Текст книги "Россия в плену эпохи"

Чистые, но недалёкие люди того времени принимали большевизм как власть человека-бога, не успевая сообразить, к чему же он, безбожник, ведёт их.

Принцип обращения только к низам общества, как писал уже во времена Перестройки ректор университета, Ю. Афанасьев («Нов. газета», № 1312), обернулся «окрестьяниванием всей государственности, торжеством невежества и грубого вероломства». Иначе говоря, это была плебеизация государственной власти, при которой всякое чистое и умное явление со стороны становилось для неё опасным. В целях стабилизации строя был произведён строгий отбор кадров в государственные учреждения и создана партийная номенклатура, запечатлённая позже в особой картотеке ЦК ВКП(б). Она содержала списки доверенных лиц, близких верхам партии, кандидатов на ответственные должностные посты. Это было рождение нового социального класса эксплуататоров. Степень их доверия к выдвиженцам из низов определялась не столь «пролетарским» происхождением, сколь послушанием верхам. Находящиеся вне этих черт были предоставлены самим себе.

Участники нижнего звена власти надеялись, что жизнь в ходе бессмысленного бунтарства, уничтожения старой морали и изгнания Белых армий скоро войдёт в норму. Они были готовы во имя этого идти на любые трудности и терпеть волю твёрдой руки.

Понимание того, что происходит в действительности, проявлялось медленно. Трагизм этого осознавали трезвые люди, но не рабоче-крестьянская масса. Только когда большевистская власть, став единственной в стране, проявила себя в полной мере, люди начали с горечью ощущать, в чьи руки они попали.

Стихийное их уничтожение было упорядочено.

По указанию Ленина были организованы концентрационные лагеря на Соловецком архипелаге в Белом море, в городах Холмогоры и Пертоминск (Архангельская губерния).

Там, а также в губернском центре в 1920–1921 годах по бессудным приговорам архангельской ЧК были уничтожены 25 640 человек (жур. «Отечественные архивы», № 1, 1994 г.). Это были бывшие солдаты и нижние чины царской армии, то есть рабочие, крестьяне, интеллигенция и ремесленники. В число репрессированных попали студенты и служители церкви. Сам Архангельск населяло в те годы 56 000 жителей.

Страна покрывалась сетью концлагерей. В Орловской губернии (1919 г.) сначала их было 5. В один из них попали за тот же год 32 683 человека. В начале следующего года был уже 21 лагерь, а к концу года – 84.

Пока по неподтверждённым данным российских историков в других северных губерниях за тот же период было расстреляно 59 000 человек. Так Петроградская ЧК без следствия и суда уничтожила с 1921 по 1922 гг. 48 000 человек. В Закавказье (Баку) с 1921 по 1923 год было расстреляно 67 000 человек, затем дополнительно – 44 000 (ГРА-АР. Ф.420). в Туркестане за один год было уничтожено 77 000 человек (ГАУР. Ф.114) Чекистские деятели объясняли это «революционной необходимостью». Никаких ссылок на закон не было. Да и его самого не было. Расстрельные приговоры чаще всего обосновывались общим впечатлением, которое производил тот или иной задержанный. Чистые руки без мозолей? Значит, буржуй и расстрел! Эти «судьи» не обращали внимания на то, что их жертвами становились развитые люди среднего класса, которых так не доставало новому государству, коль уж оно стремилось к своему развитию. Массовый террор становился следствием отвержения большевиками индивидуальности человека с его множественными мнениями. Ленин был не только инициатором массового террора, но даже предлагал карательную статью о нём поместить в уголовный кодекс. Выглядело это так: «Советский суд должен не устранять террор, а обосновать и узаконить его принципиально. Формулировать его надо возможно шире, ибо только революционные правосознание и совесть поставят условия более-менее широкого применения их на деле». Подобный экстремизм мог исходить только от аморальных людей.

Вот их краткие характеристики: Ф. Дзержинский – уголовник; главарь красного террора П. Войков – садист; Г. Атарбеков – палач; М. Кедров – изувер; П. Дыбенко – человеконенавистник; В. Менжинский – наркоман. К. Ворошилов – бездарный военком; С. Буденный – создатель разбой ничьей конной армии; Котовский – удалой разбойник. Подобные черты характерны почти для всей верхушки большевиков.

Обратим внимание на то, что такими людьми двигало желание сокрушить нормальную жизнь и основать новую, лишённую каких-либо преград для абсолютного властвования над теми, кто ещё недавно главенствовал над их серым прошлым под именем «буржуев».

В феврале 1923 года начал действовать секретный циркуляр, который впоследствии назвали реальным завещанием Ленина. Он перечислил типы людей, обречённых на физическое уничтожение. В него входили все члены дореволюционных политических партий, представители аристократии, офицеры и рядовые Белой армии, сотрудники белогвардейских правительств, все религиозные деятели, бывшие землевладельцы, иностранцы, независимо от их национальности, ученые и специалисты старой школы, люди, ранее осуждённые за свою контрреволюционную направленность, и даже лица, амнистированные в прошлые годы советской властью.

Историк Д. Штурман поясняет: «Сила, которая не сможет добиться своих целей мирными средствами и при этом не хочет отказываться от своего положения единственной решающей силы, должна неизбежно обратиться к террору».

Пришла внеправовая система взаимоотношений человека и государства. То же самое Ленин вводил во внешнюю политику. Она, по его мнению, должна базироваться также на силе и её категорическом применении. На съезде РКП(б) в 1918 году он настоял на принятии резолюции: «Съезд особо подчеркивает, что Центральному комитету даётся полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну».

Гитлер в своде своей идеологии опирался на малую часть человечества, называемую им «высшей расой». У неё могут быть положительные обязанности по отношению к своей среде, но не к другим. Ленин также опирался на своеобразную «высшую расу», называя её «рабочим классом», состоящим из людей примитивного труда и примкнувшим к ним внеклассовым элементам. Они должны быть беспощадными в отношении людей самостоятельного мышления во всех областях деятельности. Такая градация была условной и фальшивой. После завоевания власти большевики стали уничтожать людей всех категорий при проявлении ими хотя бы малейшего неповиновения или подозрения на это. Личностные черты человеку диктует разум. Значит, интеллигенция является враждебной прослойкой.

Снова шло нарушение марксистской идеи. Открыто сказал об этом в 1918 году в Курске Троцкий: «Наша задача – уничтожение, прежде всего, интеллигенции. Надо довести население до покорности убойной скотины». Чем не гитлеровская мысль? Этот имел ввиду чужое население, а Ленин и Троцкий своё.

Не только присутствующие на III съезде комсомола, но и другая молодежь были вдохновлены приведённой выше резолюцией, позволяющей, по их мнению, создать мир без признаков застойного мещанства и упростить градацию захваченных ею умов молодёжи. Для неё не стало уравновешенных значений, а только «Да» – «Нет» и «Свой» – «Чужой».

Дальнейшую эволюцию взяли на себя эти молодые люди. Вдохновенная революционность была первым этапом губительного экстремизма. Далее всё развивалось по его законам. Были созданы карательные отряды ЧОН, члены которых скоро перешли в палаческие ЧК, ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД. Вдохновенные большевистские юнцы по мере своего развития стали профессиональными убийцами.

Их террор стал объявленной Лениным войной против носителей классической морали. В их представлении она была косной, не отвечающей проснувшемуся революционному темпераменту. Разгадать натуру каждого человека было задачей непосильной и ненужной. Оставалась ориентация: каждый может быть скрытым врагом. В таких условиях могли выжить только узко-мыслящие люди, боящиеся не только коммунистов, но и других душевно богатых натур, несущих разные идейные склонности.

Всеобщее насилие не давало конструктивных результатов. В стране продолжались разруха и голод. Решительные вожди были вынуждены скупо отступать к экономическому либерализму.

Поэт Осип Мандельштам в 1931 году в числе немногих понял непримиримый контраст между ложным идеалом и реальностью.

 
«За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, —
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
 
 
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей…
 
 
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе».
 

Учреждённая ими в 1921 году новая экономическая политика показала, что даже частичный возврат к мелкобуржуазной экономике может восстановить страну, пока не умерли частно-предпринимательские навыки. Большевиками такой возврат был разрешён только для создания умеренной легкой промышленности и такой же торговли. С нарушениями собственной классовой схемы ленинцы не считались, когда это было нужно им для укрепления собственного главенства. Они не были людьми морального принципа.

После разрухи НЭП удовлетворил крестьян и горожан. Первые продолжали заниматься традиционным земледелием, и всякое бунтарское начало у них было погашено. Можно заметить, что если бы НЭП был введен сразу после октябрьской революции, – или её просто не было бы, – то кризис, голод и разруха, вызванные бурей одностороннего насилия, были бы сняты с повестки дня. Все слои населения начали бы развиваться и богатеть. Крестьяне и рядовые горожане стали бы забывать свою неприязнь к богачам. Это был ненужный пережиток прошлого. До большевиков дошло, что крестьянство в своей основе – это класс собственников, а значит – буржуев. Именно он в состоянии изолироваться от всяких монопольных идей и заявить в конце концов о своих властных претензиях. Большевикам не оставалось ничего другого, как самим пойти против трудового крестьянства, ставшего теперь отнюдь не революционной силой.

Своим вольным началом НЭП противоречил штурмовому характеру большевиков. Политика отступления перед мелкой буржуазией была ненавистна их натуре, и они не могли долго тянуть свои вожжи влево. Ленин писал Каменеву: «Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы ещё вернёмся к террору и террору экономическому». Учреждением начального трудового законодательства стал Госплан. Он потеснил нэпманов. В конце 20-х гг. власть начала репрессировать этих предприимчивых людей, а средства производства и капиталы практически конфисковывать под видом растущих налогов, хотя их деятельность была легальной и приносила государству огромный доход. Неожиданно для себя они становились банкротами.

Ликвидация преуспевающего крестьянства и мелкой буржуазии – основных экономических классов, поднявших жизненный уровень изголодавшегося и неодетого населения – была решена и проведена экстремистскими методами. Новый лидер, Сталин, установил две первоочередные политические задачи. Первая: поскольку бесконтрольное крестьянство следует своим привычкам к обогащению, то это надо прекратить. Добиться этого мирным путём невозможно.

Значит, надо объявить ему войну. Второе: стране надо вооружаться опять-таки для войны – на сей раз против демократических государств, окружающих СССР. Он должен наступать на всех классово-чуждых властителей. Сталин следовал ещё одному принципу, который применял Ленин: «цель оправдывает средства». Это было правило деятельности иезуитов, развитое Н. Макиавелли, – его труды были настольной книгой Сталина. Несмотря на кажущуюся убедительность, это правило никогда не приводило к долговременной власти. В дальнейшем такой принцип показал, каким смертоносным орудием он является.

Политика насилия распостранялась и на национальные образования бывшей российской империи. Своеобразие наций было ещё одной угрозой централизму. Была уничтожена традиционная власть эмиров в среднеазиатских республиках и введена советская. Отряды вооруженного народа, – басмачи, – были далеки от властных идей Москвы, за что их безжалостно громила Красная армия. Национальная независимость была превращена в формальную, названную «союзной социалистической». Это было предопределено. В 1921 году Ленин дал указание напасть на буржуазную Эстонию и уничтожить там всех, кто будет сопротивляться. «В плен не брать!». По поспешному манёвру Ленина и Орджоникидзе также была совершена попытка вторгнуться в Иран, но Красная армия была вынуждена отступить оттуда. Одновременно Ленин дал приказ о нападении на Польшу. Достигшие, было, Варшавы, Красные войска были разгромлены армией маршала Пилсудского, и её контратака достигла Минска. Только вмешательство лорда Керзона (Великобритания) остановило поляков. В результате заключенного мирного соглашения у новой России была отобрана территория Польши, которая ранее входила в Российскую Империю. Вывод, который сделали большевики, был один: для победы над пока ещё сильными странами нужно воссоздать современную армию. Её конечная задача была – распространение большевистской власти на весь мир.

Такая логика отвечала расчётам Ленина и Троцкого о так называемой «перманентной революции». Последний считал, что восстание должно стихийно возникнуть во всех странах мира по примеру СССР. Сталин понял, что независимая ни от кого революция, подобная Октябрьской, там невозможна. Капиталисты уже начинали выплачивать свои долги низшему сословию, и на революционную пролетарскую самодеятельность нельзя было рассчитывать. Большевистская пропаганда в этих условиях могла потерпеть крах. Поочерёдное военное вмешательство в каждую из таких стран могло бы стать решающим для глобального успеха.

Можно считать, что практически никаких коренных политических разногласий между авторитетными правителями, Сталиным и Троцким, не было. Была лишь лютая борьба за лидерство в партии и в стране. Победа любого из них означала продолжение развития единоличной власти средствами террористического подавления инакомыслящих.

Властные успехи обостряли тщеславие вождей. Оно соответствовало также их политической стратегии. Их политику и экономику стало интересовать, в первую очередь, развитие вооружений. Обывательское трудолюбие не соответствовало большевистскому размаху. Сталин понял: труд должен быть предельно интенсифицирован на волне ничем не сдерживаемого насилия. Только безжалостная эксплуатация в его понимании может мобилизовать трудовые возможности людей. Конечно, это противоречило ещё недавно приобретённому экономическому достатку низов. Они попали в ловушку ещё раз.

Свободный труд земледельцев понимался властью как потенциальная угроза номинальному главенству большевиков. Собственность означала власть над своим хозяйством. Труд влёк за собой её расширение вплоть до монополии, и теоретически оно могло дорасти до размеров страны. Большевики впадали от такой мысли в состояние ненависти к независимому трудовому пахарю, способному вкладывать собственные силы и средства в свой рост, отвергая обвинения в буржуазной эксплуатации.

Вождь прятался за стратегию «социализм и классовая борьба в капиталистическом окружении». За этой ширмой он хотел вынудить миллионы коммунистов и крестьян пойти на индустриальные стройки. О добровольном начале речь не шла. Было необходимо быстрое создание рабочей силы невиданной ранее численности. Откуда ее взять? В конце 20-х годов Сталина спросили в узком кругу, не лучше ли действовать путём перевоспитания, а не террора. Он ответил: «идейность проходит, а страх остаётся».

Тут-то ему и пригодилось крестьянство. Было решено ликвидировать его зажиточную, а значит – наиболее трудоспособную часть. Сталин прикрепил к нему политический ярлык – «кулаки», – это слово можно скорее отнести к большевикам, действующим именно такой частью тела. Под нетерпимость коммунистов к «кулакам» официально подпадал всякий разбогатевший своим трудом крестьянин. Гласно они как частные собственники объявлялись враждебными «социалистическому строю». Значит, надо обезволить их, собрав единоличников в контролируемые сверху общие хозяйства. Для полного успеха надо изъять все хлебные и другие запасы у зажиточных и середняков и продать их заграницу для получения современного машинного и станочного оборудования для создаваемой индустрии.

«Раскулачивание» стало конфискацией имущества стратегических размеров. Кто же остаётся в колхозах? Бедняки, которым нечего было терять. Их слабую производительность можно увеличить силовыми методами. На СМИ появилась маскировка, что партия всем этим разовьёт отсталый крестьянский пролетариат. Это была ложь. Люди не желали работать в создаваемых колхозах, поскольку приручённая бедняцкая прослойка, как и «кулаки», не верила в общественный труд и воспринимало его как принудительные работы. Многие убегали из сёл и нанимались рабочими на создающиеся индустриальные предприятия. В этом также сказывался умысел Сталина. В него входило увеличение «рабочего класса», а также массовый голод и гибель людей, оставшихся в деревнях, как уже ненужных для экспансионистской политики.

С конца 1929 года до середины 1930-го было «раскулачено», – разорено и подвергнуто конфискации, – свыше 320 000 зажиточных хозяйств. Исполнителями этих разбойных актов были 25 тысяч молодых вооружённых членов компартии и активистов на местах.

Но это было далеко не всё.

В 1929–1933 годах были реквизированы личные продуктовые запасы у крестьян всех классов, – включая семенные фонды, – и экспортировано 3,41 млн. тонн зерна, десятки тысяч тонн мясо-молочных продуктов, 54 тысячи тонн рыбы. Всё это по низким ценам, только чтобы купили за рубежом. Крестьянство было разорено, а иностранные фирмы обвинили советское государство в демпинге. В результате голод охватил территории СССР с населением 30 млн. человек. Существовала вторая цель подобного разбоя: изъятие у крестьян кроме зерна и муки всех семейных запасов круп, выкапывание овощей на огородах, забой скота и птицы. Всё это – только на экспорт, а остатки – для колхозных амбаров. В начале этой силовой эпопеи погибли от голода более 6 миллионов человек.

В Житомире и в некоторых районах Украины и Урала известны случаи похищения и поедания детей.

Жестокости и издевательства в обращении с крестьянами сопровождало садистское поведение коммунистов-перерожденцев. Людей гоняли в кандалах многие километры. Дети при этом умирали поголовно. Крестьянам не полагалось выносить горе из избы. А то, что из изб изгонялись целые семьи, а дома переходили в собственность местной партийной знати, переживалось как несчастье, но редко вызывало активное сопротивление, а уж тем более – в союзе с другими пострадавшими. Традиционная разрозненность российского крестьянства не позволяла ему, как и встарь, проявить себя в качестве решающей политической силы. Сказывалась и русская национальная черта – терпеливость. Неотвратимость большевистского напора заставляла русского человека сдаваться ему в плен.

Со слов уцелевших выглядело это так:

«Наша семья была раскулачена в 1931 году. Жили своим трудом: 10 га земли, 2 коровы и птица. Взяли всё, включая дом. Отца арестовали. Меня со свекровью и дочерью выгнали, вытащили все вещи и устроили торги. Деньги они клали себе в карман. Когда торги закончились, в нашем доме остался жить один из тех, кто раскулачивал».

«Дело было в марте. Под конвоем повели на станцию. На вокзале провалялись четыре дня, потом подогнали вагоны и нас в них загнали, как селёдку. В Котласе загнали в бараки. Держали около месяца под строгой вооружённой охраной. Ночью дали команду строиться и погнали к реке Северная Двина – грузиться в трюм баржи. Кто не успел попасть на трап, скидывали в воду. На долгом пути стали умирать. Тогда в трюм заходил вооружённый конвой и покойника сбрасывали за борт».

В других случаях:

«Из вагонов грузили на подводы и отправляли дальше на Север. Мужчины шли пешком. Навстречу им двигались подводы, гружёные трупами. Люди замерзали во время этапирования».

И ещё:

«Наконец-то путь закончился. Глухая тайга, где не было ни одного жилого дома. Буксиры развернулись и потащили баржи в обратный путь, а люди остались в тайге под открытым небом».

«Люди пухли от голода. Кожа трескалась, из ран текла вода»… «Собирали внутреннюю пихтовую кору (камбий). Эти ленты сушили и толкли, а потом заваривали. Появилась дистрофия»… «В бараках как скот нас держали, даже хуже. Ночью родился ребёнок, замёрз и умер»… «Простужались. Все дети болели скарлатиной. Пятерых детей похоронили за одну неделю… В апреле 1930 года погибло 3 тысячи человек, в основном дети. Кто постарше сбегали, прятались и потому выжили».

Писали Калинину: «Одну женщину закололи штыком и двух расстреляли, а тысячу шестьсот в землю зарыли за каких-нибудь полтора месяца»… Ответа не было.

«Умирали везде и в таком количестве, что не успевали хоронить. Ребятам, что покрепче, поручали за пайку хлеба оттаскивать трупы и валить их в яму. Яму не закапывали, пока не наполнится. До сих пор выделяются эти братские могилы, а ведь прошло 70 лет» («Мартиролог. Покаяние», том 4).

«Пекли лепёшки почти из одной травы, а многие из осиновой коры. Бараки опустели, а куда девались трупы – не знали. Случайно ребята увидели яму, которая почти до половины была заполнена трупами, сверху лежала девушка, как живая» (Там же).

Крестьянка В. Омельченко: «На Печору был вывезен на истребление самый крепкий, мастеровой, работящий и способный люд. Не было такого дела, которого он не смог или не умел делать. Жизнь моя имела только два цвета – розовый до революции и черный после неё… Мне пришлось теперь есть опилки. Муж, узнав об этом, выкопал труп лошади и сварил бульон. Спас меня» (Там же).

Крестьянин села Свичковка (Украина) добавляет: «Брали не только съестное, но и лопаты, топоры, вилы, одежду, платки, сорочки, полушубки…. Люди ели воробьёв, мышей, кошек и собак». Более того, СНК и ЦК партии постановили в селах, где были спрятаны продукты: «прекратить подвоз, кооперативную и государственную торговлю» (журн. «The New Times», № 51, 2008 г.).

Оторванные от хлебного труда, на Севере крестьяне могли заниматься только валкой леса, заготовкой дров и стройматериалов. Разве только это было нужно голодающей стране? Остаётся предполагать, что целью партийной верхушки было полное уничтожение крестьянства, истребление соотечественников во имя власти над оставшимися. На существующее крестьянское поколение был наложен крест. Именно так решались политические проблемы. Аналогичный метод впоследствии использовали немецкие нацисты против русских на оккупированных территориях. Но ведь в нашем случае речь шла об истреблении своего народа, а не чужого. Никакого разумного расчёта здесь быть не могло, а наличествовало только преступное начало. В отчёты местных партийных кругов цифры голодомора входили, но до Кремля не доходили. Местные главари боялись раздражать вождей.

Те и без того знали о происходящем. Секретарь ЦК КП(б) Украины, Косиор, отчитывался: «Голодовка ещё не научила многих колхозников уму-разуму» (Там же).

На Украине, по данным современного исследователя С. Кульчицкого, умерли от голода в домах и на улицах 3 миллиона 238 тысяч человек. Население Казахстана сократилось с шести до трех млн. человек. Несчитанное количество погибло на Северном Кавказе.

«Каждую ночь в Харькове собирают по 250 трупов умерших от голода. Замечено, что большое число из них не имеют печени, из которых готовят пирожки и торгуют ими, – докладывал в Рим итальянский консул. – Слабых отправляют в товарных поездах за город и оставляют умирать вдали от людей. По прибытии покойников выгружают в заранее выкопанные рвы». («www.bbc.co.uk/russ»).

Подавляющее большинство крестьянского поколения погибало как ненужный политический и экономический балласт. Тысячи умирали на улицах городов и слабым голосом просили хлеба.

После многомиллионных потерь крестьянства началась массовая отдача, не имеющая прецедентов в истории, – голод в городах. Была введена карточная система. Она соответствовала идее равенства, – голодного!

Согласно исследованиям известного историка Р. Конквеста, долгое время пребывавшего в СССР, в результате принудительного переселения трудоспособных крестьян на безлюдный Север, а также от голода в деревнях погибло около 14,5 млн. человек.

Если считать, что столь дикая экстремальность служила усилению мощи государства, то остаётся непонятным, как вождь призывал изголодавшую молодежь в армию. Не этим ли объясняется огромное число жертв в начале Отечественной войны?

Разумеется, мог быть иной путь. К 1926 году промышленность и сельское хозяйство были восстановлены НЭПом. Оставалось, казалось бы, повышать продуктивность труда крестьянства и промышленников силами крепких хозяев. Тогда урожаи в плодородной России повысились бы настолько, что продаваемое на Запад продовольствие и зерно окупило бы всё, что нужно власти для индустриализации без ущерба для сельчан и горожан. На созданные заводы пришла бы сельская и городская молодёжь. Её приток можно было бы увеличить законодательным путём. Сталин действовал обратным методом: продавал сразу весь конфискованный хлеб, включая семенной. Срыв этим весеннего сева он во внимание не принимал. Страх был ещё одной его целью.

Оставшиеся в деревнях-колхозах работали под строгим надзором государства. Они были лишены какой-либо трудовой инициативы. От них требовалась лишь рабская покорность. Продуктивность такого работника могла быть только низкой. «Коммунистическая власть … не довольствуется малопроизводительной покорностью. Она вгоняет раба в состояние идеологического психоза, придавая вульгарной принудиловке характер самодеятельного героико-исторического действия» (А. Базаров).

Для Сталина всё это была политическая частность. Его «барометр» при помощи громогласной пропаганды показывал только повышение собственного рейтинга.

Не все деятели партии были сломлены. Кандидат в члены ЦК ВКП(б) М. Рютин имел мужество заявить: «Сталин установил в партии и всей стране свою личную диктатуру, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола. Авантюристические темпы индустриализации, “коллективизации” привели страну к глубочайшему экономическому кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду. В перспективе – дальнейшее обнищание, одичание и запустение деревни».

Был арестован и расстрелян.

Дальнейшая политика была столь же террористической. Исследователи отмечают, что террор было уже невозможно отменить, поскольку он обрастал своими кадрами, учреждениями, понятиями и рождал особую психологию населения. Жизнь-то продолжалась. Большевизм в этот период – в такой же мере метод индустриализации, как каннибализм – метод перехода на улучшенное питание.

Политика большевизма, напомним, отличалась двурушничеством, – гуманная идеология и кровавая практика. В 1932 году был издан закон с красноречивым названием: «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности». Закон стирал различие между крупными хищениями и мелкими кражами, начиная от кочана капусты, буханки хлеба и даже найденных на полях после уборки урожая колосков. В народе эта мера наказания так и называлась «за колоски», а власть карала за это как за воровство крупного масштаба. Такова логика большого террора. Совершение одного из этих «преступлений» влекло наказание до 10 лет лишения свободы в каторжных лагерях, где изголодавшиеся люди чаще всего погибали.

Так была решена проблема быстрого промышленного развития государства «дешёвым» путём и одновременного очищения его от людей, мешающих такой практике. Психологической целью такого закона было укрепление власти большевиков средствами страха, наполнившего атмосферу страны. Это было продолжением морали рабовладения, присущего советскому государству на всех его этапах.

Подобная атмосфера зависела от созданного типа людей. Н. Бухарин так охарактеризовал это перерождение: «Произошли глубокие перемены у тех коммунистов, которые, чтобы не сойти с ума, превратились в профессиональных бюрократов, для которых террор стал нормальным методом управления».

Сталинисты утверждают, что несмотря на жестокость методов, индустриализация была проведена, и к 1941 году страна стала сильной военной державой. Историк Р. Конквест опровергает рационализм такой политики. Сельскохозяйственная разруха привела к тому, что деревня не могла снабжать город продуктами и деньгами, – разорение крестьянства и непосильные налоги. Создаваемая промышленность лишилась большей части государственной поддержки. Из этого следует, что организация колхозов и ликвидация кулачества замедлили, а не убыстрили темпы индустриализации. Некоторые исследователи обращают внимание на то, что индустриализация в СССР сыграла роль в разгроме нацистской Германии. По этой причине дешёвый принудительный труд и истребление населения могут показаться необходимыми издержками для достижения безопасности страны. Забывается, что промышленный и духовный прогресс, а также социальное страхование были общей тенденцией цивилизованных стран ХХ века. Они были достигнуты отнюдь не политикой зла. Единственно возможным ли был избранный Россией путь?

Если бы НЭП был не только сохранен, но и расширен, как это сделал Дэнсяопин в современном Китае, то страна получила бы результат куда больший, чем от рабского труда. В стране мог родиться стабильный строй, необходимый не только для всестороннего развития человека. Укрепился бы моральный и военный потенциал, и он мог исключить военные поражения 1941–42 годов. Всё это могло произойти только в случае отказа большевиков от большевизма. А значит, было невозможным. Мы вынуждены прийти к выводу: катастрофа Российской империи в 1917-ом и тридцатых годах стала следствием пороков народа, от которых он по сей день не только не избавился, но и в состоянии к ним возвратиться. Как говорил Солженицын, теперь мы знаем о судорогах припадочной пятилетки в четыре года и о том, сколько народного богатства и сил погибло впустую. Значит, партийные проекты были исполнены худшим и ещё раз худшим способом. Таким было лицо «социализма» без маски в СССР.

Большевики не только не стеснялись этого, но открыто ставили такую политику в центр своей деятельности. Г. Пятаков (председатель Всесоюзного Совета Народного Хозяйства) выдвинул обоснование уничтожения любых тормозящих препятствий, не обращая внимания на причины их возникновения. Для этого, по его мнению, нужна была творящая воля, не считающаяся ни с какими ограничениями практического, морального или политического порядка. Эта воля, должная сотворить чудо, была лишена разумного начала. Диктат отбрасывал все оппозиционные настроения и технические трудности. Он отвергал и финансово-экономический расчет, а также научные предпосылки и любую объективную реальность, если она противоречила волевым решениям. Руководитель считался лишь с тем, что было утверждено высшим кругом власти. Такая структура оправдывала вождизм, а также сверхчеловеческую природу исполнителей политического процесса. Выполнение подобной программы можно назвать «триумфом воли», – так, кстати, назывался нацистский фильм вызвавший одобрение фюрера. Нетрудно заметить принципиальное сходство этой маниакальной политики с германским нацизмом, однако практика была несколько иной. Громогласно объявленные пятилетние планы исполнялись далеко не полностью. Это скрывалось в фальшивых отчётах. Они были вынужденными документами, поскольку отчет о невыполнении означал расстрел или смещения низового руководства. Подлинным оставалось падение покупательной способности рубля, что означало голод и нищету основной массы населения.