Текст книги "Антология шпионажа"

Приходилось думать о привлечении к заговору новых людей, поскольку приготовления требовали больших средств. Кетсби и Перси получили от других заговорщиков опасное право по своему усмотрению сообщать тайну заговора любым лицам, которых они надеялись привлечь на свою сторону. Объезжая поместья своих друзей, Кетсби постепенно вовлек в ряды участников заговора Роберта Винтера, брата Томаса, и Джона Гранта. Остальным он не открывал всех своих планов и пытался получить их согласие на участие в добровольческом кавалерийском полку католиков в 2 тысячи человек, который Яков разрешил навербовать на английской территории испанскому правителю Фландрии. Так, например, были втянуты в заговор двоюродные братья Стефен и Хемфри Литлтоны, соседи Роберта Винтера по поместью в графстве Хентингтон.

Одним из принятых в число сообщников Кетсби был также Амброзий Роквуд, богатый сквайр из Сеффолка, владелец конного завода.

А чем все это время занимались почтенные обитатели Уайт-Уэбса? Известно, что у посланца из Уайт-Уэбса – отца Джерарда приняли причастие первые пять заговорщиков после того, как они дали клятву верности. Однако, по их утверждениям, иезуит находился в другой комнате дома Кетсби и ничего не знал о клятве. И все же трудно поверить, что иезуиты не подозревали о заговоре. Известно, что Кетсби вел с Гарнетом беседы на «моральные» темы о допустимости убийства невинных во имя праведной цели.

Организатор заговора просил главу иезуитов сохранять в тайне этот разговор, пока он, Кетсби, будет оставаться в живых. Правда, иезуит твердо решил еще раз встретиться с ним и предостеречь от необдуманных предприятий. Но встреча не состоялась, а Гарнет о своих похвальных намерениях сообщил значительно позже, когда в его интересах было настойчиво доказывать, что подобные благие побуждения у него действительно имелись. Кетсби же мог использовать разговор с Гарнетом для вербовки новых членов, убеждая колеблющихся в поддержке и одобрении церкви.

В первой половине июля Кетсби как верующий католик исповедался о заговоре иезуиту отцу Тесмонду, который через несколько дней, тоже на исповеди, сообщил об этом своему начальнику Гарнету. По утверждениям, исходившим от Гарнета и вообще из иезуитских источников, он был потрясен тем, что узнал, всячески осуждал этот план заговора, о чем сообщил в Рим, но ничего не мог поделать, сдерживаемый тайной исповеди.

Трудно разобраться до конца в этих сплетениях полуправды и прямой лжи. Папская политика в эти годы не раз претерпевала изменения, колебалась от старой неприкрытой враждебности к английскому правительству до попыток удержать своих сторонников в полном повиновении этому правительству в надежде на переход Якова I в католичество или, по крайней мере, на отмену законов против католиков. Весьма вероятно, что свидетельства иезуитов представляют собой ловко и заранее составленные оправдательные документы.

Вскоре после того, как Гарнет узнал о заговоре, он решил покинуть Уайт-Уэбс. Слугам был дан приказ держать дом всегда готовым для принятия тех джентльменов, которые ранее посещали гостеприимных хозяев.

28 июля правительство объявило, что открытие парламентской сессии переносится с 3 октября на 5 ноября. Заговорщики, снова съехавшиеся в Лондон, делали последние приготовления. Кетсби вовлек в заговор Эверарда Дигби, богатого католического землевладельца, которому было поручено возглавить католическое восстание в его предполагаемом центре – графстве Уорик, а также Френсиса Трешама, кузена Кетсби и Винтера, зятя католического лорда Монтигля.

«Пороховой заговор» был подготовлен. Мину уже подвели, и Фокс, которому поручалось произвести взрыв, присоединил к мешкам с порохом длинный фитиль. За четверть часа, пока огонь добрался бы до мины, Фокс предполагал сесть в подготовленную поблизости лодку и отъехать подальше от здания парламента. На реке Фокса должно было ждать судно, которое немедля доставило бы его во Фландрию. Там он смог бы сообщить Оуэну и Уильяму Стенли, что наступила долгожданная минута действия.

Осталось десять дней до открытия парламентской сессии.

Провал «Порохового заговора»

В субботний день 26 октября вечером лорд Монтигл, живший в Монтагю-Клоз, неожиданно отправился ужинать в свой замок Хокстон, который он получил в приданое за своей женой Элизабет Трешам. До смерти королевы Елизаветы Монтигл, вместе с другими будущими участниками «Порохового заговора», принимал участие в мятеже Эссекса, за что его принудили уплатить разорительный штраф. Лорд находился в более или менее близком родстве со многими заговорщиками. Однако после вступления на престол Якова Монтигл объявил о своем желании принять англиканство. Вслед за этим ему были возвращены его имения, и он стал членом палаты лордов. Монтигл к этому времени уже пользовался доверием и поддержкой Роберта Сесиля, о чем не могли знать Кетсби и его товарищи. Тайное стало явным спустя более, чем три с столетия, в результате исследования семейного архива Сесилей.

Итак, вечером 26 октября Монтигл отправился ужинать в Хокстон. Его гостем был Томас Уорд, дворянин из свиты лорда Монтагю, примкнувший к заговору, хотя и не принявший присяги. В разгаре ужина в комнату вошел паж, державший в руке письмо. По словам пажа, письмо было передано ему незнакомцем с просьбой вручить его лично в руки лорда Монтигля. Тот сломал печать и передал бумагу Уорду с просьбой прочесть ее вслух.

В этом знаменитом письме, составленном очень туманно, Монтиглю советовали, если ему дорога жизнь, не присутствовать на заседании парламента, так как бог и люди решили покарать нечестие «страшным ударом». Двусмысленное, но полное тревожных намеков письмо прочитано Уордом в присутствии пажей и слуг, которые тем более были поражены происходящим, что Монтигл, не медля, встал из-за стола и приказал седлать лошадей. В 10 часов вечера после бешеной скачки он на взмыленном скакуне подлетел к правительственному зданию Уайтхолл.

Несмотря на поздний час, в нем находились сам Сесиль и четыре лорда-католика – Нотингем, Нортгемптон, Вустер и Сеффолк, члены королевского Тайного совета.

Лорды пришли на ужин к Сесилю, но, несмотря на довольно поздний час, еще не сели за стол. Монтигл передал Сесилю полученное письмо. Ознакомившись с ним, присутствующие приняли решение сохранить его содержание в глубокой тайне и ничего не предпринимать до возвращения короля, который вскоре ожидался в столице. Монтигл, однако, не счел необходимым скрывать этого решения от Уорда, который и так уже был знаком с письмом.

Поздно ночью с воскресенья на понедельник Уорд ворвался к спящему Винтеру и рассказал о происходившем. На рассвете Винтер, поспешно разыскав иезуита отца Олдкорна и Джона Райта, помчался с ними в Уайт-Уэбс, где находился Кетсби. Но упрямый Кетсби и после получения рокового известия не считал дело проигранным. Он не верил, что тайна заговора открыта. Быть может, заявил Кетсби, это результат интриги Френсиса Трешама, который только что получил богатое наследство и еще менее, чем раньше, скрывает свое неверие в успех задуманного дела.

Необходимо было удостовериться, открыта ли тайна подвальных сводов парламентского здания, известно ли Сесилю о находившеся там порохе. Кетсби решил послать Фокса проверить, как обстоит дело, при этом заявив, что не обязательно посвящать Фокса в причины дополнительной проверки.

Выполнив свою миссию и убедившись, Фокс вернулся в Уайт-Уэбс и сообщил, что мина осталась нетронутой и не обнаруженной лазутчиками Сесиля. Однако, кто же послал роковое письмо? Кетсби по-прежнему подозревал Трешама. В четверг, вернувшись в Лондон, Винтер передал Трешаму приглашение Кетсби завтра встретиться для особо важных переговоров. Если эта встреча выявит измену Трешама, Кетсби решил, не колеблясь, заколоть его кинжалом. При встрече Кетсби в упор спросил двоюродного брата, не им ли было послано письмо и тем нарушена клятва. Но Трешам с негодованием отверг обвинение, хотя не скрывал своего мнения, что правительству известна тайна заговора.

3 ноября Винтер получил еще более мрачные известия. Уорд сообщил ему, что король вернулся в город, прочел письмо к Монтиглю и приказал лордам – членам Тайного совета, хранить об этом самую строгую тайну. Был отдан приказ незаметно обыскать подвалы под зданием палаты лордов.

Однако и на этот раз не было уверенности, что заговор открыт. Быть может, порох не обнаружат под скрывающим его слоем угля и досок. Вечером заговорщики вернулись в Лондон. Фокс снова спустился в подвал. Мина осталась нетронутой. Незаметно прокравшись к Уайтхоллу, заговорщики смогли убедиться, что там не было заметно никаких признаков тревоги. Проведя беспокойную ночь по домам, утром Кетсби и его друзья узнали от Фокса, что в подвале все обстоит благополучно.

Перси купил часы – недешевая вещь в те времена – и послал их Фоксу. Заговорщики разошлись по условленным местам, а Гринвей и Олдкорн покинули Лондон, чтобы сообщить собранные ими вести Гарнету. Кетсби направился в Уайт-Уэбс, Перси – к графу Нортумберлендскому. Лошади держались наготове, и участники заговора могли в любой момент быстро добраться до мест, которые должны были стать центром восстания.

Вскоре после того, как заговорщики заняли установленные места, около здания палаты лордов появились лорд-камергер Сеффолк и лорд Ментигл в сопровождении пажа. Они зашли в подвал, где за ними внимательно наблюдал находившийся там Фокс. Лорд-комергер спросил, кто он такой и что это за груда угля. Фокс ответил, что он слуга мистера Перси, которому принадлежит сваленный здесь уголь. Сеффолк сострил что-то на тему о больших приготовлениях к рождественским праздникам, и лорды, не перестававшие весело смеяться во время своего обхода, вскоре удалились.

Вернувшись к королю, у которого находились Сесил и несколько других членов Тайного Совета, Сеффолк сообщил о подозрительно большом количестве угля, собранном для отопления дома, в котором Томас Перси столь редко бывал. Сеффолк также сделал замечание о внешности встреченного в подвале человека: по его словам, это был «высокий парень, по виду способный на отчаянные поступки». Лорд-камергер также напомнил, что, по мнению Монтигля, автором письма, вероятно, был Перси. Он, возможно, хотел спасти Монтигля, учитывая связывавшую их тесную дружбу.

После посещения подвала Сеффолком Фокс поспешил сообщить об этом Перси. В темную ноябрьскую ночь заговорщики еще раз издалека осмотрели дворцовые и правительственные здания. Все было спокойно. Ни Яков, ни Сесиль, видимо, не знали, что их ожидает на следующий день. Фокс еще до этого отправился в подвал с часами и фонарем, свет которого был почти не виден со стороны. Подготовив шнур, который он предполагал зажечь, когда настанет срок, Фокс вышел во двор за покоями принца.

Едва Фокс показался наружу, как к нему кинулись поджидавшие его в засаде люди во главе с мировым судьей Ниветом, посланным для нового осмотра подвала. Пленник, сразу же понял, что все пропало. На вопрос Нивета, что он здесь делает, Фокс не счел нужным скрываться: «Если бы вы меня схватили внутри, – ответил он, – я взорвал бы вас, себя и все здание». По приказанию Нивета, подвал был подвергнут тщательному обыску. Бочки с порохом открыты и обезврежены.

Заговорщики начали спешно покидать столицу еще до того, как узнали о провале. Это делалось в соответствии с их планом, который предусматривал одновременное начало восстания в ряде графств на северо-востоке Англии. Вскоре главарей заговорщиков нагнал Роквуд, заранее расставивший по дороге заставы с рысаками своего конного завода. Роквуд привез известие об аресте Фокса. Когда Кетсби и Перси прибыли в замок своего сообщника Дигби, там уже собралась группа местных помещиков, которые намеревались принять участие в восстании. Однако известие о неудаче заговора лишило их мужества. Большинство поспешно ретировалось. Кетсби и его друзья решили бежать в горы Уэлса и поднять на восстание довольно многочисленное там католическое население.

Началась погоня. В доме Стефена Литлтона в графстве Стаффордшир заговорщики сделали короткий привал. Кетсби и несколько его спутников попытались просушить порох, который они подмочили, переплывая реку. При просушке пороха искра упала на блюдо, на котором лежал порох. Кетсби и его друзья были отброшены в сторону с обожженными черными лицами. Мешок пороха силой взрыва был выброшен через пробоину в крыше. Большинство оставшихся невредимыми заговорщиков, в том числе Дигби и Роберт Винтер, бежали. Остальные вскоре были окружены отрядом, собранным шерифом графства. Кетсби и Перси были смертельно поражены одним выстрелом, вслед за ними погибло несколько других заговорщиков. Томас Винтер, Роквуд, Морган, Грант были взяты в плен.

В течение последующих недель в разных местах задержали других участников «Порохового заговора». Их ожидали казематы Тауэра, пытки и виселицы. Однако, следствие, допросы и пытки не только не прояснили, а, напротив, скорее запутали историю заговора.

Так, например, есть основания полагать, что визит лорда-камергера в подвал к Фоксу – не более чем выдумка Сесиля. Чтобы понять, почему правительству потребовался этот вымысел, надо сделать мысленный прыжок из начала семнадцатого в конец девятнадцатого века.

За это время неузнаваемо изменился мир. Давно канули в вечность разногласия, разделявшие английскую буржуазию и папство. Его верные слуги – иезуиты включились со всем рвением в борьбу против революционного движения рабочего класса и превратились в желанного помощника для буржуазии. Однако репутация у них была более чем подмоченной. Многие поколения буржуазии воспитывались на рассказах о кознях иезуитов против Англии, а также о «Пороховом заговоре». «Общество Иисуса» было прямо заинтересовано в рассеивании подобных «недоразумений» и принялось за дело со всем изощренным искусством, свойственным этому ордену.

Читатель, вероятно, не забыл еще отца Джона Джерарда, из рук которого заговорщики приняли причастие после того, как связали себя клятвой верности, и который будто бы не знал о присяге, данной в соседней комнате. Позднее этот иезуит бежал из Англии и в 1606 г. составил подробный, хотя далекий от правдивости, рассказ о «Пороховом заговоре». Спустя более, чем два с половиной столетия другой иезуит, Джон Моррис, издал в Англии этот рассказ. А в 1897 г. другой Джон Джерард, также член «Общества Иисуса», занялся уже полным опровержением традиционной истории о Кетсби, Гае Фоксе и их сообщниках. Ему ответил наиболее видный либеральный историк Самуэль Гардинер, защищавший традиционную версию. Авторитет Гардинера был настолько велик, что многочисленным возражениям, которые продолжал публиковать отец Джерард, уже мало кто верил. Однако иезуитское зерно все же упало на благодатную почву.

Шел XX в. с его бурными революционными событиями. Возрастала реакционность английской буржуазии, которая стремилась теперь объединиться с любыми союзниками из лагеря церковной реакции. Иезуитская версия встречала все более благосклонное отношение, t Конечно, иезуиты не были бы сами собой, если бы их рассказ состоял из одной, легко разоблачаемой неправды. Напротив, в нем было немало того, на что упорно закрывали глаза сторонники традиционной истории заговора. Иезуиты били по самому слабому месту своих противников – попытке приукрасить облик тогдашних правителей Англии и, прежде всего, Роберта Сесиля, нежеланию признать, в какой мере развитию заговора содействовали агенты-провокаторы, в какой степени этот заговор был в прямых интересах всесильного министра, искавшего предлога для восстановления в полной силе елизаветинского законодательства против католиков.

Однако защитники иезуитов утверждали нечто более: весь «Пороховой заговор» был изобретен Робертом Сесилем, и иезуиты, чистые, как невинные младенцы, узнали о планах Кетсби лишь на самой последней его стадии, и в душе ужасались неслыханному делу, но не могли ничего поделать – их уста смыкала тайна исповеди.

Многое в них остается непонятным. Например, сам подкоп, который вели конспираторы из Винегр-хауза. По версии, исходившей от правительства, оно получило сведения о нем только из уст арестованных заговорщиков, намного позже ознакомления с письмом Монтигля и начатых розысков. Правдоподобно ли, что во время этих розысков не был обнаружен подкоп из близлежащего дома, который принадлежал заведомому участнику заговора Томасу Перси? И куда девалась земля, вырытая во время подкопа? Вряд ли, такое количество земли можно было разбросать по территории прилегающего к дому крохотного сада, не возбуждая любопытства соседей и прохожих на столь многолюдном месте, как площадь перед парламентом.

Еще более таинственным в истории «Порохового заговора» является вопрос о самом порохе. Как язвительно писал второй отец Джерард, «сразу же после обнаружения пороха правительством этот порох исчезает из истории». При расследовании заговора тщательно изучались всякие, иногда совсем ничтожные мелочи, а такой важнейший вопрос остался в тени. Для взрыва требовалось много пороха. А порох с 1601 г. был государственной монополией и хранился под строгим контролем в Тауэре. Его расходованием заведовал близкий друг Сесиля граф Девоншир, а также его заместители Сэрью и Брукнер. Когда впоследствии возникла нужда в связи с финансовыми расчетами проверить расход взрывного вещества, это было разрешено сделать за годы с 1578 по 1604. Иначе говоря, расследование было оборвано как раз на годе «Порохового заговора». Бумаги о расходе пороха за этот год позднее оказались и вовсе затеряны.

Еще одна деталь. В первых правительственных отчетах упоминалось о внутренней двери, ключ от которой находился в руках правительства и через которую можно было проникнуть в подвал, где лежал порох. Именно через эту дверь, согласно первому отчету, сэр Томас Нивет «случайно» зашел в подвал и встретил там Фокса. В последующем отчете упоминание о двери исчезло – она мало согласовывалась с утверждением, что правительство еще ничего не знало о заговоре. Взамен появился визит лорда-камергера. В результате противоречащих друг другу известий сообщалось, что Фокса арестовали в подвале, или на улице около подвала, или даже в его собственной квартире.

Большая часть того, что было известно о заговоре, основывалась на напечатанном вскоре после его раскрытия официальном правительственном отчете. Прежде всего, он основывается на показаниях арестованных, в большинстве случаев данных под пыткой или под угрозой пытки (официально пытке был подвергнут только Гай Фокс, но в переписке Сесиля обнаружены доказательства, что пытали и других обвиняемых). Ученые внимательно исследовали протоколы допросов и убедились в том, что верховный судья Кок нередко своей рукой «исправлял» показания, вычеркивая казавшиеся «неудобными» места и вставляя нужные ему фразы.

Но самое существенное об истории заговора стало известно из исповеди, написанной в тюрьме Томасом Винтером, единственным остававшимся в живых руководителем «Порохового заговора». Вокруг этого документа еще более сгущается тень подозрений. Но, чтобы рассказать о них, нам придется на время отвлечься далеко в сторону.

Загадки показаний и «исповеди» заговорщиков

Читатель, вероятно, не забыл Томаса Фелиппеса, сыгравшего столь большую роль в заговоре Бабингтона и процессе Марии Стюарт, того самого опытного шифровальщика и подделывателя писем на различных языках, которого столь ценил Уолсингем. Правда, Сесиль счел возможным перевести старого шпиона на пенсию. Отлично понимавший, в чем дело, Фелиппес написал верноподданническое письмо Якову I, уверяя, что он, маленький человек, не имел никакого отношения к казни матери его величества. Он, Фелиппес, просто занимался расшифровкой писем по приказу начальства. Хотя король не был чрезмерно привязан к памяти матери, он любил соблюдать внешние приличия, и петиция Фелиппеса осталась без ответа.

Между тем отставной шпион, занимая выгодную должность в управлении Лондонского порта, не терял надежды завоевать признательность Сесиля и снова оказаться у него на службе. Внимательно приглядываясь к приезжающим и уезжающим пассажирам, Фелиппес учуял назревающий заговор и решил произвести розыск на собственный страх и риск.

С этой целью Фелиппес надумал завязать тайную переписку с признанным руководителем эмигрантов и многолетним организатором заговоров Хью Оуэном в Брюсселе. Переписка оказалась односторонней, так как не менее опытный интриган Оуэн заподозрил подвох в письмах, приходивших от некоего «Винцента» (так подписывал свои послания Фелиппес). Однако такое препятствие, не могло остановить старого подделывателя писем, которых великодушно взял на себя сочинение и ответных посланий Оуэна, фигурировавшего под именем «Бенсон».

Фелиппес не учел одного, что не только он, но и Роберт Сесиль прошел школу Уолсингема. Сравнив перехваченные письма «Винсента» и «Бенсона», Сесиль сразу же сообразил, в чем здесь дело. В январе 1605 г. разгневанный министр приказал арестовать шпиона, который во всем сознался. Жалуясь на бедность, шпион открыл еще один мотив своих действий: он хотел через Оуэна, связанного с мадридским двором, попользоваться деньгами, которые щедро рассыпал испанский посол в Лондоне, чтобы укрепить партию сторонников недавно заключенного мира. Если бы только служащий Лондонского порта мог знать, что несметно богатый Сесиль и здесь обогнал его, сразу же после заключения мира приняв пенсию от испанского правительства, которому обещал выдавать английские государственные секреты.

За самовольное вмешательство в государственные дела Сесиль отправил Фелиппеса в тюрьму, где тот и оставался до весны. Свой досуг шпион заполнял покаянными письмами и просьбами о прощении и предложениями быть полезным.

Старый шпион на этот раз не лгал. После освобождения из тюрьмы Фелиппес был разоренным человеком. Он только и мечтал поправить свои дела, нанявшись к Сесилю. Вместо этого в январе 1606 г., за несколько дней до суда над участниками «Порохового заговора», Фелиппеса снова арестовали и посадили в Тауэр.

Предыстория второго ареста заслуживает внимания, кроме всего прочего, характеризуя приемы «работы» фактического правителя Англии. Вместе с Фелиппесом, когда он служил у Уолсингема, трудился и другой опытный подделыватель писем и профессиональный шпион, Томас Барнс, пытавшийся, в частности, по поручению правительства втереться в доверие к Хью Оуэну и стать его агентом. В отличие от Фелиппеса он еще оставался на службе в 1605 г.

Как раз в самом конце года Барнс, по прямому указанию Сесиля, подделал письмо Фелиппеса к Оуэну. Через несколько дней Барнсу вручили заграничный паспорт, подписанный самим Сесилем. Паспорт был выдан на имя Томаса Вильсона, одного из секретарей Сесиля (осталось неизвестным, не был ли Барнс этим самым «секретарем Вильсоном» и в Англии).

Поставив подпись на паспорте Барнса-Вильсона, Сесиль в тот же день написал коменданту города Дувра сэру Томасу Фейну. В письме было сказано, соблюдая строжайшую тайну, арестовать человека по имени Томас Вильсон, который предполагает покинуть страну. И к великому негодованию Вильсона, он был арестован, несмотря на его клятвенные заверения, что здесь произошла какая-то ошибка и что он действует строго в соответствии с приказаниями Левинуса Мунка, главного секретаря всесильного министра. Фейн, согласно инструкции, поместил Вильсона в одиночную камеру, а захваченные при нем письма переслал в Лондон на имя Сесиля и лорда Нортгемптона, который занимал должность королевского наместника нескольких южных городов, включая Дувр.

Авантюра заключалась в том, что формально в первый раз Фелиппес был арестован по приказанию не Сесиля, а Нортгемптона. Теперь же Нортгемптон, не подозревая интриги, отдал приказ о вторичном аресте Фелиппеса. Таким образом, министр, с одной стороны, добился полной изоляции Фелиппеса, а с другой – мог делать вид, что арест произведен без малейшего его, Сесиля, ведома и участия. Одновременно, с точки зрения министра, арест Барнса был также не лишней острасткой для этого агента. Барнса вскоре освободили и разрешили следовать во Фландрию, куда он и отправился, многократно заверяя Сесиля в своей верности ему и преданности делам службы.

А Фелиппес оставался сидеть в Тауэре. В судьбе бывшего шпиона проявили участие два человека, можно сказать, его сослуживцы – Левинус Мунк и комендант Тауэра сэр Уильям Уэйд, известный как жесточайший истязатель заключенных и провокатор. Таким образом, Фелиппес бы не только изолирован, но и попал в положение, когда единственным выходом было оказать крупную услугу Сесилю, перед которым за него уже ходатайствовали Мунк и Уэйд. Не стоит забывать также, что до января 1606 г. Сесиль мог пользоваться услугами Барнса, заботливо посланного во Фландрию, подобно тому, как Фелиппес был отправлен в Тауэр. Именно в это время суду была представлена «Исповедь» Томаса Винтера.

Была ли подделкой эта исповедь? 8 ноября Винтер был захвачен в Холбич-хаузе. Раненный в правую руку, он не мог защищаться. Он также не мог подписать свои показания во время первого допроса. Однако через неделю Уэйд сообщил Сесилю, что Винтер готов записать все сообщенное министру в ходе состоявшегося между ними незадолго до этого разговора, а также все, что он, Винтер, сумеет дополнительно припомнить.

Оригинал «Исповеди» куда-то исчез, и все попытки его разыскать в архивах пока остаются безуспешными. Этот подлинник должен был служить основанием написанного на десяти страницах текста «Исповеди», датированного 23 ноября 1605 г. Почерк в этом документе напоминает почерк Винтера до ранения. Однако в нем имеется одна настораживающая деталь.

Правописание фамилий тогда было еще очень нечетким (вспомним, что сохранилось много написаний фамилии жившего в ту эпоху Вильяма Шекспира, не раз подававших повод к самым различным, нередко фантастическим предположениям и теориям). Хотя разное написание одной и той же фамилии было в начале XVII в. скорее, исключением, чем правилом. Винтер во всех его сохранившихся и не вызывающих, сомнения в подлинности подписях неизменно и очень четко писал «Wintour». В тексте «Исповеди» стоит; подпись «Winter», так, как обычно писали фамилию Винтера другие люди, но не он сам. Сравнение подписи в «Исповеди» с другими сохранившимися автографами Винтера почти исключает предположение, будто она получилась такой вследствие того, что перо случайно скользнуло по бумаге и две буквы «ou» превратились в «е». Поэтому ошибка со стороны подделывателя более вероятна, чем ошибка самого Винтера.

С этого текста «Исповеди», считающегося оригиналом и хранящегося в архиве Сесилей, Левинус Мунк списал копию, которая была представлена королю. Яков сделал на ней различные пометки на полях, в частности, указав на одну, показавшуюся ему неясной, фразу, которая была после этого редактирована. Копия Мунка, сохранившаяся в Государственном архиве, и была напечатана в официальном правительственном отчете.

Наверху первой страницы якобы оригинала «Исповеди» почерком судьи Кока дата 23 ноября заменена на 25 ноября (хотя в копии Мунка осталась исходная дата). К тому же Кок специально сделал в начале и конце «Исповеди» приписки, гласящие, что этот документ содержит признание Томаса Винтера перед членами Комиссии по расследованию заговора, сделанное добровольно 25 ноября и написанное им собственноручно в тот же день. Хотя нет никаких свидетельств, что Винтер действительно сделал это признание перед комиссией, в копии Мунка рукой Сесиля все они упомянуты как свидетели, несмотря на то, что их подписи отсутствуют.

В копии Мунка, датированной 23 ноября, находятся на полях две небольшие и маловажные вставки в текст, подобные вставкам короля, сделанным для печатного издания. Однако такие же вставки на полях мы находим и в «оригинале», при этом написанные тем же почерком, что и остальной текст. Очевидно, вставки в оригинал были сделаны после того, как он был доставлен из Тауэра Мунку для снятия копии. Мало правдоподобно, чтобы после снятия копии оригинал возвратили Винтеру с приказанием внести в него эти изменения, не имеющие никакого серьезного практического значения. Напротив, считая «оригинал» фальшивкой, легко допустить, что подделыватель сделал добавления в соответствии со вставками, внесенными в копию начальством.

Наконец, сохранился фрагмент из другого показания Томаса Винтера от 25 ноября, касающегося его поездки в Испанию в 1602 г. Оно подписано «Wintour». И что особенно интересно, в бумагах Сесиля обнаружено письмо Уэйда от 25 ноября, в котором он сообщает, что Винтер дал показания о своей деятельности в Испании, которые им самим изложены на бумаге. К письму приложено на двух страницах показание Винтера, подписанное «Wintour». Однако весь текст письма написан явно той же рукой, что и «оригинал» «Исповеди». Более того, в это показание включен в несколько измененной форме и фрагмент действительно собственноручно написанного Винтером текста.

Иначе говоря, какое-то показание заключенного было в измененной форме переписано другим лицом, подделывающимся под почерк арестованного заговорщика, и в конце этого документа либо Винтер был принужден поставить свою подпись, либо она также была сфальсифицирована.

Фабрикация показаний от 25 ноября позволяет сделать вывод и о подделке «Исповеди». Однако следует оговориться – подделыватель не «изобретал» показания, а переделывал в соответствии с видами и намерениями Сесиля подлинные слова арестованного. Достаточно было опустить некоторые факты и вставить то, что Сесиль хотел приписать заговорщикам.

Возникает еще один вопрос: какую роль сыграла в организации «Порохового заговора» правительственная провокация?

Если не верить в подлинность «Исповеди» Томаса Винтера, то многие действия участников заговора могут быть увидены совсем в другом свете. Например, аренда Винегр-хауз могла быть просто следствием желания Томаса Перси иметь квартиру поблизости от королевского дворца. Дом был арендован 24 мая, а 9 июня Перси по ходатайству лорда Нортумберлендского получил придворную должность, о чем, конечно, знал заранее от своего влиятельного родственника. Даже возвращение Фокса могло иметь совсем другое значение. В месяцы ослабления преследований против католиков большое число эмигрантов вернулось в Англию. А принятие Фоксом имени Джонсона вполне могло быть мерой предосторожности, которой, между прочим, придерживались многие эмигранты.

Однако факт существования заговора не подлежит сомнению, и поэтому нет причин подозревать, что рассказ, составленный на основании «Исповеди» Винтера, в общем и целом соответствует действительности.