Электронная библиотека » Андре Асиман » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Из Египта. Мемуары"


  • Текст добавлен: 28 декабря 2020, 16:59


Автор книги: Андре Асиман


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Все чувствовали себя обиженными и оскорбленными, в том числе и Принцесса, невольно втянутая в ссору, которой следовало бы оставаться исключительно делом двух мужчин. Мосье Жак поклялся, что ноги его больше не будет chez les barbares[22]22
  У этих варваров (фр.).


[Закрыть]
, мосье Альберт поблагодарил его за то, что он не собирается докучать им своим присутствием, и оба твердо решили, столкнувшись ненароком на рю Мемфис, не обмениваться даже bonjour. Размолвка не затронула только Святую, хотя та переживала больше прочих и не оставляла усилий примирить оба семейства.

– Ваше право, мосье Альберт, в сердцах чего не скажешь, – выговаривала она через несколько дней после происшествия, – но чтобы такое! Никогда! Никогда! – повторяла она, на глазах ее наворачивались слезы, нижняя губа дрожала. Эта чистая простая душа впервые увидела безобразный оскорбительный мир, от которого прежде ее берегло строгое воспитание.

– Он не имел в виду ничего дурного, – убеждала Принцесса мосье Жака, пытаясь со своей стороны поправить дело. – Знаете поговорку? Чайник чайнику говорил: уж больно ты черен. Неужели вы думаете, что он хотел его оскорбить? Но это попросту невозможно: он ведь и сам таков!

– По-вашему, невозможно, мадам? А я так считаю, что очень даже возможно. Во-первых, этот чайник упустил из виду, что и сам черен. Во-вторых, забыл самое важное: что он чайник, чем ему следовало бы гордиться, поскольку просуществовать пять тысяч лет способен лишь тот чайник, на который призирает милосердный Господь! И вот еще что я вам скажу, мадам Эстер: всякому чайнику, который оскорбляет собрата, нет места ни в моем доме, ни тем паче на Господней кухне!

– Полно вам, мосье Жак, это уж слишком. Речь о шестидесятилетнем больном старике, жизнь которого была настолько скупа на радости, словно Господь отмерял милость свою пипеткой. Разумеется, невзгоды его озлобили. Где уж старому чайнику весело свистеть!

– Нет уж, благодарю покорно, свисток мой цел, невредим и отлично свистит, – заявил турецкий безбожник, когда Святая передала ему этот разговор и, как обычно, поддавшись на уговоры, села играть с ним в карты. – Моя жена ничего в этом не смыслит: свет не видывал более немузыкальной женщины.

– Ей же нравится слушать, как я играю на пианино, – возразила Святая.

– Я не об этом.

Святая примолкла.

– Ах вот оно что! Понимаю, – наконец проговорила она.

– Ничего-то вы не понимаете, – хотел было ответить мосье Альберт, но осекся. – Вы видите насквозь, не так ли, читаете в самых сокровенных уголках сердец, но ни за что в этом не признаетесь. А между тем изучили всех нас как облупленных, с вашим-то опасным чутьем.

На это Святая ответила коронной своей апофегмой:

– Я, мосье Альберт, может, и необразованная, зато исключительно проницательная, и проницательности моей хватает, чтобы понять, что вы хотите надо мной посмеяться. – Она выбрала карты и выложила на стол выигрышную комбинацию. – Слава богу, я хоть в карты могу вас обыграть, иначе вы считали бы меня полной дурой.

– Где же вы были, мадам Адель, когда я был молод?

– Не говорите так, мосье Альберт. Бог послал каждому из нас ту жизнь, которую мы заслуживаем. Вам вашу, а мне мою.

– «Вам вашу, а мне мою», – передразнил он, тасуя карты. – Думаете, нам удастся упросить Его зарезервировать для вас койку в моей каюте, когда настанет пора отправляться в долгий путь?

– Когда придет мой час, я хочу встретиться с родителями.

– Не с мосье Жаком?

– Мосье Жак отдал мне жизнь земную. Загробную же волен посвятить кому-нибудь другому.

Она уставилась в карты.

– А вы бы хотели встретиться с женой после смерти? – наконец спросила она и отвела глаза. Губы ее дрожали.

– Учитывая, как она ревнива…

– Кто, ваша жена? Плохо же вы знаете женщин, мосье Альберт.

– А вы плохо знаете мою жену! Случись этой ехидне умереть раньше меня, и она тут же пошлет за мной, лишь бы я не забыл ненароком, что мы женаты.

И действительно, ревность Принцессы не имела никакого отношения к любви. Чем сильнее раздражал ее муж и чем больше ее избегал, тем сильнее она страшилась его потерять. Она воплощала собой чувство долга, каждый день понемногу сживая его со свету, он же в ответ тяготился ею с добросовестной преданностью слабого неверного супруга. Она была внимательна к мельчайшим его потребностям: в сваренном особенным образом утреннем кофе, в полуденных пирожках со шпинатом, в особенном консоме к особенному рису, в подливке из сухофруктов к нежирному мясу, в слегка накрахмаленных рубашках и отутюженных носовых платках, на которых она неизменно разглаживала складки, в тарелке с сырным ассорти, соусами и маслинами к вечерней ракии, – все это жена выполняла с величайшей пунктуальностью, не выказывая неудовольствия, однако же каждый ее жест напоминал мужу о том, что она не привнесла в его жизнь ничего – за исключением того, о чем он не просил. Как ни парадоксально, он куда больше нуждался в ее любви, которую она отчасти к нему питала, нежели она в его – которой не было.

– Не смейте так о ней говорить, – упрекнула Святая с привычной готовностью вступиться за другого – отчасти потому, что по своему добродушию не терпела злоязычия, отчасти потому, что ее упреки неизменно побуждали собеседника высказаться насчет обидчицы еще хлеще. – Она была вам прекрасной женой: кухаркой, служанкой, нянькой, портнихой, цирюльником, даже матерью, если угодно. А сколько раз спасала вас от разорения? Она самая умная женщина на рю Мемфис.

– Ваша правда, – мосье Альберт устремил на Святую взгляд, полный печального сарказма. – Ваша правда. Бог дал ей величайший на свете ум. Но Он не дал ей больше ничего. Рядом с ней даже айсберг заработает простуду.

Тут Принцесса возвратилась с ежедневного визита к сестрам.

– Вы чего сидите в темноте? Вам же карты не видно.

– Так романтичнее, – не поднимая глаз, отвечал муж.

– Вы разве не слышали новость?

– Какую еще новость?

– Война кончилась.

* * *

Дабы отпраздновать перемирие, Принцесса, вернувшаяся домой в компании мадам Дальмедиго, решила устроить экспромтом настоящее чаепитие – с безе, инжирным и финиковым вареньем, птифурами и домашним печеньем, которое хранила под замком в одном из множества шкафов в кладовой. Еще одну соседку, Арлетт Джоанидис, которая с дочерью Мишлен проходила под их балконом, остановили, огорошили новостью и тоже зазвали на чай. Полчаса спустя прибыли Флора, ее мать, Мария Кантакузин и Фортюнэ Ломброзо, а за ними Морис Франко и Лилиана Ардити, так что, когда мосье Жак вернулся домой с работы, дочь сообщила ему, что мама все еще в гостях напротив.

– Так иди и приведи ее, да скажи ей раз и навсегда, что ее место здесь, – мосье Жак обвел рукой темную пустую гостиную, – а не там, – он указал на курятник.

Семейства возобновили общение, однако же между мужчинами неизменно ощущался некоторый froid[23]23
  Холодок (фр.).


[Закрыть]
. Восемнадцатилетняя дочь, читавшая в тот момент роман, накинула на плечи кардиган, сбежала по лестнице и в следующий миг уже звонила в дверь к соседям.

– Я пришла сказать маме, что папа зовет ее домой.

– Ну что за глупости! Заходи. Сейчас не Средние века! – воскликнула Принцесса, уже научившаяся понимать речь глухой. – Мы пьем чай и играем в карты, заходи.

Девушка зашла в дом, однако же замялась у порога.

– Отец зовет меня домой? – уточнила Святая, заметив дочь, неловко стоявшую у дверей гостиной.

Та кивнула. Принцесса сунула ей чашку с блюдцем, и девушка рассеянно их приняла.

– Сущий тиран, вот он кто, – заметил муж Принцессы.

– Вы, мужчины, все тираны, – подала голос Арлетт Джоанидис.

– А вы, женщины, тогда кто? – парировал он, обернувшись к мосье Франко.

– Полные идиотки, раз вступаем в брак с такими, как вы, – съязвила одна из женщин.

– Любой, кто вступает в брак, по умолчанию идиот, – ответил муж Принцессы. – Но тот, кто остается в браке, даже осознав свою ошибку, преступно глуп.

– Хватит говорить гадости, играй, – отрезала Принцесса.

– Разве я неправду сказал? – обратился он к дочери Святой, усевшейся рядом с матерью.

Та промолчала.

– Вот это по-женски. Не отвечать на неудобные вопросы.

– Вам лишь бы над женщинами смеяться! – сказала гостья. – Но когда вам нужно подрубить манжеты, чтобы идти пускать пыль в глаза мерзавкам-подавальщицам, вы всегда приползаете к нам. Вот он, брак!

– Да уж, брак! – вклинился муж Принцессы. – Пожизненный приговор и тот порой смягчают. В браке же вам не ослабят удавку до самой смерти.

– Перестань нести чушь, играй уже, – отрезала Принцесса.

Тут в дверь позвонили.

– Кто-нибудь, откройте, – попросила Принцесса. Святая взглянула на дочь и знаком велела ей открыть дверь. Девушка повиновалась; на пороге стоял мужчина и смотрел на нее.

– Да? – спросила она.

Он вдруг расплылся в улыбке и спросил, дома ли мадам Такая-то.

Ее ответа он не разобрал, однако она жестом попросила его подождать на площадке и, не успел он опомниться, захлопнула дверь перед его носом, бросилась к Принцессе и сообщила, что ее спрашивает какой-то мужчина.

– Мужчина? – вздрогнула та, встала, пошла отворять и прыснула. – Да это же мой сын! – крикнула она. – Ваша дочь не хотела его пускать, – добавила она, поворотясь к Святой, и все рассмеялись.

Девушка зарделась.

– Простите, – сказала она.

– Не переживай, милая, он же тебя разыграл, – успокоила Святая дочь.

Принцесса извинилась за выходку сына, а девушка, очевидно желая исправить свою оплошность, молча предложила взять у гостя пальто. Но потом поняла, что не знает, куда его повесить, вернула пальто молодому человеку и виновато улыбнулась, не сказав ни слова. В отличие от отца, он не снял пиджак вместе с пальто, чтобы повесить на одну вешалку. Остался в пиджаке, то и дело выуживал из жилетного кармана часы и, дважды за пять минут проверив время, с самодовольным видом прятал обратно.

– Кто выигрывает? – поинтересовался молодой человек.

– Я, конечно, – ответила мадам Ломброзо.

Слуга принес чай, вновь прибывший взял чашку и раскрыл газету, лежавшую на подлокотнике дивана.

– Ты уже слышал? – спросила его мать.

– Да, слышал. Значит, британская армия больше у нас ничего не купит. Не лучшие новости.

– Вы во всем отыщете недостатки, – заметила Арлетт Джоанидис.

– Это признак высокого интеллекта, мадам, – вступилась за него Святая.

Девушка молча сидела возле Святой, поглядывала через материно плечо, когда та разворачивала карты веером, да время от времени напоминала, что дома ждет отец.

– Помню-помню, – отвечала мать, словно отмахиваясь от неприятной мысли.

– Вот вам и брак, – произнес муж Принцессы, глядя в карты. – Даже поиграть спокойно не дадут. – И, поразмыслив, добавил: – А может, только и остается, что играть.

– Так играй, – съязвила его жена.

– Пусть говорит что хочет, это он от обиды: проигрывает человек, – поддела тетушка Флора.

– Вам и проиграть не обидно, – ответил он, не поднимая головы. – А вот ей, – он указал на Святую, – сущий кошмар.

– Потому что он считает меня дурой, – вставила Святая. – Что ж, он волен думать что угодно. Я, может, и необразованная, зато исключительно проницательная и сейчас докажу ему, кто из нас дурак.

– С вашим-то сегодняшним везением показаться гением нетрудно, – парировал он.

– И не только везением, – Святая указала на свой нос.

– Ну да, конечно, ваш нос. Ох уж этот нос, дамы и господа!

– Пусть себе разоряется, я не слушаю.

– На вашем месте я бы вступился за мать, – сказал сын Принцессы дочери Святой.

Девушка подняла глаза, вежливо улыбнулась и покачала головой, словно хотела сказать, что вмешиваться не след.

– До чего же благоразумна, – заметил сын, когда гости разошлись. – Ни слова некстати, такая милая и спокойная. Где они прятали ее все эти годы?

– Ты же знаешь этих сирийских евреев, – ответил отец, помогая жене собрать карты со столика. – Скрытные до мозга костей, и она тоже такова, будь уверен.

– Она и правда кроткая: ей цены нет, – добавила Принцесса. – И богатая. Ее отец торгует велосипедами.

– Она само очарование, – продолжил ее сын.

– Очарование не очарование, а все-таки не стоило так гадко ее разыгрывать. И надо было извиниться.

– А я и извинился. Это же была шутка…

– Только не делай вид, что не заметил, – перебила мать.

– Чего не заметил? – удивился молодой человек.

– Что она глухая.

– Но я же с ней говорил…

– Все равно глухая. Слышал, у соседей громко говорят? Это она.

Сын смутился, Принцесса же добавила поспешно, словно прочитав его мысли:

– Не приставай к ней. Она хорошая девушка.

Вскоре в дверь позвонили; пришел друг, которого сын ждал уже более часа.

– Сегодня во французском консульстве праздничный вечер. Меня пригласили.

– А меня нет.

– Не беда, я тебя приглашаю. Только собирайся поживее. Праздник уже в разгаре.

– Там ведь, наверное, будет полно народу?

– Ну разумеется, там будет полно народу. Пошли.

* * *

В тот вечер отец вернулся домой поздно и записал в дневнике, что наконец-то встретил ее. Он не назвал ее ни женщиной своей мечты, ни первой красавицей и не описал ее внешность. С присущей ему суеверностью он даже не упомянул ее имени. Однако же она была настолько недвусмысленно и очевидно та самая, что необходимость рассказать о ней на бумаге или же разузнать скрытые качества ее характера оказалась задачей чересчур сложной для человека, который написал лишь: «Мне хочется думать о ней». Он словом не обмолвился о том, что почувствовал, когда впервые ее увидел, и какие именно мысли приходили ему в голову, стоило ему поймать себя на том, что думает о ней. Он описал ее серую юбку и темно-бордовый кардиган, и то, как она сидела, скрестив ноги, подле матери, как прижималась коленом к углу карточного столика и не отрываясь смотрела в карты. Поймав на себе его взгляд, девушка улыбнулась снисходительной доброй улыбкой, немножко ленивой, немножко виноватой.

Позже она коснулась его плеча в запруженном людьми патио французского консульства. Гости высыпали в сад и на улицу; молодые александрийские французы, греки, евреи, итальянцы стояли и пели среди хаоса припаркованных велосипедов и гудящих автомобилей. Весь город собрался на праздник. Кажется, то же самое творилось в британском и итальянском консульствах.

– Вы не танцуете? – спросила она, когда он обернулся. Он не понял ни слова из того, что она сказала.

– Слишком много народу, – ответил он, решив, что она пригласила его на танец. «Неужто глухие танцуют?» – подумал он и представил себе нелепую картинку: танго под звуки вальса.

– Чудесный вечер, – заметила она. На ней было белое хлопчатобумажное платье без рукавов, тонкая нить бус и белые туфельки; обгоревшая на солнце кожа блестела в вечернем свете. С легким макияжем и зачесанными назад влажными волосами она казалась старше и энергичнее той робкой соседской девочки, которая весь вечер в гостях, словно школьница, не отрывала глаз от собственной юбки в складку да материных карт. Сейчас же в ее осанке читался намек на застенчивую элегантность – в том, как она держала обеими руками бокал шампанского, прижав локти к бокам.

Однако отсутствие чулок и сумочки да широкий белый след – видимо, от мужских часов – на загорелом запястье говорили о том, что одевалась она второпях (и оттого выглядела слишком просто), словно весь день провела на пляже и на прием собиралась в последнюю минуту – натянула первое, что подвернулось под руку, да так и поехала с мокрыми ногами и головой. Наверное, вокруг подошв у нее каемка песка. А где-нибудь, подумал он, глядя, как тусклые вечерние огни играют на жидком блеске ее белого габардинового платья, валяется мокрый купальник, который она стянула в спешке и бросила скомканным на деревянную скамью в купальной кабинке у друзей.

– Вы здесь одна? – спросил он, стараясь во время разговора держаться к ней лицом.

– Нет, с друзьями.

Может, она все-таки хочет потанцевать?

– Я их знаю?

– Едва ли, но я вас познакомлю, – ответила она, даже не задумываясь, что ему, возможно, это вовсе неинтересно, взяла его за руку и повела сквозь нескончаемую толпу на другой конец террасы, где ее дожидалась группа молодых людей. У одного из них, того, что стоял, прислонясь к балюстраде, в руках был темно-бордовый кардиган, точь-в-точь как тот, в котором она пришла в дом его родителей. Попросила его подержать свой кардиган или же брала у него поносить и теперь вернула? Она представила его друзьям, рассказала, как заставила сына соседей ждать на пороге собственного дома. Все рассмеялись – на этот раз не над ее ошибкой, а над тем, как она закрыла дверь у него перед носом.

– С ней бывали случаи и похуже, – заметил один из молодых людей.

– Мы уезжаем, – добавил второй. – Нас ждут в британском консульстве.

– Хотите поехать с нами? – спросила она.

Он замялся.

– Будет весело, – она снова улыбнулась.

– Даже не знаю.

– Ну тогда в другой раз.

И обернувшись к юноше, державшему кардиган, жестом попросила ключи от машины.

– Нет. Я сам сяду за руль, – ответил он.

– Моя машина, я и поведу, – отрезала она.

Мой отец рассеянно дошел с ними до конца сада. Она открыла дверцу машины, села, потянулась отпереть двери для пассажиров, резкими энергичными движениями опустила стекло, так и не убрав ногу с тротуара, и нашарила ключом замок зажигания.

– Мое почтение вашей матушке, – сказала она, захлопнула дверь и завела мотор.

Он же, не двинувшись с места, наблюдал, как автомобиль тихо выезжает с консульского двора, медленно пробираясь сквозь колыхающуюся толпу, мимо припаркованных машин и ряда высоких пальм вдоль аллеи, плавно катится вниз по дорожке и вдруг, не доезжая ворот, рывком сворачивает у будки сторожа, вылетает с территории консульства и мчится к Корниш.

Там, где только что стояла ее машина, осталось лишь воспоминание о белой атласной туфельке на асфальте, о том, как девушка потянулась отворить двери пассажирам, а потом снова поставила ногу на тротуар, пытаясь нашарить в темноте замок зажигания. Быть может, перед тем как захлопнуть дверь, она подумывала снять туфельку и оставить лежать на асфальте.

А может, даже и оставила. Потому что позже в тот вечер, неожиданно поймав себя на том, что не в силах думать о ней или что черты ее потихоньку ускользают из памяти, точно антрополог, реконструирующий все тело по фрагменту кости, он вспоминал ее туфельку, потом стопу, от стоп поднимался выше, к коленям, блестящему белому платью, добирался до губ и на миг воображал улыбку на лице, которое годами видел на противоположной стороне улицы и на которое не удосуживался обратить внимание.

* * *

Несколько дней спустя, ранним утром в воскресенье, он увидел, как она идет мимо их сада.

– Куда вы? – спросил он.

– На пляж, – ответила она, махнув рукой на берег. – Пойдемте со мной?

– Почему бы и нет. А с кем вы идете?

– Одна.

– Подождите, я только надену купальный костюм.

На море они пришли довольно рано, успели поплавать, поваляться на песке, поболтать и уйти до того, как после мессы на пляж хлынули прихожане. На обратном пути заглянули в маленькую кондитерскую, где он купил ей пирожное и лимонад. Она съела еще и мороженое и сказала, что в следующий раз ее очередь угощать. Он весело согласился: «В следующий раз». Наконец они вернулись на рю Мемфис и остановились у ее дверей. Он подождал, пока она скроется в темной, лишенной солнца прихожей, постоял еще немного, потом перешел на другую сторону улицы, вошел в родительский дом с парадного входа и, к своему удивлению, обнаружил, что успел к завтраку.

Примерно в половине третьего, когда солнце лупило в пол веранды и он подумывал, то ли вздремнуть часок-другой, то ли вынести кресло в сад и просидеть там до сумерек с русским романом, вбежала его мать и со взволнованным удивлением сообщила, что мадам Адель просит его к телефону.

Интересно, подумал он, что ей нужно? И почему она звонит? А потом вспомнил. Неужели она – совершенно в дурном вкусе – скажет ему, чтобы впредь даже думать не смел ходить с ее дочкой на пляж? «Не компрометируйте мою дочь!» Неужели с нее станется выговорить этакую пошлость? Он уже пожалел о той судьбоносной минуте, когда увидел, как она шла мимо него с купальником, аккуратно завернутым в большое сине-зеленое полотенце. Почему матери вечно суют нос в дела дочерей и что именно успели обсудить две женщины, прежде чем позвать его к телефону?

У него перехватило горло.

– Алло, – произнес он со свинцовой тяжестью на сердце.

– Алло, это мосье Анри? – раздалось в трубке.

– Да, мадам.

– Мосье Анри, это мадам Адель, мама Джиджи.

Значит, он угадал. Присесть, что ли, подумал он, все равно день испорчен. Соседка явно собиралась разразиться одной из тех укоряющих тирад, которые блистательно пародируют в английских фильмах. Кто знает, в каком диком, мрачном, ханжеском средневековье живут эти люди. Недаром поговаривают, что ее отец молился каждое утро и даже отрекся от сына из-за женитьбы на католичке. Святая же снова изящно откашлялась.

– Я звоню по поводу моей дочери. Она попросила меня спросить у вас, не хотите ли вы сегодня днем пойти с ней в кино.

– Сегодня днем? – У него задрожал голос.

– Да, сегодня днем. Уж такая она у нас: вечно спохватывается в последнюю минуту.

– Сегодня днем, – задумчиво повторил он.

– Да, сегодня днем.

– А во сколько именно?

– Сейчас спрошу.

Повисла тишина.

– В три часа, если быть точной. – Он услышал, как мать и дочь шепчутся.

– Что она сказала? – спросил он.

– Сказала, что если вы не сможете, ничего страшного, она поймет.

Снова воцарилось молчание.

– Передайте ей, что я буду готов через пять минут. Сколько ей надо, чтобы собраться?

– Да она уже готова, – и мать с дочерью снова принялись шептаться на том конце. – Она подумала, что вы, возможно, будете не прочь посмотреть «Газовый свет»[24]24
  «Газовый свет» – психологический триллер режиссера Джорджа Кьюкора (1944).


[Закрыть]
. Как по мне, сюжет притянут за уши, но кто же нас, старух, спрашивает? – хихикнула мать.

– Разве она еще его не смотрела?

– Нет.

Фильм шел в маленьком кинотеатре неподалеку от рю Мемфис. Она ждала его у кассы с билетами в одной руке и очками в другой.

– Только для чтения, – пояснила она, – мне нужно читать субтитры.

На обратном пути подняла глаза на темные окна своей гостиной и заметила:

– Наверное, мама у вас.

Он открыл калитку, и они вместе прошли мимо увитой зеленью беседки, где он сидел бы до темноты один-одинешенек с Толстым в руках, надеясь, как всегда вечером в воскресенье, избежать встречи с отцом, который уговаривал его отложить книги, в кои-то веки выбраться из дома и «пожить». «Вечно у тебя по воскресеньям книги, шмотки, трубки вместо женщин!» – подтрунивал над ним старик. Увидев его с девушкой, отец непременно вышел бы на балкон и произнес громким шепотом: «Значит, теперь мы флиртуем с соседкой».

Девушка сказала, что при случае с радостью сходит еще куда-нибудь. Он спросил, какие фильмы она еще не смотрела, и она едва не рассмеялась, потому что видела их все.

* * *

– Она, конечно, красавица, но не забывай, кто она есть, – обронил месяца через три его отец, когда они вечером прогуливались по Корниш.

– Я знаю. И что?

– Ну, если ты так ставишь вопрос, мы ни до чего не договоримся. Видишь ли, в чем дело: с ее недостатком придется жить не только ей, но и тебе. Если уж тебе так приспичило жениться, возьми лучше Берту Нахас. Она красива, богата, в тебе души не чает, вдобавок ее папаша найдет тебе тепленькое местечко. – Отец по пальцам перечислил все достоинства мисс Нахас. – А любовь либо возникнет сама собой, либо придет потом, либо не придет никогда: в этом случае она займется детьми, а ты – чем-нибудь еще.

Есть Мишлен Джоанидис, дочь Арлетт. Видел бы ты, какую мину сделала ее мать, заметив, что ты общаешься с Джиджи. Или вот Арпине Хачатурян. Она, конечно, христианка, но хотя бы не глухая.

– Только не Арпине, – ответил сын.

– Твоя правда. С этими ее глазами навыкате, красными, как свеклы в картофельном супе, – нет, тут ты совершенно прав. Страшная снаружи, страшная внутри.

– Да с чего ты вообще взял, что я хочу жениться?

– На дочери Святой можно только жениться, – заявил отец.

– Вообще-то я видел ее и с другими.

– Они якобы разрешают ей пастись на воле, но людей-то не обманешь. Все равно они сквалыги и ханжи из арабских трущоб, только прикидываются европейцами – с барами и стремительными автомобилями. Они арабы до мозга костей. Он будет жаться, как нищий, до самой дочкиной свадьбы. И уж тогда засияет, как пара лаковых туфель.

– Я знаю, что делаю.

– А представь, – добавил отец, когда они смотрели, как волны бьются о берег Ибрахимии, – представь, что тебе захочется сказать ей что-то в темноте. И я не о том, чтобы попросить стакан воды. А кое о чем другом.

– Она читает мои мысли, как никто другой. Я даже обмануть ее не могу.

– Ценное качество в любовнице или матери, но в жене?

Сын не ответил. Он вспомнил жестокие слова Принцессы: «Сокровище, а не девушка, но калеки нам не нужны».

Отец достал потертый серебряный портсигар, выудил из кармана перочинный ножичек и разрезал сигарету надвое.

– Чтобы меньше курить, – пояснил он и хотел было убрать половину в портсигар, но передумал и протянул сыну. – Да, и кстати, – проговорил он задумчиво и рассеянно, сделав первую затяжку, и незаконченное предложение повисло в воздухе, словно струйка дыма от сигареты. – Флора знает о королеве велосипедов?

– Да.

– И что она говорит?

– А что тут скажешь?

Флора и правда почти ничего не сказала, когда он как-то вечером в трамвае по дороге из музыкальной школы огорошил ее этой новостью.

– Мне следовало догадаться, – ответила она. – Какая же я дура, ничего не замечала.

Затем со смиренной улыбкой, с которой обычно встречала известия о чужих радостях, тогда как у нее самой их было так мало, сделала комплимент его выбору и все-таки сорвалась:

– Скажи мне вот что. Нигде в мире я не играла столько, сколько у тебя в доме, и я знаю, как много значит для тебя музыка – по крайней мере, по твоим же собственным словам. И после этого ты выбрал женщину, которая не просто не разбирается в музыке, а вообще ее не слышит. – Она примолкла. – Я обещала себе, что никогда тебя об этом не спрошу, но все же… – Тут он забормотал что-то в свое оправдание, но Флора перебила: – Почему она?

Его так и подмывало ответить несерьезно или даже грубо. Однако же он вовремя осознал, что на грубость толкает сам вопрос, а вовсе не женщина, которая его задала.

– Сам не понимаю. Я даже не уверен, что успел ее толком узнать. Но она знает меня лучше, чем я себя.

Объясняя, что имел в виду, он использовал слово «брак», дабы избежать куда более очевидного «любовь».

– Значит, всё еще хуже, чем я предполагала. – Гнев искривил улыбку на ее губах. – Так и знала, что не надо спрашивать. Я уже услышала – и сказала – больше, чем следовало. Надеюсь, ты меня извинишь.

Трамвай подходил к остановке; Флора убрала в сумочку книгу, которую не читала, и поднялась. Он удивился: остановка была не ее.

– Если не возражаешь, я выйду здесь, – пояснила она. – Хочу пройтись, подышать воздухом.

Она пробралась сквозь толпу в проходе, спустилась по трамвайным ступенькам на платформу, смиренная и несчастная, и порылась в потрепанной сумочке в поисках спичек; мужчина в галабии впился в нее взглядом, явно намереваясь стрельнуть сигарету. Отца охватила печаль; ему стало бесконечно жаль Флору, которая смотрела на него с такой беспомощной покорностью. Месть всегда наступает слишком поздно, подумал он, и лишь после того, как время, безразличие или прощение сравняют счет.

– Значит, она обиделась, – резюмировал его отец. – И никогда тебя не простит.

– Когда она была мне нужна, она колебалась; теперь же, когда я несвободен, я ей вдруг понадобился.

– Ты никогда не поймешь женщин.

– Я вполне их понимаю.

– Ты не понимаешь ничего. Ты и мужчин-то не понимаешь, если уж на то пошло, даже самого себя.

Его отец бросил окурок в море, сказал, что замерз и хочет вернуться домой. Ветер швырнул ему в ноги арабскую газету; старик раздраженно ее стряхнул.

– Этот грязный городишко и грязный народец, который в нем живет, – заметил он, провожая взглядом сыновий окурок, тусклой искрой описавший дугу и скрывшийся в воде. – Из всего арабского ворья и еврейского жлобья ты выбрал дочку торговца велосипедами, – усмехнулся старик. – Впрочем, в семейной жизни все и всегда оказывается хуже, чем думаешь.

* * *

Несколько дней и семейных скандалов спустя (в том числе и на другой стороне рю Мемфис) у Святой начались сильнейшие рези в боку. Доктор Морено пришел ее осмотреть и распорядился отвезти в больницу, где пациентку поставили перед выбором: либо ей удаляют желчный пузырь целиком, либо только камни. В типично левантийской манере она предоставила решать это мужу. Он считал, что лучше удалить пузырь целиком. «Я лишь хочу воссоединиться с родителями, мосье Альберт, вот и все», – повторяла Святая.

– Я хочу уехать подальше от всех и вся, – призналась она через несколько дней, когда у нее в палате перебывали все соседи, и вдруг оказалось, что ее, может, и вовсе не станут резать. – Видите, даже операция не поможет. Дайте же мне окончить жизнь, которая не заладилась с самого начала.

– Всякая жизнь сперва не ладится… – возразил было Альберт.

– Прекратите нести чушь, вы оба, – перебила Принцесса. – Главное – вам нужен покой.

– Да. Покой, мадам, долгий покой, уж поверьте, – ответила Святая.

На следующий день, когда муж Принцессы в одиночку пришел проведать больную, она молча лежала в палате; слепящее полуденное солнце загораживала толстая занавеска, которую кто-то задернул, пока Святая спала.

– Я вас не потревожу, мадам Адель? – шепотом спросил он, приоткрыв дверь и заглянув в палату.

– Кто? Вы? Ничуть, mon cher[25]25
  Мой дорогой (фр.).


[Закрыть]
. Заходите, садитесь.

Он уселся подле ее кровати, и некоторое время они со смиренной печалью молча смотрели друг на друга.

– Вот так, – она скрестила руки на груди.

– Вот так.

– Я жду, – вздохнула она.

– Вы ждете. А вам говорили, сколько… – спросил он.

– Не говорили и не скажут, но дела мои плохи, и даже, пожалуй, еще хуже, чем кажется.

– Вот оно что.

– Увы. Боюсь, что так. Признаться, мосье Альберт, мне совершенно не хочется сегодня умирать.


– Courage, ma ch re, courage[26]26
  Здесь: Крепитесь, моя дорогая, крепитесь (фр.).


[Закрыть]
.

– Надеюсь, мосье Альберт, – не выдержала больная, – вы не считаете себя обязанным соглашаться с каждым моим словом потому лишь, что я так сказала.

– Нет-нет, поверьте, я и сам полагаю, что дело плохо. Выглядите вы очень неважно. Даже Эстер это вчера заметила.

– Значит, вы тоже так думаете? Ах, мосье Альберт, – воскликнула она, помолчав, – я не готова умереть!


– Разве к этому можно быть готовым, ma ch re amie?[27]27
  Мой милый друг (фр.).


[Закрыть]

Повисло молчание.

– Я не хочу умирать, мосье Альберт.

– Да полно вам, что вы как ребенок, в самом деле. Тут нечего бояться. Вы даже не заметите, как умрете.

– Неужели вы мне смерти желаете? Я же сказала, что не хочу умирать.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 4.8 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации