Текст книги "Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу. Книга третья"

Глава 31. В дурдом

А через полтора часа снова увидел его машущим рукой этому поезду. И я знал, кому махал тот добрый человек. Помахал на прощанье, хотя он вряд ли что-то увидел в темноте…

В Казалинске удалось уговорить проводника взять бесплатно, потому что ничего ценного у меня уже не было. Мне показали пустую багажную полку. Когда улегся, замаскировали каким-то багажом и разбудили минут за пять до прибытия на станцию Тюра-Там…

На службе оказался вовремя – тут же вызвали к Ананичу:

– Идите в поликлинику. На вас выписаны документы. Вам надо полечиться в госпитале на десятке. Нервы у вас не в порядке. Идите, лечитесь, – объявил он решение полковника Каца, придумавшего, похоже, что со мной делать.

«Нашли дурака», – размышлял я, – «Сейчас направят в психушку, а там вылечат. Знаю я таких лекарей. Потом всю жизнь никуда не устроишься».

И я пошел в гостиницу отсыпаться после ночного путешествия.

Едва успел принять пару пленочек спирта без закуски, которой, как назло, не оказалось, раздался мощный стук в дверь.

– Толя, открой. Мы знаем, что ты здесь! – кричал майор Суворов.

Я открыл. В комнату вошли Суворов с Алексеевым в сопровождении главврача, санитара и двух бойцов с автоматами.

«Брать пришли. Живым не сдамся», – мгновенно решил я.

Спорить с таким отрядом бесполезно. А потому притворился обрадованным их приходом. От предложенного угощения прибывшая команда категорически отказалась, и «на посошок» пришлось, не спеша, выпить в одиночку.

Суворов не возражал, чувствуя, очевидно, мое состояние после вчерашнего.

Сделав вид, что собираюсь, выбрал момент и сдернул автомат с плеча расслабившегося бойца.

– Оружие на пол! – передернув затвор, скомандовал второму бойцу. Тот безропотно подчинился.

– Все вон отсюда! Живым не сдамся, – объявил Суворову.

Нагло улыбаясь, вся команда лишь с удивлением смотрела на меня, но никто даже не пошевелился.

– Толя, не дури, – неожиданно прорезался Юрий Иванович, – Автомат не заряжен. Можешь проверить.

Передернул затвор. Чисто…

«Ну, мерзавцы. Устроили мне цирк с конями. Сейчас вам похлеще цирк покажу», – мелькнуло в сознании, ослепленном внезапной вспышкой ярости.

– А на хрена тогда весь этот маскарад?! – возмущенно крикнул им и бросил автомат в окно.

Пробив двойное стекло, тот улетел с пятого этажа вниз. Рывком открыл разбитую створку окна и вскочил на подоконник. По карнизу перебрался в зону, откуда меня уже достать никак невозможно.

Этот аттракцион я когда-то проделывал регулярно, удивляя завсегдатаев наших пьяных посиделок. Поэтому не удивился только Юрий Иванович, видевший пару раз мои представления. Подобные гусарские выходки тогда очень понравились Юрию Ивановичу, но мои повторить смог только Боря Раньков, служивший срочную в ВДВ.

Все остальные только охнули. Я торжествовал победу:

– Ну, что? Взяли?!

Начались переговоры.

– Толя, с автоматчиками это Ананич переборщил, когда узнал, что ты ушел в гостиницу. Я был против, – начал диалог Суворов, – Документы готовы. Никто тебя лечить не собирается. Все будет, как у Дудеева. Через месяц-два уедешь отсюда.

– А где гарантии, что через месяц-два, когда уедет комиссия, меня ни посадят, как этот дурик обещал?

– Я твоя гарантия, – уговаривал Суворов, – Честное слово, сам тогда напишу рапорт об увольнении.

– Пишите сейчас, – согласился я, – Без указания даты. Я ее сам поставлю, если обманут.

Бумага была тут же составлена и продемонстрирована через стекло.

– Толя, выходи, одевайся. Скорая ждет у входа в гостиницу. Прокатишься с ветерком. И я с тобой заодно, – доложился на свою голову Алексеев.

– Никаких скорых. Поеду мотовозом. Сопровождающий – майор Суворов, – выдвинул я последние условия. Они были приняты.

Вскоре мы с Суворовым уже катили на десятку.

Моя душа ликовала. Похоже, я одержал победу, и моя служба в армии стремительно катится к дембелю.

– Дембель!!! – громко и радостно выкрикнул на все купе. Двое дремавших подполковников тут же выразили возмущение, – Не нравится, катитесь в другое купе. Я вас не задерживаю, – оппонировал им.

– Что за выходки. Я вас арестовываю, товарищ старший лейтенант. Вы пойдете со мной в комендатуру, а вы свидетели безобразия, – заявил один из них, обращаясь ко всем присутствовавшим в купе офицерам.

– А со мной в дурдом не хочешь пройтись? – радостно улыбаясь, издевался я, – Там тебе самое место, подполковник.

В это время на шум в купе ввалился Алексеев с двумя автоматчиками, главврачом и санитаром.

– А вот и моя свита за вами пожаловала, товарищ подполковник! – радостно приветствовал прибывшую группу сопровождения.

Купе мгновенно опустело.

– Юрий Иванович, может прямиком к вам с мотовоза? – предложил Алексееву, – Погусарствуем до утра, попьем вашей «Калоши», а завтра видно будет?

– Семья дома, да и бойцов надо назад везти. А так я не против, – заулыбался капитан.

И я не стал выяснять, почему было нарушено соглашение, только потому, что группа появилась с большим эффектом, вызвав шок у подполковника, пожелавшего меня арестовать.

Ободренный происшествием, обнаглел от своей безнаказанности. Едва мотовоз начал тормозить, и в проходах вагона образовалась обычная сутолока, взял инициативу в свои руки.

– Всем вернуться в купе! Освободить проход! – скомандовал я, – Внимание! Опасный преступник! – и жестом показал на майора Суворова, который шел прямо передо мной. Сзади меня шел содрогающийся от смеха капитан Алексеев. Поскольку впереди и сзади шли автоматчики, а за Алексеевым еще и главврач с санитаром, несущие папку с моими документами, зрелище было правдоподобным.

Мы шли по свободному проходу. Все с любопытством поглядывали на Суворова, даже не подозревавшего, в чем дело.

На улице тормознул пустой автобус и подошел к водителю:

– Я из комендатуры. Машина поступает в мое распоряжение. Рейс в госпиталь. Доставляем психа в дурдом, – сообщил водителю, жестом показывая на Суворова. Водитель, как и все в мотовозе, посмотрел на него с большим интересом и без возражений открыл двери автобуса, – Езжайте осторожно. Будет буянить, сразу тормозите. Мы с ним справимся. Садитесь, товарищи, – пригласил свиту.

«Похоже, на сегодня и на ближайшее будущее это все. Концерт окончен», – с грустью подумал я…

В госпитале моя свита передала, куда надо, документы и распрощалась со мной. В приемной остались только я и санитар. Вскоре вошел толстый и важный военврач со своей свитой.

– Так. На что жалуетесь, больной? – задал «главарь» традиционный вопрос.

– Я не больной и ни на что не жалуюсь, – ответил ему. «Главарь» с удивлением посмотрел на меня, – Это на меня жалуются, – искренне пожаловался ему.

– Это к Ивану Ивановичу, – пояснил «главарю» кто-то из свиты.

– Понятно. На санобработку, – выдал он команду кому-то из сопровождения.

Санитар принял по описи мою одежду и содержимое карманов, после чего направил в душевую. Там уже было еще несколько человек. Вымывшись, мы прошли в следующее, чистое отделение, где подбирали более-менее по размеру больничную одежду. Мне выдали особую одежду с многочисленными надписями «ПСО», нанесенными повсюду, совсем как у особо опасных преступников. Люди, с которыми только что мылся, теперь сторонились меня и смотрели с опаской.

Вскоре вошли два здоровенных медбрата, и под их конвоем я был доставлен в корпус, где мы с Таней когда-то навещали Сашу Дудеева.

Я вошел в знакомый тамбур. Один из санитаров, постучав в дверь, прошел в кабинет, а другой остался сторожить меня. «Ну и жизнь… Здесь, пожалуй, без охраны даже в сортир не сходишь», – подумал я и, оказалось, попал в точку.

Меня пригласили в кабинет медсестер. По виду вполне заурядная медсестра что-то выписывала из моего дела в какой-то формуляр. На столе стоял небольшой графинчик с какой-то мутно-коричневой жидкостью.

– Налейте стаканчик и выпейте, – предложила она, видимо перехватив мой взгляд.

– Спасибо, я не хочу пить, – поблагодарил медсестру.

– Это микстура. Вы теперь будете ее пить в огромных количествах. Так что наливайте и пейте, – уже не предлагала, а, похоже, командовала медсестра.

– Что это за муть голубая? – спросил ее, налив стакан микстуры.

– Почему муть и почему голубая? Это микстура с бромом для успокоения, – возмутившись, все же пояснила медсестра, – Вы же офицер? Пойдемте, поменяю вам одежду. А потом определю вас на койку. Отдельной палаты у нас нет. Но в той есть еще два офицера.

В маленькой кладовой вместо халата мне выдали что-то вроде костюма, но с теми же регалиями «ПСО», украшавшими его повсюду.

Защелкали замки – медсестра и санитар провели меня через тамбур в широкий коридор, прямо в который выходили больничные палаты с широкими проемами для прохода, но без дверей. Это и была зона психиатрического отделения, где содержали пациентов. Вслед за медсестрой вошел в палату. В белоснежном помещении с десяток коек, на которых лежали люди. Прямо под потолком небольшие зарешеченные окна. Даже днем в палате были включены яркие лампы дневного света. «Похлеще, чем на гауптвахте», – подумал я.

– Здравствуйте, товарищи ракетчики, – поприветствовал публику, находившуюся в палате. Обитатели палаты молча уставились на меня, – А как вас еще приветствовать? Здравствуйте, товарищи сумасшедшие, или господа больные на голову? – спросил их. Никто даже не улыбнулся, и все, глядя в упор, сосредоточенно молчали.

– Веселый товарищ, – сказал, судя по костюму, один из офицеров, – Ну, здравствуй, товарищ ракетчик. Как зовут? С какой площадки? – спросил он, и поднялся с койки, протягивая руку. Я представился, – Знакомая площадка. А Сашу Дудеева знаешь?

– Санька мой друг. Недавно получил от него письмо из Фрунзе.

– Как он там?

– Уже устроился на работу в институт космических исследований, – сообщил последние новости об известном ему человеке.

– Значит, по стопам друга пошел? Дудеев вон на той койке лежал, – показал он на занятую койку, – Ну-ка, ракетчик, поменяйся местами со старшим лейтенантом. Там его друг лежал… Ладно, Толя, отдыхай, времени здесь навалом. Еще познакомимся.

Мне тут же освободили койку, на которой отбывал свой срок Саша. Койки в палатах, похоже, были наглухо прикреплены к полу. Я переложил чистое постельное белье на бывшую Сашину, а теперь мою койку. Время было послеобеденное, и все в палате, очевидно, уже устроились на отдых, а потому и восприняли мое появление в палате, как досадную помеху.

Я тоже прилег. Больше хотелось есть, чем спать, но сегодня сложилась нередкая в моей жизни ситуация, когда, как говорят, «обед в ужин». Спать не хотелось. И я стал изучать свой уголок, куда меня заключили на неопределенный, но, судя по всему, длительный срок.

Глава 32. Таинственное окошко

Сначала мой рассеянный взгляд упал на зарешеченное окошко под потолком. Там виднелся лишь клочок синего неба и ничего больше. «Кусочек неба синего и звездочка вдали мерцает мне как слабая надежда», – припомнился куплет из блатной песенки, который вдруг оказался здесь так к месту.

На душе потеплело.

Перевел взгляд чуть дальше – на угол, и чуть ни рассмеялся вслух. На память пришел отрывок из нашего школьного киносценария «Битва в пути»:

«Бахирев медленно перевел отрешенный взгляд в угол комнаты. Крупный план: пересечение двух стен с потоком – как символ безнадежности его положения. Голос за кадром: «Все кончено. Это тупик».

Итак, два символа – символ безнадежности и символ слабой надежды.

Интересно, какой возьмет верх и станет доминирующим в моей судьбе?

А в палате спали люди, которых теперь придется терпеть двадцать четыре часа в сутки на протяжении длительного времени. Что это за люди?

Кто из них действительно болен, а кто, как я, вынужден лишь симулировать болезнь? Какие неприятности могут доставить мне больные, а впрочем, и симулянты тоже? Как мне себя вести, если они не понимают элементарных шуток? А может, притворяются, что не понимают? Может, они сами меня боятся, видя во мне настоящего сумасшедшего?

В общем, вопросов больше, чем ответов. Но я уже здесь. Мои планы превратились в конкретные реалии, и обратного пути нет. Меня просто не выпустят отсюда без конкретного результата – неважно, положительного или отрицательного…

Размышляя, не заметил, как уснул. Скорее всего, сработала микстура с бромом и с чем-то там еще…

Я вдруг увидел совсем другое зарешеченное окошко. Оно было не у потолка, как в этой палате, а в неглубоком приямке. Впервые это случилось, когда мама Людочки показала мне окна их комнаты в общежитии, у которых разрешила нам играть.

Прямо под окнами и располагался тот приямок с загадочным окошком, так меня поразившим. Даже в лагере военнопленных я не видел решеток на окнах. И когда спросил у мамы, зачем нужны такие решетки, она ответила, что там, очевидно, хранится что-то ценное. «Клад», – сразу подумал я.

То таинственное окошко буквально гипнотизировало. За ним ничего не просматривалось. Там всегда было темно. В одном месте стекло было разбито, а часть его – кем-то вынута. Мне так хотелось заглянуть туда. Я рассказал обо всем моей маленькой подружке, и с того момента мы оба постоянно пытались рассмотреть, что же там – за стеклом.

Однажды попытался спуститься в приямок, но он был для меня слишком глубоким – сразу же понял, что не смогу выбраться оттуда.

А потом мы с Людочкой нашли кирпичи и стали осторожно сбрасывать их в приямок. Вскоре решился спуститься. Людочка, лежа на земле у приямка, подсказывала, куда мне поставить ноги, чтобы попасть на кирпичи. Спустившись, сложил из них удобную площадку. С площадки уже легко вылез из приямка.

В конце концов удалось спустить на площадку Людочку. И вскоре мы вдвоем попытались рассмотреть подвал через отверстие в стекле. Нет, это тоже оказалось невозможным. Преодолевая страх, попробовал просунуть руку в подвал, но рука ни до чего не доставала.

Потом эта игра надоела. Мы нашли большой фанерный щит, которым почти полностью перекрыли приямок. И он надолго превратился в нашу с Людочкой игровую комнату.

В моем сне мы снова, как много лет назад, играли с подружкой в нашей игрушечной комнатке. Неожиданно в подвале вспыхнул яркий ослепительный свет. Мы с Людочкой мгновенно отскочили в угол. Нам обоим стало страшно. Я обнял Людочку, а она прижалась ко мне.

Преодолев страх, посмотрел в подвал. Неожиданно узнал палату психиатрического отделения. Внизу на койках спали люди. А вот и моя койка, но там никого нет. Впрочем, это понятно. Ведь я здесь – наверху, с моей любимой Людочкой. Правда, она еще маленькая, но она обязательно вырастет, и мы станем мужем и женой по-настоящему. Но это еще будет…

– Людочка, не бойся. Я знаю, что там. Я уже там был, – успокоил Людочку.

Вскоре она осмелела и тоже заглянула в подвал:

– Да там какая-то больница, – сказала она, – Но я не люблю больницы. Мне так долго пришлось в них лежать. Ничего хорошего нет в этом подвале, – сказала мне моя маленькая подружка…

Внезапно мы с Людочкой оказались на тротуаре у приямка. Мы оба смотрели вниз и улыбались. Наше окошко было прежним. Только оно было полностью застекленным. А приямок был не кирпичным, а тщательно оштукатуренным в цвет общежития. И приямок этот показался нам теперь таким маленьким.

– Помнишь, как мы играли здесь в дочки-матери? – улыбаясь, спросила четырнадцатилетняя Людочка.

– Я все помню, Людочка, – ответил ей, и волна нежных чувств накрыла меня с головой.

Мне так захотелось обнять мою любимую Людочку, как тогда, когда мы так боялись этого таинственного зарешеченного окошка…

Неожиданно оказался в комнате Людочки в их новой квартире. Людочка болела и лежала в кровати. Я сидел рядом с любимой и держал ее руку в своей. Она уже была моей невестой, и мы с ней о чем-то говорили, нежно улыбаясь друг другу.

Внезапно позади вспыхнул яркий ослепительный свет. Мы оба со страхом глянули в сторону, откуда исходил свет, и увидели все то же таинственное зарешеченное окошко, расположенное в приямке, образовавшимся прямо под окном Людочкиной комнаты. И снова увидели палату психиатрического отделения. И снова моя койка была пуста, потому что меня там не было и не могло быть. Ведь я был рядом с моей любимой Людочкой. И это было таким счастьем, потому что тогда она еще была жива, моя любимая, моя невеста…

– Что это? – со страхом спросила Людочка.

– Не бойся, Людочка. Это наша палата в психиатрическом отделении госпиталя. С сегодняшнего дня я живу там. Вон на той койке, – пояснил ей.

– А почему ты должен там жить? Ты же не сумасшедший. Я это знаю, – удивилась Людочка.

– Людочка, я сам ничего не понимаю, но это единственный способ уйти из армии.

– А ты не боишься? Там же могут быть настоящие сумасшедшие. Они могут сделать с тобой что угодно, когда будешь спать.

– Могут, Людочка, но не могу же я не спать несколько месяцев подряд. Это невозможно!

– Не бойся, любимый. Я буду охранять твой покой. Я буду всегда смотреть в это окошко, пока ты будешь спать, и вовремя предупрежу об опасности, – предложила Людочка.

– А когда же ты будешь спать, радость моя? Ты же так часто засыпаешь, даже не замечая этого?

– Когда ты будешь на той койке, меня уже не будет… Но я останусь в твоей памяти… И я буду с тобой всегда, пока ты жив, – тихо сказала Людочка и вдруг медленно пропала.

– Людочка!.. Людочка!.. – закричал я в ужасе и оглянулся на жуткое окошко, так напугавшее любимую, что она снова исчезла. Я увидел себя на койке и еще, что все в палате проснулись и смотрели в мою сторону, – Проснись! Срочно проснись! – во весь голос закричал самому себе, лежащему на койке…

Я открыл глаза, полные слез и посмотрел на окошко. Людочки там не было, хотя отчетливо помню все, что сейчас было, и особенно глаза любимой, которые с такой болью смотрели на меня оттуда, а ее голос отчетливо умолял:

– Проснись! Срочно проснись!

Ко мне подошли санитар и медсестра.

– Что случилось? Почему вы так кричали?

Но я не мог им ответить из-за душивших меня рыданий.

«Моя Людочка снова исчезла. Почему она не захотела остаться со мной навсегда? Это же так просто», – думал я, а слезы сами катились из глаз.

Я уже не видел, что происходило вокруг меня. Похоже, мне сделали укол, и я забылся до утра.

Проснувшись, первым делом посмотрел в окошко.

«Здравствуй, любовь моя. Можешь отдыхать – я уже проснулся», – мысленно поприветствовал Людочку.

Но, постепенно приходя в себя, кажется, стал осознавать жестокую реальность.

«Людочка, любимая, похоже, ты права – единственное место, где ты еще живешь, это моя память о тебе», – подумал я, и слезы снова покатились по щекам.

Глава 33. Лечебный сон

– Товарищ лейтенант… Товарищ лейтенант, – тихо звал кто-то с ближайшей койки. Смахнув слезы, повернул голову, – Вы в туалет ни хотите? – спросил сосед.

– А в чем проблема?

– Да я уже терпеть не могу, а нас водят только по расписанию. А вам, офицерам, можно в любое время. Я увидел, что вы проснулись, и обратился. С вами пустят, – пояснил боец.

– Ладно, пойдем, – согласился я.

Шатаясь, поднялся с койки. Жуткая слабость валила назад. Что со мной? Что они сделали? Дали какую-то микстуру… Может, это специально, чтобы сделать сумасшедшим? Эти полковники Кацы на все способны, чтобы уйти от ответственности. Упрятали в психушку. А потом спишут в расход. А я нормальный. Единственное, о чем просил этих уродов, уволить из армии. А из нее, похоже, выход один – вперед ногами… А как, интересно, Сашу уволили?.. У него, кажется, была травма. Он рассказывал…

«Может, эти придурки и мне травму организуют? Тюкнут по головке своим молоточком, и привет», – размышлял, не в силах сдвинуться с места.

– Товарищ, лейтенант, вам помочь? – спросил боец, видя мои проблемы.

– Спасибо, дай руку, а то голова кругом идет от этой микстуры. Вам что, правда, ее каждый день дают? – спросил, потихоньку передвигаясь с помощью бойца к его заветной цели.

– Дают, но у вас это от укола, – пояснил боец.

– От какого укола?

– Да вы, когда вчера психовать начали, медсестра вам укол сделала.

– Что я начал? – не поняв, переспросил его.

– Ну, шумели вы и сильно плакали. Тут такое бывает. Сделали вам укол, и сразу все в порядке, успокоили до утра.

– Как это я шумел?

– Звали кого-то громко, на всю палату, по имени. Жену наверно, – предположил боец.

Вызвали санитара и попросили открыть туалет.

– А почему держите туалет закрытым, да еще какой-то гнусный распорядок посещения установили? – спросил санитара.

– К вам это не относится. Офицерам открываем в любое время. А рядовым дай волю, они тут будут постоянно околачиваться. А нам отвечай за них.

– За что?

– Хватает, за что. Вот на этом месте недавно один повесился, – указал он на какую-то трубу, которая подводила воду к сливным бачкам, расположенным необычно низко от уровня пола.

– Как тут можно повеситься? Да и где он веревку взял? У нас же все отобрали, до последней тесемочки, – недоумевал я.

– А вы у вашего висельника спросите. Он вам все подробно расскажет. Мастер на такие штучки.

– Кто это?

– Да в вашей палате, самый маленький, тихий такой, – пояснил санитар.

Вернулись в палату. Лег на койку и снова стал смотреть в окошко. Значит, микстура не опасна… А что тогда действительно опасно? Укол уже перенес… После него ничего не чувствуешь. Спишь, как убитый – в полном смысле слова. А когда просыпаешься, шатает, как после пьянки. Ну, к этому не привыкать… «Что еще?» – пытался припомнить, о чем читал в литературе по психиатрии.

Там достаточно подробно расписывали диагностику болезней, а вот способы лечения не столь детально, можно сказать, поверхностно.

Судя по всему, их не так уж много. Самый жесткий – болевой шок. Ничего более существенного не припомнил. Боли я не боялся. Это переносимо. Столько всего ломал, даже не теряя сознания от болевого шока.

И еще припомнил, что в процессе диагностики болезней иногда применялась методика анализа спинного мозга. Так вот сама операция забора образца ткани для анализа, или так называемая пункция, достаточно опасна. Иногда может привести к необратимым и очень тяжелым последствиям.

Будут ли мне делать пункцию? Вряд ли. Зачем им меня изучать? Они знают, что я нормальный. А вот для того, чтобы сделать инвалидом – запросто.

И ведь ничего не поделаешь. Никто не спросит согласия. Свяжут. Укол в спину, и молоточек не нужен. Вот чего надо бояться…

А транквилизаторы… Ими нормального человека можно идиотом сделать…

«Значит, таблетки тоже опасны. Неизвестно, что назначат. Всучат горсть таблеток, и глотай. А откажешься, силой накормят», – размышлял, по-прежнему, глядя в окошко, и снова погружаясь в то дремотное состояние, когда сон сливается с явью, которая неожиданно начинает приобретать гипертрофированные очертания.

Интересно, видит ли меня Людочка?.. Вряд ли… Она устала за ночь и отдыхает… Значит, нельзя расслабляться, надо быть начеку… Хотя, как она может устать, если давно умерла? Она же сама об этом сказала…

Я видел ее так близко и так ясно. Я держал ее руку в своей руке, и чувствовал ее тепло. Мы говорили… Она была живой… Неужели я тогда говорил сам с собой?.. Похоже на то… Ведь Людочка сказала, что она всегда будет в моей памяти… Тогда получается, что сейчас она – это я сам и есть?! Полный бред…

От этого действительно можно сдвинуться. Сначала микстурка, потом укольчик, а потом и таблетки в ход пойдут – и человек готов. Был нормальным – стал ненормальным. А эти два урода – полковники Кацы – только того и добиваются… Похоже, здоровым отсюда не выпустят.

Наверняка партократы дали такое указание. Одна шайка… Прочли мою «Программу КПСС» и порекомендовали сделать сумасшедшим…

Не может быть такой программы… И особисты тогда не верили, что я ее написал… Говорили, ее мог написать только антисоветчик, или сумасшедший… Ну, теперь все понятно – антисоветчиков у нас нет, а значит, я должен стать сумасшедшим… Вот и упрятали сюда, чтобы сделать сумасшедшим.

Размышления прервала медсестра с подносом, вошедшая в палату. За ней санитар нес емкость с микстурой.

– Доброе утро. Пора просыпаться, – объявила она.

Она подходила к каждой койке и выдавала горсть каких-то таблеток, а санитар наливал стакан микстуры. И мне она сунула две таблетки.

– А это еще зачем? Мне пока никто ничего не прописал. Я еще с врачом не встречался, – попробовал я возмутиться.

– Вам и укол вчера сделали без врача. Пейте и не рассуждайте, – вдруг рассердилась медсестра.

«Да-а-а… В этом заведении главное – не рассуждать», – безропотно взял таблетки и положил под язык. Выпив микстуру, потихоньку вытащил и сунул в карман…

Вскоре санитар пригласил нашу палату в туалет. Все дружно ринулись из палаты.

– Заканчивайте умывание. Осталось три минуты, – предупредил санитар, постоянно поглядывавший на часы, – Время истекло. Всем в палату, – объявил он, и все, кроме наших двух офицеров, заторопились в палату.

Офицеры продолжили водные процедуры. Я уже умылся, а потому не остался с ними. А навстречу уже неслась следующая палата.

Наконец пригласили на завтрак в отдельное помещение. Столы уже накрыты. Посадили за офицерский стол, хотя никакой разницы в меню не отметил. Я уже не ел больше суток, а потому мгновенно приступил к трапезе.

Покончив с едой, огляделся. Внимание привлек молодой парень с отрешенным, пустым взглядом, который рефлекторно проводил ложкой по пустой тарелке, подносил ее ко рту и потом жевал воображаемую пищу. Наконец, соседи по столу это заметили.

– Виталик, положи ложку… Прекрати жевать… Встань… Иди, – привычно подавали они ему команды, а он, исполнял их, словно робот.

– Что с ним? – спросил офицеров.

– А-а-а… Это Виталик. Кстати, с вашей площадки. Напился с друзьями какой-то вытяжки из гуталина. А потом упал с башни. Вроде бы и невысоко, метра три, но ударился головой. А сейчас без команды ничего делать не может. И не говорит. Только мычит. Жаль парня, если не вылечат.

Вернулся в палату. Народ снова укладывался в койки. Ждали врачебного обхода.

Больные в палате ничем особенным не выделялись – люди, как люди. Обычные разговоры. Некоторые даже поинтересовались, что там нового на воле. Многие уже находились здесь по нескольку месяцев, а потому все, что было за стенами этого заведения, естественным образом воспринимали, как волю, которой они были лишены отнюдь не добровольно.

Сразу после обхода пригласили к самому Ивану Ивановичу.

– Что вы там натворили? – спросил тот, исследуя меж тем мои рефлексы традиционным молоточком.

А меня душил смех. В голове крутились слова адъюнкта нашей кафедры майора Сиворакши: «И это современная медицина? О деятельности высшей нервной системы они судят, постукивая молотком по коленной чашечке».

– Всего лишь попросил уволить меня из армии, – сосредоточившись, все-таки ответил доктору.

– А дальше?

– Оказался вашим пациентом. Сказали, только сумасшедший может обращаться с такой странной просьбой к высшему руководству страны.

– И все?

– А вы, что хотели?

– Да я, собственно, ничего не хотел. Но вы понимаете, что из нашего заведения у вас только два пути: на гражданку или в тюрьму.

– Меня устраивают оба, потому что после тюрьмы все равно попаду на гражданку. Главное, чтобы не вернули в часть служить дальше, – искренне высказал все, что думал по этому поводу. В конце концов, я не просился в дурдом. Меня направили, да еще привезли под конвоем.

– В часть вы уже не вернетесь, да и в тюрьму вас не хотелось бы направлять. Подумаю, что с вами делать. Если есть соображения – поделитесь… Я так понимаю, по нашей части у вас ничего нет. Вы психически нормальный человек. А потому болезнь вам придется придумать, но вы, по своему состоянию, должны ей соответствовать… Придется несколько месяцев вас понаблюдать. Вам придется пожить среди настоящих душевнобольных. Это непросто, но если хотите комиссоваться, придется потерпеть. Вы готовы?

– А есть выбор?

– Выбора действительно нет… У меня просьба. Для начала опишите на двух-трех страничках ваши ощущения последних месяцев… Желательно с того момента, когда вы почувствовали, что служба в армии не просто в тягость, а патологически невыносима. Опишите подробненько ваши ощущения. А я почитаю и подумаю, как вам помочь. Сможете?

– А в стихах можно? – неожиданно для себя предложил ему необычный вариант.

– Вы можете в стихах? А почему в стихах?

– Просто в стихах все ярче и точней… Симбиоз мыслей и чувств в концентрированном виде.

– Интересно… Пробуйте, если получится, но только до завтра. С завтрашнего дня начнем курс лечения.

– Какого лечения? Мне сказали, никто меня лечить не будет.

– Нервная система у вас на грани истощения. Вы, как натянутая струна. Еще чуть-чуть и лопнет. Вчера у вас уже случился первый срыв. Мне доложили… Понятно, это было связано с резкой сменой обстановки. Но симптом нехороший… Для начала будете много спать. Сон лечит, – закончил нашу первую встречу главный психиатр госпиталя.

Две странички. Два стихотворения. Одно уже есть. Оно явно в теме, хотя и написано давно. Но в нем так очевидно выражены «история вопроса» и мои устремления. Оно вполне пойдет после первого, которое надо придумать.

 
Мне бы знать эту правду
В начале пути,
Когда бурей сомнений
Я был опьянен.
Мне бы мимо пройти,
Стороной обойти
Все те дни, где с тоскою
Я был обручен…
 

Но как выразить все, что гнетет душу и ослепляет разум? Причем настолько, что я, психически здоровый человек, готов стать жертвой системы, которая не дает жить по-человечески? И здесь я – как тот мотылек, который летит на свет пламени, не понимая, что оно несет ему погибель.

В буквальном и в переносном смысле моя жизнь сейчас – это бесконечное блуждание по бескрайней бесплодной пустыне, которая уже никогда не отпустит свою жертву. Она иссушит зноем, собьет с пути миражами и засыплет песком.

А ведь когда-то была мечта, и я, как многие, оказался в этих суровых местах не случайно. Эта мечта исполнилась, но все оказалось не так, как виделось издалека – все происходит рядом, на моих глазах, но пролетает мимо.

Я всего лишь в брызгах космической струи, одаривающей милостыней в виде благодарностей и юбилейных медалей.

Моя работа примитивна, а перспективы призрачны. Но я, как раб, должен делать лишь то, что предопределено моим убогим положением.

Я не свободен, а потому даже не могу уехать отсюда, чтобы хотя бы вернуться к прежней жизни.

И никому нет дела, чем я жил когда-то и чем живу сейчас.

И остается лишь одно – растратить впустую свой потенциал, свои силы на нелюбимой работе и забыться в каком-нибудь кабаке, если еще хватит сил до него добраться.

И называться все это должно не «Ленинск» – вполне пристойный, современный город. А именно так, как расположенное рядом с этим космическим центром, грязное средневековое поселение с его убогой чайханой, где совсем недавно пропил все месячное жалование и уехал с тоски, куда глаза глядят, а, очнувшись, полупьяный брел по пустыне назад, в свое рабское стойло…