Текст книги "Прометей, или Жизнь Бальзака"

IX. Возвращение к серьезным занятиям

Произведения созревают в душах так же таинственно, как трюфели на благоухающих равнинах Перигора.

Бальзак

В 1828 году Бальзак дышит как загнанный зверь. Он бежал из дома на улице Марэ-Сен-Жермен, который осаждают кредиторы. Пусть кузен Седийо возится с ликвидацией дел! Этим и надлежит заниматься людям недалеким. В беде Латуш проявил себя с лучшей стороны: он гостеприимен, хотя и по-дружески насмешлив. Он предлагает Оноре приют. И старается, правда безуспешно, продать ценные бумаги, предоставленные госпожой де Берни, которая в полном отчаянии оттого, что Бальзака постигла такая неудача.

Мать Оноре на сей раз не без основания тормошит сына. Он должен пойти к кузену Седийо, чтобы «по крайней мере» подписать бумаги. Между тем преданный Бальзаку Сюрвиль снял для него квартиру в доме номер один по улице Кассини, возле Обсерватории, и даже уплатил за три месяца вперед.

В те времена квартал Обсерватории находился, казалось, чуть ли не на краю света. За домом тянулся Люксембургский сад, огромный, как лес. Среди полей пролегал бульвар Монпарнас с его кабачками, увитыми зеленью беседками и качелями. «Это уже не Париж и в то же время еще Париж. Местность имеет что-то общее с площадью или улицей, с бульваром, с городским укреплением, с садом, с проспектом, с проезжей дорогой, с провинцией и со столицей, – действительно, со всем этим здесь есть какое-то сходство, и все-таки здесь нет ни того, ни другого, ни третьего: это пустыня»[77]77
   Бальзак. История тринадцати. Феррагус.


[Закрыть]. Разочарованный и нуждавшийся в тишине и одиночестве, чтобы работать без помех, Бальзак поселился тут, словно надеялся похоронить свою печаль в этих затерянных улочках, изрытых глубокими колеями. Дом стоял в переулке, в самом конце аллеи Обсерватории, в нем было два флигеля. Сюрвиль снял для своего шурина третий этаж в одном из них. Оба флигеля, расположенные между двором и садом, соединяла застекленная галерея, служившая прихожей. Низкая каменная ограда, на которой стояли вазы с цветами, отделяла двор от сада. Все владение было обнесено железной решеткой. На стене, окружавшей один из домов на улице Кассини, виднелась вывеска: «Абсолют, торговец кирпичом».

Латуш, верный своему пристрастию к старинной мебели, тканям, изящным безделушкам, и на этот раз вызвался помочь Бальзаку обставить его жилище. Оноре, Латуш и общий их друг Оже сами обили стены блестящим голубым коленкором, переливавшимся, как шелк. Надо сказать, что Бальзак, пошедший было ко дну, быстро вынырнул на поверхность. Он не только перестал думать о своих долгах, но все его помыслы были заняты теперь лишь одним – как элегантнее обставить квартиру. Он передвинул перегородку, заставил тщательно вымыть деревянную обшивку. За сорок франков он купил три коврика; за сто франков – стоячие часы на желтой мраморной подставке; в своем рабочем кабинете он поместил шкаф красного дерева, на полках там красовались великолепные книги, некоторые – «Словарь» Беля и «Тысяча и одна ночь» – были переплетены Тувененом. «У меня нет роскоши, – писал он сестре Лоре, – но обставлено со вкусом и во всем гармония».

Какой человек, сидя в светлой галерее, обитой веселеньким перкалем в белую и голубую полоску, в состоянии думать о кузене Седийо и его зловещем балансе? «Слева, за драпировкой, притаилась небольшая дверь, она вела в ванную комнату, стены которой были оштукатурены под мрамор, сама ванна также была отделана под мрамор; свет проникал сюда сквозь высокое и широкое окно с красными матовыми стеклами; проходя сквозь них, солнечные лучи казались розовыми», – рассказывает Верде. Ванная комната точно у хорошенькой женщины! Бело-розовая спальня, залитая ровным светом, отливала золотом. «Прямо спальня юной новобрачной, герцогини пятнадцати лет». Возле изголовья кровати, скрытая складками драпировки из бело-розового муслина, находилась потайная дверь: через нее, пройдя по черной лестнице, можно было попасть прямо в сад. В рабочем кабинете лежал толстый пушистый ковер, узор его был выткан на черно-синем фоне; в шкафу стояло множество книг в переплетах из красного сафьяна с гербом Бальзаков д’Антрагов[78]78
  С. 153. Бальзак д’Антраг (Balzac d’Entragues) – семья, владевшая поместьями в Авейроне, принадлежащая к древней аристократии Франции. Наиболее известна Катерина Генриетта Бальзак д’Антраг, любовница Генриха IV. Бальзак в 1830 г. стал утверждать свое родство с маркизами Бальзак д’Антраг. Он заказал себе карету с гербом д’Антрагов, прибавив к нему новый девиз «Днем и ночью».


[Закрыть]; на этажерке черного дерева лежали красные картонные папки с золотыми литерами, на верхней полке виднелась гипсовая статуэтка Наполеона I. К ножнам шпаги был прикреплен листок бумаги со следующей надписью: «То, чего он не довершил шпагой, я осуществлю пером. Оноре де Бальзак». Он готовил декорации для будущих шедевров.

Наконец, для того чтобы обитатель этого очаровательного жилища соответствовал обстановке, Бальзак заказал у портного Бюиссона (улица Ришелье, дом номер сто восемь) «29 апреля – черные выходные панталоны стоимостью 45 франков и белый пикейный жилет за 15 франков; 23 мая – синий сюртук из тонкого сукна за 120 франков; тиковые панталоны цвета маренго за 28 франков; светло-коричневый пикейный жилет за 20 франков». В его безумствах было даже нечто героическое. Он словно говорил: «Мои кредиторы вопят, кузен их усмиряет; семья наша разоряется, а я трачу деньги». Но кто же будет расплачиваться? Проще всего было с портным Бюиссоном: этот образцовый поставщик принимал векселя Оноре, разрешал их без конца переписывать – он верил в будущее своего гениального клиента. Преданный поклонник Бальзака, он до такой степени был ослеплен его пылом и остроумием, ему так льстили похвалы заказчика, что порою он даже рассчитывался с кухаркой Оноре и принимал участие в невероятных деловых начинаниях Бальзака, которого называл «мой клиент, мой соотечественник и почти, осмеливаюсь сказать, мой друг». Что же касается торговцев мебелью, то Латуш выдавал дружеские векселя и сам входил в долги, чтобы спасти своего собрата. Кроме того, Латуш помогал устраивать в газеты и журналы статьи, которые писал Оноре; в его поведении причудливо смешивались великодушие, кокетство и мизантропия.

«Человек, вы обещали прийти проведать своего больного собрата; это в порядке вещей. А я, стараясь снискать ваше благоволение, хочу вам сообщить, что рукопись, которую вы мне оставили, уже у господина Канеля: он, радея о ваших интересах, пришел за нею сам… Прощайте, человек. Радости вам и здоровья».

Удобно устроившись за красивым письменным столом, забыв и думать о своих плачевных делах в силу чудесной способности отвлекаться от действительности, Бальзак вновь ощутил горячее желание писать. Но за что приняться? Он приступал ко множеству произведений и ни одного не заканчивал. Он упоминает о каком-то романе, об «Истории раннего христианства». По его словам, он так уж устроен, что «его воображение начинает работать только в том случае, когда другой автор, пусть даже второстепенный, дает ему толчок». В первые годы творчества роль «другого автора» играли попеременно то Метьюрин, то Пиго-Лебрен или Дюкре-Дюминиль. Они вдохновляли его на мелодраматические романы, где непременно присутствует вечное трио: жертва, изверг и спаситель; они привили ему вкус к замкам с привидениями и полными опасностей подземельями. Латушу ставили в большую заслугу то, что он, дескать, направил Бальзака на путь Вальтера Скотта и Фенимора Купера, на путь близкого к реализму исторического романа. Но нужен ли был для этого Латуш? Все знакомые Бальзаку издатели – Мам, Гослен, Сотле – выпускали книги Фенимора Купера. Бальзак восторгался им. «Вот бы вести жизнь могиканина! – писал он Виктору Ратье. – О, как глубоко я постиг натуру дикаря! Я отлично понимаю корсаров, искателей приключений, людей, восстававших против общества».

Описывая в «Уэверли» и других своих ранних романах прошлое Шотландии, ее обычаи, жителей, повседневную жизнь, Вальтер Скотт подал великий пример. Он не просто создавал исторические романы – он писал социальные исследования. «Местный колорит играл только роль декорации, – пишет Морис Бардеш. – В центре картины находились персонажи весьма знаменательные, которые Бальзак позднее назовет „социальными типами“: шотландский помещик, деревенский пастор, вельможа, живущий при дворе, мелкий сельский дворянин, сторонник правящей династии, и сторонник претендента на престол, папист, камеронианец[79]79
  Камеронианец – представитель религиозной секты в Шотландии, основанной Ричардом Камероном (1648–1680), сыном шотландского лавочника, выступавшего против Англиканской церкви и вмешательства короля в дела религии и Церкви.


[Закрыть], школьный учитель, контрабандист, служитель закона – не просто персонажи романа, каждый из них представляет определенную социальную категорию, игравшую важную роль в обществе, без них невозможно понять жизнь Шотландии». Для Бальзака, внимательного читателя Бюффона, было увлекательно наблюдать, как романист в своей области проделывает такую же работу по классификации. В каком-то внезапном озарении он вдруг понял, что можно воссоздать в серии романов всю историю Франции.

Но он не желал стать просто подражателем Вальтера Скотта. Он мог сделать больше и, быть может, лучше.

«Если вы не желаете быть лишь слабым отголоском Вальтера Скотта, вам надобно не подражать ему, как вы это делали, а создать собственную манеру письма. Чтобы обрисовать ваших героев, вы, как и он, начинаете роман с пространных разговоров; когда ваши герои наговорились вдоволь, тогда только вы вводите описание и действие. Борьба противоположных начал, необходимая для драматизма в любом произведении, у вас оказывается на последнем месте. Переставьте в обратном порядке условия задачи. Замените бесконечные разговоры, красочные у Скотта и бесцветные у вас, описаниями, к которым так склонен наш язык. Пусть ваш диалог будет необходимым следствием, венчающим ваши предпосылки. Вводите сразу в действие. Беритесь за ваш сюжет то с боку, то с хвоста; короче, обрабатывайте его в разных планах, чтобы не стать однообразным. Применив к истории Франции форму драматического диалога Шотландца, вы будете новатором. У Вальтера Скотта нет страсти: или она неведома ему, или запрещена лицемерными нравами его родины. Для него женщина – воплощенный долг. Героини его романов за редким исключением все одинаковы, все они, как говорят художники, сделаны по одному шаблону. Они все происходят от Клариссы Гарлоу. Его женские образы являются воплощением одной и той же идеи, и поэтому он мог показать только образцы одного типа, различной, более или менее яркой окраски. Женщина будит страсть и вносит в общество смятение. Формы страсти бесконечны. Описывайте человеческие страсти, и вы будете располагать теми огромными возможностями, от которых отказался этот великий гений ради того, чтобы его читали во всех семьях чопорной Англии»[80]80
  Бальзак. Утраченные иллюзии.


[Закрыть].

Так говорит Даниэль д’Артез Люсьену де Рюбампре, другими словами, Бальзак – Бальзаку. И для Оноре это мудрый совет. Пространные разговоры не были его сильной стороной; чтобы подкрепить характеры своих героев, ему нужен был прочный фундамент в виде дома, города или доктрины. Перед романистом стоят совсем иные задачи, чем перед драматургом. Автору пьес, чтобы жили его персонажи, нужны живые актеры, выбранные им самим. Правдоподобие достигается их присутствием. Бальзаку предстояло утвердить себя глубиной описаний. Лестница в его произведениях – не просто лестница, а совокупность причин, которые сделали ее именно такой, а не иной. Ученик Лафатера, он будет рисовать портреты мужчин (или женщин), но постарается, чтобы волнующие их страсти осветили для читателя эти внешне непроницаемые образы. Бальзак покажет вам, как возник тот или иной город, как он рос, расскажет, почему каждый квартал имеет свой особый облик, который зависит одновременно и от исторических событий, и от рельефа почвы.

Ему предстояло стать величайшим новатором и историком современных нравов. Но разве мог он не попытать сперва счастья в жанре модного в ту пору исторического романа? «Сен-Map» Виньи появился в 1826 году. Виктор Гюго пообещал Гослену «Собор Парижской Богоматери». Бальзак вынашивал план двух исторических романов. Действие первого из них – «Командир пушкарей» – должно было происходить в XV веке; действие другого романа – «Молодец» – развертывается в эпоху совсем близкую, во время войны против шуанов. Латуш не имел никакого отношения к выбору этого сюжета, который Бальзак уже давно обдумывал. Многие книги – мемуары оставшихся в живых участников событий, труды историков, «Письма об истоках мятежа шуанов» – были посвящены этой живописной и драматической эпопее. Некоторые из них Бальзак приобрел, другие брал в Королевской библиотеке. Сначала он предполагал написать пьесу «Картина частной жизни», однако материал был слишком богатый, он так и просился в роман! С одной стороны – синие, республиканцы, позднее бонапартисты; с другой – белые, шуаны, полудикие крестьяне в козьих шкурах, которыми командовали возвратившиеся из Англии эмигранты-роялисты. Действие должно было развиваться на фоне ландов – поросшей дроком песчаной равнины; будут тут и засады на лесной опушке, и старинные замки, где держат военный совет и где завязываются любовные интриги с отважными амазонками. На заднем плане будут показаны противостоящие друг другу сельские дворяне, стремящиеся вернуть себе утраченные земельные владения, и городские буржуа, намеревающиеся сохранить их за собой.

Чем усерднее читал исторические труды Бальзак, уединившись в своем спокойном и уютном флигеле на улице Кассини, где его отвлекали от работы только нежные визиты госпожи де Берни, приходившей сюда пешком (с улицы Анфер-Сен-Мишель, где она теперь поселилась), тем яснее он понимал, что наконец-то нашел подходящую тему для своих замыслов. Чтобы та или иная эпоха могла стать основой для исторического романа, она должна несколько отойти в прошлое, пусть даже не очень далекое. Однако «порою десять лет могут состарить нацию больше, чем целый век». Падение наполеоновской империи превратило события этого периода в историю. Вместе с тем восстание шуанов происходило так недавно, что сохранились в живых некоторые его свидетели. Сам Бернар-Франсуа был в 1795 году чиновником в Бресте. Бальзак часто слышал рассказы отца о том времени. Еще до 1825 года он набросал несколько эпизодов: нападение на дилижанс, любовный роман, переплетенный с военными действиями, рассказ о похищении сенатора роялистами. К 1827 году уже существовала рукопись романа «Молодец» и план введения к нему.

Введение это открывалось эпиграфом, взятым из Ривароля[81]81
  Ривароль Антуан де (1753–1801) – французский писатель, блестящий полемист, журналист, писавший памфлеты, направленные против революции.


[Закрыть]: «На наших глазах столько великих людей было позабыто, что ныне нужно предпринять нечто поистине монументальное, дабы сохраниться в памяти человеческой». Примечательные слова, ибо они доказывают, что еще в годы неудач Бальзак мечтал воздвигнуть долговечный «монумент». Затем следовала биография вымышленного автора, потому что Оноре пока еще не собирался подписывать роман «Молодец» собственным именем. Он придумал себе новый псевдоним: Виктор Морийон. Читатель узнавал, что этот молодой автор родился в Вандоме, наукам его обучал бывший монах-ораторианец и подросток не слишком бы продвинулся в знаниях, если бы не его непомерное пристрастие к чтению и размышлениям. Мы сразу замечаем, что перед нами двойник Бальзака, наделенный, как и его создатель, даром ясновидения.

Виктор Морийон объясняет своему наставнику, что, гуляя среди полей или сидя в своей крытой соломою лачуге, он в изобилии вкушает все радости жизни: «Он рассказывал об удовольствиях, доставляемых человеку огромным богатством, и делал это необычайно красочно, говорил об опьянении, охватывающем его в вихре бала, когда он любуется обнаженными плечами женщин, их нарядами, цветами, бриллиантами, танцами, их чарующими взглядами, описывал свои роскошные апартаменты, свою обстановку, тонкий фарфор, прекрасные полотна, изысканные рисунки на шелковой обивке и коврах, расписывал во всех подробностях великолепные экипажи, арабских и других чистокровных скакунов, коими владел… трости и драгоценности, принадлежащие ему, хотя сетчатка его глаз никогда не отражала ни одного из перечисленных предметов».

Виктор Морийон видел мысленным взором ту жизнь, о которой мечтал и сам Бальзак, грезивший о восточной роскоши, о дворцах и гаремах парижского султана, владеющего всем, чем жаждал обладать молодой человек, которому была недоступна роскошь и красота, всем, не исключая пушистых ковров и тростей с набалдашниками, украшенными драгоценностями. «Наставник исподтишка наблюдал за своим учеником и находил, что тот лишен скромности, но вместе с тем и тщеславия, что о себе он говорит, как бы наблюдая самого себя со стороны, что он сдержан, серьезен, но одновременно непосредствен, пылок и весел… Куст ждал своего садовника». Виктор Морийон так и не родился на свет; Бальзак наконец отважился стать самим собою и подписать роман «Молодец» собственным именем.

Сюжет ему был уже совершенно ясен. Не хватало непосредственного знакомства с краем, с пейзажами. Ничто не может заменить этих живых впечатлений; когда романист своими глазами видит место действия, его герои ведут себя более естественно. Оноре рассчитывал на друзей, живших в краю шуанов. Читатель, верно, не забыл, что в Туре семейство Бальзак поддерживало близкие отношения с префектом генералом де Померелем. Он умер в 1823 году, но сын покойного, Жильбер, также генерал в отставке, проживал в Фужере. В городе у него был великолепный дом; кроме того, ему принадлежали два замка и обширные земельные владения. Фужер находился в самом сердце того края, где действовали шуаны. В 1828 году почтенный кузен Седийо ликвидировал наконец дела Бальзака, и Оноре решил написать генералу.

Бальзак – генералу де Померелю, 1 сентября 1828 года

«Мое небольшое состояние пошло прахом, и я упал с облаков на землю. Финансовые бури, которые сотрясают деловой мир Парижа, вынудили меня отказаться от дальнейшей борьбы. Благодаря преданности отца и доброте матери нам удалось спасти честь семьи и наше доброе имя, но для этого пришлось пожертвовать и моим собственным, и их состоянием… Продав дело, я полностью расплатился с долгами, и теперь, к тридцати годам, мое единственное достояние – мужество и незапятнанное имя.

Я рассказываю вам, генерал, об этих печальных событиях только потому, что возникли особые обстоятельства, связанные с моими новыми планами. Я решил опять взяться за перо, и быстрое воро́нье или гусиное крыло должно отныне дать мне средства к жизни и помочь расплатиться с матушкой. Вот уже месяц, как я работаю над историческими трудами… По чистейшей случайности мне указали на один исторический факт, который произошел в 1798 году и связан с войною шуанов и вандейцев; он послужит основой для произведения, которое я легко напишу. Для этого не понадобятся никакие изыскания, надо только познакомиться с местами, где будут происходить события романа.

Я тотчас же вспомнил о вас и уже решил было попросить приюта недели на три. Муза, ее рожок, десть бумаги и сам я не слишком обременительны, но затем я подумал, что, пожалуй, окажусь для вас обузой… Так вот, генерал, знайте, что походная кровать и тюфяк, стол, если только он походит на всех четвероногих и не хромает, стул да крыша над головою – это все, чего я прошу; разумеется, я надеюсь также на ваше столь чудесное и дорогое для меня доброжелательство».

Это было милое письмо, продиктованное молодостью и доверчивостью. Генерал де Померель ответил: «Жду вас». Бальзак не мешкая сел в дилижанс, отправлявшийся в Бретань; в Алансон он прибыл вечером и остановился в гостинице «Мавр», которая ему была уже знакома. Гуляя по городу, он обратил внимание на стоявший на улице Валь-Нобль старинный особняк, словно олицетворявший собою незыблемость провинциальной жизни. Образ этот навсегда врезался в его память. По дороге из Алансона в Фужер он внимательно вглядывался в окрестные пейзажи, и они словно отпечатывались в его мозгу. Наконец он прибыл к Померелям. Баронесса, которая была намного моложе своего мужа-генерала, встретила Оноре очень любезно. Поначалу супругов несколько смутил жалкий вид путешественника и его «дрянная шляпа». Но их беспокойство быстро рассеялось. Когда гость снял эту «дрянную шляпу», они увидели очень живое и веселое лицо, высокий лоб, «словно озаренный светом», и темные глаза, где вспыхивали золотистые искорки. Оноре так занимательно рассказывал о своем путешествии, что генерал и его жена смеялись до слез.

Между хозяином и гостем сразу же установились дружеские отношения. Госпожа де Померель и ее горничная Луиза решили «подкормить» исхудавшего путешественника. Бальзак окрестил хозяйку дома «леди-кормилица». Он любил свою комнату, зеленый столик, за которым работал с таким увлечением, что Луизе, входившей со словами: «Кушать подано», с трудом удавалось оторвать его. В столовой рядом с его прибором всегда стояли баранки и масло. Неизменная мягкость госпожи де Померель врачевала раны его измученного сердца. Каждое утро Оноре в сопровождении хозяина дома отправлялся знакомиться с окрестностями, он обозревал пустынную равнину, поросшую дроком и ярко-желтым утесником, любовался лесами в позолоченном осенью уборе, разглядывал гору Пелерина, где в пору гражданских войн была устроена знаменитая засада.

Он входил в дома, выспрашивал людей, изучал нравы и обычаи. Писатель может и должен выдумывать, но отправляться следует от правды. Генерал рассказывал ему о гражданских войнах, о нападении восставших крестьян на Фужер; он познакомил Бальзака с несколькими еще живыми участниками былых событий, подробно описывал фанатичных священников – аббата Бернье, аббата Дюваля; из двух этих фигур романист слепил образ свирепого Гюдена. Каждый день после обеда Бальзак садился за рукопись «Молодца» и работал над нею, обогащая всем тем, что услышал и увидел. Госпоже де Померель не нравилось название книги, и она убедила автора изменить его. После долгих поисков Бальзак нашел другое название: «Шуаны, или Бретань тридцать лет назад», затем он придумал новый вариант: «Последний шуан, или Бретань в 1800 году». Так назывался роман в первом издании. Работал он с увлечением, чувствуя, что наконец-то ему удается сплавить воедино романтику и действительность, историю и вымысел. Но само обилие образов, событий и персонажей подавляло автора, ему с трудом давалась композиция книги.

От Латуша приходили негодующие письма: он возмущался долгим отсутствием Оноре.

Латуш – Бальзаку, 9 октября 1828 года

«Фужер – город, насчитывающий 7200 жителей; суд первой инстанции, фабрика сурового полотна, кожевенный завод на реке Куэнон; 3°36´ западной долготы, 48°20´ широты. Вот он, укромный романтический уголок, который избрал для себя местом изгнания мой безрассудный друг! Как это далеко от улицы Анфер, от улицы Сент-Оноре! Денежные траты, ночи, проведенные на кожаном сиденье дилижанса, головная боль, ссадины на заду – и ради чего все это?.. Возвращайтесь же домой со своим шедевром или без оного; со дня вашего отъезда я ни разу не улыбнулся».

Латуш сердился на своего собрата за то, что тот забрался бог знает куда, в захолустье, и живет там вдали от предметов первой необходимости, иначе говоря, новых романов: «Пусть бог вдохновения покарает вас!»

Госпожа де Берни тоже страдала, но говорила она об этом с любовью.

Госпожа де Берни – Бальзаку

«Добрый вечер, милый котик, скоро уже десять часов, и мне радостно думать, что ты в эту минуту выводишь на бумаге ласковое словечко „киска“, которое мне так приятно слышать или читать… Мой обожаемый, мой любимый, позволь твоей кошечке примоститься у тебя на коленях, позволь ей обвить рукой твою шею и склони свою милую голову к ней на плечо. Но только не засыпай, нет! И чтобы эта мысль не пришла тебе на ум, я дарю тебе один из тех поцелуев, которые так хорошо нам знакомы. Какая прелестная картина! И как чудесно было бы, если бы она могла в этот же миг стать реальностью! Я так боюсь, что ты еще надолго там задержишься. И все-таки, если тебе хорошо и ты работаешь, я должна быть довольна. Милый, рассудок мой во всем тебе послушен, но сердце подобно избалованному ребенку, и оно отказывается добровольно соглашаться на лишения, которым его подвергают».

В конце октября Оноре вернулся к себе, на улицу Кассини; он просил Латуша прийти к нему с несколькими страницами романа «Фраголетта» – причудливого произведения о неаполитанце-гермафродите: ворчливый доброжелатель Бальзака уж давно трудился над этой книгой. А сам он, Оноре, прочтет другу сцену из «Шуанов».

«Хорошо, приду! – ответил Латуш. – Я буду у вас на улице Кассини, но только между пятью и шестью часами. Надеюсь, что, уделив минут десять „Фраголетте“, вы поднесете мне новый плод, четвертую долю той груши, которая созрела, едва успев расцвести».

Чтение Бальзака имело огромный успех. Брюзга Латуш пришел в восторг и – вещь совсем уж удивительная – сказал об этом вслух. Разумеется, можно было внести еще немало улучшений. Как человек со вкусом, он сделал несколько замечаний. Но роман следовало публиковать.

Латуш – Бальзаку

«Что до вашей книги, то пусть она exeat[82]82
  Выходит (лат.).


[Закрыть], сотню раз exeat. К чему мне твердить вам одно и то же! Ради бога, не подумайте, что я отказываюсь и дальше слушать чтение отрывков из нее; для меня это всегда удовольствие, да и польза; но я жду продолжения. Не станем без конца склонять слово Муза. Я охотно даю советы тем, чей талант ценю; я испытываю к ним признательность и тут же говорю, как бы я сам поступил, выслушав тот или иной совет; но уж если я подал на стол бычий бок целиком, то не стану затем потчевать гостя тонкими ломтиками мяса. Довольно, довольно, вы просто дитя! Если бы я умел заклинать духов, то непременно бы это сделал сейчас, ибо, судя по той неожиданной и совершенно необъяснимой медлительности, с которой наш хват Оноре, обычно пекущий романы, как блины, по четыре штуки за полтора месяца, доделывает своего „Шуана“, я полагаю, что в этом „Шуане“ сам черт сидит. Эх! Право же, не терпится мне увидеть вашего маркиза изданным в четырех томах, в красивом синем переплете и с изящными заставками.

Не довольно ли вам корпеть над этим романом? Мы станем продавать его, как хлеб».

«Мы станем продавать его…» Дело в том, что Латуш взял на себя переговоры с Юрбеном Канелем относительно издания «Шуанов». Почему он так поступил? Бальзак и сам хорошо знал Канеля. Он питал слабость к жене книгопродавца. Оноре называл госпожу Канель «мисс» или «мисс Анна» и любил гладить ее по роскошным волосам. Но Канель не хотел покрывать все расходы по изданию; Латуш принял их на себя. Принесла ли ему книга прибыль? Или же, напротив, он разделил убытки вместе с Канелем? Известно одно: за первое издание романа Бальзаку была предложена тысяча франков. Правда, книгу выпустили в количестве тысячи экземпляров, после их распродажи автор вновь получал право собственности на свое произведение.

Латуш – Бальзаку

«А теперь, если только вы не самый неисправимый хвастун среди хвастунов, строящий воздушные замки в стране химер, приходите с бумагами в руке или с обещаниями на устах. Мы готовы подписать с вами контракт».

Вести переговоры с Бальзаком не так-то просто. Затратив немало труда, человек добирался через весь Париж на улицу Кассини; но Оноре там не было, бо́льшую часть времени он проводил в Версале, у родителей или сестры, где стол и кров ничего ему не стоили. Что было делать? Ехать к нему туда? «Куда как приятно тащиться в Версаль за здорово живешь!» Писать на стене флигеля бранные слова? Слабое утешение. Бальзак вечно жалуется на нехватку денег. Но кто в этом виноват?

Латуш – Бальзаку, 30 ноября 1828 года

«Сегодня, 30 ноября, ваше положение такое же, каким оно было пятнадцатого. Но почему, собственно, вас это огорчает? Вы все тот же: поселились на улице Кассини, но там никогда не бываете, ходите куда угодно, но только не туда, где вас ждут контракты, дающие деньги на жизнь; вы влезаете в долги ради ковров, шкафа красного дерева, книг в таких богатых переплетах, какие нравятся только глупцам, никому не нужных часов, гравюр; вы заставляете меня бегать высунув язык по всему Парижу в поисках канделябров, которые стоят потом у вас без свечей, и в то же время у вас никогда не найдется в кармане тридцати су, чтобы приехать навестить больного друга! Тому, кто продает себя обойщику на два года вперед, место в Шарантоне[83]83
  Шарантон – старинная психиатрическая лечебница в районе Валь-де-Марн. Самые ее знаменитые пациенты – маркиз де Сад и Поль Верлен.


[Закрыть]! Можно чувствовать себя хорошо и на чердаке с мебелью из некрашеного дерева, питаясь черствым хлебом и общаясь с друзьями, которым не нужно проделывать одиннадцать лье для того, чтобы вас ободрить, похвалить и развеселить. Но вы сами этого хотите».

Хотел ли этого Оноре? И чего он вообще хотел? Он и сам толком не знал.

Бальзак – Латушу

«Дорогой друг, я во всем полагаюсь на вас. Подпишите договор за меня, предоставляю вам полную свободу действий… Поступайте во всем по своему усмотрению».

Оноре был в такой растерянности, что даже написал Латушу о своем согласии поселиться вместе с ним неподалеку от Онэ.

Латуш – Бальзаку

«Кто станет доставлять все необходимое для двух людей, живущих в доме, расположенном в лесу? Кто станет стелить постели, готовить завтрак и обед? Может быть, вы? Да вам целого дня не хватит, чтобы поддерживать дом в порядке… Боже правый! Ведь мы уже на следующий день выколем друг другу глаза… Улица Анфер, Фужер, Версаль, Онэ – что это вам, право, на месте не сидится! Вас бы прогнали из любого племени кочевников как немыслимого непоседу. Агасфер не захотел бы взять вас себе в спутники».

Письмо заканчивалось предложением Латуша купить у Бальзака всю рукопись в подготовленном для печати виде; заплатит он «недорого, но зато наличными». Латуш, человек здравомыслящий, отлично видел, что Бальзак нуждается в звонкой монете; и у него было достаточно вкуса, чтобы понимать, каким редкостным талантом наделен его друг. К сожалению, этот одаренный молодой человек доставлял Латушу немало неприятностей.

Наконец 15 января 1829 года договор был подписан, аванс выплачен. Оставалось только получить от автора рукопись, за которую он держался так цепко, как держится участник конкурсного экзамена за свое сочинение, упорно надеясь сделать из него шедевр.