Текст книги "Яблоко Немезиды"

Билли покончил с сосисками и отхлебнул кофе. Он и в самом деле был вкуснее того, который Билли пил каждый день. Стандарты и ему не нравились. Но стандарты стоили дешевле. Выпив кофе, он вытер губы и спросил про Лики. Женщина подозрительно покосилась.

– А зачем это вам?

Билли путано объяснил, что они когда-то жили на одной улице, что недавно он встретил ее брата, а вот теперь хотел бы поговорить с Лики.

– И вы ничего не знаете?

– А что я должен знать?

Женщина окинула его взглядом, покачала головой и задала новый вопрос:

– Когда вы видели ее брата?

– Третьего дня.

– А потом?

– Он не пришел, – разозлился Билли. – Что вы мне голову морочите? Служит у вас Лики или нет?

– Лики на похоронах, – сказала женщина, сделав постное лицо.

– Не понимаю.

– Она хоронит брата. Его убили третьего дня.

Наверное, у Билли было очень глупое лицо, когда он выскочил из аптеки. Только пробежав метров триста по Кинг-стрит, он немного успокоился и обрел способность размышлять и рассуждать. Это было весьма кстати, потому что он чуть не врезался в живот толстяку, вывернувшемуся из-за угла. Билли едва удалось отклониться, толстяк метеором пронесся у него под локтем и выпустил в Билли очередь ругательств.

Соммэрс остановился и огляделся. Впереди виднелся крохотный скверик. Самым разумным было пойти туда и чуть-чуть подумать. А самым простым выходом из положения было пойти в полицию и отдать записную книжку. Но Билли одолевали сомнения. Он считал, что его объяснения не будут выглядеть достаточно убедительными. Сказать правду – значит, навлечь на себя подозрения. Никто не поверит этой правде. С какой стати сотрудник уголовной полиции вдруг отдает лифтеру на сохранение свои личные записи, может быть, даже важные? Они земляки? Чушь. Это еще ничего не доказывает. Сказать, что нашел книжку? Еще глупее. Может, отдать Лики? Но он еще не видел Лики, не знает, как она на все это посмотрит. А книжка – вот она. Надо на что-то решиться.

Он вытащил книжку, полистал ее и спрятал снова в карман. Встал, подумал и двинулся обратно к аптеке…

Милли с сестрой болтали возле прилавка. Он подумал, что они чертовски похожи. И не зная, которая из женщин Милли, а которая сидела за кассой, обратился сразу к обеим.

– Я забыл спросить адрес Лики, – сказал он. Милли или та, что сидела за кассой, сердито заметила:

– Не надо терять голову…

Она еще что-то произнесла, но Билли не расслышал. Он понял только, что это говорит та, что сидела за кассой. И повторил, глядя ей в глаза:

– Будьте добры, сообщите мне адрес Лики. Это очень важно.

– Ты слышишь, Милли? – спросила та, что сидела за кассой.

– О! – воскликнула Милли.

– Только адрес, – пропела та, что сидела за кассой. – Молодой человек думает, что попал в адресный стол. А здесь аптека. Если вам надо поесть – пожалуйста. Кофе – пожалуйста. Вы можете купить у нас порошки от головной боли. Это самый ходовой товар. Ужасное время. У людей часто болят головы. В наше время этого не было, правда, Милли? Атом? Конечно, во всем виноват атом. Ты слышала, Милли, про человека без мозгов? Он родился после бомбежки Хиросимы. Он сейчас уже взрослый. И у него дети. Тоже без мозгов…

– Квочки, – сказал Билли в сердцах, поняв, что сестры не намерены сообщить ему адрес Лики. – Вы сами безмозглые квочки.

Сказал и хлопнул дверью. Он придет сюда завтра. Послезавтра. Через год. Он будет ходить сюда каждый день, пока не увидит Лики. А когда увидит, то скажет… Что же он ей скажет?

– Здравствуй, Лики. Это я – Билли Соммэрс. Помнишь, ты любила играть в песке у нашего дома? Мы жили напротив.

– Нет, – скажет Лики. – Я не помню.

– Я говорил с твоим братом. Он узнал меня.

– Нет, – скажет Лики. – Брата убили. Его нет уже, моего брата.

– У меня есть его записная книжка. Он оставил ее мне, когда уходил. Он что-то записывал в нее при мне в ту ночь. Мы прочтем эти записи и попробуем догадаться, кто убил Бредли. Тайна откроется.

– Зачем мне знать эту тайну? – скажет Лики. – Я не знаю вас. Я не хочу никаких тайн. Идите своей дорогой. А я пойду к близнецам. Я служу у близнецов.

– У квочек, – поправит Билли. – Они не хотели давать мне твой адрес. А мне надо поговорить с тобой. У Бредли, наверное, были друзья…

– Нет, – сказала Лики. Это произнесла уже настоящая Лики. Билли пришел на другой день, как и обещал. Лики сидела за кассой. У нее было печальное лицо и грустный взгляд.

– Мне говорила Милли, – сказала ему Лики. – Она сердита. А брат хотел пригласить вас. И вот…

Билли смотрел на нее и решал: говорить про книжку или нет? Во всяком случае, не здесь. Потому что здесь квочки. Они спрятались на кухне и подслушивают его разговор с Лики. А ему не с кем посоветоваться. Идти в полицию он не хочет. Надо просто пригласить Лики посидеть в скверике. Там они обдумают, как поступить с книжкой. А пока лучше помолчать, чтобы не услышали квочки.

– Лики, у вас есть друзья?

– Нет, – просто ответила девушка. – Мы жили замкнуто. Брат днем и ночью пропадал на службе. А я? Я готовила ему ужин и ждала, когда он придет…

Билли оглянулся. Ему показалось, что кто-то стоит за дверью, ведущей в кухню.

– Я подожду вас, – сказал он. – В сквере на Кинг-стрит.

– Пусть так, – сказала Лики. – Но мне еще два часа работать.

– Я подожду, – сказал Билли…

Они сели на скамейку. Билли сбивчиво рассказал ей о том, как вел себя Бредли в ту ночь, вынул записную книжку, дал ей.

– Меня вызвали в полицию, – сказала Лики тихо. – Инспектор Грегори, начальник брата, приходил к нам домой. Он долго копался в бумагах брата. Но ничего не нашел. Надо оставить им это.

– Как хотите, – сказал Билли. – Но я бы подождал.

– Почему? – спросила Лики.

– Не знаю. Я подумал… В общем, мне в голову пришло, что Бредли не хотел, чтобы эту вещь видели его коллеги. Они ведь дежурят по двое. Он мог отдать книжку напарнику. А отдал мне.

– Вы хотите сказать… – начала Лики.

– Мне подумалось, что он знал об опасности…

Лики задумчиво листала книжку.

– Не понимаю, – сказала она. – Тут еще какой-то конверт…

– Да, – сказал Билли. – Видимо, в нем все дело. А записи я читал. Одну из них он сделал тогда, в лифте…

– Что же делать? – спросила Лики.

– Неужели у Бредли не было друзей?

– Он мне не говорил об этом. Хотя… Одну фамилию он называл часто. Фримен. Кажется, это репортер «Трибуны». Брат с ним однажды разговаривал по телефону. В последний раз они чему-то смеялись. А брат сказал в трубку: «Кажется, я удивлю не только тебя». Я не спрашивала, о чем они говорили. Да он и не сказал бы.

– Может, мне зайти к этому Фримену?

– Решайте сами, – сказала Лики. Она отдала книжку Билли, подняла прутик и стала рассеянно чертить им по песку.

Особняк бывшего биржевого маклера Гирнсбея стоял на тихой улочке в ряду других похожих на него домов. Подъезжая к нему, Коун подумал, что маклер был не дурак, выбирая такое местечко. Сквозь чугунную узорчатую ограду виднелась желтая песчаная дорожка, ведущая к парадному входу. Дорожку окаймляли красные цветы. В ботанике Коун не силен, да ему сейчас и в голову не приходило их разглядывать.

Он был зол. Прошло несколько дней, а дело «Шах – Бредли» не только не сдвинулось с места, но и осложнилось еще из ряда вон выходящими обстоятельствами.

После разговора с Грегори Коун захотел сам допросить Магду. Он распорядился привести ее и спустился в следственную комнату. Пристроил поудобней колпак настольной лампы, закурил. Пришел Грейвс, уселся за машинку. И в это время за дверью послышался шум от падения чего-то тяжелого, стоны, испуганный возглас. Затем в комнату ворвался конвоир.

– Она… Она… – выдохнул он.

Коун оттолкнул парня и выскочил в коридор. Магда корчилась на полу, держась за живот.

– Врача, идиот! – заорал Коун на конвоира. Парень кинулся наверх. Но было уже поздно. Тело Магды дернулось и вытянулось. Грейвс только поцокал языком.

Наконец появился врач. За ним два санитара с носилками. Следом торопливо шагал Грегори с конвоиром. Первым делом он приказал Грейвсу запереть конвоира в следственной комнате и остаться с ним. Труп Магды положили на носилки. Через час Коуну доставили карту медицинской экспертизы. Заключение врача гласило: отравление. Яд проник в организм из растворимой ампулы, остатки которой найдены в кишечнике женщины. Врач утверждал, что ампула была проглочена Магдой за сутки до ареста. Коун освободил конвоира. О происшествии было доложено господину Мелтону. Шеф изрек глубокомысленное «ага» и приказал немедленно арестовать Кноуде. У владельца ночного клуба задрожали губы, когда он узнал, в чем его обвиняют.

Допрашивал Кноуде Грегори. Коун сидел в сторонке и саркастически усмехался неуклюжим попыткам своего коллеги вырвать у Кноуде признание. Когда Вилли увели, Коун сказал:

– И все-таки я не убежден.

Грегори поднял на него глаза.

– Не убежден, – повторил Коун, – что Магда была связана с шахом.

– Они же отравили ее.

– Да, – сказал Коун. – Я не отрицаю этого. Кстати, она действительно работала в фирме «Дорис». Никльби занимался фирмой. Он даже нашел того инженера, который заподозрил Магду. В этой части ее показания соответствуют действительности. Все остальное – блеф.

– Но тюбик?

– Что тюбик? – Коун потянулся и хитро взглянул на Грегори. – Технология наполнения тюбиков пастой такова, что вмешательство Магды в этот процесс исключено.

– Не понимаю.

– Магда воровала пустые тюбики. И все. Это увидели, и ей пришлось расстаться с фирмой.

– Не все ли равно?

– Вот именно. Ты вспомни, что она говорила. Шах ей давал наркотик. Она наполняла им тюбики. Все – блеф. Болтовня для дураков. Ничего ей шах не давал. А мы сейчас далеки от торговцев наркотиками, как небо от земли.

– Кто же отравил Магду?

– Во всяком случае не Кноуде…

Раздумывая обо всем этом, Коун вдруг наткнулся на странный вопрос. Он показался ему любопытным. Вопрос касался ампулы. Как могла Магда незаметно для себя проглотить ампулу? Ведь если ее, допустим, подбросить в пищу, то нельзя быть уверенным, что тот, кто эту пищу ест, не обнаружит в ней постороннего предмета. Ампулу, наконец, легко раздавить зубами. Коун сказал об этом врачу. Тот хмыкнул:

– Почему с пищей? А если таблетка? Какое-нибудь лекарство?

Этот туманный, расплывчатый след повел Коуна снова на квартиру Магды, в ее клубную уборную, в дебри Магдиных знакомств и встреч. Но безрезультатно. И тогда Коун вспомнил о Бекки из салона амулетов. Он о ней не забывал, конечно. Но происшествие с Магдой отодвинуло Бекки на второй план…

Смуглянка встретила Коуна как старого знакомого. Он огляделся. В магазине, кроме Бекки и скелетов, не было никого. Стульев тоже не было, и Коуну пришлось разговаривать стоя. Можно бы, конечно, сесть на постамент к скелетам, но он воздержался от этого. Такая фамильярность претила Коуну.

– Господин полицейский видел госпожу? – спросила Бекки.

– Нет, – сказал Коун. – Я хочу, чтобы ты повторила мне то, что сказала тогда.

Сегодня он решил с ней говорить на «ты». Так он обращался к подследственным. Но Бекки не знала этого. Она, видимо, расценила такое обращение как знак доверия. И, слегка кокетничая, сказала:

– Господин полицейский как школьный учитель. Он хочет знать, выучила ли его ученица урок.

– Ты угадала, – сказал Коун. – Только ты плохая ученица. Ты просто маленькая лгунья.

Бекки округлила глаза.

– Да, – продолжал Коун, глядя на нее в упор. – Ты сказала мне тогда, что первым ушел из салона Кнут Диксон. А его не было здесь в тот вечер.

– Он был, – сказала Бекки убежденно. – Он всегда рядом с госпожой Эльвирой. Потому что он несет счастье госпоже. Но он уходит первым и приходит первым. Он не любит, когда здесь становится слишком шумно. Гении появляются в тишине.

– Не мели вздор, – сказал строго Коун. – Я не собираюсь делать покупок.

Бекки непритворно оскорбилась.

– Господин полицейский, я говорю вам правду. Вы можете убедиться в этом, повидав госпожу Эльвиру. А я – маленькая бедная неофитка. Я не приобщена к тайне. Если вам угодно купить амулет, пожалуйста. Но я не могу знать того, что знает госпожа Эльвира. Когда меня посвятят, я буду знать все.

– Ты сумасшедшая, – рассердился Коун. – Прошлый раз ты показалась мне другой.

– Мы всегда другие, – серьезно сказала Бекки. – Разве господин полицейский не знает о миссии обновления? Наши клетки претерпевают изменения ежесекундно. Наша мысль и дух тоже. Госпожа Эльвира сделала это открытие во время работы над амулетом с острова Пасхи. А господин Кнут написал книгу «Логарифмы бытия», в которой обосновал открытие госпожи.

Коун вспомнил слова Фримена: «Они все там тронутые». Фримен сказал ему также, что и Эльвира, и Бекки, и художник Перси начинают плести ахинею, как только речь заходит о творчестве Кнута Диксона. Фримену не удалось встретиться с этой знаменитой личностью. В «Амулетах» Кнут почти не бывал. Болтали, что Эльвира, заполучив в любовники столь выдающегося индивидуума, держит его взаперти на своей вилле, доступ в которую имеют только немногие избранные. Коун сообщение Фримена встретил недоверчиво. Бекки показалась ему особой здравомыслящей. И он как истый полицейский решил прежде получить возможно полную информацию от служанки, а уж потом идти к госпоже. Случай помог ему. Бекки испугалась увольнения и вела себя так, как, по мнению Коуна, и должна была вести себя любая неглупая женщина. Так было при их первой встрече. Сегодня Бекки словно подменили. «Уж не наркоманка ли она?» – подумал он, но тут же отбросил эту мысль. Коуну часто приходилось видеть наркоманов, и он мог не хуже опытного врача определить, с кем имеет дело. Зрачки у Бекки были в порядке, движения плавны и точны. Он мог бы даже поклясться, что в ее глазах мелькают искорки смеха, когда она серьезным голосом вещает чепуху. Тут была какая-то загадка. Или игра?

Он ушел из магазина, так и не добившись толку. Но, бесцельно покружив по улицам, снова вернулся к салону. И увидел Бекки. Она вышла из куба-кристалла, поглядела по сторонам и двинулась на Кинг-стрит. Коун, еще не понимая, зачем он это делает, пошел за ней. Бекки зашла в кондитерскую и через минуту появилась с небольшим свертком в руке. Инспектор перешел на другую сторону улицы, постоял под огромной афишей, с которой пялила на прохожих красные глаза голова не то марсианина, не то шпиона с Сириуса, и, пропустив Бекки, тихонько двинулся в ту же сторону. На углу Бекки нырнула в темную пасть подземки. Коун перебежал улицу и нагнал Бекки на эскалаторе. В вагон они вошли друг за другом. Женщина не заметила преследователя. Она вздрогнула, когда Коун дотронулся до ее руки.

– Я хочу посмотреть, как ты живешь, – сказал Коун.

Бекки растерянно поглядела на него и покачала головой.

– Почему? – спросил Коун.

Бекки не ответила. Коун повторил вопрос.

– Зачем это вам? – спросила она.

– Ты меня заинтересовала. Я хочу поговорить с тобой об амулетах в другой обстановке.

– Я ничего не сделала, – сказала Бекки.

Коун усмехнулся.

– Я и не обвиняю тебя. Мне надо поговорить с тобой.

– Мы можем выйти.

– На улице неудобно. Разговор будет долгим.

– А если в кафе? – нерешительно предложила Бекки. Коун согласился. Ему в общем-то было все равно. Ему надо было разрешить загадку, понять эту женщину. И он подумал, что, пожалуй, поступил правильно, догнав ее в метро. Случай помог ему. Нужно было пользоваться случаем.

В кафе они сели за дальний столик.

– Я, наверное, немного выпью, – сказала Бекки. Она оправилась от растерянности. Коун, внимательно наблюдавший за ней, подумал, что сейчас Бекки ведет себя иначе, чем в салоне. Он еще не понимал, в чем это выражалось, но был уверен, что не ошибается.

– Один человек сказал мне, что вы все тронутые в этом магазине, – начал он. – Я не поверил этому человеку, хотя и дружу с ним. Ты чуть-чуть не доказала мне обратное. Но я и тебе не поверил.

Бекки засмеялась.

– Этот человек, наверное, все-таки прав, – сказала она. – Иногда мне кажется, что я сошла с ума. Иногда – что я живу в мире помешанных. Вам надо поговорить с госпожой Эльвирой. Хотя… Я не знаю, зачем это надо. Полиции ни к чему амулеты. Об этом мне сказал Перси. Он узнал, что вы были в салоне. А сегодня он чинил проводку под скелетами.

– Так, – сказал Коун. – Значит, ты боялась Перси?

Бекки кивнула.

– Я бы ушла оттуда, – сказала она. – Но Эльвира хорошо платит. Где я еще найду такую работу? И я ничего не знаю об их делах. Мне сказано, как вести себя с посетителями. Когда у Эльвиры гости, я подаю вино. И я никогда не видела Кнута Диксона. Эльвира вцепилась в него, как кошка, и никуда не пускает.

Это же самое говорил и Фримен. Но ведь не живет же эта знаменитость взаперти? Бывает же где-нибудь? Эти вопросы Коун задавал Бекки. Она отпила глоток из бокала и покачала головой.

– Почему же ты сказала мне, что Диксон ушел за шахом?

– Она приказала мне так говорить.

– Что? – удивился Коун.

Бекки засмеялась.

– Нет, господин полицейский. Это формула.

– Какая формула?

– На все вопросы о Кнуте Диксоне я должна отвечать так, как отвечала вам сегодня. «Кнут приходит первым и уходит первым». Так велела Эльвира. Она сказала мне об этом, когда я поступала на работу. «Бекки, – сказала она. – Запомни, Бекки. Люди любопытны. Кнут велик. Мы много о нем говорим. Ты, наверное, хотела бы на него взглянуть?» Я промолчала. Тогда она сказала: «Мы ведем с ним работу по выявлению счастья. Осталось уже немного. Но это самый ответственный период, Бекки. А люди любопытны. Им хочется знать то, чего знать сейчас нельзя. Они тебя будут спрашивать о Кнуте. Говори им так». И она сказала мне эту формулу.

– Здорово закручено, – восхитился Коун.

– Поэтому я так вам и ответила. А первым вслед за шахом ушел Перси. Вот и все, господин полицейский.

– Меня зовут Питер, – сказал Коун. – А что такое этот Перси?

– Он художник. Помогает госпоже оформлять экспозиции в салоне. Говорили, что это он свел Эльвиру с Кнутом Диксоном. Они будто бы друзья. Он бывает У госпожи на вилле.

– Вместе колдуют над счастьем?

– Не знаю, господин… господин Питер. Я ничего не знаю.

– А где живет Перси, ты знаешь?

– Нет. Он знает, где я живу.

– Понятно, – сказал Коун. – Он бывает у тебя?

– Один раз. Но вы, господин Питер, не думайте… Он и Эльвира навещали меня, когда я заболела. Это было с месяц назад.

– Вот как.

– Да, я тоже удивилась. Но что было, то было.

– Трогательная забота, – фыркнул Коун…

Он вернулся в управление в четвертом часу дня. На лестнице встретил Фримена и подумал, что это очень кстати. Фримен помахал рукой и хотел пройти мимо, но Коун остановил его.

– Есть что-нибудь новое, инспектор? – спросил журналист. – Я только что от Грегори. Тороплюсь дать информацию в номер о допросе Кноуде.

– Успеется, Фримен.

– Да, пожалуй, – сказал Фримен. – Я не в восторге от Грегори. Я никогда не был от него в восторге. Какого черта он мучает этого Вилли?

– Ладно, – сказал Коун. – Оставим это. Мне надо потолковать с вами.

– Десять минут, инспектор.

– Хватит и пяти.

В кабинете Коун кивнул Фримену на кресло, закурил и сказал:

– Вы, кажется, интересовались личностью Диксона.

– К дьяволу, – закричал Фримен. – Я наводил справки. Даже к Эльвире на виллу стучался. Но она меня на порог не пустила.

– А Перси?

– Строит из себя кретина. И все-таки я выведу эту шайку на чистую воду. Я уверен, что Эльвира прячет у себя сумасшедшего. Она и сама ведь тронутая. Эх, Коун. Это будет материал. Такая, знаете ли, длинная игла в мягкое место… Мне осточертели «измы». Авангардизм, фекализм, бредовизм… Я ведь пишу книгу. Одну главу хочу посвятить Диксону. «Маньяк у руля литературы». Или лучше: «Смирительная рубашка на теле искусства».

– Вы так и не видели Диксона?

– Не довелось. По рассказам – это рослый детина с мордой херувима. На груди таскает ладанку с навозом. Носит ее на золотой цепи. Во всяком случае, в таком виде он проводил конференцию в Брикстон-паласе. Это было с месяц назад. Тогда его и приобрела Эльвира. У этой колдуньи бархатные лапки и хватка пумы. А за каким дьяволом вам-то все это понадобилось? Ведь ваш козырь – Броуди. Как он себя чувствует?

– Не знаю, Фримен, – задумчиво произнес Коун.

– Что не знаете?

– И то, и другое, – засмеялся Коун. – Броуди я берегу на закуску. К нему ведь подойти нужно. А Диксон? Как вам сказать? Я с первого дня следствия стал натыкаться на эту фигуру.

– Познакомьтесь с Эльвирой. Это доставит вам удовольствие.

– Придется, – медленно произнес Коун…

И он поехал к Эльвире. Остановил машину возле чугунной ограды, хлопнул дверцей и пошел по песчаной дорожке к дому. На красные цветы он не смотрел. У дверей постоял недолго и позвонил. Подождал, позвонил еще раз. «О чем говорить с Эльвирой?» – мелькнула мысль. Никакого плана на этот счет у него не было. Коун твердо знал только одно: след шаха терялся у дверей салона амулетов. За Бен Аюзом вышел Перси. Но, прежде чем идти к Перси, надо было встретиться с Эльвирой. Заодно он потолкует и о Кнуте. Любопытно, как эта дама воспримет визит полицейского?

Коун еще раз надавил кнопку. Потом осторожно потянул дверь. Она легко открылась. Он сделал шаг и очутился в холле. Отсюда вверх вела лестница. На первой площадке она раздваивалась. Коун прислушался. В доме стояла тишина. Он оглядел холл и медленно двинулся по лестнице.

Из особняка Эльвиры он вышел через час. Отогнал машину в гараж и отправился домой пешком.

Улица жила обычной жизнью. Неоновые литеры рекламы, как всегда, рекомендовали курить сигареты «Пирамида», мыться мылом «Пунш», чистить зубы пастой «Менгери» и приглашали посетить бар ресторана «Орион», где вечером можно найти все, что требуется джентльмену.

Коуну в бар идти не хотелось. Он свернул на Роу-стрит, освещенную все тем же лиловым заревом рекламы. Только теперь это была реклама кино. С афиш пялили глаза пастушки в коротких юбках и космические сыщики. Около дверей кинотеатра крутились стайки патлатых юнцов в разноцветных свитерах. Особенно много их было у кинотеатра «Одеон», где демонстрировался последний боевик сезона. Рыже-лиловые буквы складывались в слова «Не слушайте крика жертвы». Буквы вспыхивали и гасли, бесчисленное количество раз повторяя название.

Про этот фильм много говорили. Коун слышал, что он сделан по специальному заказу рекламного объединения «Паблисити». Что будто бы между кадрами в ленту вписаны невидимые во время демонстрации фильма, но действующие на подсознание призывы пить прохладительные напитки только фирмы «Тисла». И что будто бы зрители, выходя из кино, бегут к ближайшим автоматам, одержимые желанием скорее отведать продукцию этой самой «Тислы».

Коун отодвинул плечом юнца, который, бессмысленно тараща глаза, жевал сигарету и делал вид, что не замечает прохожих. Юнец заворчал и взмахнул рукой. Коун предупредительно вскинул свою и больно сжал юнцу запястье. Тот слабо пискнул. Послышался мелодичный звон: к ногам Коуна упал кастет. Все произошло столь молниеносно, что приятели юнца не успели ничего предпринять. Но они сообразили, что напоролись на полицию, и постарались незаметно рассосаться.

– Пойдем, приятель, – сказал Коун тихо стонавшему задержанному. – Подыми свою игрушку.

Юнец, не понимая еще, что с ним сделали, наклонился, левой рукой поднял кастет и пошел впереди Коуна до ближайшего полицейского поста. Рыжий постовой нахмурился, увидев Коуна.

– «Мусорщик» только что уехал.

«Мусорщиками» назывались вечерние патрульные машины, собиравшие мелких хулиганов, пьяниц, проституток и бродяг. Их развозили по участкам и в зависимости от проступка или привлекали к суду, или, продержав ночь в камере, отпускали восвояси.

– Вызовите, – посоветовал Коун, закуривая сигарету. – Этот молодчик замахнулся на меня, – пояснил он постовому. Рыжий упитанный «бобби» с ненавистью оглядел юнца.

– Сука, – процедил он. И пожаловался Коуну: – Лезут, как тараканы из щелей. Уже пятый за дежурство. Один даже отстреливался. И бабочка тут была. С «приветом из рая». Выкатилась из подворотни и полезла на мостовую. Ей, видите ли, показалось, что она на пляже. Еще секунда – и угодила бы под машину.

Полицейский сплюнул, резюмируя, видимо, этим свое сообщение. Коун двинулся дальше. Приключение отвлекло его и одновременно натолкнуло на размышления о том, что полиция, в сущности, уже ничего не может поделать с этими «тараканами». Нельзя до бесконечности увеличивать число «мусорщиков». Газеты кричали о «национальном бедствии», в сенат поступали бесчисленные запросы. Видные психологи печатно пытались объяснить, почему растет преступность среди подростков. Но меры предлагались частичные, а объяснения страдали половинчатостью. Существо дела было в другом. Можно было убить человека на лестничной клетке и спокойно уйти. Можно было выдернуть у человека из рук чемодан и скрыться в толпе. Предприимчивые бизнесмены предложили на этот случай чемодан с выдвигающимися ногами и вмонтированным свистком. Чемодан должен был звать на помощь полицию. Ответственность, таким образом, перекладывалась с людей на вещи. Люди могли оставаться равнодушными до тех пор, пока не сойдут с ума. Тогда общество брало их под свою опеку. Для сумасшедших были гостеприимно открыты клиники, тюрьмы и ночные клубы. Для них писал вирши Кнут Диксон, а Эльвира изобрела амулеты. Казалось, идет какой-то неотвратимый процесс, в котором все подчинено одной конечной цели: выбить у человека самое мощное его оружие – сознание, оглупить этого человека, сделать его беспомощным и безмозглым слепцом.

До визита к Эльвире Коун об этом как-то не задумывался. Переосмысление пришло только сейчас. И натолкнул на него Коуна стеклянный паук на животе Эльвиры.

Идя к ней, Коун был подготовлен ко всему. Только не к тому, что увидел. Обстановка в салоне амулетов, разговоры с Бекки и Фрименом если и не вызывали ассоциаций с мрачной лабораторией средневековой колдуньи, то во всяком случае напоминали об аксессуарах, в окружении которых должна была жить эта женщина.

Коун шел по тихому дому и удивлялся тому, что его никто не встречает. Дом большой. В таких домах бывает не меньше десятка слуг. Роскошно оформленный холл, мебель, сделанная, очевидно, на заказ, чистота молчаливо свидетельствовали о десятках рук, которые ухаживают за всем этим, холят, подметают, стирают, чистят, полируют, натирают.

Однако никто не попался ему навстречу. Коун побывал уже в нескольких комнатах, пока не услышал где-то в глубине дома голоса. Он постучал в дверь. Откликнулся женский голос.

Коун стоял на пороге уютно обставленной гостиной. За низким столиком сидели мужчина и женщина. Мужчина – плотный, круглоголовый, бритый наголо крепыш в очках с толстыми стеклами – при появлении Коуна медленно опустил на стол бокал с темно-коричневой жидкостью и вопросительно взглянул на женщину. Она пожала плечами. Коун догадался, что это и есть Эльвира Гирнсбей. Для колдуньи женщина выглядела, по его мнению, неприлично молодо. Его несколько удивил цвет ее волос: они отливали зеленым. Впрочем, подумал Коун, должна же современная ведьма чем-то отличаться от обыкновенных смертных.

– Я из полиции, – сказал Коун. – Хочу видеть Эльвиру Гирнсбей.

– Это я, – сказала женщина. Теперь уже она вопросительно взглянула на собеседника, а тот, в свою очередь, пожал плечами.

– Я должен задать вам несколько вопросов, – сказал Коун.

– Задавайте, – ответила Эльвира. И, заметив, что Коун бросил взгляд в сторону бритоголового, быстро сказала: – Профессор Кирпи – давний друг нашей семьи. У меня от него нет секретов.

Коун был наслышан о профессоре Кирпи. Известный психиатр, Коун это знал, был коротко знаком с шефом полиции – господином Мелтоном. Встретить его в доме колдуньи для инспектора было такой же неожиданностью, как увидеть яблоко на сосне. Вспомнились слухи, что теперешний любовник Эльвиры – Кнут Диксон – шизофреник. Уж не по сему ли случаю этот профессор пожаловал сюда? Почему бы давнему другу семьи не взять на себя заботу о лечении нового друга?

Уловив замешательство на лице инспектора, Эльвира нетерпеливо дернула плечиком. И в этот момент Коун заметил паука на животе женщины. Черный паук, отливающий стеклянным блеском, исполнял роль не то пуговицы, не то брошки. Коун отвел взгляд и встретился глазами с профессором Кирпи. Тот, казалось, изучал Коуна. У инспектора мелькнула мысль, что Кирпи, вероятно, так рассматривает своих пациентов.

Он коротко изложил обстоятельства дела, приведшего его сюда. Эльвира сухо заметила, что она читала газеты, но, к сожалению, к этой информации ничего добавить не может. Да, Бен Аюз заходил в ту ночь в салон амулетов. Он испортил ей настроение. Но это ее личное… Полиции это не поможет. Куда он ушел, она не знает. И это ее не волнует. Ее заботит Ут. Кто такой Ут? Кнут Диксон, которого она не видела уже несколько дней. Дурацкий визит шаха в салон очень расстроил Ута. Почему, она не знает. Может быть, ревность. Она как раз советовалась с профессором Кирпи по этому поводу.

Профессор Кирпи вынул сигару из коробки, аккуратно обрезал кончик, закурил и заметил, что Эльвира очень точно выразила его мысль. Кнут рефлексивен. Он, безусловно, талантлив. Но последнее время он вел себя странно. Профессора беспокоит, не отразится ли это обстоятельство на его творчестве.

Коун смотрел на паука. Паук опускался и поднимался в такт дыханию женщины. Насколько разнузданным должно быть воображение, чтобы придумать этого паука. А ведь Коун не был пуританином. Его не раздражали красотки из кабака Вилли Кноуде. Красотки были голыми и глупыми. Они не вызывали чувства страха за будущее нации. А вот этот паук вызывал. Паук, вцепившийся в живот. Профессор Кирпи, похожий на этого паука. Кнут Диксон, сочиняющий бред. Хотя… Бред нельзя сочинять. Это противоестественно. И рассуждать о бреде, как это делает Кирпи, – тоже противоестественно. И предлагать амулеты. И красить волосы в зеленый цвет. И жить с сумасшедшим.

Впрочем, эти мысли пришли в голову Коуну потом, когда он ушел от Эльвиры. Там его взволновала новая загадка, выплывшая незаметно из беседы с Кирпи и Эльвирой. Коун не сразу понял, куда клонит профессор, начав разговор о Кнуте Диксоне. Кирпи так долго крутил вокруг и около, разглагольствуя о рефлекторных дугах, вазомоторных рефлексах, всякого рода маниях, что Коун не заметил даже, когда было сказано главное. А заметив и поняв, чуть не вздрогнул от изумления. Он-то считает, что Эльвира попросту поссорилась со своим любовником. А оказалось, что Кнут Диксон скрылся в неизвестном направлении.

– Он ушел в ту же ночь, – сказала Эльвира.

– Вот как, – сказал Коун. – Вот как, – повторил он, бредя бесцельно мимо кино и баров, ресторанов и ночных клубов. Они еще о чем-то говорили там, у Эльвиры. Да, насчет слуг. Коун удивился, почему в доме нет слуг. Она сказала, что отпустила их на день. «Неосмотрительно», – сказал Коун… «Мягко сказано», – вежливо заметил профессор Кирпи. И еще о чем-то говорили.