Текст книги "Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»"

Часы Биг Бена прозвучали тогда, когда Черчилль завершил диктовку инструкций своим адмиралам. Корабли военно-морского флота Британии получили сигнал: “4 августа 1914 г. 11 часов пополудни. Начинайте военные действия против Германии”. Через открытые окна адмиралтейства Черчилль мог слышать шум толпы, окружившей Букингемский дворец. Публика пребывала в приподнятом настроении, слышалось пение – “Боже, храни короля”. На Даунинг-стрит 10 он увидел министров, сидящих в мрачном молчании вокруг покрытого зеленой скатертью кабинетного стола. Марго Асквит стояла у дверей, когда входил Уинстон Черчилль. “У него было счастливое выражение лица, он буквально мчался через двойные двери в зал заседания кабинета”. Второй свидетель – Ллойд Джордж записал: ”Через 20 минут после этого рокового часа вошел Уинстон Черчилль и уведомил нас, что все британские военные корабли извещены по телеграфу во всех морях о том, что война объявлена и что им следует согласовать с этим свое поведение. Вскоре после этого мы разошлись. Этой ночью нам не о чем было больше говорить. Завтрашний день должен был принести с собой новые задачи и новые испытания. Когда я покинул зал заседаний, я чувствовал себя так, как должен чувствовать человек, находящийся на планете, которая вдруг чьей-то дьявольской рукой была вырвана из своей орбиты и мчалась с дикой скоростью в неизвестное пространство.”

Удачным для Британии обстоятельством было то, что при правлении Бальфура был создан Комитет имперской обороны как основное координирующее звено общей военной системы страны. На его заседаниях военные встретились лицом к лицу с ведущими штатскими лицами. Не для всех это было просто. Сообщения с фронтов оглашал с первых же дней военный министр лорд Китченер “своим громким и резким голосом; взгляд лорда Китченера при этом, – пишет Ллойд Джордж, – был устремлен в пространство и не обращен ни на кого, что было признаком того, как плохо он чувствовал себя в непривычных для себя условиях. Он находился в одном правительстве с людьми, которые принадлежали к той профессии, с которой он боролся всю свою жизнь и к которой у него было обычное для военных чувство презрения, смешанное со страхом.” Китченер сразу же после начала войны повидался со своим французским коллегой генералом Жоффром. Француз не верил, что немцы пройдут через центральные и западные провинции Бельгии, потому что там не было хороших дорог, необходимых для германской артиллерии. Китченер полагал (правильно), что немцы пойдут значительно севернее.

Начало войны в Англии было связано с множеством невероятных слухов. Общественная экзальтация была столь велика, что чем более фантастичные звучали истории, тем шире они распространялись. Например, одним из наиболее популярных известий, передаваемых с величайшей готовностью по всему Объединенному Королевству, было то, что 100 тыс. русских высадились в Шотландии и движутся к союзникам во Франции. Служащий эдинбургской железной дороги видел снег на их сапогах. И никто не напомнил ему, что дело происходило в августе. Один их земледельцев утверждал, что солдаты царя прошли через его угодья. Оксфордский ученый по секрету сообщал, что его коллега служит у этих русских переводчиком. Семья Черчилля не избежала лихорадки слухов и шпиономании. Клементина утверждала, что пойман один из почтовых голубей с планом ее похищения и перевоза в Германию с тем, чтобы получить от Уинстона Черчилля выкуп в виде нескольких линкольнов. Она писала мужу: “Если меня похитят, я умоляю тебя не жертвовать даже самой дешевой подводной лодкой, самым старым кораблем… Я не выдержу последующей непопулярности, в то время как мы можем умереть отважно, как спартанцы”.

Переходя к режиму военного времени Уинстон Черчилль выработал тот распорядок дня, который сохранил на всю последующую жизнь (по крайней мере, он твердо следовал ему в первой и второй мировых войнах). Он работал до 2 часов ночи, вставал в 8 часов утра и после обеда некоторое время спал. Он привык утром, лежа в постели, писать письма. Чопорным британским адмиралам открывалась необычная картина, когда шеф принимал их, располагаясь в огромной постели, дымя сигарой, окруженный со всех сторон ящиками с письмами, бумагами всех цветов и с сидящим у ног стенографистом. (Ту же картину наблюдали очевидцы в 1940-1945 годах). Стараясь смягчить напряжение, физическое и моральное, этих заполненных событиями дней, Клементина писала мужу: “Первое. Никогда не пропускай утренней езды на лошади. Второе. Ложись спать до полуночи и спи спокойно. Не позволяй, чтобы тебя будили по всякому поводу. У тебя должно быть 8 часов сна каждую ночь, чтобы ты оставался собой. Третье. Не кури, чтобы не вредить пищеварению”.

Трюизмом будет повторить вслед за многими, что начавшаяся мировая война не оправдала ничьих надежд, более того, вызвала всеобщее разочарование. Она протекала “не по правилам”. Нужно ли было вкладывать столько в пушки и линкоры, чтобы мины, колючая проволока и пулемет остановили самые доблестные войска в мире? Для Черчилля эта война, такая непохожая на недавние стремительные балканские войны, была особенно обескураживающей. В мире, где побеждала наука, обстоятельность, методичность, выдержка, его энергия, фантазия и порыв не находили выхода. Он начинает метаться и эта живая неуспокоенность все больше раздражает и без того сбитых с толку политиков и стратегов. Парадокс, но он даже в мемуарах не акцентирует то, что явилось его главным достижением – успешный десант британского экспедиционного корпуса, создание сплошной линии обороны от немцев на Западе.

Пока Черчилля не покидало лихорадочно-эйфорическое состояние духа. Удача сопутствовала англичанам – на теле утонувшего немецкого сигнальщика нашли книгу с секретным шифром германского военно-морского флота. Это позволило следить за перемещениями немецких судов. В океан навстречу германским рейдерам вышли крейсеры. В немецкие заморские колонии были посланы английские вооруженные силы. В самой Англии готовился экспедиционный корпус под командованием фельдмаршала сэра Джона Френча. 5 августа военным министром Англии стал лорд Китченер, он попросил Черчилля принять на себя заботу о воздушной обороне Британии. Черчилль создает королевскую военно-морскую авиацию и готовит авиационные базы на континенте. Его военно-морские летчики совершили налеты на Кельн, Дюссельдорф и другие немецкие города. Бомбардировка городов стала новой чертой ведения военных действий, одной из страшных черт двадцатого века. Черчилль признал, что “война, которая обычно бывала жестокой и великолепной, стала жестокой и отвратительной”.

Но с первого плана забот Черчилля никогда не уходила дипломатия. Он начал завязывать собственные связи с Италией и Японией, обсуждать те условия, на которых те могли бы присоединиться к англо-франко-русской Антанте. Черчилль задавал вопрос: “Что можно сделать, чтобы японцы вступили в войну?” И сам же отвечал: “Они могут получить Китай”. Напряжение этих дней, ввергавшее в депрессию даже самых сильных, Черчилля лишь стимулировало. М.Хенки писал о Черчилле первых месяцев войны: “Уинстон Черчилль принадлежит к типу людей, резко отличающихся от своих коллег. У него настоящая страсть к войне… Мужество Черчилля было бесценным качеством для кабинета, парламента и нации в эти первые дни. Когда все вокруг казалось черным и настроение у всех опускалось до нижней отметки, он умел убеждать других, что существует более яркая сторона картины… Он внес элемент юношеской энергии, жизненной силы и уверенности, составивших силу кабинета Асквита в эти трудные дни”. Критики же (в данном случае Ллойд Джордж) говорили, что он “как торпеда – его слышишь только тогда, когда он уже разрезает воду”.

Между тем, Черчиллю пришлось заплатить за реквизицию двух турецких линкоров. Немецкие корабли “Гебен” и “Бреслау” вошли в Дарданеллы и кайзер заявил, что он передает их Турции в качестве компенсации за суда, захваченные англичанами. Команды обоих кораблей остались немецкими. Эти два наиболее современных корабля повели турецкую эскадру в Черное море и обстреляли Одессу, Николаев и Севастополь. Вслед за Россией объявили войну Турции Англия и Франция. Такова была цена за реквизированные Черчиллем турецкие корабли.

* * *

События первой мировой войны, как мы уже говорили выше, шли совсем не так, как ожидало военное командование любой из воюющих стран. Проход “Гебена” в турецкие воды, потопление нескольких британских кораблей на центральной базе в Скапа Флоу, неожиданная значимость подводных лодок, поражение у Коронельских островов в сентябре с грубой силой ударили по популярным воззрениям о непобедимости британского флота. “Подводная лодка казалась привыкшим к палубам броненосцев-левиафанов адмиралам каким-то причудливым экспериментом, – пишет Ллойд Джордж. – Они никогда не считались с ней серьезно как с подлинным фактором в борьбе за господство на море. В лучшем случае, считали они, подводная лодка может помочь линейным кораблям в качестве невидимого разведчика и, если счастье поможет, искалечить и даже потопить парочку случайных неприятельских военных судов. Когда последний бродячий германский крейсер был загнан в тропическое болото у берегов Африки и выбросился на берег, чтобы избежать взятия в плен, германское адмиралтейство стало больше доверять маленькой подводной лодке, которая за один месяц погубила больше неприятельских судов, чем крейсерам удалось потопить за всю их славную, но непродолжительную деятельность. Когда германское адмиралтейство поняло, каким мощным было это изобретение, оно начало строить подводные лодки в большом количестве и конструировать лодки гораздо больших размеров”. Небольшая немецкая подводная лодка сумела сквозь небрежно поставленные заграждения пробраться в святая святых – на стоянку британского флота в Скапа Флоу и в течении нескольких отчаянных минут повергла британских адмиралов, а с ними и всю Англию, в шок. Когда Черчилль на заседании кабинета министров 15 октября заявил, что адмиралтейство не может предотвратить проникновение германский субмарин в Ла-Манш, премьеру Асквиту осталось только заметить: “Вы подразумеваете, что мы потеряли контроль над морскими пространствами”. (К концу 1916 года немецкими подводными лодками было уничтожено 738 судов – одну пятую довоенного британского торгового флота).

Оказалось ошибочным предположение, что главной ареной боевых действий будет Бельгия. На 20-й день начала боевых действий на пороге кабинета Черчилля появился военный министр. “Лицо Китчинера, – вспоминал Черчилль, – было искажено, словно по нему нанесли удар кулаком, его глаза вращались”. Телеграмма от сэра Джона Френча сообщала, что бельгийская крепость Намюр пала, и следовало думать об отводе британского экспедиционного корпуса на запад. Черчилль пригласил Китченера в клуб и, нарушая клубное правило провозглашать тосты только за короля, с нотой решимости и обреченности в голосе провозгласил тост “за успех британского оружия”. Однако слова утешали уже с трудом. Вскоре главный официальный цензор Ф.Смит держал в руках донесение военного корреспондента газеты “Таймс”, в котором говорилось, что немцы наступают как волны в море, что английский экспедиционный корпус практически разбит, что все офицеры погибли, что он не видит перспектив выстоять. После некоторых колебаний цензор пришел к выводу, что, учитывая национальный характер англичан, подобный репортаж будет лучшим средством мобилизации нации. “Таймс” вышла с заголовком “Самое ожесточенное сражение в истории”, в газете говорилось об огромных потерях англичан и французов. Премьер Асквит был возмущен, но цензор оказался прав: на следующий день на пунктах рекрутирования собрались молчаливые толпы. В течение одного месяца через пункты рекрутирования прошли пятьсот тысяч человек, затем их число увеличилось до миллиона. А затем до двух и трех миллионов людей. Пока в англичанах живет это чувство долга, страна может не беспокоиться о своем будущем.

Как же развивалось сражение в Европе? Германское военное командование вступило в первую мировую войну руководствуясь “планом Шлиффена”, согласно которому основные силы рейха устремились через Бельгию в Северную Францию, заходя с севера во фланг французской армии. На востоке войскам прикрытия поручено было сдерживать русские корпуса на границах Восточной Пруссии. Французский главнокомандующий Жоффр не верил, что немцы пройдут через центральные и западные провинции Бельгии, потому что там не было хороших дорог, годных для продвижения больших армий. По мнению Черчилля, не существует объективных оснований утверждать, был ли план Шлиффена удачным или нет. Фактом является, что начальник генерального штаба Германии фон Мольтке (племянник победителя французов в 1870 году) допустил отклонение от плана – он поступил более осторожно, чем завещал фон Шлиффен. Генерал Мольтке направил на север Франции на 20% войск меньше, чем того требовал сакраментальный план и, соответственно, на 20% увеличил численность войск, стоявших на восточных германских границах. Возможно, что это изменение было фатальным для германского наступления. Черчилль склонен был думать, что, будь план Шлиффена применен в первоначальном виде – с концентрацией четырех пятых германской армии на севере Франции, западные союзники оказались бы в самом тяжелом положении. Но, “план не был выполнен до конца и мы выжили”.

Выдвижение армий Ренненкампфа и Самсонова в Восточную Пруссию вызвало определенное замешательство в стане немцев. Но с прибытием в штаб Восточного фронта Гинденбурга и Людендорфа начинается “научная” война германского командования против храброго, но лишенного стратегического видения и организации элитарного русского воинства. Определенное спокойствие в отношении активности русских вносил заместитель Людендорфа Гофман (который следил за русской армией на сопках Манчжурии и который еще подпишет Брестский мир). В свое время он служил германским военным атташе в Санкт-Петербурге и никакая глупость со стороны русского военного руководства не могла его удивить. Другие удивлялись, а он принял как должное то, что русский командующий армией по радио клером, открытым текстом ставил задачи своим командирам корпусов. Он же убедил Людендорфа, что Ренненкампф не будет спешить на помощь Самсонову – два генерала не разговаривали друг с другом, а их дуэль во время японской войны предотвратил лишь царь. Гофман убедил Людендорфа, что русские послания подлинны и что Ренненкампф не прибудет вовремя на помощь Самсонову.

Русские первая и вторая армии разместили на германской территории 410 батальонов, 232 кавалерийских эскадрона и 1392 пушки против 224 батальона пехоты, 128 эскадронов и 1130 пушек немцев. Женщины из аристократических семей в Петрограде собирали деньги на премию первому русскому солдату, который войдет в Берлин. В последовавшей битве горько обозначилось несчастье России – отсутствие плана, взаимосвязи, раскованной энергии, полагание на авось. Жертвенность все это не компенсировала. В битве при Танненберге (совсем рядом с великим полем Грюнвальда, где лежали кости победоносных предков) русская армия потеряла 310 тысяч человек и 650 пушек. Это был цвет кадровой русской армии, и это была плата за Париж.

Черчилль высоко оценил жертвенные действия русской армии в те дни, когда германские войска, создав превосходство над французами и англичанами, обрушились на Северную Францию через Бельгию. В “Мировом кризисе”– своей истории первой мировой войны – Черчилль писал: ”Нужно отдать должное русской нации за то благородное мужество и лояльность по отношению к союзникам, руководствуясь которыми она бросилась в бой. Если бы русские исходили лишь из собственных интересов, они должны были бы отвести свои армии от границы до тех пор, пока не закончится мобилизация огромной страны. Вместо этого они одновременно с мобилизацией начали быстрое продвижение не только против Австрии, но и против Германии. Цвет русской армии скоро полег в ходе сражений на территории Восточной Пруссии, но вторжение русской армии пришлось как раз на решающую фазу битвы за Францию”. Нервы германского генерального штаба дрогнули, и 25 августа два армейских корпуса германской армии были отправлены из Франции на восток. Поздним вечером 26 августа 1914 года начальнику штаба восточного фронта Людендорфу позвонили из штаб-квартиры верховного главнокомандующего в Кобленце. Полковник Герхард Таннен, начальник оперативного отдела верховного главнокомандования, радостным тоном (его одновременно слушали генерал Людендорф и полковник Гофман) сообщил, что в Восточную Пруссию направляются с запада два корпуса и кавалерийская дивизия. Людендорф помнил о завещании фон Шлиффена – ни при каких обстоятельствах не ослаблять правый фланг германской армии, делающей серповидное движение через Бельгию и Северную Францию к Парижу. Поэтому он, не выражая ожидаемого оптимизма, ответил, что его восьмая армия не нуждается отчаянно в подкреплениях. В любом случае они (подкрепления) прибудут слишком поздно, чтобы повлиять на ход той битвы, в которую вовлекалась восточная армия. Если существуют какие-либо сомнения в победе на Западе, эти корпуса должны остаться на своем месте. Таннен пожелал Людендорфу спокойной ночи и удачи.

Удача в данном случае способствовала союзникам. Возможно именно этих корпусов не хватило Германии на Марне, и в этом смысле вторжение в Пруссию Ренненкампфа и Самсонова изменило конечный итог войны. 31 августа лорд Китченер телеграфировал командующему английским экспедиционным корпусом сэру Джону Франчу единственное за весь месяц ободряющее сообщение: “32 эшелона германских войск, согласно полученным данным, вчера были переброшены с западного фронта на восток, чтобы встретить русских”.

Черчилль считал главным сражением первой мировой войны битву на Марне. Впоследствии у немцев были возможности достичь многих побед (к примеру, в 1917 году они могли сокрушить французскую армию; у них был шанс осуществить блокаду британских островов; Соединенные Штаты могли не вступить в войну, и это укрепило бы позиции Германии), но никогда уже, с точки зрения Черчилля, абсолютный триумф немцев не мог быть достигнут так, как это казалось возможным в начале сентября 1914 года – перед битвой на Марне. Именно эта битва, считал Черчилль, придала войне затяжной характер. Для Черчилля всегда была убедительной следующая хронология: 3-го сентября 1914 г. император Вильгельм 11 и генеральный штаб Германии, одержав победу над русскими в Восточной Пруссии, ощущали полную возможность победы на Западе. Но через неделю, 10 сентября, после сражения на Марне, начальник генерального штаба Мольтке заявил кайзеру, что Германия “потерпела поражение в войне”.

Что же произошло во Франции? Если даже не придерживаться крайних суждений, все же следует сделать вывод, что французский генеральный штаб не блистал талантами. Главной идеей знаменитого плана за номером ХУ11, которым руководствовались французы (и вместе с ними английский экспедиционный корпус), была максимально быстрая в начальные дни войны концентрация войск на центральном участке фронта с целью нанесения противнику упреждающего удара. По меньшей мере, это был неудачный замысел. Французы, отмобилизовав свои корпуса, бросились в Лотарингию. Не встретив особых трудностей, они прошли Эльзас. Немцы, согласно “плану Шлиффена”, не сдерживали французов, позволяя им войти в глубину германского предполья с тем, чтобы они остановились в Арденнах – территории, весьма сложной для ведения наступательных действий. Собственно, немцы предвосхитили отсутствие во французском плане учета фактора современной технологии: появление пулеметов, тяжелой артиллерии, колючей проволоки (многое из этого внимательные немецкие наблюдатели увидели на первой войне современного типа – русско-японской – десятью годами раньше).

Первые же месяцы войны обнаружили два важнейших новых фактора военной стратегии. Первый – огромное превосходство германской артиллерии. В частности, превосходство германских тяжелых орудий над полевыми пушками французов привело к краху французское наступление. “Умение германской армии применять в период маневренной войны,– пишет Ллойд Джордж, – тяжелые орудия гораздо более крупного калибра, чем мы это считали возможным для полевой артиллерии; опустошения, которые причиняли нам их “чемоданы” и “берты”, как непочтительно были прозваны гигантские снаряды германцев, были настоящим откровением для наших военных вождей – как британских, так и французских. Те способы защиты от них, которые изобретались наспех, оказывались совершенно недостаточными: армии союзников отступали, поражаемые этими смертоносными орудиями. Неглубокие траншеи, наспех вырытые в земле, нисколько не защищали от дождя разрывных снарядов, выбрасывавшихся германской тяжелой артиллерией. С другой стороны, когда пришел черед отступать германцам, они зарывались глубоко в землю, и бомбардировка легкими орудиями была бессильна против такой защиты. А когда война обратилась в войну окопов, мы обнаружили, что шрапнель наших полевых орудий бессильна даже снести проволочные заграждения”.

Вторым фактором стала трудность выбить упорного неприятеля с заранее подготовленных позиций, где обороняющиеся войска обладали необходимым прикрытием. Пишет маршал Фош: “Новые методы действия, представленные автоматическими орудиями и дальнобойными пушками, позволяли обороняющимся войскам отражать всякую попытку противника прорваться через линию боя в течение достаточно долгого времени… Когда обороняющиеся войска оказывались вынуждены вследствие превосходства сил противника к отступлению, фронт обороняющихся не бывал прорван. Контратаки на флангах нападающих войск часто исчерпывали их резервы и угрожали их коммуникациям, так что сплошь и рядом противник должен был приостанавливать свое наступление”. (Но эта мудрость, заметим, пришла к маршалам не ранее кровавых атак в Артуа, Шампани и на Сомме).

* * *

Отступая на левом фланге, командующий германским фронтом фон Клюк сосредоточил основные силы на правом фланге. Связав французов в гористой местности на подходах к Рейну, он бросил все свои основные силы севернее, через Бельгию и, преодолев сопротивление таких крепостей как Льеж и Намюр, вышел во фланг основным силам французов. Так лопнула идея XVII французского плана, французы так и не встретили основные силы немцев там, где ожидали. Но немцы, как уже было сказано, ослабили свое наступление посылкой войск в Восточную Пруссию. «Сократившие» дугу немцы повернули с французского севера на юг и подставили свой фланг войскам парижского района. В знаменитой битве на Марне, где в боевое соприкосновение вошли более 2 млн. человек, фельдмаршал Клюк должен был отойти и окопаться. Произошло «чудо на Марне», хотя и большой ценой – одних только французов погибло более 200 тыс. человек.

Черчилль искал в новых полководцах “наполеонов” будущего. Взоры устремились на французского генерала Жоффра. Потребовалось время для более трезвой оценки: “Его сила заключалась в характере, а не в способностях. Это был человек, обладавший всеми природными чертами крестьянина; крепкий, хорошо сложенный, выносливый, он обладал смелостью, доходившей до безрассудства, хладнокровием, переходившим в упрямство, умом, граничившим с хитростью. Если бы его умственные способности соответствовали его силе воли, он был бы крупнейшим деятелем войны… Но это был человек, обладавший лишь посредственными умственными способностями… Ограниченный ум лишал его инициативы, широты взглядов и воображения”. Немцы привыкли к медлительным и неуклюжим движениям таких западных полководцев как Жоффр и англичанин Хейг, к их долгим приготовлениям. Немцы знали, что ни один солдат не выступит до тех пор , пока не будет доставлен последний снаряд, не будет застегнута последняя пуговица. Такие наступления всегда проваливались.

Берлин с началом войны отбрасывает сдержанность и обнажает свое стратегическое планирование. Канцлер Бетман-Гольвег зафиксировал свои планы 9 сентября. Карта Европы должна быть изменена радикально, германская Миттельойропа должна подчинить себе Запад и Восток. Уничтожение Франции как великой державы, ликвидация британского влияния на континенте и фактическое изгнание России из Европы означало установление в Европе германской гегемонии. У Бетман-Гольвега не было сомнения в том. Что такую цель можно достичь лишь силой. Германское лидерство, писал он 16 сентября 1914 года, “не может быть достигнуто на основе соглашения об общих интересах… но только под давлением политического превосходства.” Выступая в Немецком обществе, фельдмаршал Мольтке-младший утверждал, что “латинские народы уже прошли зенит своего развития… Славянские народы, Россия в особенности, все еще слишком отстали в культурном отношении…Британия преследует только материальные интересы. Одна лишь Германия может помочь человечеству развиваться в правильном направлении. Именно поэтому Германия не может быть сокрушена в этой борьбе, которая определит развитие человечества на несколько столетий”.

А по мнению английского историка А.Тойнби, Германия “низвела бы Запад до состояния хаоса вооруженного грабежа, неизвестного нам со времен “столетней войны” и подвигов Карла Лысого, она смела бы начисто работу четырех столетий, уничтожила бы не только “национальное самоуправление”, введенное английской и французской революциями, но и предваряющее самоуправление “национальную консолидацию”, проведенную Людовиком ХI и Генрихом VII”.

Черчилль в эти первые недели и месяцы войны проявил исключительную активность, которая далеко не во всем была удачной. Так в Ливерпуле 21 сентября 1914 года, он объявил широкой аудитории, что, если германский флот не выйдет на решающую битву, «его придется выманивать как крыс из норы». Эти ожидания были напрасными. Видя недостаточную силу своего надводного флота, немцы «спустились под воду». На следующее после ливерпульской речи Черчилля утро германская подводная лодка в течение одного часа потопила три английских крейсера – «Агадир», «Хог» и «Кресси». Еще более шокирующими англичан были действия немцев в местах сосредоточения флота метрополии. Германская подводная лодка вошла в главную гавань флота Скапа-Флоу и торпедировала дредноут. Это побудило короля заметить Асквиту, что «крысы вышли из норы тогда, когда им потребовалось и сделали это за наш счет».

Впечатление о Черчилле начала октября 1914 года мы выносим из писем Асквита: Черчилль обличал «все эти блестящие мундиры», воспитанные на устаревшей тактике двадцатипятилетней давности – эти «жалкие посредственности, которые погрязли в военной рутине» и т.п. и т.п. В течение четверти часа он извергал безостановочный поток и я очень жалел, что поблизости не было стенографиста, поскольку некоторые из спонтанно сотворенных фраз были действительно бесценны… Он – удивительное создание, с удивительными порывами простоты школьника (в этом плане он противоположен Эдуарду Грею). Кто-то сказал о гении – зигзагообразное движение молнии в умственной сфере». И еще (запись 27 октября): «Он полон энергии и неустрашим – два качества, которые я люблю больше всего».

Но количество переходит в качество и мы вскоре видим раздражение стойкого флегматика Асквита. Он начинает говорить своей супруге, что первый лорд адмиралтейства – «самый нелюбимый член моего кабинета». Жена Асквита Марго спросила почему, ведь «он довольно любезен и мне нравится его любовь к приключениям». Асквит ответил раздраженно: «Мы не нуждаемся в его бесконечных предложениях, мы нуждаемся в спокойной мудрости». Ллойд Джордж назвал его «водоплавающим, забывшим, что все мы живем на суше».

В лихорадочной активности первых дней отчаянной войны он, видимо, потерял стратегическую точку обзора. Лучший приговор себе вынес сам Черчилль, когда сказал позднее: «Те, кто облачен высшим командованием, должны неизменно занимать командные высоты, они не должны спускаться в долины прямых физических личных действий». Черчилль же как бы забыл о стратегии. Он размышлял о шлюзах Кильского канала, о том как высадить десант на побережье Северного моря, и даже всерьез рассматривал идею нарушения голландского нейтралитета с тем, чтобы сосредоточить союзные войска против Германии в Голландии. Бессмысленность таких умственных метаний обнаружилась довольно скоро.

Черчилль горел от возбуждения, видя серповидное движение немцев через Бельгию и Северную Францию к Парижу. Ненавидя бездействие, он бросил военно-морскую бригаду во фланг немцам в Антверпене и прибыл сам в этот город 3 октября 1914 года. В Лондон последовала просьба перевести его с поста первого лорда адмиралтейства на пост командующего британскими силами в Антверпене. На заседании кабинета министров раздался громовой хохот и только Китченер разумно промолчал. Асквит потребовал от Черчилля возвратиться в Адмиралтейство. Антверпен пал 10 октября и часть британских войск была интернирована в Голландии. На Черчилля невольно пала тень от поражения. Оценки его деятельности были самыми различными. Его друг Иен Гамильтон увидел в нем «Наполеона, готового броситься вперед во главе старой гвардии». Асквит сказал, что Уинстон «вкусил крови и как тигр желал ее больше и больше». Черчилль утверждал, что отвлек часть германских войск в критическое время.

На протяжении ноября военная ситуация в Европе становилась все менее обещающей для Антанты. Французы и англичане сумели удержать линию фронта лишь заплатив исключительно дорогую цену. На Востоке наступление русских армий было остановлено. В конце ноября австрийские войска начали наступление против Сербии. Дэвид Ллойд Джордж в кабинете требовал посылки британской военной помощи Сербии. Но Китченер стоял на том, что у него нет свободных резервов и что он не уберет с западного фронта ни одной дивизии.

Китченер в это время занимал особое место на английской национальной арене, это был своего рода символ решимости Британии победить.Он обладал редкими качествами великого организатора, даром импровизации,энергией ,волей способностью подняться над событиями. Но он имел и два существеннейших недостатка: неумение и нежелание передоверять свои полномочия и неумение находить себе помощников. И все же он стал своего рода символом страны. Даже Ллойд Джордж видел в нем “проблески величия. Он походил на вращающийся маяк, который на мгновение освещает ослепительным блеском всю темноту и даль ночи, а затем погружает ее в абсолютную темноту. У него не было середины”. До начала войны он был убежден, что немцы с легкостью одолеют французов: “Война будет для них прогулкой. Они расстреляют их (французов) как вальдшнепов”. Китченер был убежден в превосходстве германского солдата над французским на том основании, что последний деморализован демократическими взглядами, несовместимыми с истинной дисциплиной. По мнению Ллойд Джорджа, “он был одновременно прав и неправ. Германская система оказалась лучшей на короткий срок войны, а французская демократия выдержала испытание в течение долгого срока. “