Текст книги "Скелеты в шкафу истории"

Верны ли страшился о нехватке нефти

[16]16
  © 2007.07.22, для «Бизнес-журнала».


[Закрыть]

Национальный нефтяной совет (National Petrol Council – NPC) Соединённых Государств Америки по просьбе министерства энергетики подготовил доклад «Суровая правда об энергии». Нефтебизнес считает: через четверть века спрос на нефть и газ раза в полтора превысит нынешний, а добыча за ним никак не поспеет – удовлетворит всего 9/10 мировой потребности. Отсюда обещана цена нефти примерно $150 за баррель: немногим дешевле доллара за литр.

Наши аналитики поддерживают коллег. Так, по мнению экспертов Института энергетики и финансов, альтернативные источники топлива – вроде горючих сланцев или растительного сырья – станут рентабельны, когда нефть подорожает хотя бы до $120 за баррель, а все нынешние попытки их разрабатывать остаются политической саморекламной игрой.

Ветряные электростанции, переработка кукурузы в спирт и прочие предметы гринписовского восторга – тема отдельного рассуждения. Но лично я не стал бы так недооценивать залежи битуминозных песков, газовых гидратов (в основном на дне моря) и прочих природных смесей с изрядным содержанием горючей органики. Их запасы почти не разведаны: пока хватало обычных нефти и газа, а геологические исследования нынче слишком дороги и сложны, чтобы развлекаться ими впрок – без чёткого коммерческого заказа. Но даже по нынешним сведениям, запасы горючего в них не меньше, чем в классических нефтегазовых месторождениях, а добыча, пожалуй, выгодна уже при нынешнем состоянии нефтяного рынка.

Да и не обязательно гадать о научной перспективе. Уже добрый век известен способ переработки в жидкое и газообразное топливо обычного угля – а его запас (что в абсолютном измерении, что в пересчёте на содержащуюся в нём энергию) превышает запасы нефти и газа на порядки.

Правда, переработка сама требует изрядной энергии, да и добыча угля сложнее и рискованнее, чем нефти и газа. Поэтому синтетический бензин ощутимо дороже выработанного из обычной нефти. Да и качеством он похуже, поэтому во Второй мировой войне германские самолёты летали в основном на бензине природного происхождения, а синтетическим питались танки и автомобили. Но с тех пор и технология производства, и спектр улучшающих присадок существенно усовершенствовались. Так что Южно-Африканская Республика, угодив в нефтяную блокаду за апартхейд (разделение представителей разных рас по правам, местам проживания и сферам деятельности), пару десятилетий жила на синтетическом бензине и от этого не шибко страдала.

Правда, прямым синтезом трудно получить высокомолекулярные углеводороды – вроде дизельного топлива и смазочных масел, не говоря уж о битуме. Но их нехватку легко возместит добыча тех же битуминозных песков. Или обходный путь – получение из угля угарного газа, а уже из него (с водой) синтез любых углеводородов по мере надобности: технология давно отработана.

Словом, экспертный скепсис явно не вполне оправдан. Уже сегодня можно вполне рентабельно заменить нефть в большинстве применений.

Сдерживает замену, как ни странно, всеобщая уверенность в скором обвале нефтяного рынка. Угольные шахты или современные химзаводы строятся не быстро и не дёшево. А ну как по ходу работы дойдёт до конца очередной цикл технического перевооружения потребителей жидкого топлива? Нефть опять – как в 1985-м и 1998-м – подешевеет в разы, и окупаемости инвестиций придётся дожидаться ещё лет десять.

Приметы конца цикла уже заметны. Так, «Форд» нынче на грани банкротства из-за очередной – как в 1970-е – переоценки пристрастия американцев к большим мощным автомобилям. Фирменный бестселлер – здоровенный пикап F, ещё недавно расходившийся на местном рынке в большем числе, чем «Toyota Camry» и «Honda Accord» вместе взятые – почти перестал продаваться, а удачного конкурента меньшим машинам в модельной линейке не нашлось.

Обвал нефти сдерживается разве что падением доллара. Не так уж много в мире товаров достаточно массовых и ликвидных, куда можно вложить обесцененную республиканским правлением – ради поддержания экспорта промышленных товаров – заокеанскую валюту. Москвичи покупают жильё, давно задранное ажиотажным спросом за $4000/м². Остальные хватаются за нефть.

Но если ажиотаж и валютные игры удержат рынок на высоте так долго, что инвесторы поверят в его стабильность – заводы синтеза бензина, угольные и сланцевые шахты, даже морские платформы по добыче газогидратов начнут расти как на дрожжах. Да и технологии поиска и извлечения из недр самой нефти будут совершенствоваться. Вспомним хотя бы, какую революцию произвели в своё время компьютерная обработка сейсмограмм или выдавливание нефти из пласта закачкой воды. Вряд ли этим дело ограничится: человеческая изобретательность регулярно превосходит фантазию экспертов.

Итак, цена $150 за баррель через четверть века возможна, только если всю эту четверть века республиканцы будут править Соединёнными Государствами – и, как при Никсоне, как сегодня, всеми силами опускать доллар, чтобы поддержать отсталые отрасли своей промышленности. Опустят его вдвое – и панический прогноз сбудется. Реальный же дефицит топлива нас не ждёт.

На плечах гигантов

[17]17
  © 2008.02.04, для «Бизнес-журнала».


[Закрыть]

У Вас в телефоне рингтон из модного шлягера? Вам позвонили, когда Вы на улице или в магазине? Поздравляю: Вы – преступник. Согласно букве части 4 Гражданского кодекса, Вы распространили среди неопределённого круга потребителей произведение, право копирования которого защищено.

Правда, Моцарт или Бах на Вас в суд не подаст: их творения за давностью лет обрели статус общественного владения. Зато может обидеться исполнитель, чья запись хранится в Вашем телефоне: его права (как говорят юристы, смежные) также защищены.

Через пару месяцев можно будет невозбранно слушать Шаляпина. Он умер 1938.04.12 (когда звукозапись уже давала вполне пристойные результаты), а в большинстве стран, включая Россию, право на копирование защищается всего 70 лет после смерти создателя.

Но в Соединённых Государствах Америки срок давности недавно продлён до 90 лет – и через ВТО это продление усиленно навязывается остальному миру. Того и гляди, фонограммы графа Льва Николаевича Толстого, умершего 1910.11.10, тоже угодят под запрет.

Инициатором наращивания срока посмертных притязаний уже пару раз выступала Walt Disney Company.

Уолтер Элайас Дисней умер 1966.12.15, а сувениры с Микки Маусом всё ещё приносят компании едва ли не больше, чем все её новые фильмы вместе взятые.

Идея посмертного воздаяния за творчество родилась задолго до Диснея. Первым её лоббировал Ной Уэбстер (1758.10.16–1843.05.28): создатель знаменитого «Американского словаря английского языка» был чадообилен. Правда, он добился от Конгресса всего 14 лет прокорма детей своими гонорарами: в рамках пуританской этики каждый должен рано или поздно заняться самостоятельным трудом, дабы лично выяснить, благосклонен ли к нему Бог.

Уэбстер опёрся на мощный фундамент. Конституция Соединённых Государств Америки, принятая ещё 1787.09.17, гласит: «Раздел 8. Конгресс имеет право: … 8) поощрять развитие наук и ремёсел, обеспечивая на определённый срок авторам и изобретателям исключительное право на их произведения и открытия».

Увы, далеко не каждый автор и изобретатель способен по совместительству стать ещё и производителем, и торговцем. Право копирования отделилось от авторского права ещё в античные времена. Чаще всего творцы продают свои детища профессионалам по части тиражирования и сбыта. Основная часть пирогов и пышек распределяется по известной американской поговорке: «Доллар тому, кто придумал; десять тому, кто сделал; сто тому, кто продал».

Но совершенствование технологий сокращает затраты на изготовление. Многие объекты культуры – книги, музыка, кино – сейчас и вовсе можно копировать цифровым способом, без приложения человеческих усилий. В скором будущем список может пополниться. Так, уже создаются трёхмерные принтеры, способные создать из быстротвердеющих полимеров практически любое изделие, не особо критичное по части прочности. Значит, роль творцов будет расти. Должны ли соответственно расти ограничения права копирования?

Чтобы написать книгу, нужно прочесть десятки – начиная с букваря. Чтобы книгу прочёл хоть кто-то, кроме самых снисходительных родственников, счёт усвоенного должен идти на сотни. В истории же остаются труды, чьи авторы вдумывались и вживались во многие тысячи творений предшественников.

Сэр Айзэк Ньютон сказал «Если я видел дальше других, то только потому, что стоял на плечах гигантов» в пылу спора о приоритетах: его основной конкурент Роберт Хук был низкорослым. Хук работал демонстратором Королевского Общества: ему надлежало еженедельно показывать почтенным академикам какое-нибудь новое явление. Понятно, он оказался причастен к большинству великих открытий своей эпохи. Увы, только правило ut tensio sic vis (каково растяжение, такова и сила – упругая деформация пропорциональна напряжению) вошло в историю как Закон Гука. Ньютон, возглавив Общество, истребил в его архивах не только представленные Хуком тексты, но даже его портреты.

Как часто бывает, формулировка оказалась умнее своего автора. Человек отличается от прочих животных прежде всего способностью усваивать чужой опыт не только из непосредственных наблюдений, но и по рассказам. Даже в творениях величайших гениев их собственный труд составляет в лучшем случае тысячную долю. Остальное – вклад предшественников.

Человечество в целом уже довольно давно осознаёт это соотношение. Из него проистекают, в частности, правила научного цитирования: можно базировать свои труды на любых предшествующих, но надлежит явно указывать, что и каким образом непосредственно использовано в работе. В искусстве из той же идеи возник эффектный жанр «центон», целиком строящийся на легко узнаваемых цитатах – и всё же при надлежащем мастерстве автора обладающий самостоятельной художественной ценностью.

Кстати, шустрый мышонок – постоянный персонаж фольклора. Многие сюжеты фильмов Диснея позаимствованы у тех, кто и не думал о запрете на копирование своих шуток. А, скажем, практически все гэги «Пароходика Вилли» срисованы с фильма прославленного комика Бастера Китона – причём тот, насколько известно, не получил за это от Диснея ни гроша.

Современные ограничения права копирования обрывают цепочку передачи творческих достижений, тянущуюся из глубины тысячелетий. Вскарабкавшись на плечи гигантов, нынешние авторы хотят, чтобы на них самих как можно дольше – при жизни и десятки лет после смерти – никто не мог опереться.

Цель Отцов-Основателей СГА при этом тоже не достигается. Скажем, фирма Диснея не от хорошей жизни так цепляется за доходы от Микки Мауса – ничего более популярного ни сам великий аниматор, ни его наследники доселе не создали. Конечно, в отсутствие финансовой подушки от прославленного мышонка творцы вовсе не обязательно создали бы новые непревзойдённые шедевры. Но необходимость – мать изобретений.

Истинный творец редко заботится о всесторонней охране своих созданий. Он, конечно, не откажется от их оплаты – но всё же ему, как правило, важнее возможность нового творчества. Так, для большинства композиторов и писателей, певцов и артистов работа – удовольствие. Новые концерты, спектакли, фильмы доставляют им не только деньги, но и радость.

Если же для создания нового нужны не только собственные идеи – «свои люди – сочтёмся». Сюжеты многих пьес Уильяма Шейкспира и Лопе де Вега известны – и многократно разработаны – задолго до них. Жан-Батист Поклен (Мольер) откровенно признавался «Я беру своё добро там, где его нахожу». Иван Андреевич Крылов писал басни на сюжеты Жана де ла Фонтена, ла Фонтен – на сюжеты Эзопа, а источник сюжетов Эзопа теряется в глубине эпох.

Сегодня все эти авторы оказались бы ответчиками по сотням исков о нарушении права копирования. А инженерам многих фирм запрещено изучать патентные фонды: если случайно придумаешь что-то похожее на уже найденное – запрет позволит отбиться хотя бы от обвинения в сознательном плагиате.

Отчего же творцы зачастую поддерживают ограничения права копирования, способные ударить по их собственным интересам?

Вилли Старк – герой «Всей королевской рати» Роберта Пенна Уоррена – изрядно облагорожен по сравнению с прототипом. Губернатор Луизианы Хъю Пирс Лонг куда более схож с Бэзилом Уиндрипом – героем романа «У нас это невозможно»: Хэрри Синклёр Лъюис откровенно агитировал против Лонга в рамках второй предвыборной кампании Фрэнклина Делано Рузвелта. Правда, Старк – как и Лонг, в отличие от Уиндрипа – был убит при странных обстоятельствах, не добравшись до Белого дома.

Ключевой пункт агитации Лонга – обещание поделить все крупные состояния, оставив их обладателям не более $5 млн. Каждый американец надеялся разбогатеть – но такую сумму (по нынешним временам – порядка $300 млн) не рассчитывал добыть даже в самых радужных мечтах.

Ныне творцы поддерживают запреты, сковывающие их самих, в надежде создать шлягер, доходы с которого позволят более не заботиться о хлебе насущном и творить в своё удовольствие. Между тем удовольствия не получится: ограничение права копирования – в конечном счёте ограничение самого творчества. Ибо отрезает от новейших достижений разума каждого, кто не в состоянии оплатить амбиции не только самих творцов, но и скупщиков их прав.

Что действительно стоит защищать от копирования

[18]18
  © 2009.06.20, для «Бизнес-журнала».


[Закрыть]

В июне 2009-го СМИ принялись бурно обсуждать судьбу крупнейшего рынка Москвы – Черкизовского. Причин хватало. Тут и строительство его владельцем самого дорогого в Турции отеля (да ещё с праздником, куда пригласили знаменитейших деятелей искусств всего мира), и обнаружение бессчётных контейнеров контрабанды (по сообщениям СМИ, до $2 млрд)…

Считать деньги в чужом кармане вряд ли вежливо. Появился в Анталии ещё один отель – будет нашим туристам, давно заменившим крымский берег Чёрного моря противоположным, ещё одно место отдыха. А сколько на нас заработает его хозяин – не так уж важно: в конце концов, пока он остаётся гражданином России, немалая часть его доходов так или иначе в Россию же и вернётся.

Да и контрабанда – преступление, мягко говоря, не безусловное. Лично я ещё в июне 1999-го в статье «Налоги – с кого и для кого»[19]19
  http://awas.ws/OIKONOM/RICHTAX.HTM


[Закрыть] доказывал: платить налоги вообще вредно для общества, а уж в тогдашней России – едва ли не преступление. Правда, с тех пор я поумерил либертарианский пыл: пришёл к выводу, что в определённых условиях государство справляется с удовлетворением некоторых общественных потребностей не хуже любой иной организации, а посему не менее прочих заслуживает оплаты своего специфического труда. Но всё же таможенные пошлины, как и прочие налоги, надлежит употреблять осмотрительно, считая преступным далеко не каждое возможное направление уклонения от их выплаты.

Тем не менее товары, обнаруженные на Черкизовском рынке, действительно представляются примерами множества проблем. Причём порождаются эти проблемы не на общегосударственном уровне, а в быту каждого из нас.

Основная черкизовская проблема связана с одним из понятий, ныне включённых в юридическую фикцию «интеллектуальная собственность». Я – противник этой фикции в целом именно потому, что в ней объединены качественно разные понятия, дабы некоторыми заведомо полезными оправдать некоторые иные, столь же заведомо вредные. В данном случае речь идёт о брэнде.

Брэнд тоже выглядит фикцией. Многие брэнды куда дороже всех охваченных ими реальных ресурсов – товаров, услуг и средств их обеспечения. Так, в цене брэнда Coca-Cola основную долю составляют последствия вековых расходов на рекламу. Из примерно $10–15 млн (по экспертным оценкам) цены брэнда «Что? Где? Когда?» по меньшей мере половина – цена сотен часов эфирного времени, затраченного в советское время на отработку всех нюансов совмещения коллективного мышления с увлекательностью телевизионного шоу.

Но всё же, как правило, основная часть цены брэнда напрямую связана с тем, что он даёт своим потребителям. Покупая товар с фирменной эмблемой, мы рассчитываем на определённый – гарантированный фирмой – уровень качества. Он, естественно, далеко не бесплатен. Соответственно и цена продукции одного назначения, но разных брэндов, может заметно различаться.

Поддельный товар не гарантирует соответствия ожидаемому стандарту. Между тем его цена если и отличается от оригинала, то далеко не настолько, насколько следовало бы по реальным потребительским потерям: торговцы вряд ли воздержатся от перенаправления в собственный карман всего, что серьёзная фирма тратит на поддержание надлежащей организации труда и всяческий сервис. Следовательно, вся разница между реальной стоимостью подделки и ценой полноценного товара – прямой убыток потребителя.

По отдалённой ассоциации вспоминается работа Фридриха Августа Августовича фон Хайека «Частные деньги». В 1976-м – в разгар финансового кризиса, сотрясавшего мировую экономику уже около десятилетия – столп либертарианской экономической теории показал: если позволить каждому желающему выпускать деньги самостоятельно, свободный рынок рано или поздно отберёт разумных эмитентов, способных обеспечить устойчивость своей валюты. Но один из ключевых здесь пунктов – именно «своей»: по мысли Хайека, всякий вправе выпускать валюту собственного образца, но никто не вправе подделывать чужую, дабы не паразитировать на чужой репутации.

Паразитические подделки могут вынудить добросовестных производителей вовсе уйти с рынка. Примеры тому бытовали ещё в глубочайшей древности. Так, археологи обнаружили: эпоха феодального распада Руси ознаменовалась, помимо прочего упадка, изменением технологии производства ножей. Классический древнерусский нож ковали из тонкой высокоуглеродистой пластины с двумя низкоуглеродистыми обкладками. Мягкие бока истираются быстрее твёрдой сердцевины – по ходу работы нож остаётся острым. Но кто-то упростил работу – на низкоуглеродистый нож наварил узкую высокоуглеродистую кромку. Такой нож поначалу – при продаже – режет не хуже самозатачивающегося, но очень скоро тупится и дальше – даже при регулярной заточке – работает плохо. Зато куда дешевле. Ведь при тогдашней металлургической технологии легко получить почти чистое – и поэтому мягкое – железо или чугун, где углерода так много, что он выпадает из раствора в отдельные хлопья – зародыши будущих трещин. Промежуточный же состав – высокоуглеродистую, но ещё не хрупкую (в отличие от чугуна) сталь даже сегодня куда сложнее делать, чем крайние варианты. А уж тогда халтурщики получали изрядную сверхприбыль по сравнению с честными мастерами. В конце концов конкуренция вынудила всех ножовщиков перейти на примитивную технологию. Потребители же полностью потеряли возможность приобрести удобный долговечный инструмент. Самозаточку пришлось переоткрывать уже в XX веке.

Свободный рынок теоретически способен справляться даже с такими сложностями. Если бы рядовой покупатель мог прямо на базаре отличить нож с наварной кромкой от трёхслойного – первый же фальсификатор был бы разоблачён и с позором изгнан. Увы, на такую экспертизу способен даже не каждый кузнец. Не зря в нашу эпоху беспрестанного роста технической сложности продукции процветают сертификационные и экспертные службы – от знаменитой немецкой независимой Stiftung Warentest до российского государственного Геннадия Григорьевича Онищенко. Контрабандные поставки проходят, как правило, мимо бдительного экспертного взгляда, а потому остаётся лишь напомнить старинное римское правило caveat emptor – бди, покупатель!

Кстати, Хайек в сравнительно кратких «Частных деньгах» не осветил детали работы механизма естественного отбора денег. Пока не ясно, сколько времени займёт выбор надёжных эмитентов (да и само накопление опыта, обеспечивающего их надёжность), каковы будут потери доверившихся ненадёжным… Возможно, ещё и поэтому – а не только из очевидных политических соображений – ни одно государство пока не решилось последовать совету лауреата премии Банка Швеции в честь Альфреда Бернхарда Эммануэлевича Нобеля.

Правда, при нынешней популярности передачи заказов дешёвым исполнителям значительная часть контрафакта выпускается теми же мастерами и на тех же предприятиях, что и оригинал. Так что качество изделий не страдает. Но брэндовладелец вправе отказать в сервисе. И покупатель теряет ту часть уплаченного, что должна идти на этот сервис – а идёт в карман ловкачам.

Ценность многих брэндов – ещё и в их редкости. Вспомните, как разбегаются дамы, по нелепой случайности вышедшие в свет в одинаковых платьях! Они боятся не только сравнения своих внешних данных, уже не маскируемых различиями нарядов, но и подозрения в попытке экономить покупкой готового вместо заказа. Клиенты Черкизовского рынка вряд ли беспокоятся о таких мелочах – но избыточные Louis Vuitton и DKNY водятся даже в самых фешенебельных салонах всего мира, то и дело напоминая самим Виттону и Каран: негоже поручать шэньчжэньскому дяде Ляо всю работу!

Похоже, запрет точного копирования образцов, защищённых брэндами, действительно имеет позитивный экономический смысл. Конкретные меры наказания за нарушение запрета можно обсуждать – но какие-то способы принуждения в данной сфере останутся необходимы даже в идеальнейшем обществе победившего либертарианства.

Правда, брэнд можно обойти: ещё памятны всяческие Abibas и Pavasonyk. Так ведь и призыв caveat emptor тоже не отменят ни Хайек, ни Онищенко, ни даже снос Черкизовского рынка.