Текст книги "Приключение русских в Иностранном легионе и на Лазурных берегах"

Граница Чехословакии

По дороге к границе путник где-то сбился с пути и, выйдя на хорошую дорогу, очень поздно заметил то, что уткнулся в опущенный шлагбаум КПП местной пограничной заставы, но в деревянной будке часового почему-то не оказалось. И недолго думая, наш лазутчик, прогнувшись под шлагбаумом, пересёк ту самую заветную черту и двинулся в сторону речки, что была видна в свете пурпура уходящего солнца. Первая сотня метров далась ему тяжело, и хотелось перейти на быстрый шаг, но какое-то шестое чувство советовало не торопиться. За своей спиной он услышал частую дробь от каблуков с металлическими набойками. Должно быть, это и был часовой, возвращающийся из временной отлучки на вверенный ему пост. До путника донёсся столь знакомый ему из прошлой жизни противный лязг передёргивания затвора автомата. Невольно подумалось: «Будет кричать или сразу выстрелит?» К горлу подкатил комок горечи, и противно заныло в солнечном сплетении. Ни крика, ни выстрела почему-то не последовало; пока пограничная застава не скрылась за первым поворотом, лазутчик ощущал своим затылком на себе этот пристальный взгляд. Быть может, часовой не поднял тревогу из страха засветить самовольное оставление вверенного ему поста, а может быть, просто был хорошим человеком, и ему не хотелось портить себе такой прекрасный июльский вечер поимкой очередного перебежчика.

Солнце уже скрылось за горизонтом, а молодая луна затерялась за тучами, и вдруг стало так темно, что хоть глаз выколи, и дорога сузилась до ширины тропинки, а потом и вовсе пропала, а путник уткнулся в непролазную топь. Ему казалось, что река, которую он видел с бугра пограничного КПП, совсем была рядом, но дорогу к ней преградило болото. Он уже оказался по пояс в дурно пахнувшей жиже, которая стала засасывать его. Положение ухудшал тяжёлый рюкзак, который помимо пяти килограммов макарон и одежды, добротно сложенной в целлофановые пакеты, стал принимать ещё и смертельную влагу. Ему удалось скинуть с себя ношу и достать оттуда резиновую подушку, которую он стал быстро надувать, тогда как рюкзак благодаря воздуху, что был в целлофановых мешках, болтался на воде как пузырёк. Паники не было, и поэтому ему удалось переместить всю тяжесть своего тела на эту спасительную подушку и вытащить ноги из тины. Выбравшись на берег и притянув при помощи ветки плавающий по поверхности болота рюкзак, лазутчик решил идти в обход болота, часто спотыкаясь и падая в кромешной тьме. Неожиданно вышла луна из-за туч, и перед ним открылась серебристая речная гладь. Недолго думая, он поплыл в Австрию, толкая впереди себя рюкзак с заветным грузом, привязанным к надувной спасительной подушке. Форсирование реки прошло удачно, без каких-либо помех, благо течение этого притока великого Дуная было не таким уж сильным. На другом берегу его поджидала насыпная дамба, и ему пришлось немало покувыркаться, прежде чем он смог вместе со своим рюкзаком вскарабкаться по её скользкой поверхности.

Австрия

Едва выбравшись из воды на берег и достав одежду из пакетов, Борис не успел сделать и нескольких сотен метров к дороге, как его осветило светом автомобильных фар. Из легковой машины, с направленными на него фарами, горящими дальним светом и с включённой оранжевой мигалкой, но без сирены, в полной убийственной тишине, с обеих сторон из шикарной машины торжественно вышли двое поджарых полицейских в красивых униформах, приблизительно одного возраста, блондинистые арийцы. «Быть может, это те самые, из инкубатора Гиммлера», – подумалось ему. Вызывало подозрение ещё и то, что оба легавые улыбались ему, как старому другу. Один из них произнёс: «Добрый дАнь, камарад!» Элегантно, словно заправский портье, он открыл перед нарушителем государственной границы заднюю дверцу «Фольксвагена», взяв из рук «дорогого гостя с Востока» его мокрый рюкзак, отнёс его в багажник. Расположившись удобно в мягком кресле, Борис неожиданно почувствовал себя хорошо. «Вот она какая, цивилизация!» – с восхищением подумал он, ибо его совершенно не страшили эти конвоиры, но было обидно так сразу попасться, сделав первые шаги в этот мир вечно загнивающего капитализма.

Машина почти бесшумно тронулась с места и, набирая скорость без всякой тряски, куда-то стремительно помчалась, а за окном мелькали в неоновом свете шикарные особняки, вперемешку с рекламными плакатами. Полицейские молчали, а водитель, то и дело поглядывая на узника в зеркало заднего вида, всё время ему улыбался. Борису вдруг подумалось: «Видимо, их деды с такой же доброй улыбкой расстреливали наших партизан». Ехали долго, минут сорок, наконец-то машина так же бесшумно въехала на улицу какого-то городка, и путник смог заметить на въезде дорожный указатель с белой стрелкой и надписью: «Wien – 10 км», но как переводится название города, он ещё не знал. Полицейская машина плавно остановилась около здания, на котором красовалась табличка: «Азюль политик», и что означало это самое «азюль», путешественник ещё не ведал, но зато слово «политик» ему вроде бы было понятно. Полицейский, что занимал место справа от водителя, проворно выскочил из машины наружу, и так же элегантно открыв дверцу перед своим узником. Потом во всё той же манере он показал ему вытянутой рукой на дверь этого мрачноватого здания явно довоенной постройки, со слегка облупившимся фасадом, выкрашенным когда-то в мышиный серый цвет. Должно быть, куда-то спеша, он быстро принёс рюкзак и, всё так же услужливо улыбаясь, выдавил из себя: «Мужик, это твой хата». Пока узник пытался хоть что-то понять, дверца машины за спиной резко хлопнула, как выстрел из пистолета, и полицейская иномарка, прорычав, словно чёрная пантера по имени Багира, умчалась прочь, на охоту за очередным буйволом. А удивлённый политический беженец остался один на один перед закрытой дверью мрачного здания, в зашторенных окнах которого нигде не мелькало даже намёка на то, что кто-то там его ждал. Потоптавшись немного на месте и не решившись постучаться в дверь, беженец пошёл туда, куда ему указывала стрелка дорожного указателя, и слово «Виен» тогда ему тоже ничего не говорило.

Вена

Через несколько часов пути, в розовых лучах богини Авроры, путник подошёл к населённому пункту, обозначенному на карте как «Wien». Город ему понравился своим убранством, и почти каждое здание в нём было, по сути, произведением зодчего искусства. Сплошная картина маслом, и вообще у него стало создаваться впечатление, что он забрёл в какой-то гигантский музей под открытым небом, где можно было часами стоять, разинув рот, у каждого экспоната! Для полноты сюжета стоит сказать о многих группах низкорослых туристов с раскосыми глазами, что напоминали юркие стайки степных тушканчиков. «Япошки!» – подумалось ему, но вместо того, чтобы восхищаться вместе с ними достижениями человеческого гения, путник думал лишь о том, «как поскорей вырваться прочь из этой золотой клетки». Ведь на природе он мог, уединившись в каком-то ближайшем леске, развести костер и приготовить чешские макароны. Каким-то чудом сохраняя свой рассудок, Борис прошёл мимо очередной лавки, увешенной копчёностями в виде колбас и свиных окороков, и не удержался, чтобы не сорвать себе одну из копчёностей. Усевшись поудобнее на лавочку в сквере, где так убийственно пахло жареным мясом, он, поглощая наивкуснейшую салями, стал изучать карту Австрии, чтобы найти на ней этот злополучный город Виен. И только тут до него дошло, что «этот злополучный Виен» и есть та самая Вена, город короля вальсов – Иоганна Штрауса! Чисто на эмоциях Борис, обращаясь к первому прохожему, попавшемуся ему на пути, крикнул: «Товарищ, я в Вене!» – но почему-то австриец не разделил его радости и лишь шарахнулся от него в сторону как чёрт от ладана. Целый день наш турист пробегал по Вене, словно зверь в лабиринте, в поиске выхода из него, совершенно не представляя, где он находится. Если верить карте, то в Австрии оказалось всего два крупных города: Вена и Граз, и эти два пункта, «В» и «Г», соединяла жирная полоса дороги. Вдруг до него донёсся странный гул пробегающих над ним автомобилей, и, задрав голову вверх, Борис увидел ту самую дорогу жизни, которая выведет его прочь из этого красивого города. Недолго думая, он стал карабкаться наверх по насыпи и уже через несколько мгновений оказался на широченной магистрали, залитой ярким светом, исходящим от фонарей, несущихся на бешеной скорости шикарных иномарок, вперемежку с длинными фурами, борта которых были испещрены всякого рода рекламой продукции местного общества потребления. Машины неслись как минимум в четыре ряда, сплошным потоком. Конечно, идти вдоль такой дороги было опасно, учитывая то обстоятельство, что тебя обгоняет на скорости невероятное количество скоростных иномарок, но его мучения не продолжились долго. Внезапно перед ним появился переливающийся лампочками, словно НЛО, местный полицейский луноход, и ему навстречу уже шла пара худощавых служителей порядка, высоченного роста и тоже блондинистых на вид, должно быть, клоны тех, с кем ему доводилось уже встречаться. «Из пробирок лаборатории Гиммлера!» – снова подумалось ему. Эти «ребята-акробаты» с суровым выражением лица и без лишних реверансов потребовали: «Аусвайс!» – и видя то, что их оппонент явно не врубается, произнесли хором магическое «Паспо-о-орт!». Ему вспомнилась песенка про цыплёнка: «Паспорта нету – садись в карету!». Мозг стал лихорадочно пытаться ответить на вопрос русского критика Николая Чернышевского: «Что делать?». И не найдя ничего умного, наш нарушитель дорожного движения пошёл путём безумия, для чего, расплывшись в широкой улыбке, он выразил им свою несказанную радость, словно узник концлагеря «Дахау» при виде своих советских освободителей. Его молчаливая любезность ввела стражей порядка в явное замешательство, и их мозговые компьютеры дали сбой в программе. Эти «роботы» стали долго соображать, как им себя вести по отношению к этому улыбчивому балбесу, который к тому же, судя по его нечленораздельным звукам, вырывавшимся изо рта, мог оказаться ещё и глухонемым! Недаром в американских фильмах часто звучит знаменитое обращение: «Храните молчание, ибо всё, что вами сказано, может обратиться против вас!» Ему подумалось: «Надо дать им на лапу!» – и, достав из кармана местные деньги, он дрожащей рукой протянул блондинистым эсэсовцам, что вызвало ещё большее замешательство в их непутёвых головах. Один из них, видимо старший по званию, указал в сторону светящегося города, произнёс резко: «Вэк!!!» – что в переводе видимо означало: «Канай отсюда». И не дожидаясь дополнительных указаний, нарушитель лихо сиганул через барьер, но, запнувшись, кубарем скатился вниз с крутой насыпи, едва не сломав себе шею. Благо, что на пути ему на этот раз не попалось никакого препятствия, и он выкатился на обычную пустынную дорогу. Он встал вначале на четвереньки, а потом, окончательно приняв вертикальное положение, поплёлся по слабоосвещённой улице, что шла параллельно с автострадой, и уже через каких-то полчаса он оказался вне города. Внезапно увидев пред собой заветный дорожный указатель «Граз», он несказанно обрадовался. Но куда ни ступала нога нашего путешественника, повсюду его сопровождала цивилизация в лице милых деревушек и хуторков, вылизанных просто до безобразия, крутых иномарок, броских витрин продовольственных и промтоварных магазинов, ухоженных полей и откормленных коров, мирно пасущихся на сочных лужайках. Главной проблемой для него было то, что он нигде не мог спокойно уединиться, чтобы развести костёр, приготовить себе пищу и спокойно отдохнуть, ибо куда бы ни бросался его голодный взгляд, то всюду он натыкался на вывеску: «Приват», т. е. «Частная собственность». А тут ещё и холодные дожди снова зарядили, что не позволяло ему отыскать сухих дровишек в лесу.

Что немцу «гуд», то русскому «капут»

Путник проходил мимо очередного хутора и заметил одиноко стоящую яблоньку среди шикарного газона с недавно подстриженной травкой. В истории про древнеримских легионеров сказано, что они ставили военный лагерь вокруг яблонь, а уходя, оставляли на ветках столько же яблок, сколько было до их прихода, что свидетельствовало о наличии строгой дисциплины в их рядах! На яблоньке уже зрели довольно увесистые плоды, и голодный человек ползком пересёк это со всех сторон простреливаемое австрийское поле, не ожидая того, что с чердачного окна его уже взял на мушку альпийский стрелок. Цель была достигнута, и к огромной радости специалист по пересечению открытой местности констатировал наличие сбитых ветром плодов. К тому же опавшие яблоки оказались более зрелыми, чем те, что остались висеть на ветках дерева. Стоило ему собрать какую-то несчастную дюжину подпорченных фруктов, как за его спиной раздалось, как в кино: «Хёндэ хох!» Стоя на четвереньках и медленно подняв голову, он уткнулся в реальное дуло австрийского карабина, смотревшего на него своим черным, немигающим взглядом. Далее последовала команда, известная ещё с уроков немецкого языка: «Ауфштейн!», т. е. «Встать!». Далее местный холёный, средней упитанности, бюргер, угрожая огнестрельным оружием, потребовал что-то от нашего героя, похожего на узника местного концлагеря «Дахау» и, указывая ему стволом путь в сторону ухоженного хутора, добавил: «Шнель». На что альпийский пленник невольно процедил сквозь зубы: «Русские не сдаются!» Это произвело на бюргера странное впечатление, и он опустил дуло карабина, а потом, улыбнувшись своему альпийскому пленнику, более загадочно, чем сама Джоконда, произнёс: «ТоварЫщ!» Конечно, хотелось ему сказать: «Тамбовский волк тебе товарищ», – но узник промолчал, чтобы не провоцировать приветливо улыбающегося конвоира на международный скандал. Внезапно бюргер хлопнул своего пленника по плечу, как старого знакомого, и почти без акцента произнёс: «Кушать хочешь?» Во дворе, покрытом мелкой щебёнкой, для советского гостя накрыли стол, за которым на старинном стуле ручной резьбы по дереву восседал какой-то столетний дед, опрятно одетый и до синевы выбритый. Австрийский старец вдруг заговорил со своим гостем на русском языке, почти как тот эстонец: «Садись, товарЫщ, будем кЮшать!» Всякого можно было ожидать от этих австрийцев, но только не этого. Честно сказать, обед был довольно скудный: жиденький протёртый супчик, картофель в мундирах, мелко нарезанная квашеная капуста, похожая на всю ту же рисовую лапшу, и крохотный кусочек свинины. Благо, что хлеба было вдоволь – целый австрийский каравай, словно из русской печки. Дед, обратившись к своему гостю на русском, представился майором Вермахта, которому посчастливилось выжить, попав в плен под Сталинградом и провести пятнадцать лет в советском концлагере, где-то под Воркутой. Всё как бы стало на свои места, и вот уже можно было понять причину такой любви, этих австрияков, к великому и могучему языку, на котором разговаривал с лёгким грузинским акцентом сам товарищ Сталин Иосиф Виссарионович! Видимо вдоволь наговорившись, дед вежливо попросил у толстой рыжей австриячки, что находилась неподалёку, пива. Борис, не задумываясь, проглотив содержимое красивой глиняной кружки, потребовал: «Ещё!» – и судя по тому, как быстро принесли ему ещё две кружки, покрытые пышной пеной, стало ясно, что после пятнадцати лет, проведённых под Воркутой, этот отставной майор привил своим домочадцам любовь не только к русскому языку, но и к сталинскому порядку. Вдогонку им принесли пару тёмных бутылочек с названием «Бьер», и, чисто логическим путём, наш путник пришёл к умозаключению, что доброе пиво на розлив уже кончилось, и им придётся догоняться этим консервантом. Отбросив в разговоре своё тяжёлое историческое прошлое, дед, будучи в хорошем расположении духа, заговорил о политике, сообщив своему собеседнику, что: «Горби – гуд». На что его русский собеседник выдал в ответ: «Что немцу «гуд», то русскому «капут», – и подытожил на немецком языке: – Горби ист… шлехт, т. е. «редиска» (совсем плохой человек)». Узрев недоумение в глазах пьяного австрийца, он стал на пустой бутылке из-под пива нервно объяснять недобитому фашисту то, что «горбатая перестройка» – это попытка стравить газы. «А теперь Горбачёв, теряя контроль над печально сложившейся ситуацией, пытается снова заткнуть горлышко бутылки пробкой, из которого хлещет пена. Тогда как Ельцин Борис в свою очередь подогревает ситуацию, и скоро СССР-у… бум!» Внезапно дедок, утратив интерес к беседе, чуть было не клюнул носом в тарелку, но появившаяся как бы ниоткуда толстая невестка удержала тестя за плечи. Пришло время прощаться, и австрийский бюргер, провожая слегка пьяного гостя к дороге, дал ему на прощание целую пачку мятных конфет и позволил забрать опавшие яблоки. Пьяный путник, покачиваясь, пошёл куда-то вверх, и так как дорога всё время только повышала свой градус наклона, становилось ясно, что впереди начинались те самые Альпы, через которые перешёл со своими чудо-богатырями великий Суворов! Несколько раз проезжающие мимо него полицейских машины весело сигналили ему, как своему старому знакомому. Моросил освежающий дождик, но до поры до времени; выпитое пиво позволяло ощущать себя хорошо, и ему невольно подумалось: «Как хорошо, что когда-то этого австрияка товарищ Сталин так долго промурыжил в своём ГУЛАГ-е».

Альпы

Горы – они и в Африке… горы! Разве что по сравнению со Словакией эти горы были гораздо круче и менее приветливыми. Если те возвышенности можно было сравнить со стадом убегающих бизонов, то тут вообще никакой романтики на ум не приходило. Даже встречающиеся на его пути деревушки не вызывали у него никакой радости. Местные церкви, как правило, стояли с отрытыми дверьми, но в них никогда не было никакой жизни: ни служителя культа, ни подношений Господу Богу, и эта пустота также не вызывала никакого религиозного экстаза! На небольших полях, встречавшихся по пути, кроме лука и побегов ржи ничего больше не росло, и приходилось с горя вгрызаться зубами в очередную головку альпийского свежего лука и заедать её тщательно пережёванными сырыми чехословацкими макаронами. Порой ему казалось, что надо просто прыгнуть в бездну, но какое-то седьмое чувство вселяло надежду на то, что эти проклятые Альпы скоро закончатся. И путник, взбираясь по извилистой дороге куда-то всё выше и выше, мог уже наблюдать сверху за облаками, образующими пушистый ковёр у его ног, на который он так и не отважился ступить ногой. Холод и голод на этот раз ощущались на все сто процентов, и хвалёные чешские сандалии совсем развалились. Пришлось обмотать их пластиковыми пакетами и самому спрятаться под таким же большим кульком, который когда-то служил укрытием для мотоцикла. Внезапно мелко моросящий дождь перешёл в сильный ливень, и поток воды, сбегавший по дороге куда-то вниз, стал настолько угрожающим, что путник был вынужден какое-то время идти по каменному бордюру. Хотя бордюр и был на полметра выше дороги, но вода уже стала жадно облизывать его кромку. Казалось, ещё мгновение и можно будет прощаться с жизнью, но вдруг, как свет в конце тоннеля, в этом совершенно безлюдном месте он отчётливо разглядел очертания дома. Подбежав к своему убежищу, путник так и не отважился постучать в дверь и решил просто укрыться под навесом высокого крыльца. Вдруг тяжёлая деревянная дверь открылась, и на него пахнуло теплом и едой! В просвете появилась толстая рыжая австрийка средних лет, быть может, сестра-близнец той самой толстухи, что ещё не так давно подносила пиво на хуторе. Крупная хозяйка дома, совершенно молча, буквально загребла за шкирку своею пухлою рукой нежданного гостя, как какого-то промокшего помойного кота, и втащила внутрь вполне приличных апартаментов. За стеной бушевала стихия, а тут тишина, покой и уют. Да ещё, как по заказу, накрытый стол, покрытый белой скатертью. Время было вечернее, из комнаты в зал вышла молодая рыжая австрийка, чем-то напоминавшая хозяйку дома, и такой же худосочный рыжий австрияк. Можно было предположить, что эта молодая пара навестила тёщу своим визитом, проживающую где-то отшельницей в горах. Впервые в своей жизни наш путник находился внутри настоящего европейского жилья со всеми удобствами! Потрескивали поленья в застеклённом камине, стояла дорогая мягкая мебель, на столе много сыра и хлеба в фарфоровых тарелках. К сожалению, знания немецкого языка были недостаточны, чтобы вообще о чём-то говорить, и лишь благодаря атласу дорог удалось, с грехом пополам, показать этим рыжеволосым хозяевам уже проделанный путь и наконец выяснить то место, куда ему удалось забрести. Согласно карте большего масштаба, что принесла хозяйка дома, всё самое страшное уже оказалось позади. Впереди его ждало плоскогорье с озёрами, и через каких-то пару сотен километров та самая солнечная Италия, куда он так стремился попасть. К сожалению, при всём желании, много съесть у оголодавшего путника не получалось, ибо глазами можно было проглотить всё, что он видел на столе, но явно скукожившийся желудок ничего лишнего принимать не хотел. От горечи хотелось заплакать, но на него продолжали смотреть три пары улыбчивых зелёных глаз. Ливень за окном стих, путник поспешил убраться прочь, и всё, что осталось из съестного на столе, всепонимающая заботливая австрийка собрала ему в пакет. Через сотню метров он набрёл на крепкое бревенчатое строение, и как выяснилось утром, это была местная автобусная остановка, в углу которой в пластиковых пакетах были сложены вполне добротные вещи. Закутавшись в них, он наконец-то за последние две недели смог уснуть. Он спал, не слыша и не чувствуя дождя, что так его доставал в последнее время. На следующий же день жизнь стала радикально налаживаться. Борис, хорошо выспавшись и прихватив пару тёплых рубашек, которые могли согреть его от жуткого альпийского холода, впервые пошёл по равнине дальше. По дороге купил пачку «Мальборо» и шесть банок дешёвого пива, он позволил себе слегка расслабиться. Солнце светило на голубом небе, и не было ни одной тучки. Ему то и дело стали попадаться курортные места, которые он каждый раз старался поскорее обойти, чтобы не искушать судьбу и не завидовать образу жизни этого «Дикого Запада». Ведь остановись он тут хоть на один денёк, то сразу бы попал в разряд бомжей, а так он был просто путешественником! Последние дни в Австрии ничем выдающимся не были отмечены, и сегодня рассказами о курортных местах никого уже и не удивишь. Снова пришло время, когда встал вопрос о нелегальном пересечении очередной государственной границы. Ситуация ухудшалась тем, что когда слева и справа от него были только горы, то обойти их или объехать ему не представлялось возможным.