английских школах и университетах, теперь полагали, что страна имеет право на самоуправление. Индийские политики напоминали, что они рекрутировали армию в миллион человек, а вклад в финансовое обеспечение войны составил 500 млн. фунтов стерлингов. Резолюция о системе правления в Индии, принятая в парламенте в 1919 г., была по существу первым шагом на пути достижения самоуправления.

Аналогичные процессы наблюдались и в других частях империи. Джеймс Моррис писал, что в 1914 году «белые колонии пошли воевать за нас, удовлетворенные ролью лояльных подданных своей родины-матери. В них господствовало уважение к британским традициям и достижениям. Хотя они часто высмеивали англичан, их обычаи, их приверженность традициям, жители доминионов все же смотрели на старую свою страну с верой в то, что англичане сумеют сохранить достоинство и ценности своей системы, а также качество своих лидеров». В страшных боях на Сомме, в бесконечных потерях на протяжении четырех с половиной лет эта вера в метрополию была утеряна даже у самых признанных лоялистов. Несмотря на достигнутую победу, метрополия потеряла значение и престиж безусловного центра, вокруг которого вращались все британские владения в мире. Не далее, как в 1917 году четыре премьер-министра доминионов решили между собой, что по окончании войны они будут требовать «адекватного голоса в имперской внешней политике». Премьер-министр Южной Африки Сметс с этого времени стал называть четыре доминиона автономными нациями. Лояльность еще сохранялась, но правительства доминионов в Оттаве, Канберре, Веллингтоне и Кейптауне думали о собственном пути развития. Поднимался вопрос о том, чтобы король позволил четырем своим сыновьям править четырьмя доминионами. Пять дополнительных голосов имперских владений Англии, полученных в Версале при формировании Лиги Наций, были обстоятельства двоякого сорта: с одной стороны, Англия рассчитывала на их поддержку, а с другой – британские доминионы впервые получили самостоятельный голос на международной арене.

Черчилль оказался буквально в центре этого мощного движения доминионов к независимости: в период галлиполийской операции командиры запрашивали правительства своих доминионов по поводу общей стратегии и присылки новых войск. Когда Оттоманская империя распалась и потребовались дополнительные войска для контроля над новыми подмандатными территориями, Черчилль обратился к доминионам с просьбой прислать войска в Персидский залив. Самоутверждение доминионов вызвало противодействие. Лондонская «Таймс» почувствовала себя оскорбленной: «Хотя доминионы могут говорить различными голосами как индивидуумы, они обязаны говорить единым голосом, когда речь идет об интересах империи». Журналисты из «Таймса» отстали от времени, представители доминионов уже говорили на разных языках и выдвигали собственные претензии. Именно в это время премьер-министр Канады Маккензи Кинг записал в дневнике: «Если членство в британской империи означает участие доминионов в каждой войне, в которой участвует Великобритания, я не вижу возможности поддержания длительных тесных взаимоотношений». А премьер-министр Южной Африки Сметс сказал, что «важные вопросы политики, которые касаются всего союза, не могут быть решены без созыва парламента нашей страны».

Имперское могущество, вызывавшее прежде такое восхищение и готовность идти на жертвы, теперь теряло притягательность в самом английском населении. Многих подданных метрополии уже «не касалось» то, что творится в противоположном конце земного шара.

Вторым (после империи) основанием британского могущества был флот. Но и здесь происходили необратимые перемены. Когда англичане встречали плененный германский флот адмирала фон Ройтера, среди английских кораблей уже находилось несколько судов под звездно-полосатым флагом. Адмиралтейство сигнализировало адмиралу Битти: «Это утро останется на все времена примером той восхитительной уверенности, на которой в конечном счете покоится морская мощь». Телеграмма имела в виду, разумеется, британскую морскую мощь. Но уже через четыре года – на вашингтонской конференции, созванной для предотвращения гонки морских вооружений, никто из англичан уже не смог продемонстрировать «восхитительную уверенность». Прежде Британия тратила вдвое больше на военно-морской флот, чем любой ее потенциальный соперник, твердо сохраняя свое превосходство. Но на Вашингтонской конференции 1922 г., зафиксировавшей итоги военно-морского развития ведущих морских держав в период первой мировой войны, англичане должны были согласиться на равенство с американцами и соотношение мировых флотов в мире стало 5:5:3:1,75:1,75 – для Англии, США, Японии, Франции и Италии. Согласно решениям вашингтонской конференции, Англия должна была отдать на слом 657 боевых кораблей, включая дредноуты, линкоры и крейсера, составлявшие основу ее великого флота. Англичане пообещали не строить военной базы в Гонконге. Абсолютное господство Британии на морях окончилось. Сказался рост конкурентов и уменьшение английских ресурсов. Даже расходуя 5 млн. фунтов стерлингов ежегодно, Англия не могла угнаться за темпом военно-морского строительства Америки и не могла даже мечтать о военно-морском превосходстве над объединенными флотами основных соперников – США и Японией.

Ослабление материальных оснований сопровождалось кризисом имперской психологии. Герберт Уэллс указывал, что 95% английского населения столь же мало знают о своей империи, как и об итальянском Ренессансе. В битвах первой мировой войны Англия потеряла целое поколение талантливых администраторов и политиков, война оставила вдовами 160 тыс. англичанок. Цвет английской молодежи, ее университетские студенты (которые в решающий для страны час влились в армию Китченера) погибли или потеряли вкус к энергичной жизни. Не зря потом англичане оплакивали «потерянное поколение», пытаясь подсчитать, сколько потенциальных министров, поэтов, ученых, врачей, адвокатов и профессоров они потеряли в окопах Франции. Те, кто выжил, подобно трижды раненому Гарольду Макмиллану (читавшему Горация при свете свечи в своем окопе), вышли на политическую арену с мировоззрением, разительно отличавшимся от исторического видения поколения отцов. Прошедшая война не породила своих мальборо, веллингтонов, нельсонов. В какой-то мере можно видеть героя в археологе Лоуренсе, ставшем Лоуренсом Аравийским. Но подобные исключения лишь подтверждали общее правило – нехватку талантов.

Уинстона Черчилля это вводило в депрессию: «Что за несчастье жить в ХХ веке! Какая ужасная меланхолия видеть длинную череду прискорбных событий, омрачающих первые двадцать лет этого века. Мы видим в каждой стране распад, ослабление внутренних уз, вызов основным принципам, упадок веры, ослабление надежд на те структуры, от которых в конечном счете зависит существование цивилизованного общества. Можно ли не испытывать чувства грусти, видя эту печальную панораму человечества, которое проходит период, отмеченный гигантскими разрушениями и искажением лучших качеств человеческого характера».

Искусство управления теперь требовало не дипломатической изощренности, не твердой имперской воли, а знания экономики. Но Черчилль продолжал думать об империи как «старый лев». Он считал, что главная опасность для мощи империи исходит изнутри, вследствие ослабления английского общества: «Разбив самую мощную империю мира, выйдя с триумфом из Армагеддона, мы не должны позволять себе опуститься и наблюдать, как наша империя распадается вследствие действия подрывных сил… Наша империя была достаточно мощной, когда нужно было разбить линию Гинденбурга, она должна быть достаточно крепкой, чтобы защитить свои основные интересы». Но готовы ли англичане к прежней жертвенности? Как бы подразумевая негативный ответ, премьер-министр Ллойд Джордж сформулировал основной принцип британской внешней политики на последующий исторический период: «Британская империя не позволит вовлечь себя ни в одну крупную войну на протяжении следующих 10 лет и в будущем не потребуется заново создавать экспедиционный корпус британских войск». Многие ожидали от Черчилля – «трибуна империи» – призыва к увеличению вооруженных сил страны. Но Черчилль был достаточно проницательным, чтобы понять – в текущий период такая политика непопулярна. В конце 1920 г. Черчилль уведомил Ллойд Джорджа, что хотел бы покинуть пост военного министра – ему надоело заниматься роспуском армии, борьбой с ирландскими террористами и другими, с его точки зрения, второстепенными проблемами. К тому же Черчилль и Ллойд Джордж разошлись во взглядах на армию. Первый хотел сохранить в Британии крупные наземные силы, второй полагал, что пора возвращаться к традиционной опоре на флот.

Черчилль не мог спокойно лицезреть, как англичане ликвидируют свою военно-воздушную мощь. По первоначальному послевоенному плану они должны были сохранить 154 эскадрильи королевских военно-воздушных сил. Но под давлением экономических обстоятельств эти силы были доведены до 24 эскадрилий (две для обороны Англии). Когда Черчилль в 1921 г. покидал военное министерство, «Таймс» писала: «Он покидает похороны вооруженных сил». Помимо расхождений в оценке роли армии у министра и премьера были и другие противоречия. Черчилль полагал, что ошибкой было начало переговоров с новыми руководителями Советской России. Он не был согласен с политикой Ллойд Джорджа в отношении Турции. В этой обстановке у Ллойд Джорджа не было выбора и 14 февраля 1921 г., не желая терять самого талантливого члена своего кабинета, он назначил Черчилля министром колоний. На этом посту Черчилль хотел перегруппировать ресурсы страны и добиться единства империи.

Видение мира Черчиллем в эти годы (начало 20-х) было своеобразным и неповторимым. Германия скована условиями Версальского мира и пока не представляла собой угрозы. В Италии фашизм еще не бросился к имперскому строительству. СССР занят внутренними делами. Страны «Малой Антанты» искали покровительства. Турки не отказывались от примирения. Левант был зоной англо-французского мандата, Греция – надежный и зависимый союзник, Египет – фактическая колония. В результате мировой войны Британия получила самые большие приращения на Ближнем Востоке. Консолидировать полученное стало главной задачей нового министра колоний.

В качестве министра колоний он поставил перед собой задачу распространить имперское влияние Англии на все пространство от Гибралтара до Персидского залива. Основой могущества Британии в этой зоне были военно-морские базы в Гибралтаре, на Мальте и в Александрии, а также господство в акватории Средиземного моря британского флота.

Главными проблемами Черчилля, как министра колоний, были Ближний Восток и Ирландия – оба региона находились в состоянии хаоса. На Ближнем Востоке распадалась потерпевшая поражение в войне Оттоманская империя. Согласно мирному договору Турции была предоставлена лишь та территория, которую она занимала в Малой Азии. Болезненно происходило политическое оформление прежних частей Оттоманской империи. Эмир Фейсал появился на Версальской мирной конференции в белых одеждах и выступил в пользу арабского самоопределения. Однако великие державы игнорировали это самоутверждение, они обсуждали проблемы Ближнего Востока между собой. В конечном счете английские и французские представители хладнокровно разделили Ближний Восток так, как это происходило в девятнадцатом веке. Король Хусейн получил королевство Хиджас (ныне являющейся западной частью Саудовской Аравии), Франция получила Сирию и Ливан, Персия оказалась протекторатом Англии, Месопотамии (нынешний Ирак) и Палестина оказалась в британской сфере влияния. Это позволило Британской империи наладить прямую связь между имперскими владениями в Азии и Африке – через Египет и Персидский залив.

Возникающей большой проблемой оказалось решение проблем Палестины. Еще в декабре 1917 г. министр иностранных дел Бальфур провозгласил «образование национального очага еврейского народа» и обещал помощь английского правительства в достижении этой цели. Когда Черчилль стал во главе министерства колоний, зарождающаяся ближневосточная проблема была одной из главных, полученных им в наследство. Отношение к Палестине у Черчилля сформировалось еще в 1908 г.: «Господство над Иерусалимом должно быть нашей целью. В будущем мы овладеем им». Черчилль полагал, что владение контрольными позициями в этой части Ближнего Востока абсолютно необходимо для консолидации империи. Он полагал, что этим интересам соответствует возглавляемое Вайцманом создание нового государственного образования на берегах Иордана. После окончания мировой войны он противопоставлял сионизм и большевизм, приходя к выводу, что, в отличие от «абсолютно деструктивного» большевизма, сионизм предлагает собой «более простую, более частную и более достижимую цель». Черчилль считал, что сионизм следует использовать для создания дополнительных связующих звеньев между африканскими колониями и Средиземноморьем, Гибралтаром и Мальтой. Эта гигантская имперская дорога нуждалась в укреплениях вокруг Иерусалима и Черчилль постарался использовать в этих целях сионизм. Далеко не все его коллеги стояли на таких же позициях, многие из английских военных полагали, что англичанам гораздо выгоднее принять сторону арабов в Палестине – это обошлось бы дешевле и более надежно связало бы империю.

Вскоре после занятия кабинета министра колоний, где он пробыл двадцать месяцев, Черчилль отплыл в Восточное Средиземноморье. На южном берегу Франции он взял на борт Клементину. Его задачей было принять Ближний Восток – Британская империя перенимала его от империи Оттоманской. (Лорд Керзон сказал, что Уинстон отплыл «провозглашать себя королем Вавилона»). Он взял с собой знаменитого полковника Лоуренса, превосходно говорившего по-арабски и воевавшего вместе с арабами против турок. Тот склонялся к поддержке арабского дела в возникающем межобщинном конфликте в Палестине. (Во время войны, как известно, он сумел убежать из плена, вынес пытки и был примечательной исторической фигурой. Совсем недавно король Георг V предложил Лоуренсу орден Бани, но тот, демонстрируя отсутствие честолюбия, вежливо отклонил награду, оставив монарха в состоянии шока).

Прибытие Черчилля в Каир оказалось знаменательным политическим событием. Несколько недель назад он публично определил Египет как важную часть Британской империи, и это определение было молниеносно процитировано всеми арабскими газетами. В результате студенты Каирского университета забастовали, а египетские интеллектуалы постарались забросать Черчилля камнями. Но это не поколебало взглядов Черчилля. На Конференцию в Каире (она открылась 12 марта 1921 г.) Черчилль созвал губернаторов, комиссаров и генералов британской администрации со всех районов Ближнего Востока и прилегающих районов Африки. Из 38 участников конференции 36 были англичанами. Возможно это было последнее – почти фантастическое – зрелище мощи британского колониализма. Он жил в отелях из бронзы и мрамора, беседовал с прямыми потомками Мухаммеда по поводу земель, бывших центром цивилизации тогда, когда англосаксы ходили в звериных шкурах.

Избрали двух королей: Ирака и Трансиордании. Лоуренс Аравийский был достаточно откровенен, чтобы признать чисто декоративный характер происходящего: эту проблему они с Черчиллем уже «решили за обедом в ресторане «Шип» в Уайт-Холле». Позднее Черчилль так описал свои деяния на Ближнем Востоке: «Однажды в воскресный полдень я поместил эмира Абдуллу в Иорданию». Важным вопросом было удовлетворение пожеланий сионистских организаций – Черчилль полагал, что этот элемент укрепит имперские связи. Верховный комиссар Англии в Палестине получил от Черчилля инструкции способствовать расселению иммигрантов.

Черчилль и Лоуренс вели себя как всемогущие владыки Ближнего Востока. Фейсал и Абдулла как в средние века послали своих сыновей учиться в Англию, словно те были заложниками. Черчилль мог говорить без сдерживающих тормозов учета общественного мнения и соображений этикета. В своей книге «Семь столбов» Лоуренс Аравийский описывает энтузиазм Черчилля в укреплении позиций Британии в этом районе мира. «Мы занимались приведением в порядок местных дел. Подопечные страны делали шаги вперед, наши интересы оказались сохраненными и укрепленными». Историк Дж.Моррис позднее так подвел итог колониальной деятельности Черчилля: «Дороги в Индию были укреплены и контролировались как никогда прежде. Нефтяные месторождения Ирана и Персидского залива, нефтеочистительный завод в Абадане – все это стало надежным британским владением». Оригинальным было решение Черчиллем проблем британского контроля над Ираком. С целью экономии средств казначейства он вывел войска из Ирака и поручил контроль над страной королевским военно-воздушным силам – они впервые осуществляли подобную миссию. С завидной легкостью Черчилль приспосабливал технические новшества для укрепления империи.

Завершив колониальное строительство на Каирской конференции, Черчилль объехал Египет. Он знал, что не может быть популярным и что толпы готовы забросать его камнями. Министр путешествовал по Египту в броневике и созерцал сфинкса и пирамиды в одиночестве, сидя (довольно неловко) на верблюде. В Иерусалиме он посадил дерево. Выступая в палате общин, Черчилль говорил о страхе арабов перед тем, что в «следующие несколько лет они будут поглощены тысячами эмигрантов из Центральной Европы, которые лишат их земель». Сам Черчилль считал, что еврейская эмиграция будет «очень медленным процессом». В личных бумагах Черчилля найдены расчеты, что сионистское государство будет иметь население от 3-х до 4-х миллионов (именно нынешнее население Израиля).

Свое общее впечатление Черчилль выразил позже: «В Африке земля плодородна, а люди покорны. На Ближнем Востоке земля суха, а люди жестоки».

Находясь в узловом центре британской империи, Черчилль размышлял о ее будущем в свете цены, которую заплатила Британия за победу над континентальным соперником. Ослабление стало сказываться по меньшей мере, в двух местах. Первую проблему представила собой Турция. Потеряв империю, она теперь владела лишь Малой Азией, но премьер-министр Ллойд Джордж поддержал главу греческого правительства Венизелоса, проводившего политику выдворения турок из Европы и Западной части Малой Азии. Черчилль не одобрял эту политику: Британия, ставшая после войны “величайшей мусульманской державой в мире”, не могла, по его мнению, следовать антитурецкой линии – это было бы фатально для ее престижа в мусульманской части тогдашней большой Индии. Турки, покончив с внутренней враждой, под руководством Кемаля Ататюрка мобилизовали внутренние ресурсы и вытеснили греков из Малой Азии. Это было поражение линии Ллойд Джорджа, и это сказалось на общем влиянии Англии в Восточном Средиземноморье. Здесь Лондону не удалось нейтрализовать Босфор и Дарданеллы, создать свою базу и превратить Константинополь в оплот своего влияния.

Вторым фактором уменьшения имперского могущества Англии явилась неудача решения ирландского вопроса. Первая колония Британии, завоеванная еще три века назад Кромвелем, встала на путь самоопределения. Министр колоний, выступая перед избирателями в Данди 24 сентября 1920 г., твердо указал, что создание «сепаратной республики Ирландии» нереально. Но ирландское освободительное движение вышло за обозначенные Лондоном барьеры. Впереди было или применение силы, или определенные уступки. Черчилль склонялся к предоставлению Ирландии статуса доминиона – поставить Эйре на один уровень с Канадой, Новой Зеландией, Австралией, Южной Африкой. Он объяснил прибывшим в Лондон представителям движения за ирландскую независимость, что последует, если они не подпишут соглашения с Британией: английские войска вторгнутся в Эйре и продиктуют свои условия.

Однако ирландское движение за независимость уже перешагнуло рамки требований о статусе доминиона. В результате состоявшихся в Лондоне переговоров между лидерами движения за независимость Ирландии, с одной стороны, Ллойд Джорджем и Черчиллем, с другой, стало ясно, что Англия может удержать Ирландию в пределах империи лишь при помощи массированного военного принуждения. После потрясений первой мировой войны такой образ действий уже не мог получить одобрения большинства английского населения. Парламент южной части Ирландии (ныне республика Эйре) принял свою собственную конституцию. Свободное государство Ирландия было принято в Лигу наций. Британия начала уступать позиции и на этот раз уже в пределах Европы – на юго-востоке и в Ирландии. Выполняя непопулярные миссии, Черчилль начал терять влияние и престиж в правящих кругах Британии, он терял влияние также и среди английской общественности. Совокупность ряда факторов: победа советской власти в России вопреки политике Черчилля, неудача попытки укрепиться на Босфоре и Дарданеллах, явное поражение в ирландском вопросе привели к разочарованию Черчиллем как политиком.

Размышляя над мировой стратегией своей страны в начале 20-х годов, Черчилль начал утверждаться в убеждении, что Англия уже не может вернуть себе могущества, которым она владела почти весь XIX век. Достаточно емко ситуацию определил Бонар Лоу, лидер консервативной партии, который в 1922 г. заявил: «Мы не можем выступать в качестве полисмена всего мира». Эти слова Бонар Лоу можно считать эпитафией «золотой эре империи». Стало ясно, что неповторимо то положение, когда решения, выработанные в Лондоне, были обязательными едва ли не для всего мира. Последние из имперских деятелей еще сражались. Ушедший к отставку начальник имперского генерального штаба Генри Вилсон оценивал умиротворение национализма в Ирландии, Индии и Египте как часть проблемы: “Или мы правим ими, или они правят нами”. Черчилль столь же был против того, что он называл “арьергардными боями”. Он, пожалуй, впервые говорит, что является “консерватором по принципам и либералом лишь из симпатии”. Так подспудно готовится вторая большая политическая трансформация Черчилля.

1921-й год был тяжелым годом для Черчилля в личном плане. В Париже брат Клементины, 33-летний морской офицер совершил самоубийство. Летом его мать – леди Рэндольф Черчилль упала с высокой лестницы и ей пришлось ампутировать ногу. 23 августа скончалась от дифтерии его четырехлетняя дочь Мэриголд. Черчилль пытался уйти от посуровевшей действительности в историческое сочинение. В поезде, идущем на юг Франции, в Канны он заставил своего друга и политического патрона Ллойд Джорджа в этом последнем совместном путешествии прочитать две первые главы истории Первой мировой войны – «Мировой кризис». Он вернется в Лондон 7 января 1922 года с основой «Мирового Кризиса». Полтора месяца, проведенные врознь, нехарактерны для четы Черчиллей, возможно лишь второй такой счастливой четы после супругов Ггладстонов. А Клементина вынашиывала их пятого ребенка – дочь Мэри, будущую леди Соэмс – самую уравновешенную и счастливую из детей Уинстона Черчилля.

Отметим, что и Уинстон и Клементина посетили в это время французскую Ривьеру – популярное для видных англичан место в 1920-ые и 1930-ые годы. Даже скушный Бонар Лоу посетил эти места, что говорить о других: Бивербрук жил в Монте Карло, Ллойд Джордж в Ницце, Ф. Смит в Каннах. В прибрежных отелях не умолкала английская речь. Возможно дело в том. что авиация еще не открыла пути в Северную Африку и Центральную Америку. Только через несколько лет Скотт Фитцджеральд доказал в «Ночь нежна», что Кот д’Азюр лучше летом, чем зимой. В любом случае теперь уже нельзя было представить себе министра иностранных дел Британии, который не выезжал бы заграницу на протяжении девяти лет, как это было с Эдуардом Греем. И здесь в этот год можно было увидеть Клементину Черчилль участвующей в теннисных турнирах. И в играющей в казино, которых не было тогда в Британии. Черчилль тоже играл в казино и пробовал виски, но в обоих случаях он контролировал себя надежнее, чем его друг Биркенхед или его сын Рэндольф. Черчилль «цедил» виски, он никогда не пил его залпом, он владел своей привычкой, чего не скажешь об о многих окружающих, которыми алкоголь начинал владеть. Его видят танцующим («вчера я во время танца наступил на пятку принца Уэлсского… Мы танцевали восемь мелодий кряду»). Заметим, что Черчилль все же был министром короны. И отвечал за состояние дел в величайшей колониальной империи мира.

Черчилль встречается с премьером Ллойд Джорджем не только на юге Франции. Лорд Ли Феэрхэм предоставляет свое загороднее имение Чеккерс «как место восстановления сил» британским премьерам. 6 февраля 1921 года Уинстон Черчилль пишет из Чеккерса Клементине: «Возможно, когда-нибудь ты будешь жить здесь. Это то, чем ты восхищаешся – своего рода музей истории, полный сокровищ – но довольно прохладный – в любом случае превосходное поместье».

И летом 1922 года Черчилль находит нечто похожее для себя – поместье Чартвел в Кенте. Всего лишь 24 мили от Вестминстера, Чартвел господствовал над небольшой долиной. Елизаветинский дом был перестроен при королеве Виктории. Клементину очаровал холм с прекрасным видом на окрестности. Четыре следующих десятилетия их жизни будут связаны с этим домом, купленном в сентябре 1922 года за 5 тысяч фунтов. Чартвелл был радикально перестроен и Черчилль провел здесь первую ночь только в 1924 году. Но сегодня с Чартвеллом может соперничать только Гайд-Парк Рузвельтов на Гудзоне в качестве исторических гнезд западного мира. В обоих местах почти физически ощущается присутствие хозяев, чей ум, идеалы и дела сформировали современный мир.

* * *

Собственно в 20-х годах началось то, что так очевидно проявило себя в 40-х. Всемирная вахта британского флота окончилась. В 1921 году британское правительство решило сконцентрировать свои военно-морские силы в европейских водах, кладя по существу, конец договору с Японией. Британия начала строить гигантскую военно-морскую базу в Сингапуре для тех сил, которые они могла еще выделить для неевропейской акватории. Как результат Австралия с Новой Зеландией из одного конца мира, а Канада из другого, начали дрейф в направлении зоны влияния Америки. Медленно, но верно Британская империя пошла под крылья новой империи, что стало очевидно лишь двумя десятилетиями позже.