Текст книги "Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»"

Но у Черчилля впервые создается плеяда молодых сторонников, молодых политических приверженцев. Многое объясняется (словами Биркенхеда) “простотой, которой не обладает ни один политик из высоких эшелонов власти”. Одним из первых в его “свите” был член парламента от Чиппенхема Виктор Казалет, по словам которого, Черчилль “мог завоевать симпатию и приверженность любого” (Проблемой было то, что Черчилль “не любил новых людей”). Неотразимое “воодушевление, мужество, привязанность, жизненная сила и способности” не могли оставить равнодушным никого. Вторым из новых приверженцев был парламентарий из Олдхема Дафф Купер. Советы Черчилля стали основанием долгой дружбы. Еще одному члену палаты общин -Роберту Бусби – мэтр вписал незабываемый абзац в предстоящую речь. Черчилль всегда был на стороне “бунтарей”, на стороне тех, кто презирал осторожность, кто желал жить полной жизнью. Последним из этой плеяды новых друзей Черчилля был рыжеволосый Брендан Бракен. Все люди несомненного таланта и амбиций, они окружили Черчилля в годы его общественного подъема в двадцатые годы, смягчили горечь лет “дикого поля” – 30-х годов, стали первостепенной опорой в героическом противостоянии 40-х.

* * *

Болдуин, говорят, дал Черчиллю министерство финансов именно потому, что проблемы этого ведомства нельзя исчерпать до дна, здесь погружение могло быть бездонным. Черчилль-это было известно всем– полностью отдавался делу, каким бы новым или необычным оно ни было. Перед огромными счетными книгами ему было труднее чем в компании адмиралов. Ему было трудно с позиций неофита спорить с самой консервативной профессией в мире. Роберт Бусби, ставший его парламентским секретарем, вспоминает обращение министра к подчиненным: “Хотел бы я, чтобы вы были адмиралами или генералами. Я говорил на их языке. Но эти друзья говорят на персидском. И я тону”. Все же несколько свежих идей у Черчилля были и он не желал быть пешкой в руках самонадеянных специалистов. В любом случае его называли “улыбающимся министром” – находка для карикатуристов. Судьба, казалось вела его вперед, наверх. Казалет пишет в 1927 году, что не видел Черчилля в лучшей форме, “готового говорить о забавном, очаровательного, преданного друзьям, такого живого”. Случилось то, чего никогда не было ранее: он стал популярен. С охотой шел он в курительную комнату палаты общин и блеск его остроумия отражался в популярных шутках. В обществе изумлялись, как можно отдавать все время огромному министерству и одновременно опубликовать самую масштабную пятитомную историю первой мировой войны. Специалисты (в данном случае Бьюкен) говорили, что это лучшее, что написано в современной английской историографии со времен Кларендона. Бальфур, чье мнение так ценил Черчилль, сказал просто: “Пять томов бессмертной истории – это восхитительное добавление к великому периоду деятельности”.

Согласно правилам британской палаты общин министр финансов выбирает особый день, когда он представляет бюджет страны. Для Черчилля первым таким днем было 28 апреля 1925 г. Огромная толпа собралась у здания министерства, когда он вышел со старым портфелем Гладстона, в котором находился бюджет Великобритании. Посредине речи о бюджете Черчилль при всех достал бутылку виски и налил себе в стакан с такими извинениями: «Прежде чем укрепить ресурсы страны, мне нужно подкрепить собственные ресурсы, к чему, с позволения палаты, я сейчас и приступлю». Манеры министра вызвали у части депутатов оживление. Категорическое неодобрение выразила лишь первая женщина – член палаты общин – леди Астор, которая предлагала последовать по американскому пути и принять закон о запрете алкоголя. Поклонившись леди, Черчилль заметил, что уважает ее благородные цели.

Свое красноречие Черчилль сумел обнаружить и в сухой материи финансов. Даже не расположенный к восторгам премьер Болдуин наслаждался изысканностью стиля министра финансов. В письме королю он пишет: “Вся палата была захвачена речью. Черчилль был в своей лучшей форме, то есть источал красноречие и силу, недоступные ни для кого из сидящих в зале палаты общин”. В другом случае, представляя сухие цифры бюджета, “он сумел (слова Болдуина) освежить сухую атмосферу элементами умного легкомыслия и юмора”. Даже дебатируя статьи о пенсиях вдовам и матерям, он “вознесся на эмоциональные высоты риторики, на которых ему нет равных”. Политические противники были менее восторженны. Бывший министр финансов лейбористского правительства Филип Сноуден назвал черчиллевский бюджет “худшим из когда-либо представленных палате бюджетов богатых людей”.

Главными предложениями в бюджете Черчилля были два: возвращение к золотому стандарту и сокращение расходных (прежде всего, военных) статей бюджета. В возвращение к золотому стандарту чувствовалась ностальгия – валюта Британии была связана с золотом большую часть девятнадцатого века. Комитет по экспорту уже в 1918 году, сразу после победы, рекомендовал возвратиться к золотому эквиваленту. Беда была в том, что послевоенная Англия была уже мало похожа на предвоенную. Основой мировой экономики стала не британская экономика не совокупный рынок доминионов, а мощь Соединенных Штатов, феноменальная в двадцатые годы (почти сорок процентов мировой экономики).

К сожалению (и муке) Черчилля он мог видеть многое более стчетливо. Его министерский пост был, возможно, лучшим наблюдательным пунктом, с которого Черчилль в середине 20-х годов мог наблюдать, как ослабевает мощь бывшей фабрики мира, мощь его Британии. Огромные валютные запасы исчезли в горниле войны, гигантские отрасли промышленности (угольная, кораблестроительная, металлургическая, хлопчатобумажная), жившие прежде за счет экспорта, ныне не могли найти рынков сбыта – Британия теряла многие традиционные заморские рынки. Обрабатывающая промышленность износилась за годы нещадной эксплуатации военного времени. Число безработных отражало теряемую конкурентоспособность. В металлургии бездействовала четверть рабочих, треть в кораблестроении, пятая часть ткачей. Возвращение к золотому стандарту означало дефляцию фунта стерлингов и повышение цен на британские товары за рубежом. Уменьшение экспорта увеличивало безработицу. Но Черчилль шел на введение золотого стандарта, обещавшего более дешевое продовольствие для наименее обеспеченных слоев населения. В бюджете предусматривалось увеличение пенсий и уменьшение налогов – меры, рассчитанные на стимуляцию производства.

Вторая черта бюджета Черчилля – сокращение расходов по военному ведомству. Лишь военно-воздушные силы он оставил нетронутыми – это было его детище, и он полагал, что авиации в будущем принадлежит исключительная роль. Черчилль говорил, что теперь, когда германский флот лежит на дне залива Фирт-оф-Форт, Британия может чувствовать себя уверенной на морях. Соперничающим иностранным военным флотом мог быть бы лишь американский флот – пока сугубо дружественный (вероятие серьезных осложнений в англо-американских делах, даже если учитывать проблему долгов, было невелико). Вторым по значению потенциальным конкурентом являлась Япония, чей флот пока еще значительно уступал британскому. При этом Черчилль придерживался той точки зрения, что время линейных кораблей прошло. Их торпедировали в Порт Артуре в 1904 г. и затем в течение мировой войны. Именно в это время американский военно-воздушный эксперт Уильям Митчелл указал на новые методы борьбы с кораблями при помощи ракет и торпед, запускаемых с бомбардировщиков. Черчилль с определенным удовлетворением воспринимал аргументы в пользу своей приверженности авиации.

В относительно мирные 20-е годы Британия все же тратила на оборону 3% своего валового национального продукта по сравнению с 2% в последние годы правления королевы Виктории. При всей внешней геополитической «благодати», на заседаниях комитета имперской обороны уже слышались предостережения. Так, лорд Бальфур подчеркивал, что никто не может дать гарантии того, что война не возникнет в течение ближайших десяти лет. Черчилль же прежде всего хотел вернуть Лондону роль финансового центра мира. В то время еще не все осознавали до конца, что Англия фактически необратимо растратила свое сверхбогатство между Сараево и Версалем, что необратимо уменьшившаяся экспортная торговля страны не может возвратить Лондону статус финансового центра мира. Черчилль хотел, чтобы нация восстановила свою трудовую этику, чтобы она пошла на жертвы ради обретения экономического лидерства. Министр финансов видел свою задачу в том, чтобы укрепить веру англичан в себя, стимулировать традиционную английскую предприимчивость. Выступая (в начале 1926 г.) в торговой палате Белфаста, Черчилль изложил свое кредо: «Британия не опустилась и ее потенциал не исчерпан, основания нашей торговли и индустриального величия еще крепки, жизненная сила наших людей не подточена, наши рабочие не ленивы, наши предприниматели достаточно энергичны, наша империя не распадается на части». Он заверил свою аудиторию, что приложит все усилия, чтобы продемонстрировать традиционные достоинства страны.

Болдуин, консервативная партия и значительная часть общественности благосклонно восприняли первый бюджет Черчилля. Довольно было и Сити, никто не верил в сверхжестокость истории, все так или иначе ожидали возвращения добрых старых времен. Но золотой стандарт сказался (и довольно быстро) на самой традиционной британской сфере экономики – угледобыче. Экспортная цена угля увеличилась и чтобы побить конкурентов английские шахтеры должны были сократить производственные издержки, оптимизировать производственный процесс, частью чего было сокращение рабочей силы. Это дестабилизировало обстановку в стране, увеличивало безработицу, спровоцировало серьезный социальный кризис.

Импульсивный Черчилль охарактеризовал призывы шахтеров к «прямым действиям», к выдвижению политических условий как посягательство на основы парламентской демократии. Когда речь шла о конституционных основах, Черчилль держался твердо. Болдуин оказал ему медвежью услугу – поручил начать публикацию правительственной газеты («Британская газета»). Хотя вышло всего лишь восемь номеров, они нанесли сильный удар по престижу Черчилля как реформатора социальной сферы. Именно тогда, читая статьи Черчилля, лорд Бивербрук заметил, что «Черчилль сделан из того теста, из которого лепят тиранов». Все прогрессивные силы страны отвернулись от неудержимого в своем в своем красноречии министра, конституировавшего социальное зло и даже не претендовавшего на объективность. Черчилль писал страшные слова. Скажем, он выступал за эскортирование грузовиков с продовольствием солдатами, вооруженными заряженными винтовками с примкнутыми штыками. Сэр Джонс Андерсон посоветовал Черчиллю перестать публиковать чепуху. Счастьем для Черчилля было прекращение выхода «Британской газеты». Но ущерб своей репутации он ощущал еще многие десятилетия.

Черчилль старался возродить национальную промышленность традиционными методами – уменьшая налоги и предоставляя государственные субсидии. Но это подрывало реформу местного самоуправления, проводимую Невиллем Чемберленом. Как министр финансов Черчилль оказался привязанным к монетарной системе управления экономики, традиционной для Англии со времен Питта Младшего, Пиля, Гладстона и Асквита. Но в мире 20-х годов прежняя система не давала прежних результатов.

Споры вызывало и финансирование военных программ. От Черчилля требовали средств на строительство пяти новых крейсеров, а министр считал это обременительным для финансового здоровья страны и поссорился с Адмиралтейством. Его старый друг, ставший первым морским лордом, адмирал Битти заявил, что Черчилль «помешался на экономике». В конечном счете Черчилль проиграл «битву крейсеров». Основываясь на правиле предвидения военной опасности на десять лет вперед (введенном Ллойд Джорджем в 1919 году), Черчилль во второй половине 20-х годов еще не видел никакой потенциальной угрозы на горизонте (правило десятилетней перспективы было отменено в 1932 году). Колебания британского правительства хорошо демонстрируют процесс строительства военно-морской базы в Сингапуре. Ее строительство было приостановлено лейбористами в 1924 году, возобновлено в 1925 году, снова остановлено лейбористами в 1929 году и возобновлено в 1933 году.

Большой задачей, вставшей перед Черчиллем, как министром финансов, было урегулирование вопроса о военных долгах. Европейские союзники были должны Соединенным Штатам более 10 млрд. долл. Из этой суммы английский долг составлял 4 млрд. долл. С другой стороны, восточные союзники были должны англичанам (в частности, Россия – 7 млрд. долл.). В 1920 г. английское правительство предложило всеобщее прощение военных долгов. 1 августа 1922 г. правительство Ллойд Джорджа объявило, что Великобритания больше не будет требовать взимания долгов со своих должников. В декабре 1922 г. британская делегация посетила Вашингтон, где она согласилась выплатить все военные долги Соединенным Штатам, если проценты по этим долгам будут уменьшены с 5 до 3,5%. Это означало, что Англия соглашается выплатить 35 миллионов фунтов стерлингов в течение 62 лет. Решение Лондона пойти на этот шаг означало, что англичане метались и не знали, где найти союзника. В общем и целом они хотели найти такового в лице Соединенных Штатов.

Черчиллю приходилось многократно объяснять прежнему должнику Англии (а ныне ее кредитору) – Соединенным Штатам, что его правительству, исходя из экономических реалий (и несмотря на данное обещание), будет трудно платить до тех пор, пока другие страны не начнут выплаты своих долгов англичанам. К примеру, 20 января 1925 года он писал жене Клементине о злосчастных процентах: «У меня были ожесточенные схватки с янки, и я их заставил отступать дюйм за дюймом. Мы дошли до вполне приемлемой цифры». Но президент Кулидж не желал выслушивать сложных аргументов, он попросту спросил: «Они ведь взяли у нас в долг деньги, не так ли?» Споры о долгах создавали большое напряжение в англо-американских отношениях. Черчилль называл американцев «высокомерными, исконно враждебными в отношении нас и стремящимися к доминированию в мировой политике».

Черчилль был министром финансов пять лет. Пять раз он приносил в потертом саквояже Гладстона бюджет Англии, и каждая новая его речь казалась еще более убедительной, чем предшествующая. Дольше на посту министра финансов были лишь Уолпол, Пит, Пиль и Гладстон, каждый из которых впоследствии стал премьер-министром. Признавая талант Черчилля, далеко не все были убеждены в конце 20-х годов, что Черчилль повторит их пример. Но были и верящие в его звезду. Его парламентский секретарь Роберт Бусби писал о своем патроне в эти годы: «Сущность гения заключается в жизненной силе, плодовитости и многообразии интересов. Все это наиболее полным образом выразилось в нем. Производительность его труда колоссальна. Его бюджеты составлены искусно и превосходно представлены парламенту. Учитывая условия, в которых он вынужден работать, едва ли кто смог бы сделать все это лучше или иначе». Даже Невилль Чемберлен написал о нем в 1928 г. следующее: «Не часто встретишь человека, обладающего подлинным гением. Уинстон именно такой человек». Но подобные высокие оценки вовсе не означали желания элиты Британии раскрыть объятия своему своенравному гению. Имели довольно широкое хождение суждения противоположного комплиментарному характера. Именно внутриполитическое ожесточение имел в виду Черчилль, когда однажды сказал, что политика очень похожа на войну и «периодически мы тоже используем яды».

Пятилетнее пребывание в правительстве консерваторов разбило многие внешнеполитические иллюзии Черчилля. К концу 20-х годов Черчилль окончательно приходит к выводу, что, отдельно взятая, Британия никак не может быть решающим фактором на дипломатической арене. В конце 1929 г. он пишет в газете «Сатердей ивнинг пост» серию статей под названием «Соединенные Штаты Европы», в которых анализирует возможность создания союза теряющих свою мировую значимость государств Западной Европы. Черчилль приходит к выводу, что лишь объединение их потенциалов может позволить этим странам сохранить положение центра мирового могущества. Вставал вопрос, какие из европейских стран могли бы стать союзниками Британии?

Когда Черчилль погрузился в написание своей истории первой мировой войны, его пригласил в плавание командующий английским средиземноморским флотом. После двух встреч с Муссолини британский министр отозвался об итальянском диктаторе самым лестным образом. Черчилль стремился укрепить связи с фашистской Италией и с Германией периода веймарской республики. (Наступит время и Черчилль отзовется о Муссолини как о «свинье», «шакале» и т.п. Но в конце 20-х годов надо всем доминировала идея союза стран европейского Запада).

Через несколько лет Черчилль начнет обвинять правительство в неподготовленности к мирному кризису. Нет ли в этом и его вины? В 1928 году Черчилль настоял на том, что в случае уверенности правительства в безопасности страны на ближайшие десять лет, оно сокращает военные усилия. Разумеется, в 1928 году на горизонте не было Гитлера, а по поводу «красной опасности» Черчилль сумел успокоиться. Позже сэр Уоррен Фишер (заместитель министра финансов) напишет: «Мы низвели себя до военной беспомощности. Разоружение в течение трех лет после войны было по-своему естественным, хотя и едва ли мудрым. Но нет прощения правительству периода 1924-1929 годов, которое довело наши вооруженные силы до скелетного костяка, в то время как так называемая Веймарская республика находилась в процессе реконструкции своей маскируемой армии в грандиозном масштабе. Эти действия британского правительства, к сожалению, послужили примером для последующих кабинетов министров».

Противники обращения Британии к европейским союзникам предлагали крепить мощь собственной империи. Признавая важность империи, Черчилль ставил вопрос: империя для метрополии, или метрополия для империи? Характеризуя внешнеполитическую философию Черчилля этого периода, английский историк Р.Родс Джеймс пишет: «Империализм Черчилля носил по существу националистический характер. Империя была инструментом, который обеспечивал Британии мировые позиции, которых у нее в противном случае не было бы». Черчилль, как однажды заметил Л.Эмери, смотрел на дело так: «Англия является отправной точкой и конечной целью политики. После ухода из армии в возрасте двадцати четырех лет он никогда не посещал Индии или Юго-Восточной Азии; после Бурской войны он никогда уже не возвращался в Южную Африку, он никогда не был в Австралии и Новой Зеландии… Он был активным противником имперских преференций в 1900-е годы, без всякого энтузиазма воспринял концепцию «Содружества наций» в 1920-е годы, которая привела к созданию Вестминстерского статута(укрепившего самостоятельность доминионов.-А.У.) в 1931 году, и не испытывал никакого энтузиазма в отношении кампании за «фритрейд в пределах империи».

Черчилль выступал за тесное сплочение, за меры по предотвращению дезинтеграции империи. В первом томе истории второй мировой войны Черчилль пишет, что следует «идентифицировать себя с величием Британии такой, какой она была при лорде Биконсфилде и лорде Солсбери. Не следует колебаться, встречая противодействие, даже если это может вызвать негативную реакцию нации». В августе 1929 г. Черчилль, отстаивая идею маневренности на мировой арене, пишет свою известную статью «Выживет ли Британская империя?», доказывая, что выживание нации зависит от имперского послушания. Суть отношения Черчилля к империи может характеризовать его индийская политика. Он выступал за медленный, постепенный процесс, предусматривавший расширение участия индусов в процессе самоуправления, не затрагивая при этом основы британского правления. В переписке двадцатых годов (когда его ближайший друг Биркенхед был министром по делам Индии), он аргументирует ту точку зрения, что «невероятно представить себе индийское самоуправление в любом обозримом будущем».

Черчилль категорически выступал против предоставления Индии статуса доминиона, даже когда вице-король лорд Ирвин (будущий лорд Галифакс) выдвинул эту идею. В начале ноября 1930 г. Черчилль поместил в газете «Дейли мейл» статью, в которой были такие строки: «Чтобы предотвратить преступление, каковым является немедленное дарование статуса доминиона (Индии), необходимо без задержки мобилизовать трезвые и полные решимости силы Британской империи». Если Индийский национальный конгресс придет к власти, «англичане будут для них значить не больше, чем любая другая европейская нация. Для белых в Индии наступит время страданий, долги и обязательства всякого рода будут аннулированы, ради вооруженной защиты индусов будет завербована армия белых янычар, руководимых офицерами из Германии». Но еще худшим окажется положение самой метрополии. «На нашем острове живет 45 миллионов человек, значительная часть которых существует благодаря нашей позиции в мире – экономической, политической, имперской. Если, руководимые сумасшедшими и трусливыми советами, прикрытые мнимой благожелательностью, вы уведете войска из Индии, вы оставите за собой то, что Джон Морли назвал «кровавым хаосом»; а по возвращении домой вы увидите на горизонте приветствующий вас голод». В случае введения в Индии самоуправления, в Англии на улицы выйдут два миллиона голодных, треть населения Англии разорится, «мы перестанем быть великой империей».

Даже будучи единой, Британская империя не могла рассчитывать на гарантии процветания и влияния. На помощь должна была прийти дипломатия. Опираясь на консолидированную империю, следовало найти общий язык с динамичными силами в Европе. Кто мог быть потенциальным союзником? Франция, следуя отчасти примеру Британии, крепила империю (затем Французский союз), а в Европе опиралась на «малую Антанту» (союз Югославии, Румынии и Чехословакии), а также на Польшу. Не следовало ли Британии увеличить свои европейские активы?

Военная сила Германии в 20-е годы была низведена до стотысячного рейхсвера. Генеральный штаб был запрещен, у немцев не было военной авиации. Флот был ограничен шестью линкорами, шестью легкими крейсерами, двенадцатью торпедными катерами. Веймарская Германия не имела права создания военных укреплений на своих границах. Нарушение этих условий рассматривалось как объявление войны союзникам. Вожди Веймарской республики искали выход из изоляции. Такая возможность предоставилась довольно скоро. Весной 1922 года, во время обсуждения экономических проблем на конференции в Генуе министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау тайно встретился с советской делегацией в маленьком городке Рапалло. Две страны, две жертвы Версаля, отказались от всех претензий военного времени и нормализовали свои отношения. И хотя преемник Ратенау Густав Штреземан заверил англичан, что Германия будет щитом против Советского Союза, в версальской системе образовалась трещина.

Союзники военных лет – в том числе англичане – еще осуществляли контроль над Германией, они инспектировали Кильский канал и пять крупнейших водных артерий. Тот, кто хотел утешить себя, мог утешиться. Но реальность заключалась в том, что даже после подписания Версальского мирного договора Германия оставалась самой мощной державой Европы. Ее население почти на тридцать миллионов превышало население Британии. А один из наиболее громогласных политиков страны – Адольф Гитлер призывал к объединению всех немцев в Европе. Возможность объединения восьмидесяти миллионов немцев вызывала в Лондоне трепет. В 20-е годы здесь еще не знали о тайнах приготовлениях немцев. Но в 1932 году французский агент проник в министерство иностранных дел на Вильгельм-штрассе и сообщил в Париж о тайном протоколе, подписанном десять лет назад Ратенау с советской делегацией в Рапалло. Советская сторона предоставляла немцам полигоны и военные объекты, где немцы могли создавать новое оружие. Здесь конструировались и опробывались новые немецкие истребители и бомбардировщики, здесь тренировались немецкие пилоты (среди них три будущих маршалла люфтваффе).

Черчилль, обозревая европейскую арену, обратил внимание на перемены, происходящие в Германии осенью 1924 г. Впервые после войны он написал, что «дух Германии начинает наполняться мечтами о войне за освобождение, за отмщение». И тут же Черчилль добавил, что «этот процесс в Германии может выйти из-под общественного контроля». Именно в те дни, когда Черчилль говорил своему секретарю в Чартвеле эти слова, Гитлер диктовал «Майн кампф» сокамернику в тюрьме Ландсберг Рудольфу Гессу. Черчилль прочитал книгу Гитлера сразу же после появления ее английского перевода (а до этого он ознакомился с ее отдельными частями, переведенными специально для него). Возможно благодаря своей политической интуиции, он одним из первых в Англии (да и во всей Западной Европе) понял смысл весьма откровенного обращения Гитлера к немецкой нации. Черчилль так отозвался об этой книге: «Главный тезис книги очень прост: человек есть борющееся животное, поэтому нации представляют собой сообщество борцов, которое должно быть готово к битве». Гитлер верил только в силу, которая единственная могла, с его точки зрения, обеспечить выживание Германии. Гитлер утверждал, что крепость расы и ее выживание зависят от ее чистоты. Это требует очищения от инородцев. Черчилль одним из первых понял, что «Майн кампф» – это не болезненная игра ума беззвестного австрийского подданного, а действенная идеология той Германии, которая не смирилась с поражением. Гитлер в недвусмысленных выражениях излагал тевтонскую стратегию «создания нового Рейха посредством объединения разбросанных в Европе германских элементов. Раса, которая потерпела поражение, может быть спасена только обретя уверенность в себе. Ее армия должна поверить в свою собственную непобедимость».

Известно высказывание Черчилля, что, хотя он презирает нацизм, если бы Англия потерпела поражение в войне, она должна была бы «найти такого же борца для восстановления своего мужества, борца, который ведет страну на завоевание достойного места среди наций мира». В отличие от многих политиков, отказывавшихся воспринимать Гитлера и национал-социалистическое движение серьезно, Черчилль уже на ранней стадии достаточно реалистично определил потенциал этого явления. Мы видим как изменяется его представление о главной угрозе интересам Британии в Европе. Прежде он полагал, что негативные для Британии результаты войны заключались в выделении на мировой арене двух колоссов: Соединенных Штатов и Советской России. Сила обоих центров была пока лишь латентной – в обоих в 20-е годы победил изоляционизм (и Черчилль хотел бы видеть этот изоляционизм продленным в бесконечность). Он выступал за раскол и разъединение Советской России, поскольку опасался влияния этого гиганта в Европе, где ослабленными оказались и Германия и Франция. Но в конце 20-х годов обретает силу германский национализм. Во весь рост встает угроза того, что Германия станет нацией, посягающей на европейское устройство, выберет путь насильственного пересмотра версальской системы. И Черчилль начинает думать, кого можно противопоставить новой угрозе.

Со своей стороны, Гитлер почти с самого начала своей общенациональной известности объявил Черчилля своим врагом, открыто указывая, что Германии следует опасаться этого защитника британских привилегий в мире. Гитлер видел для себя сложности в том случае, «если Черчилль прийдет к власти в Великобритании вместо Чемберлена». Черчилль уже тогда рискнул сделать предсказание, что «Германия неизбежно будет перевооружена». Не много политиков в Европе так рано и так отчетливо увидели эту опасность. Черчилль сумел увидеть потенциал нацистского движения, возможность прихода крайне правых сил к власти в этой самой крупной индустриальной стране Европы. Прямое и косвенное содействие восстановления германской мощи вызвало его яростное противодействие. В 1928 г., когда Соединенные Штаты предложили Британии и Франции сократить свои вооруженные силы и одновременно уменьшить германские репарации, Черчилль в резкой форме выступил против этого предложения. На заседаниях кабинета министров во второй половине 20-х годов он выступал категорически против уменьшения репараций со стороны Германии. Именно тогда, на самой ранней стадии германского реваншизма Черчилль предложил создать специальные нейтральные зоны внутри примыкающих к границам германских земель. Что еще важнее: Черчилль во второй половине 20-х годов в пику господствующей тенденции выступил за сохранение большой и сильной французской армии, которая, по его мнению, «является щитом Англии».

В одном из выступлений в Канаде он с сожалением высказался о решении Франции сократить свою полевую армию. Он напомнил аудитории, что Германия имеет вдвое больше молодых людей призывного возраста, чем соседняя Франция. Находясь в Америке в 1929 году, Черчилль призвал к увеличению британского и американского военно-морских флотов. Было заметно, что послевоенному благодушию приходит конец. В 1927 году нескольким энтузиастам удалось завлечь министра финансов на маневры экспериментальных механизированных сил. Увидев новые танки на учениях, Черчилль немедленно потребовал от военного ведомства упразднения кавалерии и полного переключения на танки. Заметим, что к этому выводу пришел профессиональный кавалерист, и сделал это раньше Гудериана и де Голля (не говоря уже о Тухачевском и Буденном).

* * *

Самый крупный в истории мировой экономический кризис начался в буквальном смысле на глазах у Черчилля, бывшего в конце октября 1929 г. в Нью-Йорке и видевшего панику на Уолл-стрите. Этот кризис вызвал потрясения мирового масштаба. Он вдвое увеличил число безработных в Англии и в большинстве стран Европы и способствовал радикализации политической жизни во многих европейских странах, прежде всего в Германии. Кризис был своего рода рубежом – концом послевоенной эпохи и началом новой, сулящей неожиданности.

Британская империя с точки зрения чисто территориальной достигла пика своего территориального расширения в 1933 г. с завоеванием Гадрамаута, отдаленного княжества в Аравии. Это был, возможно, апогей британского территориального расширения, то была высшая точка территориального могущества основанной в шестнадцатом веке империи. Максимум территории под «Юнион Джеком». Никогда уже не будет в истории британской империи того зрелища, какое представлял собой боевой крейсер, на борту которого принц Уэллский в том году проходил через Суэцкий канал и Красное море. Самолеты королевских военно-воздушных сил пролетали в церемониальном строю над наследником английского престола, а войска различных народов, находившихся под политическим контролем Британии, были выстроены по обе стороны Красного моря. Никто уже не мог в будущем заставить этих людей писать плакаты «Скажите отцу, что мы счастливы находиться под британским покровительством». В те годы отец – король Георг V из Букингемского дворца каждый год обращался к своим подданным и ко всему миру. Никогда больше не будут иметь такого глобального значения ежегодные имперские конференции в Лондоне.