Текст книги "Приключение русских в Иностранном легионе и на Лазурных берегах"

Рота поддержки

После кратковременного курса по сапёрному делу Бориса определили во взвод механизаторов, где его закрепили за одним из многочисленных бульдозеров. Дело было непыльным, но смазывать и перемазывать трактор, стоявший словно памятник, практически без движения последние десять лет, было просто бессмысленным занятием. Поселили его вместе со старшим напарником капралом по фамилии Ландрие – чудовищно бородатым уродом как внешне, так и внутренне, лет тридцати шести от роду и бельгийцем по национальности. У жадного бельгийца был свой телевизор, пульт управления от которого он закрывал на ключ, но Борис научился при помощи шпильки через решётку вентиляции включать этот телевизор, что выводило бельгийца из себя, и он стал люто ненавидеть своего младшего напарника. Французы говорят: «Пьяный как поляк или жадный как бельгиец!» – и любят рассказывать анекдоты про бельгийцев так же, как русские про армян и про евреев. В одном анекдоте спрашивается: «Какой национальности был первый человек на земле по имени Адам, который вместо того, чтобы жить вечно в раю и заниматься там анальным сексом с первой женщиной на земле по имени Ева, предпочёл из жадности сожрать запретное яблоко и потерять свой рай навсегда?» Ответ: «Первым человеком на земле был жадный бельж (бельгиец)». По традиции в Иностранном легионе над бельгийцами насмехаются куда больше, чем над арабами (буньюлями) и вьетнамцами (левьетами). Этот бельгиец раздражал Бориса не потому, что был бельжем, а потому, что каждый вечер тот бухал куда больше всякого поляка, и поэтому он закончил свою жизнь где-то под мостом в Марселе.

Историческая справка

В Иностранном легионе французская неприязнь к бельгийцам усилилась после того, как бельгийский король под благим предлогом попросил французское правительство вывести бельгийских солдат с поля боя, и с тех пор этот случай выгравирован в гимне Иностранного легиона, начинающегося словами:

Глянь, вот кровяная колбаса (3 раза)

Для альзасцев, швейцарцев, лотарингцев.

Для бельгийцев её больше нет (3 раза):

Они все лодыри и лежебоки (дословно «стрелки в задницу»).

Но в тот момент взаимная неприязнь между русским и бельгийцем стала явно накаляться, но тут, как говорится… не было бы счастья, да несчастье помогло. Борис, не желая покупать газовую горелку для приготовления китайских супов, собрал небольшой электрообогреватель, используя для этого два обычных лезвия для бритья. И тем самым он удивил многих легионеров, никогда не видавших такого электрического чуда. На ту беду вечером во всей казарме вырубили свет, что и стало причиной доноса на него по инстанции наверх. Наказание в легионе – это особая процедура, и когда легионер получает наказание, то предстаёт перед командиром во всём своём парадном обмундировании. В этот раз пришлось и Борису идти на ковёр к начальству! Заместитель командира роты спросил его о причинах, что привели Бориса на рапорт к командиру роты капитану Дуремару, и, услышав их разговор, всегда серьёзный командир роты, как мальчишка, выбежав из кабинета, стал оживлённо рассказывать своему заместителю о чудо-приборе: «Эти варвары делают себе электроприборы из чёрт знает чего, но это работает! Пойдём, покажу!» Но тут он наткнулся на легионера Бориса и, изменив своё восторженное лицо на серьёзный вид, строгим голосом сказал, обращаясь к виновному: «Всё равно тебя за это следует наказать!»

Наказанием была трудовая повинность в выходные дни, и в воскресенье утром, когда немногочисленные легионеры разъехались кто куда, наказанный легионер спустился на первый этаж к дежурному по роте, но как таковой работы не было, и дежурный капрал сказал, чтобы тот сам искал себе работу. Дело было в том, что их трёхэтажная казарма слегка просела, и каждое утро легионеры, возвращаясь с полевых работ, мыли свои сапоги в специальной мойке, что имеется на входе в любую казарму французской армии. В результате чего два раза в день и несколько лет подряд два человека при помощи больших швабр отгоняли большую лужу от здания в соседнюю канаву. Дело это было нелёгкое и неблагодарное. Борис уже давно заметил, что всего в метре от мойки был канализационный люк и за пару часов прокопал небольшую канавку от мойки до канализации, в которую уложил отрезок трубы, после чего замазал траншею раствором, и сточная вода сама пошла туда, куда ей следовало идти. С лужами было покончено раз и навсегда! В понедельник данное новшество так взбудоражило командование роты, что легионера Бориса назначили старшим за поддержание казармы и перевели в командирский взвод, где он продолжил ремонт всех многочисленных помещений трёхэтажной казармы и за три следующих года сделал из неё идеальную конфетку.

Когда каждое утро на разводе всех легионеров гнали на манёвры или на работу, то для него звучала лишь одна команда: «В ваше распоряжение!» – то есть он сам занимался тем, чем считал нужным для дела. Так, в один из дней он увидел своего командира взвода в озадаченном состоянии. Тот, стоя на крыльце, размышлял о том, как вынести с газона большую бетонную плиту, что валялась там со времён французской армии. Ведь для этого надо было пригнать технику, да и газон можно было испортить. Борис предложил сделать из этой плиты памятник с барельефом, и, стало быть, никуда плиту не убирать, а лишь поставить на попа. С тех пор прошло уже четверть века, но та плита с изображением эмблемы роты как стояла там, так и стоит до сих пор с электрической подсветкой. Жизнь в легионе – это каждый день одно и то же, т. е. подъём в шесть утра, завтрак в столовой со свежей булкой белого хлеба и кофе, уборка казармы, спорт, распределение на работы и так далее. Легионера Бориса определили в комнату, где уже проживали три секретаря командира роты: негр имени Миндзу и два араба, т. е. каждое утро их тоже надо было видеть у себя перед носом. Они были любезными и услужливыми ребятами, но постоянное их присутствие в комнате раздражало Бориса настолько, что при помощи двух шкафов он отгородил от них свою кровать и на входе в образовавшуюся нишу повесил небольшую шторку. Негр Миндзу, увидев такое «новшество», взвыл в приступе бешенства, и в адрес Бориса посыпался град обвинений в расизме, в нетоварищеском поведении. Он даже Кодекс легионера вспомнил, где говорилось: «Каждый легионер – это твой брат, независимо от расы, нации или религии», – и что лично он никогда не отгораживается от коллектива и даже не запирает свой шкаф на замок. Борис, молча и даже внимательно выслушав столь длинный монолог, ответил кратко, так как не очень свободно владел французским языком: «А я охраняю свою личную жизнь!» Это было последней каплей, что переполнила чашу терпения негра Миндзу, и он ушёл жить вместе со своими арабами в соседнюю пустую комнату. Его последние слова были: «Ты ещё об этом пожалеешь!» Ответ не заставил себя долго ждать, и в спину удаляющимся писарям полетело: «Уже жалею, что раньше эту занавеску не повесил!» Отвоевав себе отдельное помещение, он занялся его ремонтом, для чего выпросил на складе белую краску и ведро штукатурки, что очень удивило его начальство. На тот момент строители 6-го полка занимались ремонтом резиденции для командира полка, что располагалась в настоящем рыцарском замке XI века, тогда как все четыре казармы полка имели весьма невзрачный внешний вид как снаружи, так и изнутри. Капитан был в восторге от полезной инициативы своего бойца, и это несмотря на то, что в легионе есть только одно правило: «Никаких инициатив!»

Через несколько дней к зданию казармы подъехали грузовики, наполненные дверьми, а потом ещё и с краской, со штукатуркой и прочим строительным материалом. В распоряжении легионера Бориса выделили помощника из числа молодых легионеров, и работа медленно, но верно началась. Важно было в этом деле не спешить, мудро сохраняя умеренность. Когда он добился успехов в труде, пришло время подумать и о личной жизни, т. е. о времяпровождении с женщинами! Ему явно не хватало женского пола, и поэтому он часто стал напевать: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!» За советом по этому вопросу он как-то обратился к Вове, сказав ему в рифму: «Ах, Вова, жить без женщины воистину… хреново». Вова считал себя видным мужчиной, о чём свидетельствовала его блестящая лысина и надменный взгляд слегка выпученных глаз и некая гримаса на лице, искривлённый рот со слегка выступающей нижней губой. Обычно так стараются выглядеть все настоящие лакеи, писари и халдеи. В сложившейся ситуации советника выбрать было трудно, так как не из кого было выбирать, а Вова прослужил на несколько месяцев больше и поэтому мог знать: у шерше ля фам? (где искать женщину?). В субботу после обеда они на такси поехали в город Авиньон, что располагался в сорока километрах от их воинской части. В поисках проституток они, проблуждав весь день по городу, только к вечеру случайно наткнулись на злачное место. На одной из пустынных улиц старого квартала под фонарём стояли две взрослые арабки лёгкого поведения, о чём свидетельствовало всё, что было на них надето, т. е. блузки с большим декольте, из которых торчали плотные шары силиконовых грудей, чёрные шорты из кожи и высоченные ботфорты. Вова, по-стариковски шамкая губами и слегка картавя, обратился к ним: «Здравствуйте, девочки!» Одна из арабок лет так сорока, измерив надменным взглядом своих клиентов и несильно спеша, докурив свою сигарету, как-то нехотя объявила: «По двести франков с каждого!» Они прошли по извилистой улочке, которую не ремонтировали как минимум со Средних веков, и Борис оказался вместе с этой женщиной в таком же доисторическом помещении, т. к. Вова предпочёл остаться на улице, размышляя над вопросом: брать или не брать? Проститутка, сняв с себя только шорты и не снимая ботфортов, упала на железную кровать, покрытую видавшим всякое, замызганным покрывалом, и сказала внезапно осипшим голосом: «Только на живот сильно не дави, у меня там ещё швы после аппендицита не сняты». Деньги были уплачены, и, видно, его горячая кровь взяла верх над охватившим жутким чувством отвращения. Несколько минут спустя, выйдя из затхлого помещения на свежий воздух, Борис сказал: «Вова, не ходи туда!» Но тот, кому были адресованы эти слова, нервно вскочил со скамейки и весь как на шарнирах от негодования, скрипя зубами, ринулся во мрак дверного проёма и почти сразу же как ошпаренный выскочил обратно к тусклому свету от фонаря с воплем: «И за это я отдал двести франков?» Больше они с Вовой по женщинам не ходили и вообще больше никуда не ходили.

Русские идут, или третья волна

Слава богу, что в полк пришёл тот самый хохол Ванька Чижов, и с ним поначалу можно было болтать о чём угодно, но потом его как будто подменили. Он, где-то достав книжку про Бандеру, стал пропагандировать украинский национал-социализм и ездить на выходные в соседнюю страну Андорру за контрабандными сигаретами, которыми очень быстро завалил весь полк. Воистину: когда хохол родился, то еврей заплакал, и вскоре Ванька Хохол всеми правдами и неправдами пробрался в святую святых 6-го сапёрного полка, т. е. взвод водолазов «Крапс». Там зарплаты у простых легионеров были выше, чем у младших офицеров Иностранного легиона. Фотографии этого симпатичного бандерлога не сходили с первых страниц французских военных журналов, и вообще его карьера шла только в гору. Но новая жизнь в молодой России с её открывающимися перспективными возможностями стала притягивать его, и тогда Борис ему прямо в глаза сказал: «Лети птичка, а то всё вкусненькое без тебя съедят!» И… Ванька, каким-то образом взяв в кредит новый внедорожник и положив на заднее сиденье Белую Кепку и эполеты легионера, дезертировал в Москву, увозя с собой иностранную валюту, заработанную на контрабандных сигаретах. По прибытии в столицу России он, вступив в партию русского нациста Жириновского, быстро женился на девушке из клана новых русских нуворишей и, взяв себе её фамилию, поднялся в птичьей иерархии с Чижова до Орлова. Люди говорили, что он так же круто поднялся на складах, где сформировал охранную структуру, используя навыки, полученные им в Иностранном легионе. Но потом его там так же быстро опустили на землю, правда, не в буквальном смысле, а в экономическом, хотя и опять-таки во все дыры.

В общем, год этот прошёл как один пустой день, и лишь в конце декабря к празднованию Рождества 1993 года в полк пришла знаменитая пятёрка русских легионеров, о которых в дальнейшем и пойдёт речь. Самого низкорослого и внешне похожего на тощего мышонка звали Юркой Гуляевым и если приглядеться, то в его чертах лица было что-то крысиное. Особенно его маленькие и вечно бегающие по сторонам глазки, а ещё он забавно шевелил острым носиком, и порой Борису казалось, что Юрка не жуёт, как все, а грызёт, как белка или как хомяк. Ещё совсем недавно Юрка работал милиционером в Люберцах – это где-то под Москвой – и в свои 36 лет, имея в своём багаже два высших образования, поднялся по карьерной лестнице до должности начальника отдела по борьбе с бандитизмом Люберецкого района. Это было там, а тут, в легионе, ему определили уровень умственного развития по шкале «семь из двадцати возможных баллов», тогда как удовлетворительным считается «десять из двадцати». Поэтому командование легиона не желало брать Юрку-балбеса на службу, но он как-то умудрился разжалобить кого-то известной фразой: «Отступать мне некуда, ибо позади Москва!» В столице засела воровская шайка, которой Юрка настолько насолил, что в него реально стреляли и даже прострелили его кожаную куртку!

Второй новобранец вообще был как две капли похож на Жириновского, причём не только внешне, но и в манере нести всякую ахинею, в жестикуляциях и прочих особенностях. Он сразу сказал, что его зовут Толиком Мармеладовым. Третьим из новоприбывших был друг Мармелада по фамилии Груздь. Внешне и по росту они были словно братья или, по крайней мере, из одной деревни, и со спины их можно было различить только по ушам. У Мармелада уши были торчком и маленькие, как у бегемота, тогда как у Груздя они по своей форме были реально похожи на два сырых груздя розоватого цвета. Перебивая друг друга, они стали рассказывать истории о своём бандитском прошлом, и видимо всё это для того, чтобы произвести особое впечатление на Юрку Гуляева. И Груздь в доказательство, задрав гимнастёрку, показал на своём жирном брюхе какой-то шрам как свидетельство серьёзного ранения. Борис признал в нём того самого матроса с корабля в порту Генуи, который зарекался никогда таким образом Родину не придать.

Слава богу, что другая парочка друзей, Алекс и Жорик, оказались милейшими и добрейшими созданиями, и поэтому в последующем Алекса народ прозвал Уважаемым, тогда как Жорик так и остался просто Жориком. Алексу на тот момент было тридцать пять лет, выше среднего роста, слегка сутуловатый и абсолютно лысый, что не выглядело как недостаток. Он долго прожил в Люксембурге у своей родной сестры, что была замужем за местным банкиром, тогда как про Жорика, невысокого роста и больше похожего внешне на молодого старичка, до сих пор вообще ничего не известно. Он был очень скромным и просто хорошим человеком, в котором вообще трудно было узреть что-либо плохое. Конечно, в дальнейшем будет идти речь и о других легионерах из русской диаспоры, но лишь для того, чтобы создать некую серую массу, тогда как эти пятеро русских новобранцев станут главными субъектами в моём повествовании.

Немного истории, или первые волны

Когда речь заходит о России, то любой француз охотно расскажет вам о лютых морозах, медведях на улицах городов, водке, которую там пьют вёдрами, не забывая перебить об пол все хрустальные фужеры и гранённые стаканы, о блинах с икрой, красной и с чёрной и вряд ли… о кабачковой и баклажанной. Тогда как в области политики речь может зайти о диктатуре Сталина, а нынче и… Путина, но лишь самые просветлённые из них могут вспомнить то, что русские казаки служили в Иностранном легионе. Всего же за годы существования Иностранного легиона, с 1831 года и по наши дни, через него прошло более 600 тысяч граждан со всего белого света, из которых 35 тысяч значатся в «Книге Памяти» как погибшие во славу легиона. «Сколько всего русских людей побывало в рядах Иностранного легиона?» – трудно сказать, но известно, что в истории Иностранного легиона было всего три волны русского нашествия как последствия социально-политических потрясений в Российской, а позже и в Советской империи. В этой книге речь идёт о так называемой третьей волне, но справедливости ради я хочу донести до русских читателей лишь малые фрагменты истории легионеров русской национальности, волею судеб оказавшихся за границей.

В 1914 году война пришла во Францию, и знаменитые иностранцы, жившие тогда во Франции, призвали выходцев из других стран поддержать французскую армию. Этот призыв получил название «призыв Канудо», по имени итальянского писателя. Тогда в ряды Иностранного легиона вступили 42 883 добровольца, из которых более шести тысяч погибли, защищая Францию. В это время легион принял первую волну выходцев из бывшей Российской империи. Графы Н. Румянцев, Де Витте и А. Воронцов-Дашков, грузинские князья Вачнадзе и Амилахвари, будущий маршал Советского Союза Р. Малиновский, брат верного ленинца Якова Свердлова Зиновий Свердлов (Пешков) и многие другие примерили на себя Белую Кепку и красные эполеты легионера.

К сожалению, первое официальное упоминание о русских легионерах весьма трагично, и в военных архивах французской армии хранится донесение из батальона «Ф» 2-го полка Иностранного легиона от 22 июня 1915 года «О расстреле девяти легионеров российской национальности». Незадолго до этой трагедии российский военный атташе в Париже полковника Игнатьева от 23 февраля 1915 года сообщил царю-батюшке в Россию о том, что русские добровольцы страдают и жалуются на то, что вынуждены жить и сражаться вместе с иностранцами с сомнительной моралью. Четыре месяца спустя, а если быть точнее, то 19 июня, в расположении полка Иностранного легиона военный атташе Российского посольства полковник Оснобицын встретился с русскими субъектами, которые не отказывались идти в наступление, но пожелали служить в российской армии. На этом собрании царский полковник клятвенно заверил своих соотечественников в том, что по просьбе их царя Николая Второго французский Сенат 3 июня 1915 года принял закон, разрешающий российским легионерам покинуть Иностранный легион и записаться добровольцами в российскую армию. Однако на следующий же день в своей срочной депеше французскому военному правительству командующий 5-й армией (shd-19N840) сообщил: «Имею честь сообщить, что вчера 20 июня 1915 года несколько человек 2-го Иностранного полка отказались следовать за полком по направлению в Пруйе. Эти мужчины, в основном русские подданные, заявляют, что недавний закон даёт им право покинуть службу в армии, и требуют своего перевода во французские воинские части. Командир батальона пытался их заставить повиноваться, но без успеха. Всего 287 мужчин, виновные в отказе подчиняться, были разоружены и переданы военному трибуналу». В своём не менее срочном ответе генерал Гильямат (shd-19N840) отдал приказ: «В отношении виновных повстанцев необходимо примерное наказание, и посему приказываю приговорить 9 человек к смертной казни, которая должна состояться сегодня же днём около города Певи, где сейчас и находятся виновные лица». На заседании трибунала от 21 июня 1915 года по приказу № 4759 были осуждены 27 легионеров Иностранного легиона, виновные в восстании, из которых только легионеры русской национальности были приговорены к расстрелу, тогда как другие отказники отделались пятью или десятью общественными работами. И… 22 июня 1915 в пригороде Певи (Марна) были расстреляны: Пало Жан (Эстония), Дикман (Россия), Брюдек Иван (Польша), Эльфанд Альберт (Одесса – Украина), Артомач Григорий (Россия), Николаев Николай (Россия), Петров Иван (Россия), Шапиро Симон (Россия) и Тимаксян Тигран (Турция). О чём свидетельствовали нижеподписавшиеся сержанты Дринк и Деффо, которые и зачитали осужденным приказ перед строем личного состава, и после чего те были по очереди расстреляны, и врач-майор констатировал их смерть. Спустя несколько дней 4 июля 1915 года французское командование позволило остальным семистам девяти легионерам русской национальности отправиться в город Орлеан на воссоединение с частями российской армии. Казнь девяти выходцев из России была проведена тайно от других русских легионеров и послужила примером исключительно для своих французских солдат. В это же время один известный французский генерал, искренне сочувствуя гибели своих соотечественников на фронтах 1-ой Мировой войны, многие из которых были классными шоферами, механиками и вообще специалистами своего дела, сказал, что за жизнь одного француза ему не жаль отдать жизни десяти русских лапотников. В ответ французскому генералу царь Николай Второй отправил 9000 тысяч русских солдат в составе 1-й пехотной бригады под командованием генерал-майора Лохвицкого, которые, проделав долгий путь из китайского порта Далянь, прибыли 16 апреля 1916 года в город Марсель, где и были восторженно встречены французскими дамочками. Известно, что русский экспедиционный корпус неплохо зарекомендовал себя на французском театре боевых действий и, можно сказать, грудью защитил Париж – про этот подвиг пресса трубит и по сей день. К сожалению, она обходит стороной тот факт, что после Февральской революций 1917 года солдаты 1-й русской бригады, отказавшись подчиняться французским властям, потребовали возвращения домой. Для разрешения этого щекотливого вопроса временное правительство отправило своего представителя генерала Занкевича, у которого офицером по особым поручениям был прапорщик Николай Гумилёв (поэт). И… мятеж Русского корпуса был подавлен силами французских частей с применением артиллерии. По заниженным данным, в результате расстрела из артиллерийских орудий были убиты девять солдат и восемьдесят зачинщиков отданы под суд, а основная группа из 8000 бойцов попала в концлагерь Ла-Куртин (Лимузен). В последующем более лояльных 4000 солдат попали на лесозаготовки, тогда как остальных более революционно настроенных граждан России депортировали в Алжир, и лишь несколько сотен казаков продолжили службу во французской армии в рядах французского Иностранного легиона.

В момент наступления русских частей в районе форта Бримон 16 апреля 1917 года был серьезно ранен в руку солдат Родион Малиновский (в последующем маршал Советского Союза), и поэтому он не участвовал в восстании русского корпуса, так как в сентябре 1917 года находился в госпитале в г. Сен-Серван. После лечения в госпитале он записался в Иностранный легион, где служил до августа 1919 года нижним чином в легендарном Русском Легионе Чести. За героизм при прорыве германской линии обороны (линии Гинденбурга) в сентябре 1918 года французы отметили легионера Малиновского Военным крестом с серебряной звездочкой, а колчаковский генерал Дмитрий Щербачёв представил его к награждению Георгиевским крестом III степени. Таким образом, Родион был награждён двумя Георгиевскими крестами.

В то же время в Иностранном легионе в качестве переводчика служил, без каких-либо привилегий, известный художник Александр Зиновьев (1889, Москва – 1977, Париж), отразивший в своих рисунках сложную жизнь солдата на поле боя и в суровые условия полевой жизни. Рассказывая о русских легионерах, нельзя не вспомнить имя легендарного Зиновия Пешкова (1884–1966), служившего верой и правдой Франции и дослужившегося до чина генерала Иностранного легиона, но о нём чуть позже.

Тогда как настоящая история русских в Иностранном легионе началась лишь в 1920 году в Константинополе, куда прибыло более 150 тысяч русских беженцев, среди которых были остатки Белой армии. Французы и англичане (бывшие союзники России и Белого движения) поместили своих бывших союзников в концентрационные лагеря «Галлиполи» и «Лемнос», где тут же появились вербовщики из Иностранного легиона. В результате чего 3200 русских людей прошли базовый пункт Иностранного легиона в Сиди-Бель-Аббесе (Алжир), причем из них 70 % – это бывшие офицеры, юнкера и солдаты, а всего за период с 1920 по 1940 год в Иностранном легионе служили более 10 000 русских легионеров. Легионер Гиацинтов, служивший в то время в Иностранном легионе, записал в своём дневнике: «Прибыв на место службы, легионеры вступали в свои обязанности, и начиналась томительная жизнь своим однообразием и бессодержательностью. Для легионеров 18-го ремонтного эскадрона она сводилась к службе по следующему распорядку: подъем в 6.30 (зимой) или в 5.00 (летом). Утренний кофе и затем сигнал «Строиться», где после переклички обязательная раздача таблеток хины, которые каждый должен был принять на глазах начальства. После этого шло распределение личного состава: кто болен – для визита к врачу, плотники, кузнецы, садовники, писари – по своим рабочим местам. После работы и приведения себя в порядок обед, который заканчивался в начале первого. Качество обеда оставляло желать лучшего. Большей частью нам давали чечевицу, которая сменялась фасолью или рисом, изредка давали картофель, а вместо мяса нам выдавали конину, приготовленную при этом в таком виде, что даже очень голодный человек вряд ли отважился бы съесть ее. Поварами были арабы-сирийцы, необыкновенно ленивый и неопрятный народ. После обеда до трех часов дня полагался отдых, затем вновь сбор с чтением нарядов на следующий день, приказов, взысканий и т. п. После сбора различные работы, оканчивающиеся уборкой лошадей и водопоем. В 18.30 ужин, ничем не отличающийся от обеда, свободное время и в 21.00 – отбой».

Из воспоминаний легионера Николая Матлина (в прошлом русского офицера), попавшего в легион в декабре 1920 г. и прослужившего в 1-м кавалерийском полку в Алжире, Тунисе и Сирии более шести лет: «Недостаток воды и пищи – явление в легионе обыкновенное, но в моей голове не вмещалось, как французы – такие культурные люди – могут так нагло обманывать, тем более нас, русских, все-таки много сделавших для Франции. Слово «легионер» в переводе на местный – бандит. Не так давно, всего два-три года до приезда в легион русских (1920 г.), взгляд на легионера был таков: после занятий трубач выходил и сигналил особенным образом, извещая жителей, что легионеры идут «гулять», и все магазины закрывались. По приезду же русских отношение жителей резко изменилось к лучшему, и даже многие из нас стали бывать в частных семейных домах. Не знаю, с какой целью, но французы всячески старались воспрепятствовать нашему сближению с жителями. Бывали случаи, когда французский офицер, завидев кого-либо из легионеров, гуляющего с цивильными людьми, начинал на него кричать на всю улицу и, придравшись к чему-либо, нередко приказывал вернуться обратно в казарму. Результат возвращения – «призон» (гауптвахта). Особенно тяжелой была служба в легионерских частях, находившихся в Африке или участвовавших в вооруженных конфликтах».

Со слов легионера Е. Недзельского: «Поход совершается при сорокаградусной жаре, в котором каждый легионер «всё своё несет с собой» на спине – мешок, где находится все имущество солдата, а кроме того, палатка и одеяло, затем – кирка или лопата, двухлитровый бидон обязательно с водой, две вещевых сумки по бокам, амуниция и сто двадцать патронов, плюс винтовка. С этой же нагрузкой ведется бой, и наступает момент, когда кажется, что уже больше нет сил терпеть и просить Бога о смерти, но отдыхаешь именно когда вся сила и энергия – исчерпаны, и когда, почти задохнувшись от большой перебежки под визжащими пулями, свалишься за камнем и вздохнёшь полной грудью. Обычно поход начинается до рассвета, весь день, иногда с боем, к вечеру намечается место остановки, часть начинает ставить палатки, другая идет за топливом и водой для кухни, а остальные возводят из камней траншею в 1 м 20 см высотою. С наступлением темноты все огни должны быть потушены, чтобы не привлечь внимания противника. Спят обычно не в палатках, а в траншеях, чтобы каждую минуту быть готовым к встрече самого неожиданного противника. Спят в амуниции с винтовкой, привязанной ремнем к руке, так как потеря ее обрекает легионера на новый контракт. Как стойкий анекдот, передающийся из поколения в поколение легионеров, ходит правило, что, если легионера желают оставить в полку, ночью у него подрезывается ремень и вынимается из рук винтовка. При условии нечеловеческой усталости это нетрудно. Большинство ночей проходит тревожно, с перестрелками, а иногда и с боем. Особенностью марокканцев является их глаз: он видит в темноте и меток при выстреле. Поход кончается там, где удобно, и сообразно расположить пост, вернее создать его. Помимо стратегических планов, местом его является возвышенность и близость воды. Здесь неделю – две легионер несет двойную работу: днем – как чернорабочий, ночью – как солдат. Днем он каменщик, плотник, работает в «карьерах» по добыванию камня, выжигает известь, рубит дрова и т. п. И вот со временем на пригорке вырастает белокаменный пост с бойницами для винтовок и пулеметов. Кругом он обносится колючей проволокой. Наконец, над постом взвивается французский флаг. «Колонна» продолжает движение вперед, создает новые посты, и так в течение нескольких месяцев. В течение всей «колонны» легионер спит не раздеваясь, в пыли, иногда под дождем, мучается от паразитов, а иногда не может в достаточной мере утолить жажду, не говоря уже об умывании. После такого путешествия все части уходят на отдых, а легионеры распределяются по отдельным постам, продолжая отчасти постройку, а главным образом для дозора, причем никакой связи с окружающим миром нет. Как выражается один из моих корреспондентов – «постовые без цепей прикованы к своему детищу», защита жизни связана с защитой поста, отступать некуда и сдаваться нельзя во имя жизни. Время сидения на посту русские назвали великим постом, в том смысле, что эта «животная жизнь» продолжается от трех до пяти и шести месяцев. Опасность заключается, с одной стороны, в атаках, а с другой, специально арабской – в снимании часовых ночью метким выстрелом. Каждый, испытавший фронт, знает, что разница между солдатом и начальником на боевой позиции значительно стирается, гнет дисциплины переходит в чувство инстинктивной солидарности. Скверное отношение начальства, старающегося окончательно убить в легионере еще остающиеся в нем признаки человека и самолюбия, доводит солдата до того положения, когда он действительно становится похожим на животное. Сержант – бич легионера!» Легионер Архипов (в прошлом капитан): «Отношение к легионеру настолько хамское, что едва хватает сил удержаться… кормят настолько скверно, что напоминает Галлиполи. В последних боях погибло очень много русских».